Текст книги "Назад в СССР: 1986. Книга 6"

Глава 7. Нет пути назад

– Не согласен! – твердо ответил я, с вызовом глядя в глаза председателя.

В зале повисла гробовая тишина.

В своей прошлой жизни мне не один раз доводилось бывать на военно-врачебных комиссиях, и я хорошо знал, как себя вести. По сути, все они были одинаковыми, с незначительными вариациями. И в принципе, в советское время процесс несильно отличался от современного.

Конечно же, я понимал, что срочник так себя вести не должен, я понимал, что иду против системы. Понимал, что мой ответ никому из присутствующих здесь не понравится, особенно председателю. Понимал, что будут плохие последствия и тем не менее я был решителен.

Я совершенно не ожидал такого скорого разрешения вопроса моего увольнения из вооруженных сил. Еще до этих событий, в беседе с Приваловым, я хорошо расслышал – он упомянул о том, что процесс может затянуться на несколько месяцев. Услышав цифру, я почему-то так и решил, перестал беспокоиться. С уверенностью считал, что вполне успею предотвратить аварию, а дальше уже не столь важно.

Получалось, что мои дальнейшие планы уйти в школу КГБ или идти учиться на офицера, рушились на глазах. Да если бы только это! Сама цель – спасти ЧАЭС – только что попала под серьезную угрозу. Как я это сделаю, если меня собираются вышвырнуть с военной службы за два с лишним месяца до самой аварии?

– Товарищ сержант! – голос подполковника медицинской службы прозвучал, словно гром в тишине. Вид у него был суровый. – Мне не послышалось? Вы не согласны с решением членов комиссии?

Я мельком осмотрел присутствующих – Потапов сидел с бледным лицом и смотрел на меня уничтожающим взглядом, мне аж не по себе стало. Да и насрать!

Хирург смотрел на меня с искренним недоумением – да любой срочник на твоем месте был бы рад поскорее закончить ненавистную службу и свалить домой. Это сбивало врача с толку – как так?

Конечно, невдомек ему, что у меня благородная цель, к которой я иду уже полтора года. И чтобы достигнуть цели, я должен находиться на службе, причем не абы где, а именно в своем учебном центре. Если я уйду из армии, на станцию законным способом мне уже не попасть. Я вернусь к тому, с чего начал, едва попал в восемьдесят четвертый год.

Осматривая зал, я увидел самодовольную морду майора Привалова – тот смотрел на меня с каким-то ядовитым ехидством. Моя чуйка буквально кричала – вот оно влияние Клыка. Эта сволочь все-таки нашла способ убрать меня с дороги, не открывая свою личность и при этом, не посягая на мое здоровье и вообще на жизнь. Хитрая и пронырливая тварь!

– Так точно, не согласен! – твердым голосом, не моргнув глазом, ответил я.

Подполковник осмотрелся по сторонам, обвел взглядом коллег.

– Так, товарищи… – кашлянув в кулак, произнес он. – У нас любопытный случай. Будем разбираться?

– А что тут разбираться? – неожиданно встрял секретарь. Я даже удивился, с какой стати он влез? Его задача – фиксировать процесс и результаты комиссии, вносить в протокол. Все это выглядело очень странно. – Есть заключение заведующего отделением хирургии из военного госпиталя Чернигова. Есть заключение начальника медицинской службы нашего военного городка. Представитель министерства здравоохранения ознакомился с материалами и согласен с решением.

– Вы не можете так поступить! Я чувствую себя замечательно! – произнес я, взмахнув рукой. – Да я здоров как бык! На каком основании вы меня списываете? Рука зажила, осложнений нет. Прошло почти три месяца, я вполне могу исполнять возложенные на меня обязанности. Солдаты в Афгане воюют раненые, сражаются, не жалеют себя. Чем я хуже?

– Парень! – слово взял сурового вида невролог. – Мы тебе одолжение сделали! С огнестрельными ранениями солдаты, вроде вас, дальше не служат. Мы не в Афганистане, здесь нет войны. Да и ты не пулеметчик. Тебе служить еще десять месяцев, а уйдешь раньше, через месяц. Что тебе не нравится?

– Я служить хочу, – глухо произнес я.

Привалов переглянулся с секретарем. Кстати, морда у последнего мне сразу не понравилась – слишком слащавая. Как у молодого Киркорова.

– Твой диагноз не позволяет оставить тебя на службе, – снова произнес хирург. – Согласно наблюдениям…

– Но я чувствую себя хорошо! – возразил я.

– Ты специалист? У тебя есть образование медика? – на меня начали давить. Врачи переговаривались друг с другом, недовольно зыркали в мою сторону и хмурились.

– Нет, я не специалист! – голос у меня дрогнул. – Я пытаюсь воззвать к вашему благоразумию. Дайте мне дослужить!

– Уважаемые товарищи, позвольте добавить кое-что от себя, – вдруг, под общий шум, в разговор вмешался Привалов. Встав с места, он окинул окружающих нагловатым взглядом. – Я представитель военной комендатуры. Согласен, я не должен здесь находиться, потому что к медицинской комиссии не имею отношения. Однако, согласно законодательству известно, что в случае рассмотрения дел военнослужащих с плохой дисциплиной, на подобных заседаниях рекомендовано присутствие соответствующего специалиста. Разрешение у меня есть. Хочу сообщить вам, что данный военнослужащий неоднократно попадал в поле зрения комендатуры, зарекомендовал себя в плохом свете.

Поднялся шум.

– Товарищ Савельев, я настоятельно рекомендую вам не кочевряжиться здесь и не противиться решению комиссии, – теперь майор смотрел мне прямо в глаза. – В противном случае, ваше дерзкое поведение может создать вам новые проблемы. Крысы радиоактивные… Как вариант, вы, товарищ сержант, даже можете отправиться в дисциплинарный батальон. И это более чем возможно, уж поверьте, я знаю, о чем говорю.

– Товарищ майор! – председатель окинул его недовольным взглядом. – Может, у вас и есть разрешение присутствовать на заседании, но вот права голоса здесь у вас точно нет. Поэтому сядьте и не мельтешите. Здесь последнее слово за мной. А что касается вас, товарищ сержант… Вы и так заняли слишком много нашего времени. Диагноз поставлен, решение принято. Мы комиссуем вас по состоянию здоровья. Предварительное заключение готово, и ничего менять мы не будем. Вы, конечно, можете его оспорить. Но не думаю, что вам стоит это делать…

– А это уже мне решать, что и как делать, – пробурчал я.

– Савельев! – Потапов, как непосредственный командир, не выдержал и попытался заткнуть мне рот. – Молчи и слушай!

Со всех сторон на меня смотрели как на опасное животное. Видимо, подобных прецедентов на заседаниях еще не случалось, отсюда и реакция.

– Сержант Савельев, у вас есть еще вопросы? – стальным голосом произнес секретарь. Я заметил, как они с Приваловым снова переглянулись.

Вот ведь черт. Против меня развернута настоящая война. Неужели Клык настолько влиятелен, что сумел протащить через комитет заключение о моем списании? И ведь непонятно, действовал он под давлением или по собственной инициативе.

– Никак нет! – процедил я, буравя председателя испепеляющим взглядом. – Вопросов нет. Но вы совершаете ошибку!

– Товарищ сержант, покиньте помещение!

Секретарь решительно подошел к выходу, распахнул дверь передо мной. Жестом указал направление.

Я совершенно не помню, как выходил из зала совета. Эмоции разочарования, злость и ярость, перекрыли собой все настолько, что я ничего перед собой не видел. Меня даже не стали слушать! Коновалы хреновы! Где не нужно, людей держат до последнего, а когда, наоборот, человек хочет служить своей родине – его убирают, как ненужный мусор. Справедливости как нет, так и не будет в будущем.

Ничего не меняется.

Дверь за мной захлопнулась.

Через несколько секунд, прихрамывая, ко мне подошел незнакомый сержант.

– Ну, что мужик! Комиссовали? – широко улыбаясь, спросил тот. – Да? Поздравляю. Давай краба!

Я никак не отреагировал. Просто слегка толкнул плечом и прошел мимо.

Тот сначала хотел что-то предъявить, но лишь махнул рукой. – А ну тебя. Вышел с кислой мордой, аж смотреть противно.

Дверь открылась, и секретарь произнес очередную фамилию:

– Кукушкин, входите!

– Ну, наконец-то… – тот, что хотел «краба», радостно подпрыгнул. – Вот и моя очередь. Эх, скорее бы дембель!

Он скрылся в зале совета, а я побрел к выходу. Голова слегка кружилась, в ушах звенело. Хотелось поскорее вдохнуть свежего воздуха…

* * *

Уже вечером я сидел в окружении нашей «семерки» ветеранов.

Настроение было отвратительное. Хотелось нажраться чего-нибудь крепкого и с горя завалиться спать. Окружающие меня вроде как поддерживали, но при этом не совсем понимали, почему я воспринял это настолько близко к сердцу.

Новость о том, что меня комиссуют, быстро разлетелась по всему подразделению. Сослуживцы чуть ли не поголовно пытались меня поздравлять, но я реагировал одинаково – всех посылал куда подальше. И только изначальный состав «Барьера» мало-мальски понимал, что меня это решение буквально убило.

После отбоя пришел старший лейтенант Озеров. Выразил соболезнование. Он хорошо понимал, насколько мне важна эта служба, понимал, что гражданка не для меня. Понимал, что, несмотря на все мои заскоки и странности, увольнения в запас я точно не заслуживал. Но никто, кроме Курсанта, не понимал истинной причины моего поведения.

Взводник пытался поговорить с Потаповым, но тот ясно дал понять, что от него здесь ничего не зависит. Откуда-то сверху пришли жесткие указания и ему нужно подчиниться.

Я невольно вспомнил о несостоявшемся разговоре с Павлом Сергеевичем. А что, если он в отместку за мою самоуверенность и дерзость дал отмашку? Наверняка меня как-то прикрывали от внешних проблем, кто-то в КГБ определенно этим занимался. А теперь, лишившись покровительства, меня просто вышвырнули, потому что где-то это позволили сделать?! Зря я тогда начал давить, слишком много о себе возомнил…

Наше отделение сидело и гоняло чаи с пряниками. Ничего крепче не было.

Я к своей кружке даже не притронулся – чай давно остыл. Мозг в отупении гонял одну и ту же мысль – что теперь делать? Как быть? Все рухнуло в одночасье. Ничего предотвратить я не смогу. Как же так получилось, как я мог утратить бдительность и довести до такого?!

Враг оказался гораздо хитрее и коварнее меня. По сути, сегодня списали в утиль здорового человека.

Из прошлой жизни помню случай, как моего начальника, полковника Курафеева так же признали негодным и не стали подписывать с ним очередной контракт. Так у него глаза потухли, как будто смысл жизни потерял. Ушел на гражданку, за четыре месяца постарел лет на пять. Спился.

Я тогда не понимал, почему увольнение со службы оказало на него такое серьезное влияние, а теперь вот испытал нечто подобное.

– Ну чего вы все раскисли? – вдруг произнес Денисов. – Через два дня Новый год. Леха, хорош уже. На тебя смотреть больно. Как будто жизнь закончилась на этой армии. Было бы из-за чего так расстраиваться. Ты жив и здоров, с родителями все хорошо. Это главное. И вообще, тебя же не завтра комиссуют, а через месяц.

– Денисов прав, – поддакнул Фетисов. – В самом деле, Лех. Сдалась тебе эта армия? Что, в городе работы другой нет?

– Вы не понимаете… – глухо пробормотал я. – Я служить хочу. Здесь, на станции.

– Было бы за что хвататься… Есть куча других мест, где не хуже. Ну, устройся на электростанцию гражданским сотрудником. Слесарем или электриком.

Да какой на хрен электрик?! Ничем мне это не поможет.

Вообще, события того проклятого дня я плохо запомнил. Эмоции били через край, а я пытался все держать в себе. Все в голове путалось, мне кажется, оказалось влияние подсознания реципиента – слишком я эмоционировал. И честно говоря, то, что со мной происходило, оказалось настоящей пыткой.

На следующее утро, тридцатого декабря, Озеров неожиданно приказал готовить казарму к празднованию Нового года. До этого были лишь предложения, но всерьез их никто не рассматривал.

Для этих целей откуда-то привезли большую мохнатую сосну, притащили коробки с разноцветными стеклянными игрушками и запутанной мишурой. Скарба было немного, но вполне достаточно для того, чтобы мало-мальски украсить подразделение роты. Причем, все это было не новым. Кто-то из солдат высказал дельное предположение, что это добро принесли ротные офицеры, которым была поставлена соответствующая задача.

Настроение у всех было предпраздничное. Роте объявили, что физических тренировок и специальных занятий не будет аж до шестого января, что не могло не радовать. Но, само собой, наряды по электростанции никто не отменял, то же самое касалось и дежурств по роте и КПП. Их заранее распределяли на неделю вперед. Изначально график составлялся на целый месяц, но в него постоянно вносились коррективы, что было неудобно. К своему удивлению, на ближайшие дни своей фамилии я графике не увидел.

Из-за этого я ходил мрачнее тучи, места себе не находил.

В какой-то момент, не выдержав, решил подойти к командиру и напрямую поинтересоваться, буду ли я заступать в наряды по электростанции, пока меня еще не комиссовали.

Вообще, начальник медицинской службы запретил мне ходить в наряды до первого января восемьдесят шестого года, и командир данное решение поддерживал. Кстати, по удачному стечению обстоятельств он так и не узнал, что я тоже стоял в наряде, когда приезжала иностранная делегация.

– Товарищ капитан, разрешите войти? – спросил я, заглянув в канцелярию.

– Ну? Чего тебе, Савельев? – спросил он. С недавних пор его отношение ко мне сильно поменялось. Видимо, прилетело по шапке за то, что я устроил в зале совета.

– Пока я еще числюсь в учебном центре, разрешите мне ходить в наряды как всем?

Тот шумно выдохнул. Поднял на меня недовольный взгляд.

– Товарищ сержант, даже не знаю… – что-то мне не понравилось, как начался наш разговор. – Из-за того, что ты устроил на заседании военно-врачебной комиссии, по головке меня не погладили. Более того, новогоднюю премию мне уж точно не видать.

– А что именно я устроил? – уточнил я.

Потапов смотрел на меня недовольным взглядом и каким-то шестым чувством, я понимал, что насчет меня он уже все решил. Никаких поблажек и просьб от него можно не ждать.

– Ты пререкался с председателем комиссии! – он поднялся из-за стола. – Ты хоть представляешь, кто он? Уважаемый человек, да у него выслуги больше, чем у нас с Озеровым вместе взятых. Ты спорил с ним открыто, на виду у его подчиненных. А этого делать нельзя! Там был представитель из военной комендатуры, из министерства здравоохранения. Ты хоть понимаешь, что перешел все границы? Нет, вижу, что не понимаешь!

– Вся эта каша заварилась из-за Привалова!

– Может быть. А может, и нет, – пожал плечами капитан. – В любом случае, по окончании января месяца, ты, Савельев, будешь комиссован. Ни в какие наряды по станции я тебя ставить не буду. Вдруг ты и там захочешь с кем-нибудь поругаться?!

– Товарищ капитан…

– Разговор закончен. Кругом, шагом марш из канцелярии.

От злости я едва не сорвался. Повернулся, от души долбанул кулаком по стенке шкафа, в котором стояли чашки, блюдца и ложки. От сильного удара они жалобно зазвенели.

Хлопнул дверью. От души хлопнул, аж со стены рамка упала.

Для срочника такое поведение недопустимо, однако никто меня останавливать не стал. И пусть попробовали бы, не знаю, чем это могло бы закончиться. От ярости меня буквально распирало изнутри. Хотелось рвать и метать. Чертов карьерист! Мог бы встать на заседании и вставить за меня слово, но он только бледнел и таращился…

Едва я вышел из канцелярии, нос к носу столкнулся с Горчаковым. Тот обмотался мишурой и бродил по казарме в таком виде, напевая песни.

– О, Леха! Я как раз тебя ищу! – радостно произнес он, протягивая мишуру и мне. – Держи! Поднимай себе настроение!

– Да на хрен она мне! – яростно проревел я, с трудом справляясь с накатившими эмоциями.

Артем посмотрел на меня таким взглядом, затем лишь махнул рукой и прошел мимо. Он что-то пробурчал себе под нос, но я не разобрал.

Весь день прошел ни о чем.

То же самое касалось и тридцать первого декабря. Я не сделал ничего полезного, просто тупо сидел в каптерке и ни с кем не разговаривал. Сослуживцы старались меня не трогать.

Лишь вечером меня немного отпустило.

Время, проведенное с самим собой, пошло на пользу. Здравый смысл, наконец, потихоньку начал брать верх над эмоциями, и я стал думать рационально, анализировать и искать возможные выходы из сложившейся ситуации.

Да, случилось дерьмо – со всеми рано или поздно случается. Пусть я на особом счету и в моей жизни дерьма хватает, причем периодически сам себе подкидываю благоприятные для этого условия.

Да, я к такому не был готов, но это не повод сидеть и сопли пускать, опускать руки и замыкаться в себе, оградившись от внешнего мира. Если хорошенько пораскинуть мозгами, есть и другие, пусть и более рискованные способы, чтобы попасть на Чернобыльскую АЭС. Дьявол, да если единственным методом будет ворваться туда с автоматом, и не дать ночной смене четвертого энергоблока начать тот эксперимент, не дать возможности загнать реактор в то состояние, в котором он стал неуправляемым – я это сделаю.

Примерно в четыре вечера я выбрался из каптерки, отыскал Горчакова.

– Артем, ты это… – начал я, подбирая слова. – Не злись, что я бросаюсь на всех, как собака. Мне эта медкомиссия все мозги наизнанку вывернула. Сам не знаю, что на меня нашло.

Тот улыбнулся, протянул ладонь:

– Не бери в голову, Леха! Я же вижу, как тебе тяжело. Но ты мне будешь должен!

– Сочтемся!

В общем, подводя итоги, новый, тысяча девятьсот восемьдесят шестой год мы встретили. Хорошо или плохо – не скажу. Солдатский стол был организован максимально простенько, но не это главное. Главное – атмосфера, мне нужно перезагрузиться, взглянуть на все под другим углом.

Я невольно усмехнулся – а ведь наверняка Клык уже списал меня со счетов. Так вот, слишком рано он это сделал!

По поводу дальнейшего плана действий, у меня в голове зародилась мысль, которая существенно подняла мне настроение… Черт возьми, нужно как-то связаться с Курсантом!

Глава 8. Свобода и независимость

Созвониться с Курсантом не получалось почти две недели. Я начал опасаться, что отпуск, который Андрюха выпросил у Горохова, подойдет к концу и ему придется возвращаться в Москву. Петров что-нибудь придумает и найдет причину, по которой ему нужно будет остаться в Припяти…

Жаль только, что единственным способом связи, какой у нас оставался на сегодняшний день, воспользоваться было непросто. Срочникам не разрешалось пользоваться телефоном, а уж о том, что Потапов меня невзлюбил, и говорить не стоило. Помимо командира, в ротной канцелярии постоянно был кто-то из офицеров, а в ночное время ответственный офицер практически перестал покидать расположение казармы. Из-за погодных условий, необходимость в обходе внутренней территории учебного центра отпала сама собой.

Наступило двенадцатое января, день моего увольнения приближался все быстрее – еще немного и меня выбросят, как отработанный материал. Конечно, будь на моем месте любой другой солдат, он относился бы к этому совершенно иначе. Но по понятным причинам радоваться я вовсе не собирался.

Согласен, я позволял себе выражаться так резко потому, что в прошлой жизни сам был действующим офицером и заявление председателя военно-врачебной комиссии, спровоцировало взрыв эмоций… Где-то во мне сидело наивное чувство справедливости, которым я руководствовался, что в прошлой, что в этой жизни. Честь тоже стояла не на последнем месте.

В отличие от некоторых…

Привалов из комендатуры, секретарь. Да и капитан Потапов, гад… Конечно, наш ротный вовсе не эталон того, каким должен быть настоящий офицер, но такого я от него не ожидал. Карьерист, он и в Африке карьерист, но вывод о том, что его волнует только своя задница, я сделал буквально на днях. Знал же что нельзя списывать военнослужащего, если на то нет веских причин. А их и не было, от слова «совсем». Все, что крутилось вокруг меня, так или иначе можно было объяснить, разобраться, не торопиться принимать кардинальных решений. Наш командир не посчитал нужным впрягаться за своего подчиненного, предпочел пустить его на растерзание.

До этой мысли тоже нужно было дойти, само по себе такое не осознать.

Ну и пусть. Командир роты, в отличие от старшего лейтенанта Озерова не понимал, что теряет чуть ли не самого перспективного подчиненного из числа тех, кто изначально был отобран в подразделение «Барьер». Более того, после нашего разговора, его отношение ко мне с каждым днем ухудшалось. В наряды по станции и КПП меня больше не ставили, только по роте, а в них никогда не происходило ничего интересного. Зато постоянно прилетали какие-нибудь тупые задачи, самого разного характера.

– Савельев! Сгоняй в автопарк и принеси оттуда ведро компрессии! – присутствии других взводников, Потапов решил блеснуть остроумием.

Я мысленно усмехнулся – юморист, блин. Да это старо как мир, из той же серии, что и попытка принести клиренс. Как можно принести ведро компрессии? Ответ у меня уже был приготовлен, как раз для такого случая.

– Есть товарищ капитан, – отчеканил я, под смешки других офицеров. – А разрешите уточнить, вам холодной или горячей компрессии?

– А какая разница?

Повисла тишина.

– Ну, горячей принеси! – отозвался капитан.

– Не могу, ведро без теплоизоляции.

Раздался смех.

– Савельев, умный, что ли? – нахмурился Потапов. – Ну, тогда неси холодную компрессию!

– Не могу, товарищ капитан. У меня разрешения нет, тут ведь специальное образование нужно.

Потапов понял, что его попытка возглавить клуб веселых и находчивых с треском провалилась и сейчас, в глазах подчиненных, он выглядел как идиот. Подобных случаев было около десятка, что хотя бы немного поднимали настроение.

А в целом, все это не столь важно. Сейчас передо мной стояла другая задача.

В субботу вечером старший лейтенант Озеров неожиданно вызвал меня в канцелярию. Причины вызова я не знал, но, скорее всего, офицеру просто хотелось поговорить о наболевшем. Честно говоря, для меня это было несколько странно.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите?

– Входи, Савельев! – он поднялся из-за стола и шагнул навстречу. – Я смотрю, ты молодцом держишься?

– А куда деваться? – я сразу понял, о чем пойдет разговор.

– Садись. Чай будешь?

– Чай? – удивился я. – Товарищ старший лейтенант, вот как кто зайдет, и увидит, что офицер с сержантом чаи гоняет, потом же по всей роте сплетни будут ходить.

Тот вздохнул.

– Твоя правда. Но вообще, я тоже не планирую здесь долго находиться. Еще полгода, может, год, и все. Я тебе честно скажу, с капитаном Гнездовым было работать значительно проще, надежнее. Хороший он офицер был, грамотный. Знал бы ты, как он тебя отстаивал перед верхушкой, когда вся эта заварушка началась. Затем Паршин пришел, и все рухнуло. Потому что всё в этих стенах было, понимаешь, о чем я? Предполагаю, что капитана и убрали-то, скорее всего, потому, что за тебя сильно лямку тянул.

От этих слов мне не по себе стало. Об этом я даже не догадывался. Гнездов пытался меня оправдать? Может, поэтому, у него было собрано досье на меня?

– А потом на него напали… – махнул рукой взводник. – Почему, не знаю… Да и какая разница?

– А сейчас он где? – спросил я.

– Он все еще здесь, в Припяти. Работает где-то, но не говорит, где именно. Видимся с ним иногда. В октябре прошлого года написал рапорт об увольнении. Чем занимается – не знаю, но в вооруженных силах он окончательно разочаровался.

– Но почему?

– Сверху надавили. Очень несправедливо надавили. Ну, это он так сказал. А я дальше расспрашивать не стал, все-таки неприятная тема.

– Понимаю…

Некоторое время мы молчали, затем Озеров тихо произнес:

– Знаешь, Савельев, вот смотрю я на тебя и складывается впечатление, что передо мной не сержант-срочник, а как минимум офицер в звании старшего лейтенанта. Я замечал, что у тебя поведение и восприятие совсем не как у молодого бойца. Ты правильно анализируешь обстановку, принимаешь наиболее удачное решение, сдержан и самодостаточен. Складывается впечатление, будто ты за свои годы, пожил больше моего… Тебе ж еще даже двадцати нет, так?

– Летом будет, – кивнул я. – Я понимаю, о чем вы. Мне уже об этом говорили. Даже больше скажу. Был я у одного знакомого психолога, так тот очень грамотно и доступно растолковал, что бывают такие случаи, когда человек на своем месте. Он ведет себя так, будто ему давно все известно и он все умеет. Так бывает иногда, пусть и крайне редко. И в чем-то я согласен. Армия – это действительно мое. Тем более, как вы помните, знакомые из КГБ мне кое-что обещали.

– Да, я в курсе, – кивнул Озеров. – Ну и что ты намерен делать, когда уйдешь на гражданку?

– Честно говоря, не знаю еще, – задумчиво пробормотал я, затем добавил: – Мне тут стало известно, что скоро на ЧАЭС будет очередная вводная.

– Да? – брови у Озерова поползли вверх. – Что тебе об этом известно?

– Я что-то слышал про конец апреля. Но это между нами, все-таки информация…

– Понимаю. Действительно, интересно, – старлей тут же записал себе что-то в рабочую тетрадь. И ты тоже будешь принимать там участие?

– Не знаю. Если и так, то уже как гражданское лицо, – тяжко вздохнул я, создавая впечатление глубоко разочарованного человека.

– Ну, ясно.

Разумеется, про вводную, относительно АЭС, я придумал. И не просто так я упомянул конец апреля – это, своего рода, маленькая страховка на случай, если будут вопросы. Со своими сослуживцами я поговорю.

Мы болтали еще около получаса, затем я спросил у него разрешения воспользоваться телефоном.

– Бери, – махнул рукой офицер. – Дай угадаю, Петрову будешь звонить?

– Ну да.

Я набрал номер. Пошел гудок.

– Да? – раздался оттуда странный голос, принадлежащий вовсе не Андрею.

Лишь через секунду я опознал голос Григория. То ли он его намеренно коверкал, то ли через трубку голос сам по себе был искаженный.

– Это Савельев! – коротко произнес я.

– А! Привет, Алексей, – голос у Гриши стал мягче. – Ты куда пропал? Мы уж подумали, что с тобой что-то случилось.

– Обстоятельства, – вздохнул я. – Где Андрюха?

– Так нет его. Три дня назад его срочно вызвали в Москву. Отпуск закончился, а других вариантов не было. Но он обещал вернуться, как только появится такая возможность.

– Хреново, – вздохнул я. – У меня тоже плохие новости. Меня комиссуют из армии. С первого февраля, с армией – все. Мне нужно связаться с Андрюхой.

– А вот это действительно плохая новость! Погоди, я продиктую телефон, по которому с ним можно будет связаться.

– Какие у вас новости? – между делом поинтересовался я. – Что по Клыкову?

– Гиблое дело. Сплошная путаница. Мы проверили пропуска в архивах – ничего не сохранились. Их уничтожают в течение месяца-двух.

– А в медсанчасти?

– То же самое, – выдохнул Григорий. – Карточка осталась, но фотографии там нет. Хотя ответственная за архив клянется, что все карточки у них были с фотографиями.

– Выходит, фото сняли с карточки уже позже?

– Именно. Клык, если это он, вытащил фото из архива. Подчищал следы, на всякий случай.

– Ясно. Телефон нашел?

– Да, записывай.

Хоть я и говорил негромко, Озеров все слышал. Конечно, ничего особо секретного я не сказал, даже, наоборот.

Положив трубку, я поблагодарил:

– Спасибо. Разрешите идти?

– Давай, Савельев.

Покинув канцелярию, я отправился в каптерку – в роте вариантов пересидеть было совсем немного. За прошедшие две недели я много чего обдумал и пришел к выводу, что вдвоем с Андрюхой мы не справимся. Нужны помощники.

С одной стороны, это правильно – чем больше людей делает то же самое, что и ты, тем больше уверенность. Но с другой стороны, мне что, дать объявление в газету? Мол, так и так, собираю отряд для противодействия диверсионной группе, которая собирается взорвать один из реакторов на Чернобыльской электростанции… Бред же, ну! За мной сразу приедут, причем неизвестно, кто быстрее – милиция, чекисты или психушка.

И все же кое-какие мысли по этому поводу у меня были. Однако пока я не встречусь с Андреем, рано что-либо пытаться предпринять, нужно согласовать с ним все моменты. Теперь получалось, что наоборот, чем быстрее меня уволят, тем быстрее я смогу что-либо предпринять. Ведь как только я окажусь на гражданке, сразу могу приступить к решению проблемных моментов.

Все оставшееся время я посвятил тому, чтобы максимально взять от тренировок все, что только можно. Пахал и тренировался, как проклятый. Разумеется, преподаватели это дело заметили – мои результаты и без того были на уровне, а теперь и вовсе «пробили потолок». Меня ставили в пример, что нравилось немногим, но мне было как-то все равно.

Однажды кто-то из нашего взвода взял да и ляпнул, что это мои последние дни на военной службе. Преподаватель по рукопашному бою отреагировал неожиданно, что сбило меня с толку.

– Полагаю, вас переводят в другое, более перспективное подразделение?

Ответить на это мне было нечего. Конечно, где-то меня посещала мысль, что вся эта карусель с увольнением по состоянию здоровья – это очередная уловка ребят из комитета. Но я быстро отказался от этой мысли, особенно после того, как меня вызвал капитан Потапов.

– Так, Савельев! – он посмотрел на меня с недовольством. Впрочем, точно так же, как и за последние недели. – Тебя к телефону. С тобой хочет говорить человек из комитета государственной безопасности. Постарайся вести себя достойно!

Я не сдержался и фыркнул – можно подумать, я неадекватный психопат, который совершенно не умеет разговаривать с людьми. Командир посмотрел на меня уничтожающим взглядом, но промолчал.

Взяв трубку, я услышал знакомый голос. Это был Лисицын.

– Привет, Савельев! – прилетело оттуда. Далее его голос стал значительно тише. – Узнал?

– Разумеется.

– Я намеренно представился человеком из КГБ. У меня не было другого способа связаться с тобой, кроме как вот таким образом. Не суть. Короче, слушай, тебя комиссуют не просто так. За этим стоит твой старый знакомый, Иванец Павел Сергеевич. Подробностей не знаю, но почему-то он сильно точит на тебя зуб. Ранее, его временно отстранили от занимаемой должности, как ты понимаешь, причина на то была. В общем, будь осторожен.

– Спасибо, товарищ полковник! – ответил я. – Буду думать!

Затем Лисицын без всяких прощаний положил трубку. Посмотрев на Потапова, я понял, что тот с интересом вслушивался в доносившийся из трубки голос.

– Ну, чего смотришь? Кто это был?

– Неважно. Разрешите идти, товарищ капитан? – вместо ответа, произнес я.

Несколько секунд он смотрел мне прямо в глаза, затем процедил:

– Пошел вон, Савельев!

Дважды мне повторять было не нужно – я тут же выбрался наружу и как бы случайно не закрыл за собой дверь. Потапов тут же рванул за мной, и с яростью хлопнул дверью.

Про себя отметил, что наши отношения становились все более лояльными – чем дальше, тем веселее. Ничего, ему полезно. Карьерист хренов, даже не попробовал меня понять – вот она забота о личном составе. Думает только о своей драгоценной шкуре, армии от таких пользы нет.