Текст книги "Мухи в голове"

Мухи в голове
Максим Громов

© Максим Громов, 2017

ISBN 978-5-4490-0449-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Белая роза

Фарсвет.

Грязный южный город, покрытый туманом невежества и похоти. Здесь у каждого второго на тебя стоит и пол твой в этом случае не играет никакой роли. Здесь принято играть картами агрессии и наглости. Здесь стоит всегда носить в кармане с собой нож бабочку, но при этом, стараться не пускать его в ход налево, и направо.

Это мой город, на сколько же ненавистный мне, на столько и любимый. Он притягивает безумием, болью, страданиями, просветами счастья и спокойствия. Здесь кипит жизнь, и здесь же она и находит свой конец.

Это мой Фарсвет.

Один из редких тихих вечеров… Я ищу себе прибежище, в котором мог бы немного выпить и так же немного поговорить. По совету одного из местных, мой путь лежит к холодному спальному району, в бар под названием «Белая роза».

«Смотли, лоза, это бал, где не принято никого снимать или напиваться в стельку. Это особенный бал. Там главное – плосто говолить. Говолить с незнакомцами о том, что у тебя на уме, говолить с незнакомцами обо всём» – прошептал мне тогда местный картавый пройдоха. От него разило дешёвым алкоголем, потом и мочой. Хороший персонаж. Я даю ему свою куртку, а то шатается по улице в такую прохладную погоду в одной грязно-белой майке, да потасканных спортивных штанах.

Ловлю попутку и под тёплые звуки, доносящиеся из старой магнитолы, добираюсь до улочки, где расположился серый непримечательный подвальчик, с покосившейся побитой вывеской «Белая роза». Открыв заляпанную чёрти чем дверь и пройдя испытание в форме неосвещённой лестницы, я оказываюсь в помещении, которое тут же западает мне в потасканное временем сердце…

Угольной формы барная стойка; худощавый сутулый бородатый старик-бармен с острым взглядом, орудующий бутылками похлеще, чем маститый фаерщик огнём. Все прочие несколько залов заполнены столами, стульями, людьми, мягким светом, табачным дымом, жаркими разговорами, тихими взглядами.

***

Я присаживаюсь на крайний стул у барной стойки, в самом тёмном уголку. Взглядом здороваюсь с молчаливым барменом и закуриваю сигарету, не торопясь с заказом выпивки на эту длинную ночь. В отражении выключенного телевизора, висящего под потолком, на меня смотрит парень, с каштановыми немытыми волосами, торчащими в разные стороны; с густыми бровями, прикрывающими своей тенью и без того незаметные карие глаза; с пухлыми губами, привлекающими внимание противоположного пола; и с причудливыми татуировками, выбитыми на правой руке.

«Спасибо, бродяга. Не зря отдал куртку. Хм… жарковато тут у них».

У них?

Кто-то приходит, а кто-то, насытившись беседами и разбавленным виски, с неохотой уходит. «Белая роза» тепло встречает каждого, кто готов принять её правила жизни. По крайней мере, меня она приняла охотно.

У нас.

Молодая девушка в строгом офисном костюме залетает в бар и усаживается с животной усталостью через стул от меня. «Мне как обычно», стонет она, снимая туфли. «И льда побольше накинь, пожалуйста». Она быстро окидывает взглядом сегодняшних гостей, мельком рассматривает меня и после, переводит взгляд на полку с алкоголем, в ожидании своего стакана.

Я уцепился тогда за цвет её глаз, в ту секунду, когда наши взгляды пересеклись. Они голубые. Настолько же, на сколько и тот парень, ласкающий своего друга, пока, как ему кажется, никто не видит.

Тёмно-каштановые волосы лезут на глаза, от чего она постоянно поправляет непокорные пряди и одёргивает тогда же свои чёрные очки в толстой оправе.

Я протягиваю ей открытую пачку с сигаретами. «Угостить?». «Да, пожалуй», она подходит ко мне на босу ногу, достаёт сигарету, подкуривает и садится обратно.

– Моё имя Анита. А твоё?

– У тебя красивые тонкие пальцы. – Я игнорирую её вопрос, всматриваюсь в плавные изгибы её рук. – Они словно созданы для игры на музыкальном инструменте. Ну, например, на фортепиано. – Не останавливаясь на словах, я начинаю наигрывать одному мне известную мелодию на фортепиано-аля-барная стойка.

– Да? – Анита разворачивается ко мне всем телом и испытующе смотрит.

– В голове играет мелодия. Она столь отчётливо слышна, будто бы ты, сейчас, мне её наигрываешь, прямо здесь… и она прекрасна. – Я останавливаю свой воображаемый концерт и возвращаюсь вновь к стакану и тлеющей сигарете.

Она присаживается рядом, оставив свои туфли там же, где они и лежали. Я ощущаю ласковый аромат её духов.

– Да. Я играю на фортепиано. Ты что, подкатываешь ко мне?

– Нет. У тебя просто красивые пальцы. – Ани разглядывает свои пальцы, словно первый раз их видит. С интересом и толикой жадности. Её взгляд заметно мрачнеет, при этом отдавая жаром погребённой страсти. А после она говорит, полушёпотом «Играю с детства. Обожаю играть. Это словно отправляет меня в иной, потусторонний мир, лишённый всего этого прозаичного дерьма», она бьёт ладонью по стойке, «извини за выражение конечно».

– Всё нормально. – Я делаю глоток из своего стакана. – Ты меня заинтриговала.

– Чем же это? Тем, что пальцы красивые?

– Нет. Мне просто не ясно, почему имея такую страсть к этому делу, когда мы с тобой об этом заговорили, ты стала… печальнее?

В этот момент мимо нас проходит, неизвестный мне ранее, средних лет мужчина, изрядно уже выпивший, от которого несёт чем-то невнятным: запах не приятный, режущий, отталкивающий. Смесь дешёвого одеколона, мочи и пота, как минимум.

– Потому что… – Ани нервно чешет свой аристократический носик, отводя взгляд куда-то в сторону. – Знаешь, я уже который год играю с большими перерывами, и то по вечерам, если не сильно устаю с работы. Прихожу, готовлю ужин для своего молодого человека, с которым живу и падаю спать без сил. А музыка… Музыка мне лишь снится.

– Уверен, Анита, это прекрасные сны. И всё равно, что тебе не даёт вдоволь заниматься музыкой? – Я искренне не понимаю, почему. И поэтому не намерен униматься.

– Как что? Ну, вот то самое, что я назвала «прозаичным дерьмом». Плата за квартиру, ежедневные расходы. Работа, нужны же деньги, в конце концов.

– И что? Тебе так много нужно для жизни? – Я вопросительно смотрю на неё пару секунд, после чего отворачиваюсь к бармену и показываю жестом «повторить». – Мне просто не ясно. Ведь тебе нужна музыка, а не чёртова бизнес-империя.

– Да…

– Ну тогда какого?..

Она делает пару глотков из своего стакана. Я предлагаю сигарету, она вытаскивает сразу две. Дым постепенно укутывает наши силуэты, превращая нас двоих в мираж для этого места.

– Интересно. Знаешь, о чём я сейчас думаю, Ани?

– О чём?

– В моём воображении горит картина. Длинная пустынная дорога, горячая, сухая, обжигающая и причиняющая боль. А параллельной ей, вдалеке, – я указываю рукой куда-то за барную стойку, в самые стены – бушующий, завораживающий своим великолепием, океан. Океан, полный жизни. И вот ты плетёшься по этой дороге, в сотне одёжек, и с каждым шагом умудряешься надевать на себя ещё одну кофточку, ещё одну маечку. Почему, спросишь ты? Какая логика? Да только потому, что с обеих сторон от дороги толпятся люди, которые вопят как свиньи на бойне «Надевай! Ну надевай же! И футболку не забудь! Простудишься, ещё и куртку натяни!».

– И я надеваю.

– И ты надеваешь. А после, следующую вещь. Потом ещё одну. И ещё. Эта одежда – твои вечные бытовые «Проблемы». Ты умираешь во всех эти вещах, с тебя пот рекой льётся, взгляд затуманен усталостью. Но ты продолжаешь идти, просто механически. Как робот. Среди всего этого шума и гама ты слышишь тонкую мелодию океана, улавливаешь его шепот, наивно полагая, что когда-нибудь, не сегодня, но когда-нибудь, ты всё же решишься отправиться к нему. Но только не сегодня. Сегодня «момент то не подходящий». Пока… пока просто не падаешь замертво и эта толпа не переключается на следующего потерянного путника.

Взгляд Аниты обращён в пустоту, её красивые голубые глаза блестят при мягком освещении бара. Я осторожно беру её за подбородок и поворачиваю лицом к себе, устремляясь в её взгляд, и продолжая.

– А теперь представь иную картину, Ани. Теперь Ты, свернув на середине пути, пинаешь одного из таких «умников» ногой, как обезумевшая, бежишь к океану, по дороге срывая с себя одежду и в конце, оставшись совершенно голой, бросаешься в пучину, отдаваясь тому без остатка. Ты растворяешься в нём, оставив на суше все бытовые «проблемы». Ты счастлива, ты жива, ты настоящая. Ты становишься его частью, а он – твоей….

– Но мы с тобой здесь, в баре, где нет океана, метафор, где прозаичность – наше настоящее. Я не знаю, что делать.

– Просто доверься своему сердцу. Да, звучит очень заезжено и до тошноты банально, но чтоб меня, это работает! Если музыка – твоя настоящая страсть, то только её реализация сделает тебя счастливой. Остальное придёт само.

По её левой щеке прокатывается слеза, она тихо шепчет, вглядываясь в пустоту: «Я просто боюсь стать неудачницей». На что я не громко, но решительно отвечаю: «Гарантий нет и не будет, но вот возможность, возможность успеха и того счастья, что ты заслуживаешь – она есть. А это то, ради чего можно рискнуть всем».

– А где сейчас ты в той картине?..

– Сейчас я голый, стою на берегу и стягиваю с себя последнюю оставшуюся на мне вещь.

***

На часах двадцать одна минута одиннадцатого. Стакан наполовину полный. Может, пустой? Это как посмотреть. Один мой близкий друг, по воле пройдохи Купидона, купающийся в стезе философа, придумал целую теорию, касательно полноты стакана. И его доказательства стоит выслушивать только с парой бутылок вина и запасом сигарет, не иначе.

Белая роза…

Разношёрстный народ снуёт туда-сюда. Я продолжаю верно, словно пёсик Хатико, сидеть на краю барной стойки, изредка поглядывая на старика бармена. В пепельнице уже медленно, но верно образуется не большое кладбище выкуренных сигарет.

Голос незнакомца выдёргивает меня из состояния некоего приятного оцепенения.

– Водки! – Средних лет парень, с иссиня-чёрными короткими волосами, напряжённо постукивает костяшками по стойке. На стул он, похоже, садиться и не думает.

– Тяжёлый день? – Спокойно спрашиваю я, продолжая рассматривать полки, набитые алкоголем.

– Возможно. – Коротко отрезал тот.

– И что же случилось?

– А тебе какое дело, парень?!

В это мгновение бармен прекратил свои манипуляции с бутылкой и внимательно посмотрел колючим взглядом в сторону моего излишне напряжённого собеседника.

– Закуришь? Я, Мор. – Протягиваю ему полупустую пачку.

– … Да. Эм, спасибо. Я, Макс. Приятно познакомиться. – Он затянулся, немного откашлявшись. – Давно эту дрянь в рот не тянул. – После этих слов последовала следующая затяжка. На стойке возле него тут же оказалась пепельница и стопка огненной воды. Новый знакомый устало увалился рядом.

– Ну что, поделишься, что у тебя там на душе кипит?

– Разбил. – Дым выходит из его широких ноздрей, прокатываясь по стойке.

– Вазу? Машину? Чью-то голову?

– Сердце.

– А.. Да, штука и вправду хрупкая. И как её звали?

– Крис. Её звали малышка Крис. – Он внимательно смотрит своими серыми глазами на стопку, будто недоумевая о причинах её появления. – Ты знаешь, я ведь люблю её!

– Хм… Что ж. Если любишь, тогда почему сейчас здесь, а не с ней? Клей, ласка, воля, немного вина – и вот, есть шанс, что любовь вернётся в твои руки.

Макс смотрит на меня притуплённо, словно ему в этот момент по голове молотком заехали. Да таким, не маленьким.

– Сколько у тебя было до неё?

…

– Не считал, Мор. Достаточно много скопилось за мои двадцать восемь лет. Но, знаешь, она особенная! Таких больше нет. Это точно.

– Все они Особенные. Клубника, земляника, шоколад, мандарин и прочее. Посмотри вот на ту девочку. – Я указываю взглядом на одну малышку, что в коротенькой юбочке глубоко заглатывает шутки своего не молодого человека. – Ты бы хотел её сейчас?

Макс медленно поворачивается в её сторону и я ощущаю, как начинают медленно, но верно расширяться его зрачки, разнося за собой волну возбуждения по тёплому бару.

– Да… хороша.

– А теперь представь картину: ты подходишь к ней, уверенно, спокойно; берёшь за руку и ведёшь в туалет. Её кожа обжигает, её взгляд обещает удовольствия, а ножки дрожат в предвкушении. Там, в кабинке, ты резко ставишь её на колени и…

– Хватит, подожди, Мор. Джинсы не бетонные.

– Именно. Тогда будь добр, не пудри ни мне, ни тем более себе мозги.

– Что?

– Ты, как и я не желаешь любви, Макс, не желаешь отношений. Тебе нужна свобода. Тебе нужны вот такие в коротеньких юбочках, жадно заглатывающих в кабинках баров. И не нужно выдумывать чувства, истории, трагедии и прочее.

– А как же без семьи?! Отношения… Чёрт, должен же кто-то ждать дома.

– Заведи кота. Не тупи, Макс. На этом весь свет сошёлся? Есть слишком много прекрасного. Слишком много замечательных страстей, чтобы отдавать себя кому-то или чему-то одному: литература, музыка, кино, женщины, автомобили, и спорт, бабочки, карты, и вино. Список можно бесконечно продолжать. И пока мир не превратил тебя и твои страсти в пыль, успей ими насладиться от души.

Струя дыма плавно окутывает гордый, никому не нужный, кроме самого себя, стакан с водкой…

***

В «Белой розе» иногда появляются люди, которых не хочется видеть ни в одном порядочном заведении – они заливают свою боль и свои неудачи потоками алкоголя, теряя, в конце концов, на краю бутылки самих себя.

Я вновь ощущаю этот отталкивающий запах, запах дешёвого одеколона, смешанный с мочой и потом. Запах чужака.

Он стоит в паре шагов от меня. Я смотрю ему в глаза, холодно оценивая то, что он из себя представляет.

– Эй, ты. Что ты на меня уставился? – злобно шипит чужак.

– Ты это мне говоришь?

– Да!

Я смеряю его взглядом, подзывая к себе жестом. Он, сделав грудь колесом, медленно подходит. А дальше всё происходит быстро: бармен, тот самый молчаливый старик с впалыми щеками и густой неухоженной бородой, прокатывает личико этого доброго молодца о барную стойку. После чего он же отправляет того в стену, ну а в конце, просто поднимает здорового сорокалетнего мужика за шкирку, как котёнка, проволакивает вверх по лестнице и выбрасывает за дверь – «Белая роза» гостеприимна только к тем, кто принимает правила её жизни. Наш чужак забыл серебряную монету, Бармену это не понравилось.

***

Похоронное бюро для сигарет продолжает свою работу. Пепельница – поле, сплошь покрытое гробами, которые присыпаны пеплом, будто снегом тёмной зимней ночью. Я добиваю четвёртый стакан разведённого виски и продолжаю свои странствия по душам незнакомцев.

Зал всё такой же живой, не смотря на время. Та пара, малышка в юбочке и её не молодой спутник о чём то перешёптываются. Я случайно ловлю его внимательный взгляд на себе в отражении.

Он встаёт и подходит ко мне.

– Закуришь? – Протягивает полную пачку. Я не отказываюсь. – Нравится? – Новый собеседник указывает на клюющую носом девочку, что тогда с Максом я приметил.

– Да, хорошенькая.

– Я просто заметил, как ты на неё смотрел. Художница. Якобы известная. Хм… странные критерии отбора в «звёзды» нынче у социума. Хотя, что это я. Дело вечное. Тебя как зовут?

– Мор. А ты?

– Зови меня просто стариком.

На вид ему под пятьдесят. Волнистые волосы до плеч, густая небрежная борода; тело, покрытое яркими татуировками и изысканная, но не броская одежда – неплохой такой Старик.

Он стоит, облокотившись спиной на барную стойку, и внимательно смотрит на меня карими горящими глазами, после чего спрашивает:

– У тебя на руке перо с металлическим наконечником, окроплённым кровью. Что это значит?

– Я… писатель, что ли.

– «Что ли» или …?

– Писатель.

– Хорошо. У нас с тобой особенная участь. Стоит гордиться этим, а не скрываться по тёмным уголкам баров.

– И мы её выбрали сами. Ты давно пишешь?

– А разве есть значение?

– А публикуешься, старик?

– И здесь разве есть значение?

– Но какой из человека писатель, если он не публикуется?

Он одарил меня широкой добродушной улыбкой и присел за соседний стул, смачно затягиваясь сигаретой.

– Мор, публикации и прочее дерьмо, это работа. Работать писателем нельзя, им лишь можно быть. А будучи им, тебя должно волновать только одно – как много удовольствия ты словил за сегодняшнюю ночь, от которой родились сотни строчек. Остальное для нас с тобой – блеф жизни.

Я смотрю на бармена, но не замечаю. До боли знакомый голос старика, пробивает во мне брешь, которую не заткнуть стаканом с разбавленным виски. Струя табачного дыма плавает по ладони.

– Почему ты пишешь?

– Да много причин тому, Мор. Одиночество, гордыня, толика болезни, жажда передать что-то возможно действительно важное и прочее. Но знаешь, главное скорее всего у всех нас одно – мы не выбрали это, нас к этому привели. Я знаю, ты говорил ранее прямо противоположную точку зрения, но… ничего поделать не могу, просто чувствую, что мне суждено было с рождения прийти к этой страсти и в ней же и сдохнуть. И знаешь?… – Я вопросительно и с интересом поймал его, полный страсти, взгляд. – Я, блять, счастлив.

***

Я наблюдаю за безмолвием бутылок, сверкающих по ту сторону барной стойки; ловлю взглядом маститые движения столь же безмолвного бармена; растворяюсь в тихом шёпоте оставшихся посетителей; наслаждаюсь гостеприимством Розы. У меня остаётся последняя сигарета, кладбище заполнено до отказа.

Делаю затяжку. Выпускаю дым.

Я думаю о каждом из незнакомцев, в чьи души мне сегодня посчастливилось заглянуть. Анита, Макс и… этот старик.

– Ты стоишь в воде. – На меня, по ту сторону стойки, смотрят пылающие колючие глаза Бармена. Он спокойно, как ни в чём не бывало, продолжает вытирать белоснежной тряпкой один из стаканов.

Делаю затяжку. Выпускаю дым.

Я стою в центре зала, судорожно оглядываясь по сторонам. Вокруг меня ходят тени прежних посетителей. Стены помещения постепенно таят, подобно мороженому в жаркий июльский день. Под тонкой толщей прозрачной воды лежит песок, в который погружаются столы, стулья, барная стойка, полные и пустые стаканы, бутылки с алкоголем, солнце… За растворяющимися стенами бушует бесконечный океан. Я беспомощно наблюдаю за происходящим, осознавая, что почти полностью голый и осталась лишь одна вещь, которую нужно снять – промокший носок на правой ноге с дыркой на пальце.

Делаю затяжку. Выпускаю дым.

Жадно стягиваю оставшуюся вещь со своего тела и с огнём, обжигающим душу, бросаюсь на встречу бушующей бесконечности.

Океан… какой же ты огромный…

Сигарета падет в воду, заканчивая своё существование жалобным шипением.

Я выхожу из бара.

Картонная коробка из-под холодильника

Год. Вереница молодых девушек, театрально-холодных женщин и одной разбитой сорокалетней бабы. Я лежу в темноте и в последний раз утыкаюсь затылком в её пухлые горячие ляжки.

Нас миллиарды. Но среди этого скопища, как бы ты не усердствовал, тебе удастся найти (в лучшем случае) лишь парочку людей, которые словно бездонный колодец с сокровищами: бросаясь в них, ты к своему удивлению, всегда находишь что-то новое, что-то интересное, что-то особенное. И главное – всегда естественное. С ними чертовски приятно молчать, долго говорить, часто дышать, постоянно смотреть. Она не одна из них.

– О чём ты думаешь сейчас, Норман? – На часах половина второго. Мне не до сна.

– О картонной коробке из-под холодильника.

***

– Норман, зачем ты поставил эту коробку посередь комнаты? – Мать смотрела на меня сверху вниз, на мальчишку, утопающего в детских фантазиях о радужном величественном будущем.

– Это мой домик. Убежище. – Я неуверенно тыкаю пальцем в коробку, держа в руках вырезки из книжки, что мать когда-то привезла из Швейцарии. – А где тот красный светильник? Ну, такой… как сердечко?

Она молча вышла в другую комнату и спустя уже пару секунд стояла передо мной, держа в руках Тот самый светильник. Я тихо поблагодарил и, как ни в чём не бывало, залез в коробку. В длинную картонную коробку, что лежала на полу горизонтально.

Внутри пахло вороньим одиночеством, потом и сотнями детских фантазий. Там было тепло.

Тихо.

И по настоящему уютно.

Я лежал на тоненьком зелёном пледе, покрытом изображениями утят. У изголовья всегда был включён тот самый светильник в форме сердечка. На меня со всех сторон смотрели фотографии, на которых красовались серые улочки Швейцарии, серые люди и серые величественные пейзажи.

Единственное, с кем я делил своё маленькое убежище, была голубого цвета мягкая игрушка. Был он то ли слоном, то ли мышью, то ли зайцем. Мне он нравился. Особенный, непонятный, изгой плюшевого мира. И только с ним я вёл безмолвные беседы о «самом важном, самом наболевшем». Он прекрасно умел слушать, а ещё лучше – молчать. Чудесное существо.

Я проводил там часы напролёт, купаясь в сотнях фантазиях. Картины этих фантазий давно позабыты, но я помню самое Важное – в той коробке мне не было дела до остального мира. И миру не было дела до меня. И это устраивало обе стороны.

– Ты собираешься вылезать оттуда? Надо учить уроки.

***

– Ты собираешься засыпать? Завтра нужно рано вставать. Мне в университет к десяти. – Она устало перевернулась к стенке.

– Я покурю. – Встав и накинув на голое тело плед, усыпанный тёмными леопардовыми пятнами, я прополз пару шагов к балкону. – Знаешь, я так и остался в той коробке. В коробке из-под холодильника.

– Что?

…

Потоки дыма прорываются сквозь холодный воздух, образуя на миг разнообразные картины.

Весь город погружён в сон.

Когда он проснётся?