Текст книги "Детектив в белом халате. У каждой болезни есть причина, но не каждому под силу ее найти"

Я завожу будильник на телефоне и решаю поспать 10 минут.

Вторник, 25 сентября (13:14)

Так и знал, что чертов стационарный телефон нужно было отключить!

Среда, 26 сентября (13:17)

Девяностодевятилетняя вагина. Стоя у кровати с самым маленьким гинекологическим зеркалом из всех, что мне удалось найти, я объясняю Элси, что сейчас произойдет. Она поднимает бровь и отвечает: «Делайте то, что должны». Элси выбрала верное слово – «должны». При всем уважении, мне не хочется это делать. Ее сиделка, чье имя я дважды успел забыть, вызвала меня. Сегодня утром, меняя Элси урологическую прокладку, она заметила кровянистые выделения (вероятно, из влагалища). Человек, распределявший между врачами вызовы на дом, почему-то решил, что это идеальная для меня пациентка.

Она лежит на безупречно заправленной кровати, согнув ноги и расставив стопы. Ее достоинство прикрыто самым прекрасным лоскутным одеялом из всех, что я когда-либо видел. Итак, я опускаюсь. Главное – не дышать носом, когда приближаешься. Все усложняет тот факт, что освещение в комнате ужасное. Заняв удобную позицию, я развожу ее половые губы (складки кожи по обеим сторонам от входа во влагалище) и ввожу смазанное зеркало в вагину. Половина моего тела находится на кровати Элси, а половина – на полу. Наклонив голову под углом 90 градусов, я стараюсь рассмотреть шейку матки и анатомию влагалища. В комнате довольно темно, но я не вижу ничего подозрительного. Ни крови, ни выделений, ни опухолей. Я порываюсь попросить сиделку посветить фонариком моего телефона, чтобы было лучше видно, но понимаю, что это может быть истолковано неправильно. Кроме того, поскольку обе мои руки заняты, ей придется доставать телефон из переднего кармана моих брюк. Боюсь, что я могу дать слишком много поводов для скандальных газетных заголовков.

Убедившись, что для 99 лет на земле это влагалище выглядит абсолютно нормально, извлекаю зеркало и осторожно помогаю Элси одеться и лечь удобно. Она прекрасно вела себя в течение осмотра и лишь сказала, что было «немного щекотно». Очень сомневаюсь. Я объясняю ей, что не заметил ничего подозрительного, и мы договариваемся наблюдать и ждать. На этом этапе дальнейшее обследование не требуется. Мы оба считаем, что в 99 лет некоторым проблемам лучше оставаться недиагностированными. Элси говорит, что, даже если у нее рак, не стоит знать об этом. Она уже не в том возрасте. Я уважаю ее позицию. В 99 лет рак ее переживет (скорее всего, она скончается от короткой острой болезни или старости).

Она предлагает мне чашку чая, и я с удовольствием соглашаюсь. Мы сидим вместе 10 минут, разговаривая о ее работе во время войны, о покойном муже Стэнли, чью фотографию она целует перед сном каждую ночь, и о том, что ей так и не удалось стать матерью. Я показываю фотографию Элис и Уильяма. Она светится от радости и обнимает меня, чтобы поздравить. Меня переполняют гордость за свою семью и тепло, исходящее от этой женщины. Именно поэтому мне нравится быть терапевтом, а именно моим типом терапевта. Вряд ли работа многих людей начинается с вагинального осмотра и заканчивается наблюдением за тем, как великолепная женщина, которой скоро исполнится 100 лет, искренне радуется, что кто-то заинтересовался ее жизнью. Жизнью, которая точно принесла ей много радости.

В 99 лет некоторым проблемам лучше оставаться недиагностированными.

Я думаю об Элис и Уильяме по пути в клинику. Наша совместная жизнь лежит впереди. Слезы счастья наполняют мои глаза.

Среда, 26 сентября (22:50)

Я кладу четыре педиатрических (детских) термометра на прилавок аптеки. Кассир смотрит на меня и спрашивает, какой из них я хочу купить. Я улыбаюсь, понимая, как прозвучит мой ответ.

«Все».

Мой тон говорит о том, что это и так очевидно. Какой молодец! Чего только не сделаешь ради любви. Пробивая термометры, кассир рекомендует мне обратиться к врачу, если я так переживаю за своего сына. Я киваю, достаю кредитную карту и говорю: «Я и есть врач». Видеть его снисходительную улыбку все равно что удариться костяшками о гравий. Мне хочется сказать, что я не переживаю, но вместо этого я продолжаю молчать, прекрасно понимая, что мои слова никак не вяжутся с тем, что я сейчас делаю в этой круглосуточной аптеке.

Еще час назад мы с Элис сидели на диване и наслаждались серией «Игры престолов». Уильям спал в колыбели, а рядом с ним лежала жуткая светящаяся овечка, имитирующая звуки матки (они должны успокаивать Уильяма). Дождаться не могу, когда у нее сядут батарейки. Затем Элис решила, что Уильям кажется горячим. В ту минуту приятному вечеру пришел конец. Битве Джона Сноу с Белым ходоком (и моему пиву) пришлось подождать. Это правда, что из-за любви ты готов делать то, что не сделал бы при иных обстоятельствах. Поэтому, когда Элис начала переживать, что у Уильяма температура, я пошел в ближайшую аптеку. Хотя я сказал: «Без проблем, любимая», мой внутренний голос кричал: «Ты что, издеваешься?»

В аптеке кассир порекомендовал мне обратиться к врачу, если я так переживаю за своего сына.

Вернувшись, я театрально раскрываю рюкзак и вываливаю на кухонный стол все четыре термометра, предлагая Элис выбрать тот, что ей больше понравится. Элис рассматривает все варианты. У нас есть термометр для измерения температуры в подмышечной впадине, на лбу, в ухе и инфракрасный (самый крутой). Уильям спокойно лежит и выглядит абсолютно здоровым. Все четыре термометра подтверждают, что он не просто выглядит так: у него абсолютно нормальная температура. Продолжать смотреть сериал уже поздно, поэтому я убираю термометры и иду в кровать вместе с Элис. Нам предстоит очередной ночной цикл, состоящий из кормления, сна и смены подгузников.

Я же говорил – любовь!

Четверг, 27 сентября

Это не любовь, а жестокость, ревность и трусость. Я еще не встречал мужа Натальи, но я уже знаю, что он мерзавец. Вместе с моей коллегой Сарой мы осторожно осматриваем и фотографируем ее синяки. Атмосфера в комнате тихая, холодная, неловкая. Мне тяжело оставаться профессионалом, когда Наталья говорит, что в этот раз он не хотел, чтобы так получилось. У меня внутри все сжимается от того, что она только сегодня набралась смелости рассказать о насилии, которое продолжается уже три года. Мы, сотрудники клиники, понятия о нем не имели.

Теперь, когда осмотр завершен, я приглашаю Наталью сесть и отпускаю Сару на ее прием. Наталье всего 28 лет. Она приехала в Великобританию по визе мужа. Разумеется, он знает об этом, и это главная причина, по которой она продолжает жить с ним. Она боится, что ее вынудят уехать и она потеряет своего шестилетнего сына Итана. Я говорю, что она проявила невероятную храбрость, придя сюда, и должна гордиться этим шагом. Консультация длится уже более 20 минут. Почти 30 минут. Однако это не имеет значения, потому что женщине нужны время и поддержка, которые ей не сможет обеспечить рутинное измерение давления, осмотр ушей или продление больничного. Продлить консультацию – мое решение. Хотя наш день разбит на 10-минутные отрезки, этого времени хватает не каждому пациенту.

Наталья не хочет обращаться в полицию. Я тихо вздыхаю. Оказывается, что ее мерзавец-муж – прекрасный отец. Я не могу представить себе мужчину, который избивает жену, но, несмотря на это, является хорошим отцом. Она отказывается признавать очевидное, что вполне понятно. Она не видит нефильтрованную правду за пределами своего взгляда на мир, который приняла с единственной целью – защитить сына и не лишить его возможностей, открывающихся в Великобритании. Я знаю, что нам предстоит неприятный разговор, и снова спрашиваю об Итане. У меня сердце уходит в пятки, когда я слышу ответ, пронзающий воздух в кабинете. Да, он видел, как папа бьет маму. Я думаю об Уильяме и Элис. Работая в отделении неотложной помощи, я слышал много историй о домашнем насилии, но, когда мы обсуждаем настолько страшные вещи в спокойной обстановке кабинета, мне становится не по себе. В отделении неотложной помощи всегда атмосфера срочности и опасности. В кабинете терапевта такого нет. Темп работы здесь гораздо медленнее.

Наталья не думает, что Итан многое понимает в происходящем. Я с ней не согласен: в шесть лет он знает достаточно. Я осторожно придвигаю к ней свой стул и мягко начинаю объяснять, что вынужден проинформировать службу защиты детей. Наталья взрывается, и в этом нет ничего удивительного. Она вскакивает и, обхватив руками виски (при этом становятся видны синяки на ее предплечьях), начинает говорить, что я не могу так поступить, потому что она потеряет Итана. Он (ее мерзавец-муж) обязательно все узнает. К сожалению, это не обсуждается. Я говорю, что у меня есть профессиональные обязанности, и я не могу нарушать закон, поскольку в данную ситуацию вовлечен ребенок. Он не должен смотреть на это. Суровая правда в том, что Наталья может оставить все как есть и не обращаться в полицию, но перед Итаном такой выбор не стоит. В шесть лет он просто неспособен его сделать.

Наталья стоит и смотрит на меня как на предателя. Но я не вступаю в спор. Наоборот, позволяю ей доминировать и ничего не говорю. Проходит много времени, и она наконец садится напротив меня. Я осознаю, что научился чувствовать себя комфортно в некомфортных ситуациях, и я считаю, что это необходимо, если вы собираетесь работать терапевтом долгие годы. В противном случае вам не удастся избежать душевной усталости. В данной ситуации естественный порыв – сказать, что мне очень жаль. И мне хочется это сделать, потому что я тоже человек. Однако подобные слова свидетельствуют о том, что я собираюсь причинить ей вред, а это не так: я хочу лишь предотвратить его. Все это так сложно, но в данной ситуации – единственное правильное решение. Я должен сказать правду, даже если она жестока. Дерьмо, покрытое сахарной глазурью, все равно остается дерьмом. И люди жуют его, потому что путают внешний вид и вкус.

В кабинете терапевта темп работы гораздо медленнее, если сравнивать с отделением неотложной помощи.

Я чувствую, как невообразимая смесь эмоций, которую испытывает Наталья, начинает ослабевать. Думаю, она напугана. Она в ужасе. Теперь, когда консультация снова вошла в спокойное русло, я спрашиваю, хочет ли она поговорить с женщиной из местной некоммерческой организации, помогающей жертвам домашнего насилия. Я уже работал с ней раньше, и она не против, когда я рассказываю другим, что когда-то и она была в таком же положении, как Наталья. Теперь она помогает другим. Думаю, это прекрасная мотивация. Наталья тихо кивает. Я восстанавливаю мостик между нами. Я объясняю, что эта женщина может встретиться с Натальей где угодно, в том числе в нашей клинике под предлогом обычной консультации терапевта. Никому не нужно об этом знать. Наталья может связаться с ней через меня, и в таком случае ее муж не только ни о чем не узнает, но и не будет иметь никакого права выспрашивать, что она делала на конфиденциальной консультации у терапевта.

Мерзавец.

Она соглашается. Я медленно откидываюсь на спинку кресла. Я изможден, но чувствую облегчение. Ей удалось сделать следующий шаг. Следующие 10 минут мы обсуждаем другие вопросы, начиная от правил поведения во время семейного кризиса и заканчивая тем, что произойдет в службе защиты детей. Теперь Наталья чуть лучше понимает, почему это необходимо, и я убеждаю ее, что сотрудники службы сохранят тайну, окажут поддержку и помогут обратиться в другие организации. Еще я записываю ее к себе на прием на ближайшее время. После этого она возвращается домой.

К своему мучителю.

Я закрываю дверь и падаю на кресло. У меня не осталось эмоций.

Пятница, 28 сентября

«Либо Свинка Пеппа, либо ничего!» – твердо говорю я. Изабель сидит на стуле, скрестив тонюсенькие ножки, не достающие до пола. Маленький размер, большая личность. Я театрально вздыхаю, поднимаю руки и обещаю, что к нашей следующей встрече успею запастись наклейками с Эльзой. Ее мама смотрит на меня, недовольная затянувшимися переговорами, продолжающимися уже пятую минуту. Она теребит ключи от машины – ненавязчивый, но понятный сигнал к тому, чтобы я поторопился. Кивнув ей и снова повернувшись к Изабель, я понимаю, что меня ждет битва. Теперь ее руки скрещены еще плотнее. Я нагибаюсь к ней и говорю: «А ты знаешь, что Эльза очень похожа на Свинку Пеппу?»

Да, ей всего шесть, но выражение лица явно говорит о том, что мне не удастся ее провести. Однако попытаться стоило. Блин! Я отправляю СРОЧНОЕ сообщение всему персоналу клиники: «У КОГО-НИБУДЬ ЕСТЬ НАКЛЕЙКИ С ЭЛЬЗОЙ? ОЧЕНЬ НУЖНЫ. С УВАЖЕНИЕМ, МАКС». Другие терапевты отшучиваются и ничем мне не помогают. Сволочи! Наконец медсестра Пэт отвечает, что у нее есть несколько.

Я вскакиваю со стула и прошу Изабель подождать еще секунду. Затем я слетаю по лестнице через ступеньку, подбегаю к регистратуре, хватаю пожертвованные мне наклейки и мчусь обратно в свой кабинет. Я даю наклейки Изабель. Она пристально смотрит на них и наконец тыкает пальцем.

«Вот эту!» – командует она.

Я аккуратно отклеиваю ее и приклеиваю на четко указанное место на джемпере – девочка кивает. Молчаливое одобрение. После этого она соскальзывает со стула, приземляется на подошвы крошечных туфелек, кричит «спасибо» и выходит из кабинета вместе с мамой. Я продолжаю стоять, все еще сжимая в руках с трудом добытый лист с наклейками, на котором теперь не хватает одной принцессы Эльзы. Я сажусь за компьютер, чтобы заполнить медицинскую карту, и мне требуется несколько секунд, чтобы вспомнить, зачем вообще приходила Изабель. Некоторые консультации запоминаются чем угодно, кроме медицины. В этом прелесть моей работы. Изабель привели ко мне из-за обычного кашля (вероятно, у нее было вирусное заболевание), но ее первая консультация навсегда запомнится мне наклейками.

Просто наклейками.

Суббота, 29 сентября (16:13)

Летящие на пламя мотыльки – это единственное описание, которое я могу придумать для происходящего в выходные. Гости на свадьбе (некоторых из них я знаю, но большинство никогда раньше не видел), до этого стоявшие в саду великолепного замка, начинают приближаться к Уильяму. Одни идут к нему решительно, другие же делают это более деликатно, словно они здесь случайно. При этом он практически ничего не делает: просто сидит в закрепленном на мне слинге, словно маленькая скучная моль, и прижимается головой к моей рубашке.

Думаю, он привлекает присутствующих тем, что является самым маленьким гостем на свадьбе. Более того, он проспал всю церемонию (в отличие от четырех других детей, закативших истерику, к моему большому удовольствию). В чем наш секрет? Просто мы с Элис решили заполнить ребенка молоком до предела, чтобы он вырубился. Идеально! Следующие несколько недель я буду делиться этим случайно обнаруженным способом с родителями всех младенцев, приходящими ко мне на прием. Думая так, я улыбаюсь. Кто бы мог подумать, что родительство начнет приносить плоды так быстро?

Я продолжаю бродить с Уильямом по саду, и движение гостей в нашу сторону не прекращается. Хотя не люблю стереотипы, к нему подходит гораздо больше женщин, чем мужчин. Уильям, сынок, если бы я не был женат, ты стал бы прекрасной приманкой для дам. Даже лучше, чем собака, которую я однажды взял на выходные (должен заметить, это было до Элис). Я делаю глоток шампанского и стараюсь отогнать от себя мысли, от которых мне вдруг стало некомфортно. Что касается мужчин, то их подводят к нам вторые половины. Думаю, на свадьбах так всегда бывает, ведь свадьбы гипертрофируют теплые чувства, связанные с любовью и продолжением рода.

Новорожденный ребенок – это сладкая эмоциональная глазурь на свадебном торте.

Суббота, 29 сентября (22:05)

Уильям был потрясающим цирковым пони последние шесть часов на свадьбе. Он зевал, немного плакал, много смотрел по сторонам, спал, сидел (точнее, висел на мне), абсолютно ничего не делая, и много, очень много какал. Все это немало забавляло сюсюкающихся с ним гостей. Мы с Элис присматривали за ним по очереди (пока второй бежал танцевать и вспоминать забытую бездетную жизнь), а теперь мы совсем без сил. Мы измождены. Быть на свадьбе с трехнедельным малышом – тяжелая работа.

Я сравниваю меня и Элис с утками. Со стороны казалось, что мы с легкостью скользили по этой свадьбе. Наши беззаботные лица словно говорили: «Ребенок? Какой ребенок? С ним так легко!» В действительности мы безостановочно гребли ластами под водой, чтобы оставаться на плаву. Поэтому, когда по пути домой мы устало замолчали, Уильям устроил полностью заслуженную истерику, а машина сломалась, я нисколько не удивился. За идеальный день всегда приходится платить.

Вот и карма.

Думаю, проблема в инжекторе. Скорость автомобиля за секунду падает с 90 километров в час до 9. До отеля осталось всего полтора километра. Я решаю дилемму в своей голове: ни за что не оставлю Элис и Уильяма сидеть в машине, когда цель уже близко. Уильям продолжает плакать. Не обращая на него внимания, пытаюсь сосредоточиться. Мы решаем попробовать преодолеть оставшиеся полтора километра на скорости девять километров в час. Элис показывает рукой всем машинам позади нас, чтобы они шли на обгон (в этом нет ничего удивительного, учитывая нашу скорость), и я включаю «аварийку». Преодолев бесконечные полтора километра, въезжаем на парковку отеля, обмениваемся взглядами, пока Уильям продолжает истерично вопить, и улыбаемся друг другу.

«Молодец, любимый».

За идеальный день всегда приходится платить.

Быстрый поцелуй. Я чувствую, что выполнил свой долг. Хотя я все еще изможден, мне стало гораздо легче.

Элис забирает Уильяма, чтобы с комфортом покормить его грудью и уложить спать, а я разбираю огромную сумку с детскими вещами, которую мы теперь везде возим с собой. Поскольку сегодня чудесная ночь, я ненадолго облокачиваюсь на машину и любуюсь ночным небом. Мне нужно позвонить в страховую компанию. По идее, я сейчас должен быть разъяренным и обиженным на жизнь, но я ничего такого не чувствую. Эти эмоции испытывал бы старый я, существовавший до рождения Уильяма. Вместо этого я чувствую облегчение и радость от того, что моя маленькая семья теперь в безопасности. Это единственное, что имеет значение.

Как изменилась моя жизнь!

Флешбэк: как я стал терапевтом

Не нужно думать, что я однажды проснулся и понял, что хочу стать терапевтом. Все было далеко не так. На самом деле, когда подобная мысль посещала меня в первые годы обучения в медицинской школе, она казалась мне невероятно скучной и слишком сентиментальной. Кроме того, она совершенно не соответствовала представлению мамы обо мне. Когда я объявил о своем желании стать врачом, она воскликнула: «Но Макс, ты ведь не любишь людей!»

Спасибо, мама.

На самом деле мне хотелось стать врачом ради драмы, активных действий и крови. Мне казалось, что, став терапевтом, я не получу ничего из этого. Как бы то ни было, я начал обучение. Сначала я шесть лет учился в медицинской школе, а после окончания два года работал младшим врачом в нескольких больницах[13]13
   В Великобритании медицинское образование включает шесть лет медицинской школы, два года программы подготовки для врачей, затем – интернатура от трех до шести лет в зависимости от выбранной специализации.


[Закрыть]. Это было еще до того, как я определился со специальностью. На самом деле все эти годы учат работать врачом. А еще не убивать людей по чистой случайности. В то время я только окончил медицинскую школу и, хотя формально считался врачом, был жутко неопытным (и напуганным). Однако именно в те годы, когда я каждые четыре месяца пробовал себя в новой специальности, во мне стали прорастать семена терапии, хотя я этого и не осознавал. Я начал избавляться от чувства, что общая медицина – маловероятный для меня вариант.

Далее я расскажу не о моментах, посеявших эти семена (что было бы довольно скучно). Вместо этого я бы хотел поделиться с вами моментами начала моей карьеры терапевта, которые позволили лучше понять себя как человека. Их сопровождают некоторые неожиданные напоминания о жизни, которые я получил на этом пути. Я намеренно использую слово «напоминания». В конце концов, это не поразительные открытия, а то, что мы и так все знаем. Просто иногда нам всем требуется именно маленькое напоминание.

Напоминание 1: Все (обычно) не так плохо, как вам кажется.

Статус: Канун моего первого дня в качестве младшего врача.

Я таращусь на свою рубашку. Она жутко мятая. Это моя третья попытка ее отутюжить. Неужели я сделал только хуже? Я в заднице, причем полной. Завтра наверняка убью кучу людей. На протяжении следующих нескольких недель обо мне будут кричать все газеты.

Врач, неспособный отгладить рубашку даже после трех попыток, убивает множество пациентов.

Напоминание 2: Когда вы на дне, мыслите позитивно. Единственный путь – наверх.

Статус: Первый год работы. Общая хирургия.

Я уверен, что пахнет дерьмом. Мы с другими восемью младшими врачами, совсем еще зелеными, стоим в зоне ожидания для амбулаторных пациентов и ждем нашего босса, одного из хирургов-консультантов. Я снова и снова осматриваюсь по сторонам, потому что это единственное занятие в звенящей тишине. Я ненавижу эту громкую, ощутимую тишину. Сложно сказать, почему здесь так пахнет. Возможно, один из моих коллег обделался от страха, а быть может, дело в том, что мы находимся в отделении колоректальной хирургии (хирургия заднего прохода и кишечника). Я хочу сузить круг подозреваемых и вынюхать, кто из младших врачей является виновником зловония, но мне приходится отложить этот план. Мистер Торнтон-Кокс, чей рост позволяет ему получить официальный статус пигмея, – это нечто.

«Запомните, что дерьмо катится вниз».

Вот так. Это первая фраза, услышанная мной в статусе квалифицированного врача из уст моего первого начальника. Если он – вершина холма, то дерьму не придется долго катиться до меня. Кошмар начинается.

Напоминание 3: Главное – это вера в себя, поэтому настаивай на своем.

Статус: Первый год работы. Общая хирургия.

Медсестра Тифф смотрит на меня с недоверием: «Вы сказали, что она была мертва?» Я аккуратно кладу свою папку на стойку сестринского поста и думаю, как, черт возьми, мне выйти из этого положения.

«Да», – отвечаю я неуверенно.

Я ненавижу дежурства в выходные. Ты бегаешь по палатам хирургического отделения 12 часов без перерыва, и вам с бригадой других врачей приходится вычищать все дерьмо, оставшееся после прошедшей рабочей недели. В данном случае таким дерьмом стало мое утверждение о смерти миссис Хиггинс. Всего час назад я констатировал ее смерть, после того как провел полный осмотр: зрачки были неподвижными и расширенными, на сонной артерии не было пульса, сердцебиение не прослушивалось, и дыхания не было три минуты (кроме того, я осуществил и другие действия, чтобы проверить, не спит ли она, потому что такое случается). В данном случае смерть была ожидаема, поскольку ее состояние, к сожалению, ухудшилось за последние сорок восемь часов.

У меня сводит желудок. Я уже позвонил ее родственникам и обо всем сообщил. Медсестра продолжает стоять, опустив нос и подняв брови. Думаю, этим она хочет сказать, что я полный придурок. Вдруг я понимаю, что из-за усталости я забыл спросить, почему Тифф считает, что миссис Хиггинс не мертва.

«Простыня шевелится».

Я стою и жду, что она предоставит мне и другие доказательства. Например, скажет, что пациентка позвонила в колокольчик и попросила принести ей чашку чая. Нет. Просто шевелящаяся простыня. Я заглядываю в палату, где лежит предположительно живая миссис Хиггинс. Поскольку уже 22:30, в отделении довольно тихо. Я говорю «довольно тихо», потому что точно слышу что-то. Негромкое жужжание. И оно раздается в районе койки миссис Хиггинс, которую теперь скрывает занавеска. Словно в малобюджетном фильме ужасов, я медленно подхожу ближе и заглядываю за занавеску. Я делаю так, чтобы жужжание прекратилось. Затем я возвращаюсь на сестринский пост и говорю Тифф, что, хотя миссис Хиггинс мертва, вентилятор у ее постели еще жив.

Напоминание 4: Соблюдайте порядок клевания.

Статус: Первый год работы. Отделение реанимации.

Теперь я работаю врачом в отделении реанимации. Это смешно по многим причинам. На самом деле, поскольку это мой первый год, я являюсь кем-то вроде секретаря врача-реаниматолога и следующие четыре месяца должен повсюду ходить за ним, делать записи и наблюдать за рок-звездами медицинского мира. Я говорю так, потому что реаниматологи работают с самыми больными и сложными пациентами в больнице. Это означает, что они не просто обладают впечатляющим объемом знаний и навыков, но и могут применять их под давлением. Делая это, они выглядят очень круто. Как я уже сказал, они настоящие рок-звезды. Что касается меня, то я не могу даже правильно назвать половину процедур, которые они проводят.

Напоминание 5: Когда вам станет страшно, достаньте свои взрослые штаны и наденьте их.

Статус: Первый год работы. Гериатрия[14]14
   Частный раздел геронтологии, занимающийся изучением, профилактикой и лечением болезней старческого возраста.


[Закрыть].

Смерть сегодня особенно активна. Три пациента умерло за последние сутки в гериатрическом отделении, где я теперь работаю. Может, его следует называть «зал ожидания встречи с Богом»? На часах 08:05, пришлось отложить начало утреннего обхода (мне сказали, что консультант подойдет только к 10:00), поэтому сейчас я пытаюсь связаться с родственниками мистера Джозефа, последнего пациента, который выписался из нашей больницы навсегда.

Из его карты я узнаю, что ночная дежурная бригада провела последнюю попытку реанимации в 07:39, то есть за 21 минуту до того, как я вошел в отделение. Это была фатальная остановка сердца. Было бы лучше, если бы с родственниками поговорил кто-то из его постоянных врачей. Как мило с их стороны подумать обо мне. Пока в трубке продолжают раздаваться гудки, я облокачиваюсь на стойку сестринского поста и пристально смотрю на двери нашего отделения. Мой мозг еще не успел разогреться и сосредоточен на монотонности гудков и мыслях о том, что до обеда еще кто-то может умереть. Я не смотрю на что-то конкретное, но вдруг замечаю в прозрачных дверях отделения движение. Оно достаточно активно, чтобы незамедлительно вывести меня из телефонного транса. Я снова фокусируюсь на двери. Черт! 10 явно недовольных людей стучат в нее.

Не отрывая от них глаз, я кладу телефонную трубку, прекрасно понимая, что родственники мистера Джозефа не отвечают, так как они заняты стуком в дверь отделения. Теперь я жалею, что съел дополнительную порцию хлопьев. Старшая медсестра Шелия говорит мне не открывать дверь, поскольку родственники еще не знают о смерти мистера Джозефа. Умалчивая тот факт, что они, похоже, обо всем уже догадались, я объясняю Шелии, как странно им не открыть. Открыв же дверь, я понимаю, какие чувства испытывают люди во время энсьерро[15]15
   Испанский национальный обычай, состоящий в убегании от специально выпущенных из загона быков, коров или телят.


[Закрыть] в Памплоне. Все 10 человек проносятся мимо меня в палату мистера Джозефа, и теперь там раздаются звуки отчаяния, горя и осознания случившегося.

Мне бы хотелось игнорировать такие дни, как сегодня, и прятаться под теплым одеялом у себя дома, но, похоже, пришло время стать настоящим врачом. То, что я постепенно начинаю осознавать, касается не только медицины, но имеет отношение к коммуникации с другими людьми. Я, страшно напуганный, стою у закрытой занавеской койки. «Очень сочувствую вашей потере», – вылетает из моего рта. Ко мне поворачивается десяток лиц, а одно из них поворачивается полностью. Его обладатель говорит то, что мне действительно важно знать: он брат мистера Джозефа по имени Сэмюэл и, что самое важное, его ближайший родственник.

Несмотря на громкие протесты других родственников, которые тоже хотят получить всю информацию, Сэмюэл соглашается выйти из толпы, чтобы я мог ему первому объяснить, что произошло. Я усаживаю его, наливаю чашку чая и все объясняю еще и еще раз. Затем проверяю, все ли он понял (а он действительно понял). Потом я позволяю ему вернуться к остальным родственникам и рассказать, что произошло. Хотя я на этой работе совсем недавно, даже я понимаю, что это не моя задача – объяснять все родственникам. Кроме того, это не лучший способ передавать информацию. Оставляю семью наедине с горем и прошу Шелию и других медсестер предоставить им немного места. После этого я возвращаюсь к другим делам в отделении.

Пришло время стать настоящим врачом и перестать игнорировать неприятные рабочие моменты.

Через час, когда все начинают расходиться, Сэмюэл подходит ко мне и делает нечто неожиданное: он благодарит меня. Я пожимаю ему руку и желаю всего доброго. Потом я просто сажусь и глазею на свои руки. Теперь мне кажется глупым, но я действительно помню, как в тот день меня переполняли восторг и чувство цели. На часах нет еще и 10:30, а этот день уже мне запомнился.

Напоминание 6: Иногда люди будут пытаться на тебе ездить.

Статус: Второй год работы. Отделение неотложной помощи.

Как бы мне хотелось, чтобы Терри заткнулся. Никто, абсолютно никто не хочет его слушать. Ни персонал отделения неотложной помощи, ни другие пациенты, ни я, хотя он мой пациент. Проработав в отделении неотложной помощи месяц, я понимаю, насколько хаотичным оно выглядит со стороны: персонал бегает, люди кричат, бесконечные аппараты пищат, из-за искусственного света и отсутствия окон день не отличается от ночи, а больные люди толпятся, потому что их негде разместить. И это действительно так. Однако я сейчас не бегаю, а сижу на сестринском посту и старательно пытаюсь игнорировать тот факт, что мой следующий пациент – это крикливое существо с 12-й койки по имени Терри.

Сейчас суббота, 02:00, и до конца смены еще очень долго. К сожалению, это означает, что я не могу дальше откладывать встречу с Терри. Я раскрываю занавески над 12-й койкой. Терри ходит вокруг нее и без перерыва бьет по правому уху.

«У меня в ухе гребаный паук!»

Я киваю, думая, что меня бы это тоже расстроило. Узнав у него еще несколько клинических деталей (должен отметить, весьма размытых), я убеждаю человека-паука, что мы непременно достанем насекомое. Через долю секунды после того, как я отошел, Терри снова начал кричать: «Сделайте это поскорее! Он внутри моего черепа, мать вашу!» Его ор наполняет затихшее отделение неотложной помощи. Я беру длинный пинцет с тележки с инструментами и думаю, стоит ли заставить его подождать подольше в качестве наказания за его невыносимое стремление взять все под контроль. На этот вопрос мне помогают ответить медсестры на посту, которые, словно сговорившись, в унисон скрестили руки.

Когда я возвращаюсь к его койке, Терри окончательно выходит из себя. Он уже не слышит меня, поэтому мне приходится кричать, чтобы он сел и дал мне ему помочь. Детское поведение требует родительского подхода. Теперь, когда Терри сидит на койке, я оттягиваю его правую ушную раковину и, включив позади себя точечный свет, заглядываю в его жесткое проколотое ухо. Я задерживаю дыхание и приглядываюсь еще старательнее.