Текст книги "Глядящие из темноты"

Максим ГОЛИЦЫН
ГЛЯДЯЩИЕ ИЗ ТЕМНОТЫ

Мне бы, признаться, хотелось повстречать единорога, пробираясь через густой лес. Иначе какое удовольствие пробираться через густой лес? Нигде не сказано, что он вовсе не существует, но может статься, что он не такой, как описывается в книгах… и если ты узнаешь, что в густом лесу живет единорог, лучше не ходить туда с девственницей.

Умберто Эко

* * *

Он увидел небесный праздник, когда, устав от праздника земного, вышел на балкон: ослепительную вспышку, пульсирующий свет – сначала белый, потом оранжевый, потом розовый. Свет был таким ярким, что от подстриженных деревьев в парке опрокинулись длинные тени и под его рукой проступила кружевная резьба на каменных перилах балкона.

– Вот зараза! – сказал он.

Небо переливалось зеленью и пурпуром, точно грудка голубя, и он вдруг представил себе, как где-то, в дальней точке пространства, дрожа, вибрируя, стягиваются в узел совершенно условные, но тем не менее странным образом реальные линии гравитационных полей. «Во всяком случае, связи еще долго не будет, – подумал он, – это уж точно».

Маркграф появился на площадке неожиданно, рукава его парадного одеяния задевали мраморные плиты пола. Должно быть, его это зрелище испугало гораздо больше, чем просвещенного терранца, для которого небесный фейерверк был всего-навсего астрономическим явлением – впрочем, влекущим за собой нарушение связи с базой и схлопывание точек межпространственного перехода, – но держался он очень достойно, как и положено высокопоставленной персоне.

– Как вы полагаете, посол, – учтиво осведомился он, – это знамение?

Леон вздохнул.

«Средневековое сознание, – говорилось в учебнике этнографии, – живет в двух мирах; и мир иной, откуда являются ангелы, бесы и души умерших, соприкасаясь с миром земным с его повседневным бытом и обыденным человеческим поведением, создает парадоксальную ситуацию, порождая напряжение, которое влечет за собой чрезвычайные последствия».

А потому любое из ряда вон выходящее событие для них – это знамение. Радуга – улыбка Дочери Божией, гроза – гнев Темного, сверхновая…

– Это конец света? – вежливо поинтересовался маркграф.

– Маловероятно, – Леон отряхнул ладони от приставшего к ним голубиного мусора. «Достаточно пышное зрелище, чтобы породить панику, а впоследствии – и легенды, – подумал он, – но слишком далеко, чтобы хоть как-то физически повлиять на этот мир. Разве что ионизация атмосферы… ну, так они еще не изобрели радио». – Это просто астрономическое явление… смерть звезды…

– Красивая смерть, если так, – заметил маркграф. «Застрянем мы тут надолго, – подумал Леон, —безвылазно застрянем. И это будет похуже, чем конец света».

– Я видел подобный рисунок в старых хрониках нашего дома, – сказал маркграф, – крылатая звезда, звезда-птица, пожирающая души грешников. В откровениях Друда-отступника, посол Леон, сказано…

– Помилуйте, ваша светлость, – возразил Леон, – это же не канонический текст. Он же отступник – Друд. А звезда есть небесное тело значительной величины. В известное время она претерпевает известные изменения, стареет и умирает, как все сущее. Вашим подданным ничего не грозит…

Теперь небо было бледно-розовым в зените и отливало зеленью на горизонте. Апельсиновые деревья в саду пахли так, что кружилась голова.

– Лучше вернуться к гостям, – сказал Леон, – их надобно успокоить.

– Мои люди умеют владеть собой, – возразил маркграф.

Леон откинул тяжелую портьеру, пропуская своего спутника вперед.

Зал был огромным, его сводчатый потолок терялся в темноте, где невидимые музыканты играли на хорах, и мелодия, опускаясь вниз, путалась в гобеленах, на которых окованные в железо рыцари мчались навстречу друг другу под узкими алыми и зелеными знаменами.

Люди маркграфа действительно умели владеть собой: по залу брела длинная шеренга и колеблющиеся тени от светильников смешивались с лиловыми тенями, которые отбрасывало льющееся снаружи зарево. Берг как раз открывал танец. Он вел маркграфиню под руку, тщетно пытаясь подстроиться под ее мелкий, скользящий шаг.

Небо за шторой по-прежнему пылало, и Берг с беспокойством косился в сторону окна. Потом он натолкнулся взглядом на Леона. Тот чуть заметно покачал головой.

Пара распалась. Пестрая многоножка сбилась с такта. Музыка, всхлипнув, смолкла, и стало слышно, как в деревне, под горой, бьет колокол.

Дворецкий отдернул штору, но никто не устремился к балкону: сдержанность, присущая местной культуре и не раз уже удивлявшая Леона, доходила чуть не до абсурда.

– Помилуй нас, грешных, – сказала маркграфиня и тем же скользящим шагом подошла к мужу. Берг воспользовался этим и кинулся к Леону.

– Где? – спросил он.

– Голова Грифона, – ответил Леон.

– Паршиво, – Берг неторопливо покачал головой. – Точка перехода как раз в этом секторе.

– Что поделать…

Где-то далеко, в созвездии Грифона, ничем не приметная звезда, долженствующая изображать грифонье ухо, если таковые вообще бывают, сбросила свою пылающую оболочку, и та пошла стремительно разбухать, постепенно теряя свою нестерпимую яркость. Завтра свет ее поблекнет, но еще несколько дней будет дрожать в теплом весеннем небе сияющий драгоценный камень.

Медлительный белобрысый Берг мрачно вздохнул.

– Ни тебе связи, – сказал он, – ни тебе корабля.

– Потерпишь, – отозвался Леон.

– А вдруг это навсегда?

– Такого еще не было.

– А вдруг – надолго?

– Ну чем тебе тут плохо? Смотри, как нас балуют.

– А если понадобится срочная эвакуация?

– С чего бы? – возразил Леон. – Это спокойный мир.

«Очень спокойный, – подумал он, – а уж для средневекового общества – особенно. Веротерпимый – что уж совсем необычно… Чаще этнографам и послам приходилось работать в обществах, пропитанных подозрительностью: собственно, здоровая агрессия – признак нормального развивающегося социума. Вот только грань между здоровой и нездоровой агрессией провести очень трудно».

Освоив сеть межпространственных тоннелей, Земля столкнулась с несколькими цивилизациями – и все они вполне укладывались в привычные рамки и знакомые социальные модели. Даже физически аборигены вполне соответствовали земным расам – что наталкивало на определенные выводы. Конечно, неприятно думать, что ты, гордый представитель совершенной технологической цивилизации, на деле лишь последыш давно ушедшей силы, щедрой рукой рассеявшей семена жизни по всей Галактике…

В общем, везде одно и то же.

Разумеется, полное сходство невозможно – уклад, религия, письменность повсюду самые разнообразные, а порою и вовсе причудливые, но при всем при том люди – везде люди.

Разум, возникший и распространившийся повсюду, чтобы Вселенная могла осмыслить саму себя.

Разрозненные очаги сознания; но когда-нибудь, в очень далеком будущем, отдельные мелодии сольются в мощный оркестр, и человечество выйдет за пределы Галактики и двинется на поиски своих неведомых прародителей.

А пока…

За последние несколько столетий как-то сам собой выработался алгоритм контакта: даже не контакта – постоянного присутствия, полномочного представительства миссий, действующих почти самостоятельно – а в данном случае, когда связь оборвалась, и вовсе самостоятельно. Собственно, такие миссии предназначались в основном для того, чтобы приучить аборигенов к мысли о существовании иных миров, чтобы в тот момент, когда цивилизация готова будет выйти к звездам, она смогла бы примкнуть к сообществу таких же миров без страхов и без напряжения… нормальный, полноценный контакт на паритетной основе.

Если вообще возможен контакт на паритетной основе.

– Никакой конец света, – заметил маркграф, – не помешает мне принять гостей как должно. Прошу к столу.

Он сделал широкий жест рукой, приглашая в примыкающую к парадному залу трапезную. Там все уже было приготовлено для ужина. Сегодня подавали оленя из графских угодий, с молодым укропом, и какую-то птицу – Леон так и не понял, какую именно. Две белоснежные гончие сыто грелись у камина, даже не давая себе труда поинтересоваться, чем кормят их хозяев. Еда была неприхотливой, но сытной и вкусной, и Леон подумал, что гораздо проще помогать себе двумя ножами, как это было принято на местных трапезах, чем орудовать многочисленными вилочками и лопаточками на аналогичном земном приеме. И нечего было опасаться, что терранские амбассадоры попадут здесь в переделку вроде той, что постигла этнографов на Танталусе, которых от острого отравления местными яствами, совершенно безобидными, если верить показаниям химического анализатора, спасла лишь поспешная эвакуация. «Нет худа без добра, – подумал он, – мы могли застрять и не в такой дыре».

Его посадили рядом с местным примасом. Проще простого было отличать служителей Правой Ветви от Левой – по темной или светлой оторочке по подолу и рукавам в остальном совершенно одинаковых одеяний. Этот был на стороне Светлого, возможно, все домочадцы маркрафа держали сторону Светлого (что, впрочем, не значило, что брат-двойник незаслуженно забыт).

Близящийся конец света его сосед явно принимал философски и жареное мясо поглощал с аппетитом.

– Хотелось бы услышать ваши комментарии, ваше святейшество, – сказал Леон.

– Не хочу вас огорчать, – ловко орудуя ножами, священник наполнил опустевшую тарелку, – поскольку, как мне известно, вы не придерживаетесь наших верований. Но если наступит конец света, он наступит для всех.

Он поглядел на Леона и успокаивающе похлопал его по руке.

– Время – странная штука, амбассадор Леон. В комментариях к Писанию ясно сказано, что Воссоединение наступит вскоре после совершенно определенных знамений, и сейчас мы наверняка наблюдаем одно из них.

– Но… – попытался возразить Леон.

– Другой вопрос, что такое «вскоре», – прервал его священник, – в высших мирах время течет по-иному. Возможно, братья-двойники уже протянули друг другу руки, но, пока их пальцы соприкоснутся, для нас пройдут десятки, а то и сотни лет. В любом случае ничего непредвиденного не происходит – человек рождается для того, чтобы умереть, и умирает для того, чтобы возродиться вновь.

Леон вежливо склонил голову.

– Ведь само Воссоединение толкуется нашими богословами неоднозначно, – продолжал примас. – Быть может, это не полная и окончательная смерть, а, напротив, полное и окончательное возрождение. Что такое человек сейчас, в его нынешнем облике, амбассадор Леон? Довольно жалкое создание, честно говоря. Но после Воссоединения… Кто знает, быть может, людям откроются новые миры и Кальмские топи больше не будут пределом земли?

Под столом Леон пнул Берга ногой.

– Слышал?

– Кстати, касательно географии, – примас поглядел на Берга. – До прибытия миссии мы ничего не знали о вашей стране. Ни в одних хрониках… Где, вы говорите, она располагается?

– За Восточным морем, – ответил Берг, сидящий напротив, – и еще десять дней сухим путем.

– Или три дня вверх по реке, – уточнил Леон. – Поскольку между морем и Террой лежат очень плохие земли.

«Чем дальше мифическая страна Терра от Срединных графств, тем безопаснее, – подумал он. – Тут, на относительно плодородной земле, зажатой между болотами на юге и гребнями гор на северо-западе, территория поделена, точно лоскутное одеяло, и угрозы следует ожидать от ближайших соседей, а не от дальнего, никем не виданного государства, откуда послы добирались полгода… сначала по реке, потом по бурному морю, где даже летом не утихают затяжные шторма и смерчи бродят на горизонте, точно вставшие на дыбы гигантские дождевые черви…»

– Надеюсь, вы посетите завтрашнюю службу? – спросил примас.

Берг склонил голову в знак согласия, а Леон в смятении стал прикидывать, насколько им еще хватит припасенных даров. Если преподнести ту серебристую синтетическую ткань на покров для ихнего двойного алтаря, может, святые отцы будут довольны?

– Вы – первые, кто прибыл к нам из такого далека, – продолжал тем временем священник. – И я рад, что вы невольно опровергаете те невежественные россказни, которыми балуются наши миряне. Мол, за морем люди и вовсе на людей не похожи. То ли песьи головы у них, то ли еще что похуже. Ваше присутствие служит подтверждением единого божественного промысла – человеку дарован один-единственный облик хоть тут, хоть на краю света…

– Вы даже не представляете себе, насколько вы правы, ваше святейшество, – кивнул Леон.

– Не хотелось бы в это верить, но может, в ваших землях все же обитают какие-нибудь странные создания? Вроде тех, что рисуют порой наши иллюминаторы? С ушами на плечах…

– Ничего подобного мне еще ни разу не встречалось, – твердо ответил Леон. – Люди везде имеют обычный человеческий облик. А я немало постранствовал, поверьте мне.

И здесь, и под другими многочисленными солнцами, на планетах, где воздух дрожит под раскаленным небом, или там, где с тихим, сухим шепотом осыпаются ледяные кристаллы и пляшет в зените северное сияние, везде, повсюду обитают люди, какими бы странными ни казались на первый взгляд их обычаи и верования…

– Порою, знаете ли, мне вообще приходила на ум странная мысль, – мягким шепотом проговорил примас. – А вдруг как за морем вообще нет людей? Никого нет… Тогда что ж, пусть бы даже с песьими головами – и то не худо… Но если там пусто… Не хочется, знаете ли, испытывать одиночество…

– Верно, – согласился Леон, – не хочется. Собственно, потому мы и снарядили это посольство.

И это было совершенной правдой.

* * *

В боковом крыле, в комнатах, отведенных для посольских апартаментов, Берг мрачно копался в тяжелом резном сундуке, где хранились подарки, медикаменты, записывающие устройства и передатчик. Все, кроме оружия. Земля налагала на своих послов жесткие обязательства – нельзя брать с собой ничего, что, попав в руки аборигенов, могло быть использовано во зло.

– В нашем нынешнем положении не очень-то разгуляешься, – предупредил Леон, – хватит с них той серебристой тряпки.

– Я не потому, – оправдывался Берг, – передатчик…

– Ну и как?

– А ты думал?

Тонкие кисейные занавески – знак роскоши и особого расположения маркграфа – мягко розовели, словно под первыми лучами солнца. Смущало лишь, что свет исходил с северной стороны неба.

– Ну что ты так расстраиваешься, – сказал Ле-он, – такое уже бывало. Помнишь, на Валгалле? Сверхновая там вспыхнула совсем рядом, и сеть межпространственных переходов обрушилась по всему сектору, как рушатся тоннели в сердце горы при первых толчках землетрясения.

– И сколько там было этнографов, – ехидно спросил Берг, – восемь? А когда пришел катер, спасатели еле-еле отловили двоих. И то в каком виде!

– Валгалла была безумным миром, сам знаешь! А тут… да у них даже тюрем порядочных нет. И армия игрушечная, больше для красоты. Видал, как они маршируют? Ну, чисто оловянные солдатики!

– Идиллия, – с сомнением покачал головой Берг. – Не верю я в идиллии.

– А почему бы нет?

– Да потому, что нигде, ни в одном мире нет идиллических обществ. Агрессия должна куда-то выплескиваться.

– Ты пессимист, – хмыкнул Леон.

– Либо она лежит на поверхности – и тогда по-своему формализована и регламентирована, либо скрыта – и тогда у общества есть второе дно. Всегда есть второе дно.

«Да, – подумал Леон, – он прав, странный мир. И странность заключается именно в заурядности – не в тягостной унылой обыденности, а в узнаваемости. Он похож на приукрашенные картинки из детского учебника земной истории или на плохой костюмированный фильм из средневековой жизни – плохой именно потому, что, как и положено плохому фильму, приукрашивает грубую действительность, не желая замечать ее темные стороны – ни крови, ни грязи». Порою Леону, когда он лежал без сна на непривычно мягкой постели, и самому казалось, что перед ним разыгрывается какое-то неторопливое представление, действо длиною в человеческую жизнь; и стоит лишь заглянуть за тщательно расписанные декорации – и он увидит пыльные маховики и веревки, всю странную машинерию, которая приводит в действие нарядные фигуры, подобно пружинам и колесикам в часах на ратушной площади. Он потряс головой, отгоняя наваждение.

– А вдруг мы все-таки наконец нашли идиллию? Ты что, совсем не допускаешь такой возможности? Ну, пусть примитивную, патриархальную, но – идиллию!

– Я – палеопсихолог, – сердито сказал Берг, – а ты – невежда.

Леон уселся верхом на массивный, очень неудобный стул.

– Тогда объясни мне, палеопсихолог, – сказал он, – почему только один континент населен?

Берг пожал массивными плечами.

– Это не ко мне, – сказал он. – Тут археологи нужны, а не этнографы. Вот дождемся катера, представим все данные – пускай проведут раскопки на втором континенте и на архипелаге. Наверняка хоть что-нибудь, да найдут.

– Хоть какие-то племена, – настаивал Леон, – хоть дикие, хоть каннибалы…

– Хоть с ушами на плечах, – подсказал Берг.

– Ну…

– Собственно, – сказал Берг, – если поразмыслить, то, наверное, все дело в природных условиях. По-настоящему плодородной почвы тут немного. А при таком примитивном земледелии… Вот они и сгрудились тут, в Срединных отрогах. На побережье пара-другая поселений… Рыбаки, охотники…

– Торговые города испокон веку на побережье стояли. А тут – «пара-другая поселений».

– Торговать-то не с кем. Из-за моря, я имею в виду. Откуда городам там взяться?

– Вот и я о том же, – сердито сказал Леон.

– Это дело выездной экспедиции, – повторил Берг, – пусть у них голова болит. От нас что требуется – сидеть тут и обаятельно улыбаться маркграфу. Послушай, почему бы тебе для разнообразия не перестать морочить мне голову и не пойти баиньки? Знаешь, когда у них утренняя служба начинается? А тут еще и конец света.

Леон покачал головой и направился к двери, ведущей в его собственную спальню – слишком большую, чтобы посредством примитивного камина ее удалось протопить как следует. Впрочем, ночные холода тут редки.

Уже у порога он вновь обернулся:

– Ты не слишком-то любопытен, верно?

– Я – человек на своем месте, – сухо ответил Берг. – Я профессионал. Для Службы настали не лучшие времена с тех пор, как туда хлынули такие вот аматеры. Все романтику ищут. А какая тут романтика? Работа, притом нудная работа. А вам все приключения подавай.

Леон вздохнул. Он состоял в Посольском корпусе уже больше трех лет и не заработал ни одного нарекания, но кто-то вроде Берга нет-нет да и упрекнет, что ему, мол, до порядочного полевого медиевиста расти и расти.

* * *

Даже яркий утренний свет не поглотил пламя сверхновой – оно лишь побледнело и теперь дрожало в рассветном небе, точно белый огонек на ветру. Картина была непривычная и слегка тревожная, и замок на холме, освещенный странным двойным сиянием, казался игрушечным. Ощущение это подкреплялось хрупкостью ажурных конструкций: крепостные стены, хоть и массивные, ухитрялись выглядеть изящно – на их отделку времени было хоть отбавляй. Здешняя новейшая история была богата мелкими пограничными стычками, но не знала крупных войн; все держалось на сложной системе родственных связей владетельных особ – каждый приходился своему соседу в худшем случае зятем или троюродным кузеном.

Небольшой готический собор на городской площади был набит народом: и впрямь конец света, подумал Леон. Он покосился на двойной алтарь в глубине апсиды – тот, казалось, выплывал из полумрака навстречу смутному сиянию многочисленных свечей; но покров на нем был старый, не дареный – темная тяжелая ткань, сплошь покрытая золотым шитьем. «Интересно, наш-то полисиликоновый отрез куда они дели? Опять в сундук засунули?»

Поверх склоненных голов местной паствы (оба посла были на полголовы выше среднего аборигена) он с любопытством оглядывал убранство собора. Примас явно решил не рисковать – а вдруг все же знамение предвещает нечто и вовсе непредвиденное, – и проповедь его была так пересыпана всяческими аллегориями, что смысл уловить было нелегко. Насколько Леон понял, речь шла о каком-то человеке, который, спасаясь от единорога, угодил в глубокую яму, дно каковой кишело змеями, жабами и другими рептилиями – население этого странного террариума примас описывал долго и с каким-то зловещим удовольствием. Потом он посадил в яму дерево и решил пополнить бестиарии млекопитающими – два зверя, белый и черный, подрывали корни несчастного растения. «Ну, звери-то символизируют Братьев, – подумал Леон, – но подо что они подкапываются? Под мироздание? Значит, у нас все-таки конец света?»

Он поглядел на Берга – тот, похоже, записывал эти откровения, включив вмонтированный в драгоценный аграф миниатюрный диктофон. Тем временем разошедшийся примас запустил в свой зоопарк еще и дракона. Вконец запутавшись, Леон стал разглядывать тимпан западного портала. Огромный медальон с изображением братьев-двойников, похожих на двуликое, четверорукое существо, делил тимпан пополам.

По левую руку располагалась вотчина Второго; грешники опустились на колени, заслоняя руками лица – видимо, от стыда. Орудия пыток здесь, похоже, были не в чести даже в аду, сумеречном и холодном, – никаких котлов, кипящих смолой, никаких раскаленных клещей… Унылое место – вот, пожалуй, правильное определение. Пытка унынием… и одиночеством… вернее, отъединенностью – в вотчине Светлого никто не бывает одинок… Слуга Темного стоял у входа с пылающим мечом, блистая странной мрачной красотой. По правую руку располагался рай – тут уж праведники оттягивались вовсю.

«Это только временно, – подумал Леон, – все временно, и рай и ад, – до этого их Воссоединения».

Примас тем временем заставил свою жертву, над которой нависла четвероякая угроза, потянуться за висящим на дереве яблоком.

«Наверняка свалится, – подумал Леон, – в яму с гадами. И почему они в этих притчах вечно вытворяют такие нелогичные глупости?»

В ожидании развязки он стал разглядывать нижний регистр тимпана. Под ногами священной пары располагалась длинная вереница фигур, явно не имеющих отношения ни к аду, ни к раю.

Должно быть, это были те, кому не нашлось места в упорядоченной сфере официальной религии, – малые боги, духи полей и лесов, вышвырнутые за пределы срединного мира, толпящиеся у самого пола, позволяющие божественной паре безнаказанно попирать себя ногами. Тут был лис-рыцарь верхом на коне, те самые люди с песьими головами и с ушами на плечах – уши могли вполне сойти за плащ-палатку, козлоногие твари и птицы с человечьими головами. Они сгрудились в нижнем регистре и даже переползали оттуда на основания колонн. На одной из них, ближайшей к Леону, раньше явно тоже располагался скульптурный рельеф – сейчас опояска у основания колонны была щедро замазана гипсом.

Примас наконец уронил своего страдальца в логово рептилий и перешел к какой-то другой аллегорической истории, столь же красочной, сколь и запутанной.

Леон потянул Берга за рукав. Тот вздрогнул и, похоже, проснулся. Он умел дремать стоя, как лошадь.

– Погляди, – сказал Леон.

– Ну, что тебе, – неохотно обернулся Берг.

– Чего они тут замазали?

– Господи, какая разница? Наверняка дрянь какую-нибудь.

– Да, но почему они именно эту замазали, когда тут и так полно всякой дряни! Ты только погляди на этих тварей!

– Да видел я!

– …ибо нам не дано знать, когда нас всех призовут, и кто знает, ниспослано ли нам нынешнее испытание, чтобы убедиться, сколь мы тверды в вере и чисты душою, или вскоре взыщут с нас то, что дано нам лишь в пользование, но принадлежит Двоим по праву…

Примас, похоже, истощил свое красноречие. Море склоненных голов поднялось и опало, толпа стала потихоньку продвигаться по направлению к выходу. Примас, подобрав полы парадного одеяния, медленно спускался с кафедры.

– Как вам сегодняшняя проповедь, амбассадоры? – с беспокойством спросил он.

Леон поклонился.

– Благодарим вас за тонкую и возвышенную речь, ваше святейшество, – сказал он. – А что символизирует древо? Мироздание?

Примас явно смутился.

– Похоже, я перестарался, – сказал он, – наши прихожане большей частью люди простые. Высокая символика им недоступна. Но вы правы – древо есть мироздание в его нынешней форме.

– А единорог?

– Единорог – смерть, – сурово ответил примас.

– Яблоко, это понятно, – рассуждал Леон, – в наших, заморских верованиях тоже имеются яблоки. А вот почему рельеф в западном крыле замазан, ваше святейшество?

– Где? – насторожился примас.

– Да на колонне. Опояска. И вон, внизу еще… Примас пожал плечами.

– Это я распорядился замазать, амбассадор Леон. Это, ну… не годится.

– Что именно?

– Прихожане, понимаете ли… суеверный народ. Здесь, в городе, еще туда-сюда, все-таки ходят в храм каждую пятницу. А есть те, кто приезжает издалека, ну, крестьяне с отдаленных хуторов… вместо того чтобы подношения к алтарю класть, они их в углу оставляли… это богопротивно. Нечисть – она и есть нечисть.

– Видно, скульптор в душе придерживался старой веры, – вмешался Берг, которому надоело переминаться с ноги на ногу, – вот и не удержался, изобразил кого-то из малых богов.

– Помилуйте, амбассадор Берг, – вспыхнул священник, – какие они боги? Говорю вам – нечисть. А что иные простецы про них толкуют, так они вам еще и не то расскажут… Впрочем, что это я? Позвольте поблагодарить вас за щедрый дар. Уж такая красивая ткань – загляденье просто! И не разберешь ведь – где уток, где основа: гладкая как зеркало! А сверкает-то…

«Наверное, самому понравилась, вот и не положил на алтарь, – подумал Леон. – Или припас, чтобы задобрить архиепископа какого-нибудь».

Он украдкой попытался отколупнуть гипс, но тот держался прочно.

– С ума сошел, – прошипел Берг через плечо, – святой отец увидит.

Святой отец открыл было рот, но Берг поспешно спросил:

– Не подскажете, где тут можно позавтракать? Какое-нибудь достойное, чистое место…

– Если поблизости, то в «Синей кошке», – неуверенно ответил священник, – но таким благородным господам там не место. Грубоватый у нас народ, сами знаете.

– Ладно, – Берг хлопнул Леона по плечу, – пошли.

Леон неохотно подчинился.

– Ничего не выйдет, – пробормотал он, продвигаясь к выходу, – замазано на совесть.

– Ты поосторожней, – выговаривал Берг Леону по дороге, брезгливо отшвыривая носком башмака катышки лошадиного навоза. – Что ты прицепился, понимаешь, к этому рельефу? Они с нами по-людски, когда мы с ними по-людски, а ты с их святыни гипс ногтем соскребываешь. А помнишь Шарля? Ну, тогда, на Лапуте который… Он еще рисовал хорошо… Попытался отчистить нагар с тотемного столба – резной узор хотел скопировать…

– Да, – кисло ответил Леон. – Его как раз к этому самому столбу и привязали. Вождь лично огонь высекал. Но эти вроде не из обидчивых.

– Знавал я таких необидчивых. Ага, вон и кошка. Жестяная кошка, выкрашенная в ядовито-синий цвет, медленно поворачивалась на ветру.

Леон толкнул тяжелую дверь. Панель была украшена неприхотливой резьбой – не то что во дворце у маркграфа, но в остальном обстановка напоминала давешнюю трапезную, разве что на каменные плиты пола щедро навалена солома и гобеленов на стенках нет. Под закопченными потолочными балками гудел ветер и лениво перепархивали с места на место несколько сытых воробьев.

Народу за столами было полно, но трактирщик тут же материализовался неизвестно откуда при виде новых посетителей.

– Что угодно благородным господам?

– Благородным господам угодно… а что у тебя имеется, приятель?

– Ну, – задумался тот, – на первое могу предложить жареную ветчину, говядину… потом копченый язык, куры, свежее суповое мясо, потом…

– Погоди-погоди, это все – на первое?

– …молодые щуки, карпы, жаренные в сале, – не унимался трактирщик.

– Давай что-нибудь одно, – решительно сказал Берг.

– Тогда могу предложить бекасов. Очень они сегодня удались. И превосходное новое вино.

– Валяй, – Берг поудобней умостился на скамье.

– Я берег его для праздника урожая, но теперь, похоже, это ни к чему. Правда, странный он, этот конец света – ну чисто фейерверк. Висит себе эта штука в небе, и хоть бы что!

– Ваше здоровье! – Берг поднял вместительную глиняную кружку.

– Какое уж тут здоровье, – вздохнул хозяин, – вино жалко. Я несколько десятков бочек припас. Отличное вино. А теперь, боюсь, мы его и распить не успеем. А правда, что вы, господа, прибыли к нам из заморской державы?

– Правда, – согласился Леон.

– Надо же, везде люди живут.

– А то, – согласился Леон. Вино и впрямь было неплохим.

– Откуда ты знаешь, Бурри, а может, они и не люди вовсе? Может, у них хвостики под платьем? – раздался чей-то мрачный голос.

Леон обернулся.

Какой-то угрюмый малый, по виду кэрл, вызывающе оглядывал послов.

– Точно, – подхватил его собутыльник в куртке ремесленника. – Проверить бы надо.

– Пошли отсюда, – тихонько сказал Берг.

Леон огляделся. В шумной таверне стало неожиданно тихо, на них смотрели полсотни пар мрачных глаз. Пока все еще оставались на своих местах, но кое-кто уже оперся руками о столешницу, готовясь вскочить.

– Не позволяется послам иметь при себе лучевые пистолеты, – пробормотал Леон, – а зря.

– Будь у тебя пистолет, ты бы, чуть что, оставлял за собой горы трупов, – возразил Берг.

– Ну, разрешили бы хоть парализатор. Или сонорную гранату.

Подмастерье начал медленно приподниматься, отодвигая ногой массивную скамью.

– Да что они вдруг с ума посходили? – Берг прикидывал взглядом расстояние до выхода. – Маркграф уверял, что мы можем спокойно ходить по городу, не опасаясь никаких эксцессов.

– А может, он нарочно это сказал? Может, надеялся, что нас пришибут в такой вот драке. А с него и взятки гладки, сами виноваты.

– Как бы то ни было, мотаем отсюда, – прошептал Берг, – пока они и вправду не начали искать у нас хвосты. Знаю я, чем это кончается.

Кто-то в проеме уже заступил им дорогу – темная квадратная фигура почти загораживала дверь.

– Эй! – раздался веселый голос.

Леон оглянулся, понимая, что делать этого, вообще говоря, не стоило.

Какой-то человек, сидевший рядом с подмастерьем, скинул темный плащ с капюшоном и оказался худым гибким малым в потрепанной зеленой куртке – с виду он был горожанин, но по его платью Леон не мог понять, к какому сословию он принадлежит.

Парень, сощурившись, поглядел на своего соседа.

– Хвостик, надо же, – задумчиво произнес он, – на себя посмотри, ты, чучело!

Молниеносное движение – и парень извлек из уха подмастерья яркий красный шарик.

Толпа с интересом развернулась: зрелище обещало быть поинтереснее, чем драка.

– Вот чем у него голова набита, поглядите, люди добрые, – тем временем продолжал парень, вскочив на стул. – Все труха да чепуха.

Теперь в ладони у него мелькало уже три разноцветных шарика, и он жонглировал ими с небрежной легкостью.

– Оп! – и шарики исчезли непонятно куда. Подмастерье стоял, растерянно хлопая глазами и постепенно наливаясь багровой краской.

– А теперь поглядим, что у тебя в голове, – парень направился к кэрлу. – Может, ты яйца несешь? Может, у тебя яиц вообще больше, чем нужно, а, приятель? И все не там, где положено…