Электронная библиотека » Максим Кабир » » онлайн чтение - страница 7

Текст книги "Призраки (сборник)"


  • Текст добавлен: 31 мая 2019, 19:00


Автор книги: Максим Кабир


Жанр: Ужасы и Мистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +
За пределами Котьей страны

– В одиннадцать лет, – проговорила Женя, – меня похитил сумасшедший.

Стас поперхнулся пивом и воззрился на невесту, рассчитывая, что она объяснит смысл шутки. Но она не шутила, увы.

За десять минут до этого внезапного откровения она вела автомобиль, изнывая от жары, то и дело трогая решетку кондиционера. И немного – совсем чуть-чуть – злилась на Стаса. Ну почему в детстве он предпочитал оружие машинкам? Почему к своим двадцати пяти – он был младше Жени на год – не удосужился научиться водить машину?

Мышцы ныли от дорожной тряски, платье липло к телу, и ужасно хотелось в душ. Она предложила выпить кофе. Стас был не против пива. Снимая с подола белую шерстинку, Женя все ему рассказала.

– Я гуляла во дворе, а он подъехал на велосипеде. Спросил, умею ли я бинтовать кошачьи лапки. Мол, его кошка поранилась, и срочно нужна помощь.

За окнами закусочной дребезжали грузовики. Поднимали тучи пыли. Слева от кафе расположилась насыпь, напоминающая взлетную полосу или стелу. На нее взгромоздилась массивная скульптура – бык в натуральную величину, выструганный умельцем из дерева. Рога целились в трассу, агрессивно раздувались ноздри с продетым в них металлическим – дверным – кольцом. Краска облупилась, оголив стыки между распиленными комелями. Бычья морда напоминала кого-то Жене, но она не могла понять кого.

Внутри закусочной царили тишина и духота. Висели на стенах охотничьи трофеи, головы животных. Припорошенные пылью лисы, олени и кабаны. Какой-то шутник нахлобучил на волка красную кепку с логотипом Национальной баскетбольной ассоциации. Оскаленный зверь был смешон и жалок.

Вентилятор загребал лопастями спертый воздух. Бисеринка пота скользнула по щеке девушки и капнула во впадинку над ключицей.

Вчера Женя познакомилась с родителями будущего мужа: после трех часов езды ее ждал радушный прием, сытный ужин и ночлег. Родители Стаса оказались чудесными гостеприимными людьми, и все прошло великолепно. Если бы не пара сиамских котов, норовивших запрыгнуть на колени. Зная о пунктике невесты, Стас попросил запереть живность на время, а Женя солгала про аллергию.

Теперь они возвращались домой.

Это была любовь, как в книгах, которые запоем читала покойная мама Жени. Полгода романтики, обручальное кольцо, подаренное под переливы саксофона…

Счастье – слово, требующее особо бережного отношения. Его нужно шепотом на ухо, а лучше вовсе – телепатически, чтобы не замусолить.

На кой черт она вообще заговорила о похищении? Какой петух ее клюнул испоганить это утро?

Но отступать было поздно. Баюкая в ладонях чашку пресного кофе, Женя сказала отстраненным голосом:

– Варшавцево – страшное захолустье. Все друг друга знают. И его моя мама знала – безобидный чудак, он обитал на окраине, в частном доме, полном котов. Сторожил автостоянку. Дядя Толя Кукушка. Я не боялась его. А зря.

Она смежила на миг веки и перенеслась мысленно в шахтерский городок, увидела как наяву обшарпанную пятиэтажку, голубятню, врытые квадратом шины. И возле велосипеда увидела приземистого мужчину в растянутом свитере, его большие детские глаза, его робкую умоляющую улыбку.

Зазвенели колокольчики, бородатый дальнобойщик заскочил позавтракать.

– Он держал меня в подвале, – продолжала Женя. Ошеломленный Стас слушал, открыв рот. – Три месяца, пока мама сходила с ума и милиция прочесывала степь, а водолазы ныряли в затопленный карьер.

– Он тебя?..

Немой вопрос повис в жарком воздухе. Насиловал? А если да, подумала она, Стас изменит свое к ней отношение? Будет он брезговать, касаясь ее тела?

«Нет, – сказала она себе. – Только не Стас». Их секс был прекрасен, и этого никто не отнимет.

– Господи, – его рука метнулась к Жениному предплечью, к вытатуированному сердцу. Рисунок маскировал тонкий рубец, шнурочек, перечеркивающий вены.

– Я соврала, прости. Это был не несчастный случай. – Женя погладила пальцами шрам. – Я сама.

– Ну… я догадывался. Из-за… него?

– Возможно. Мне было шестнадцать. Соседи косились на меня, словно я виновата, что дядя Толя… что он…

В горле першило. Женя отхлебнула остывший кофе.

– Маленький городишко. Людям скучно, они выдумывают небылицы. И сверстники сторонились меня как прокаженную. Я была парией. Парни нафантазировали разное про мое пребывание в подвале, – она убрала со лба каштановую прядь. – Но мой ответ – нет. Кукушка не насиловал меня и не бил. Кормил регулярно невкусной рисовой кашей. Такой, комками. Поил сладким чаем. Играл роль доброго дедушки. Он правда был добр ко мне.

– Он украл ребенка, – воскликнул Стас.

Официантка просканировала взглядом их столик.

– Толя стриг мне ногти. Это был своеобразный ритуал. Рассказывал сказки, которые сам и придумывал, очень несуразные, про страну кошек. Котью страну, – Женя поймала себя на том, что улыбается горько, – и фотографировал полароидом каждый вечер. – Прочитав смятение на лице Стаса, она уточнила: – Одетую. В моей истории нет эротики.

– Да ну, – усомнился он и смочил губы в пивной пене.

– Я скучала по маме, а он утешал меня. Говорил: подумай, как ты уйдешь? Как мы будем без тебя? Мы – это он и его кошки. Дюжина, не меньше. Они жили в подвале. Постоянно ползали по мне, без конца перебирали лапами, месили меня как тесто.

– Так вот почему…

– Почему я не люблю кошек, – заключила Женя. – Три месяца я сидела в провонявшем кошачьей мочой кирпичном лотке. А они терлись, терлись, терлись. Там везде была шерсть, забивалась мне в рот, в ноздри, в легкие, и я плакала, лежа в коконе из шерсти. А Кукушка утешал меня и кормил из ложечки. Но эта неприязнь к котам пришла позже. А тогда я воспринимала их как друзей. Как сокамерников. И дядю Толю воспринимала как друга. Он не желал мне зла. По какой-то причине он не мог меня отпустить, и я тосковала, но… обвыклась. И я была достаточно взрослой, чтобы понимать, что он… ну… дурачок.

– И как же ты выбралась?

– Дядя Толя приносил мне раскраски. Уходя, он забирал фломастеры с собой. Он был глупым, но кое-что соображал. Однажды я тайком вытащила из фломастера стержень. Написала записку и сунула под ошейник коту, который, я знала, бегал во двор к Толиной соседке.

– Умница! – восхитился Стас.

– Соседка вызвала милицию. Помню, как мужчины в бронежилетах вели меня по коридору, а дядя Толя стоял на коленях, лицом к стене, и провожал меня взглядом. Он рыдал.

– Его посадили?

– Отправили в психушку на принудительное лечение. Не знаю, жив ли он. Наверное, жив. В девяносто девятом ему было лет пятьдесят. Одинокий псих с кучей блохастых котов.

– Ты будто оправдываешь его! – проворчал Стас.

Женя поигрывала локоном, рассматривая вытатуированное сердце. Думая про обшарпанную ванну и про то, как бритва полосует кожу и вода становится багровой. Истеки она кровью в шестнадцать, ничего бы не было: ни Стаса, ни счастья, ни этого пыльного шоссе с дурацким быком на пьедестале.

– Моя мама, – медленно сказала Женя, – была не такой, как твоя. Более сухая, сдержанная в эмоциях.

– Считаешь, мама со мной сюсюкает?

Пожалуй, она так считала, но это была белая зависть.

– Твоя мама – великолепна. И моя любила меня, но никогда не говорила об этом. И, похоронив единственную дочь заочно, она сломалась. Начала злоупотреблять спиртным. Она страдала, словно я не вернулась к ней, словно меня не спасли. Нервы свели ее в могилу.

Взбудораженный Стас залпом допил пиво и заказал второй бокал. Шел две тысячи двенадцатый год, и его алкогольная зависимость еще не превратилась для Жени в проблему.

– Почему ты заговорила про маму?

– Потому что впервые фразу «я люблю тебя» я услышала от человека, укравшего меня. Это подкупало ребенка, не избалованного лаской. Кто скажет, что творилось в больном мозгу дяди Толи Кукушки?

– Да наверняка он дрочил на твои фотки! – выпалил раскрасневшийся Стас. Сообразив, что сболтнул лишнее, он осекся и порывисто пересел к Жене. Обнял ее и прижал к себе.

– Прости.

– Прощаю.

Он очертил пальцем алое сердце. Так нежно, что она замурлыкала тихонько. Он спросил, глядя ей в глаза:

– Почему ты раньше молчала?

– Это не те вещи, которыми хочется делиться…

– С первым встречным? – обиделся он.

Женя потерлась носом о его шею по-кошачьи.

– Я рассказала тебе, потому что в какой-то степени ты тоже вытащил меня из того подвала. Ту частичку, что не могла освободиться и пребывала в заточении. Помог порвать с прошлым.

– Я – твой супермен, да?

– И мы – одна команда.

Статуя быка колебалась в знойном мареве. Стас предложил заказать пиццу.


В августе тест на беременность покажет положительный результат, и они отметят радостное событие шампанским. На седьмом месяце у Жени пойдет кровь, темная, со сгустками. Врачи скажут, что младенец умер и она пятнадцать недель носила в себе мертвого ребенка. Женя вытребует фотографию: крохотное тельце в околоплодных водах. Сморщенное личико. Малыш. Мальчик.

Та же участь будет ждать и их следующего сына.


Аппетит пропал. Она пожалела, что заказала пиццу. Ковырнула вилкой сыр – он отклеился бугристым пластом. Женю замутило, она сглотнула кислую слюну, отпихивая от себя тарелку.

Забальзамированных зверей в закусочной было больше, чем посетителей. Хищники таращились стекляшками глаз. Волк так и не снял свою красную кепку. По его клыкам лениво полз паук, мастерил в разверстой пасти сети.

«Когда это было? – прикинула Женя, отворачиваясь от пустого кресла напротив, устремляя взор за окно, – в пятнадцатом году? Нет, в двенадцатом. Мы возвращались от его родителей. И я была беременна».

Тоска навалилась, неподъемная, злая. В кармане не прекращая вибрировал телефон. Постоянные звонки за час съели заряд аккумулятора. И это меньшее из того, что они съели, поглотили с костями, не пережевывая.

Кофе был по-прежнему гадким.

«Хоть что-то в мире не меняется», – подумала она, рассматривая унылый пейзаж.

Моросил холодный дождь, отмывал асфальт. Лужи пузырились у обочины. Косые линии заштриховали фигуру деревянного быка. Он бодался с непогодой, стоя на своем пьедестале. Именно бык помог ей узнать закусочную.

Весной Жене стукнуло тридцать, но выглядела она лет на пять старше. Одутловатое лицо, мешки под глазами. Выпирающий животик. Сыпь в складках жира и под грудью – семейный доктор сказал, от стресса.

Мобильник пульсировал без устали.

Она вынула его, погрызла ноготь – привычка, которая так бесила мужа. Вздохнула и чиркнула по экрану.

– Алло.

– Ты где? – зашипел в трубку Стас.

Она представила, что его голос исходит из пыльной волчьей пасти.

– Вышла прогуляться.

– Прогуляться? – он повысил тон. – Прогуляться, блин? Тебя нет с утра. Ты шляешься черт-те где, а в холодильнике мышь повесилась.

Подмывало сказать, что не только мышь повесилась бы от такой жизни. Но вместо этого она проговорила:

– Со мной все нормально.

– С тобой – может быть, – ярился Стас, – но я отпахал двенадцать часов и хотел бы поужинать. Это сверхъестественное желание для женатого человека? Горячий ужин?

– Разогрей суп, – она не пыталась придать голосу заботливые интонации.

– Да он скис к чертовой матери.

– Я сожалею.

– Сожалеешь? Ты издеваешься, Жень?

Она испугалась, что он расплачется. Слезы мужа выводили ее из себя. А плакал он часто, театрально и выспренно – есть же такое слово? Особенно захмелев.

– Я оплакиваю свою молодость, – говорил он.

– Телефон сейчас разрядится, – не соврала Женя, – а мне нужно кое-кого навестить. Не переживай. И пей таблетки.

– Навестить?

Она прервала звонок и выключила мобильник. Бросила на стол мятые купюры, побрела к выходу, и чучела беззвучно перешептывались, судачили.

Стас – сегодняшний, обрюзгший Стас – вот на кого был похож деревянный бычок. Он нахохлился, подогнул одно копыто, раздул ноздри, готовясь ринуться в атаку, сигануть с насыпи на трассу.

Сидя за рулем, Женя вообразила, как оживший бык мчится, тараня покатым лбом струи дождя, как вминается в автомобиль. Визжит металл, кабина сплющивается, а рога протыкают стекло и выкорчевывают дверцы. Дождь хлещет в салон. Бык пятится для следующей атаки. Его конечности скрипят, кольцо бьется о толстые губы.

Прыжок – и деревянный штырь впивается в горло Жени.

Она помассировала переносицу, стряхивая оцепенение.

Бык лоснился, облупленный и старый.

Бесполезный.

– Иди к черту, – прошептала Женя.

Вдавила педаль газа и вывернула с парковки. По бокам шоссе чернела степь. Серая муть на горизонте, низкие тучи над рудными отвалами и шахтными башнями. Померещилось, что кто-то движется параллельно дороге – бык, конечно, отправившийся на поиски добычи.

Автомобиль миновал здание дробильно-сортировочной фабрики и въехал в город, из которого Женя сбежала десять лет назад.

Варшавцево приветствовало ее ударом грома. Молния расколола небосвод. Озарила фасады хилых пятиэтажек, провинциальный автовокзал и потемневшую, отяжелевшую листву деревьев. По безлюдной улице ползла допотопная уборочная машина. Ленин важничал, оседлав цементный куб.

Город был захиревшим, полудохлым и неожиданно родным. Со всеми этими крапчатыми парапетами, замусоренными оврагами и ржавыми качелями во дворах.

Зачесалось предплечье – она поскоблила ногтями татуировку, затем куснула ее зубами, как кошка, ловящая блох.

Идея приехать сюда посетила ее днем на почте. Она стояла в очереди, рассматривая молодую почтальоншу, действительно красивую брюнетку.

Сердце обливалось кровью, а другое сердце – на руке – зудело.

Стас называл почтальоншу «июленькой». Так нежно. Женя прочла метры их переписки, зачем-то вызубрила наизусть трогательные куски.

«Хочу быть с тобой всегда». «Хочу проснуться рядом и целовать тебя».

Бла-бла-бла.

– Я вас слушаю, – сказала брюнетка, улыбаясь дежурно. Наивная дурочка.

Женя покинула почту, не проронив ни слова. Что ей говорить, когда у соперницы такое тело и такая грудь?

Варшавцево чувствовало себя виноватым перед ней за насмешки, за сплетни.

Она ощущала вину – за то, что продала квартиру, что даже маму похоронила не здесь. Будто стеснялась прошлого, вот этих оврагов и лесенок стеснялась.

Бюст основателя города скучал на пустыре около школы.

«Ты придумал имена для наших детей?» – спрашивала любовница Стаса.

«У нас будет сын, – отвечал он, – Тимофей».

Двух его мертвых сыновей врачи извлекли из Жени. Пора попробовать запасной вариант.

Ранние сумерки сгущались над Варшавцево. Пропетляв, попотчевав ностальгию видами скверов и знакомых подъездов, Женя покатила на окраину городка. Частный сектор тонул в грязи. Местные власти не удосужились заасфальтировать улочки. И автомобиль пару раз чуть не увяз в болоте, но вырулил к скопищу домишек.

Тут? Нет, погодите…

Она не замечала, что расцарапывает татуировку и набухший рубец.

«Тимофей», – подумала Женя, словно уксусом плеснула на рану.

Взор прикипел к горящим окошкам скособоченной хаты. Ее лицо просияло.

Она вспомнила все: черепичную крышу и руины амбара, курятник во дворе и щербатый забор. Штукатурка отвалилась, стены выставили на обозрение рыжий кирпич.

Существуют дыры, которые не заштукатурить, и шрамы, которые нельзя утаить под татуировками.

Жене казалось, что она – марионетка на ниточках кукловода. Что она выходит из машины и шлепает по лужам против своей воли. Звонок запиликал. Топчась на сгнившем крыльце, она мысленно состряпала монолог:

– Здравствуйте. В девяностых в этом доме жил мужчина по фамилии Кукушка. Вы не в курсе, что с ним случилось?

Тук-тук-тук – раздалось за дверью.

Свет залил Женю, и она сощурилась, механически заслонилась пятерней. Сквозь растопыренные пальцы она увидела на пороге человека, старика с небритым задубевшим лицом, с мясистым носом и удивительно синими мальчишескими глазами.

– Привет, – сказала она, поборов оцепенение.

Дядя Толя подвинулся, пропуская ее в дом. Она вошла, озираясь. Выцветшие обои висели лоскутьями. Потолок испещрили потеки. Смердело кошачьей мочой.

Стабильность. Ей нравилось это слово.

Дядя Толя безмолвствовал. Лишь смотрел, не моргая, на гостью, и его дрожащие руки перебирали воздух.

– Узнал?

– Да, – прохрипел он и прислонился к стене.

Женя затревожилась, что он умрет здесь, в коридоре.

– Эй, дыши. Эй, – она потянулась, чтобы отрезвить его пощечиной, и охнула: старик проворно схватил ее за кисть.

«Спокойно», – велела себе Женя.

Дядя Толя прижался губами к Жениным костяшкам и поцеловал робко. Слезы заблестели, придав синеве новый оттенок. Он целовал ее и глядел подобострастно.

– Где же ты была так долго? – спросил он, обретя дар речи.

– В разных местах, – сказала Женя, думая обо всех этих местах и том, что они ей дали.

Когда в юности она надевала короткие юбки, мама кричала:

– Тебя снова украдут, и мне будет плевать! Я устала волноваться! Забыла, что с тобой сделал тот маньяк?

А что он с ней сделал?

– А что ты со мной сделал? – произнесла она вслух.

– Я же просто… – безумный старик всхлипнул, – просто защищал тебя, – он мотнул головой на дверь, – от них всех. Ты такая хрупкая. Тебя нельзя было выпускать.

Женя осторожно высвободила руку и прошагала по коридору. Дядя Толя следовал за ней, бормоча неразборчиво. Промелькнувшие годы – девятнадцать лет! – наложили на него свой отпечаток, но он не казался одряхлевшим. Он до сих пор мог постоять за себя. И за нее тоже. Защитить от грома, от деревянных быков.

– Разрешишь?

– Конечно! – судя по выражению лица, дядя Толя думал, что спит и видит сон.

Женя толкнула дверцы, нащупала выключатель. Вспыхнула лампочка. Она пошла по ступенькам, и ступенек было ровно восемь. Подземелье воняло зверьем.

Подвал уменьшился.

«Потому, что я выросла», – сказала себе Женя.

Стены покрывали полароидные снимки – восемьдесят девять штук, по количеству дней, проведенных в плену. Маленькая Женечка смотрела в объектив – изучала чужую, изуродованную жизнью тетку.

Женя поразилась тому, что на большинстве фотографий девочка улыбалась.

В свете лампочки парили пыль и шерстинки.

Кошки гнездились на трубах отопления и под трубами, вылизывались в углах, охотились на блох. Их зеленые глаза наблюдали за гостьей. Рябая животина грациозно выгнула позвоночник и обнюхала Женины туфли. Потерлась о ноги, урча. В коробке из-под обуви пищали шерстяные комочки – потомки сокамерниц Жени.

– Они скучали, – сказал дядя Толя за спиной.

В глубине узкого помещения он соорудил что-то вроде алтаря. Перед еще одной взятой в рамку фотографией Жени лежали рисунки котов, крошечные запятые состриженных ногтей и резинка с серебристыми бубенчиками.

Женя взяла резинку и собрала ею волосы в хвост.

Резкий запах уже не мешал. Так пахла Котья страна. Страна, придуманная для нее одной.

– У тебя можно переночевать? – спросила она, оглядываясь через плечо.

– Да-да, – закивал дядя Толя. Усилия психиатров пропали даром; его подбородок был мокрым от слюны, глаза лучились обожанием. – Я постелю тебе в спальне, маленькая принцесса. А сам посплю на кухне.

– Не стоит. Я хочу спать здесь.

– Хорошо, – прошептал он, – это хорошо.

– Не плачь. – Женя села прямо на пол, и кошки тут же окружили ее, мяукая.

– Я сочинил много новых сказок о Котьей стране, – дядя Толя потупился и прошептал с надеждой: – Хочешь послушать их?

– Давай позже. Приготовишь мне кашу для начала?

– Кошачью кашку? – спросил он, подмигивая. Крупная слеза сорвалась с ресниц.

– И кошачий чай, – сказала она.

Дядя Толя посеменил вверх по ступенькам. На лестнице он замер и проговорил, уставившись в пол:

– Зря ты уходила.

Женя подняла на руки серо-белого кота и притиснула к себе, уткнулась в слипшуюся шерсть, в доверчивое урчание.

– Зря, – согласилась она.

Призраки

– Я полагаю, она призрак, – заявил профессор Сакаи в свойственной ему манере перепрыгивать с темы на тему проворно, будто лягушка.

Моя рука замерла, не донеся до губ бокал.

– О ком вы? – спросил я, и профессор ответил, ослепительно улыбаясь:

– О вашей девушке, естественно. Мне кажется, она призрак. Екай.

Я вежливо кивнул и сделал глоток превосходного местного виски. За окнами ветер взбивал жирную и аппетитную пену сакуры. Розовые волны проливались на брусчатку, затапливали улицу. Прохожие отмахивались от снега из лепестков, как отмахиваются от тополиного пуха у меня на родине.

Посещать этот бар стало нашей с профессором традицией, и за месяц я успел привыкнуть к чудачествам своего товарища. Жизнерадостный толстяк с ироничным прищуром, он работал преподавателем в Институте иностранных языков, и студенты обожали его. Главным коньком Сакаи были японские привидения во всем их пестром многообразии.

– Это юрэй, – пояснял он, рисуя на салфетке иероглиф «душа». – А это – екай. – Он записал иероглиф «волшебный» и добавил второй – «нечто странное»: – Екай – призраки-монстры. Очень важно, молодой человек, ничего не перепутать.

Профессор рассказал мне о Садзари-они, превратившихся в нечисть улиток, охочих до мужских яичек. И об ожившем зонтике Каракаса-обакэ, вполне безобидном, и о Фута-куси-онна, ужасной женщине с дополнительным ртом на затылке.

Я подозревал, что сам добрый профессор Сакаи – тайный екай, эдакий тролль, приманивающий путников историями. Заслушаешься, зазеваешься – и он слопает тебя и запьет виски.

Но чтобы призраком была Юки – об этом я не задумывался.

– С чего вы взяли, – сказал я, – что Юки – моя девушка?

– Ах, бросьте! – фыркнул Сакаи. – Вы влюблены в нее, влюблены в екай.

Я смущенно потупился. Неделю назад, выпив больше обычного, я поведал профессору о Юки – тогда я еще не знал ее имени. И профессор отругал меня за робость и велел завтра же познакомиться с ней, вместо того чтобы вечно играть в гляделки. Я пообещал ему и сдержал слово.

– Она не похожа на оживший зонтик, – заметил я.

Мы оба умели молоть чепуху с убийственно серьезными минами.

Аргумент на моего приятеля не подействовал.

– Многие екай принимают обличье симпатичных девушек. Вы упоминали, что она хороша собой?

В памяти всплыли огромные глаза Юки, светло-карие, почти золотистые. Черный шелк ее волос и мрамор высокого лба.

– Настоящая красавица, – сказал я.

– Дзере-гумо, например, прячут под маской юной красоты личину паука. Надеюсь, она не Дзере-гумо.

– Но, сэнсэй, исходя из вашей логики, все девушки – монстры.

– А вы в этом сомневаетесь? – упорствовал Сакаи. – Что же, поразмыслите вот о чем. Вы встречаете Юки только вечером.

Здесь он был прав. Впервые я увидел ее по дороге из университета в общежитие. Поезд рассекал сумерки. Над городом, над современными офисными зданиями и черепицей старых кварталов, над огнем реклам и огоньками бумажных фонарей. Юки стояла в конце вагона, подняв к поручню изящную руку, воздушная, тонкая, с изумрудной черепашкой на груди.

С тех пор вид из окон потерял для меня прелесть. Я как одержимый искал незнакомку среди пассажиров и не садился в вагон, если она опаздывала.

Конечно, я хотел заговорить с ней, но стеснялся акцента и находил сотни причин сохранять анонимность. До прошлого понедельника.

– Веский довод, – сказал я.

– Ловите второй: вы никогда не видели ее лица.

Я поник, соглашаясь.

Глаза, волосы, точеная фигура. Но ее лицо оставалось для меня секретом, который будоражил и лишал сна.

– Классика, – хлопнул в ладоши Сакаи.

Я оглядел полутемный бар. Указал на блондинку в марлевой маске, сидящую за соседним столиком. Сунув под маску трубочку, женщина пила коктейль.

– В наших широтах маски носят лишь во время эпидемии гриппа, но у вас это распространенное явление, не так ли? Даже определенная мода. Аллергия и все такое. Как называется растение, которое цветет в Японии весной?

– Криптомерия, – буркнул профессор и почесал нос. – Но у екай не бывает аллергии. У них бывает пасть с заточенными зубами.

В голове зазвучал голос Юки, нежный, как звон ветряного колокольчика.

– Вы преследуете меня?

– Нет, что вы. Я… я живу в станции… То есть в станции от вас. Собрался пройтись пешком и…

Мы стояли на платформе, лицом к лицу, вернее, лицом к сиреневой маске, чуть шевелящейся от ее дыхания. В жесте, которым она заправила за ушко смоляную прядь, не было ни скованности, ни беспокойства.

– Я могу проводить вас, – предложил я, осмелев.

Она посмотрела мимо меня на гривастую громаду парка Мино. Парк походил на живое существо, пса с глазищами фонарей, и я припомнил историю Сакаи про Мокумокурэн, храм, в котором обитали мириады глаз. Обезьяны кричали из мрака, когда мы шли плечо к плечу. Юки (по-японски – снег) спросила, американец ли я.

Я объяснил, что приехал из России, что получил от правительства двухгодичную исследовательскую стипендию.

Она сказала, что работает на заводе «Мицубиси». Ей двадцать пять, и она живет одна в панельном доме за парком.

– Я боялась, ты не решишься подойти, – сказала она на прощание.

Надо мной рогами вниз висела луна.

– Я проверю в субботу, есть ли у нее пасть.

Профессор осушил бокал и промолвил:

– Мне будет жаль, если вас скушают, Виталий-сан. Вы славный парень.

В общежитии меня ждал ужин: мой сосед, филолог-русист Юрика приготовил лапшу-удон. Сытно поев, я устроился перед телевизором, а Юрика уединился с горячо любимым Маяковским.

Погруженный в мечты о Юки, я не слушал болтовню диктора и лишь при слове «Мино» сосредоточился на новостях.

– …Очередной изуродованный труп. Напомним, что садист орудует в парке Мино и окрестностях, его жертвами стали как минимум десять диких обезьян.

Мелькнула заштрихованная пиксельными квадратиками тушка зверя, насаженного на штыри ограды.

– Организация по защите животных…

– Виталий, – окликнул Юрика, – а что такое «клешить»?

– А? – переспросил я сонно.

– «Штаны пришедшие Кузнецким клешить»? – зачитал он из красной книжицы.

– Это значит «пришли подметать штанами клеш Кузнецкий мост».

– Ух! – восхитился Юрика. – Вот так язык!

Ночью мне приснился екай. Это был Бакэ-кудзира, скелет исполинского кита. Он парил над городом в сопровождении жутких птиц и летающих рыб и слизывал людей и обезьян парка Мино. Хороший сон.

– И как там ваша Юки? – с напускным безразличием поинтересовался Сакаи.

Апрель сменился маем. Тюльпановые деревья цвели по бокам тропинки, распустились зелеными медузками клены. Мальва, родная, псковская, росла у подножия полуразрушенной церкви.

Солнце согревало холмы, могильники-кофуны, древние руины. Только что мы посетили буддистский храм, в котором, по заверениям профессора, обосновался Нури-ботокэ, толстый зловонный Будда с черной кожей и хвостом дохлого налима. К моему огорчению, монстра дома мы не застали.

– У нас все прекрасно, – сказал я, думая о Юки, о нашем визите на кладбище.

– Часто видитесь?

– Каждый вечер в электричке. И я провожаю ее домой через парк. А по субботам мы гуляем. Катаемся на качелях, едим мороженое.

– И вы не были у нее дома? Не встречали ее днем? Не видели ее лица?

Лицо… Как я мечтаю, чтобы она сняла маску, сиреневую в будни, голубую на наших коротких свиданиях. Но вежливо ли попросить? Намекал пару раз, она смеется: не торопись, Виталий, насмотришься еще, я, может, разочаровать тебя боюсь, вдруг не в твоем вкусе, вдруг улетишь от меня, а?

Куда же я улечу, Юки?

– Так, а мороженое вы как едите? – прищурился профессор.

– Я ем. У нее гланды слабые, и она ко мне от бабушки приезжает, поужинав.

– От бабушки тэнгу! – злорадствовал и сотрясал кулаками приятель. – Ну, хитрецы! Ну, пройдохи!

Я сдерживался, чтобы не подлить масла в огонь, но за бокалом пива рассказал-таки про кладбище.

Вчера она пришла на свидание в кимоно вместо европейского платья и с букетом пионов в руках. Поехали, говорит, покажу тебе кое-что. И мы поехали – в старую часть города, где тесные улочки, усатые драконы в фонтанах и при каждом доме садик с капустными грядками. В проводах запутались воздушные змеи, а под мостовой ручьи журчат, шепчут.

Дорога к кладбищу вымощена синей плиткой. Мертвецы не лежат – стоят в земле, погребенные вертикально, по японской традиции. Или свернулись в урнах комочками праха.

Два надгробия в тени мимозового дерева…

– Это могила моего жениха. А это – моя.

Профессор едва не подавился пивом.

– Неужели сама созналась?

– Вы же знаете, сэнсэй, в Японии места на кладбище нередко покупают загодя, при жизни. Вот Юки и ее бывший жених купили себе участок, чтобы после смерти лежать рядом. Романтично ведь?

Сакаи скептически хмыкнул.

А я спросил Юки:

– Ты любила его?

– Очень. – Глаза над марлевой маской затуманились. – Мы были счастливы, но он бросил меня. Уехал за границу. Завел там семью, и наши могилы останутся пустыми.

Я обнял ее, и она нарисовала пальцем иероглиф «вечность» на моей груди.

– Да слышал я эту историю, – воскликнул профессор. – Ей лет сто, и у нее есть окончание. Иностранец соблазнил девушку и сбежал на корабле. Она кинулась в море и утонула. Но и он не уплыл далеко. Проклятие умирающей девушки обратило его в призрак, который вечно скитается в поисках родины. Что-то вроде вашего Летучего Голландца. А теперь скажите мне, Виталий-сан, коронную фразу всех влюбленных остолопов.

– Она не такая? – предположил я наугад.

– Бинго, – осклабился он.

В понедельник поднялся сильный ветер. Он ломал толстые стебли бамбука и тащил на поводке рычащую грозу. За парком Мино, за холмами, грохотал гром.

– Мой друг считает, что ты – привидение, – сказал я ей у фонаря, где мы обычно расставались.

– Ты тоже так считаешь? – спросила она, улыбнувшись уголками глаз.

– Мне наплевать.

Показалось на миг, что она не уйдет или что позовет с собой к уютно горящим огням высотки. Но она ускользнула, и я побрел впотьмах, и парк ощетинил ветки и перетасовал тени.

Фонари гасли за моей спиной, будто проклятые души выпивали из них электрическое масло. Клены алчно тянулись ко мне, как дзюбокко, деревья, выросшие на полях сражений и пропитавшиеся кровью. Замешкаешься – и они вцепятся, высосут досуха. Я ускорил шаг, опасливо косясь по сторонам. Умолкли обезьяньи переклички. Тьма настигала скачками, ветер выл уродливой пересмешницей Кэракэра-она и преследовал по пятам.

Байки Сакаи обрели дымчатую плоть, зубы и когти. Я вскрикнул, споткнувшись обо что-то мягкое, и полетел на асфальт. Руки взметнулись к лицу. С них стекала красная липкая жидкость. Кровь, но не моя.

Я встал и подошел к распластавшемуся на аллее телу. Предложение помочь не было произнесено: я увидел серую шерсть, удлиненные конечности. Обезьяна. Мертвая. Изувеченная. С выпотрошенными кишками и разорванной глоткой.

Я попятился, и в эту секунду сквозь дырявое седзи неба хлынул дождь.

– Выглядишь хреном, – сказал Юрика, когда я ввалился в комнату, промокший и бледный. За время моего отсутствия он приготовил суп из тофу и украсил стены плакатами «Окон РОСТа».

– Надо говорить «хреново выглядишь», – поправил я автоматически, и он сделал пометку в своем блокноте.

Цую, сезон дождей, начался точно в срок. Ветер хватал за космы деревья, выкорчевывал белые кусты гортензии у общежития. По ночам я ворочался в постели, слушая громовые раскаты. Спал на животе, как советовал профессор, чтобы шаровая молния Раджу не забралась в мой пупок.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7
  • 3.4 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации