Текст книги "Тревожные Видения"

25

Они приехали зыбким утром, когда свет только начинал разрывать ледяную ночь. Колесников проводил девушек до белой «нивы», тарахтевшей двигателем у чёрного входа. Внутри машины сидела парочка бритоголовых, лиц которых невозможно было разглядеть. Юлю с Лисой усадили на заднее сиденье. Они и не думали сопротивляться, завороженные внезапной сменой обстановки. Сильно хлопнув дверями, рванули с места. Юля с тоской проводила взглядом топтавшегося на улице Колесникова – хоть какая-то определённость закончилась… Багровый рассвет и засыпающая темнота как братья-близнецы – ни тёплая одежда не защищала от них, ни подъезд многоквартирного дома с хлипкой дверью, ни автомобиль с работающей печкой: хотелось укрыться с головой ватным одеялом и спать, не просыпаясь, вечно… В этой «ниве» обогреватель не работал, и не только он: машину жутко трясло, она жалобно скрипела – стонала. Юля болталась между Лисой, свернувшейся бесформенным комком, и стенкой автомобиля. Сокамерница бредила, просыпаясь и опять проваливаясь в спасительное забвение. Юля же противилась сну. Альтернативой ему было созерцание лысых затылков их попутчиков: со спины они походили друг на друга, молчуны, Первый и Второй – такие имена сами к ним приклеились. Но они вдруг заговорили, не обращая внимания на девушек, которых словно не существовало в мирке их автомобиля.

– Идём до девок сегодня, а? – спросил водитель – Первый.

– До девок, говоришь? – без интереса ответил Второй, взглянув на Первого с лёгким презрением. Всё-таки они были близнецами, одинаковые во многом, похожие даже голосом. – На хрена тебе это надо?

– Сестричек хочу… Светика, старшенькую. – Первый в блаженстве вздохнул. – Она живее сучки Юльки. – Он загоготал, Второй хмыкнул.

Юлю передёрнуло.

Видимо, предложенные особи не впечатляли Второго, он упирался:

– Не хочу я сегодня сестёр. Надоели уже бабы. Давай лучше водовки жахнем… если шеф отпустит… хотя… освободимся ближе к ночи, когда с новенькими закончим. Должны успеть.

Они примолкли, вслушиваясь в храп Лисы.

Второй, не поворачиваясь к Юле, зло прошептал:

– Заткни подругу!

Лиса, будто испугавшись, прекратила издавать неприятные звуки.

– Да… – протянул Первый, – пропадаем мы. Нас спасёт только стакан. Он поведёт нас вперёд как ленинский кумач.

– И не говори…

– Житуха у нас какая-то однобокая выходит: или бабы, или водка. Везде. Рвануть бы…

– Куда? – усмехнулся Второй. – Куда ты рвануть хочешь? И кто тебя отпустит? Работал спокойно и работай дальше, зарабатывай себе на светлое будущее, как долбанутый европеец, который всю жизнь вкалывает, а когда приходит старость, садится в самолёт или поезд и несётся по миру как безумный. Боится, бедненький, не успеть увидеть всё.

– И кому нужна такая жизнь? Лучше уж водку пить и бабой пользоваться.

– Дурак ты, – подвёл черту Второй.

Между тем рассвело и заметно посвежело: в неотапливаемой машине холод ощущался особенно остро.

– Скоро на месте будем, – заметил Второй, непонятно к кому обращаясь.

Близнец кивнул. Двигатель кашлянул пару раз как умирающий туберкулёзник и заглох. Стало совсем тихо: слышалось лишь шуршание покрышек, но и оно прекратилось, когда «нива» остановилась среди заснеженных полей. Первый с шумом выдавил воздух ртом.

– Опять? – спросил Второй. Он не обвинил брата в смертном грехе, а лишь констатировал факт сбоя в работе мотора.

– Да! Опять! – с психом ответил Первый. – Ржавое корыто! Какого чёрта мы на нём до сих пор катаемся? Не знаешь? Ей богу, завтра же куплю себе приличную тачку! – Он неистово замолотил ладонями по рулю. – Чёрт! Чёрт! Чёрт!

– Остынь, братан! Щас помощь вызову, – ответил Второй и взял в руки мобильник. Долго ждать ответа не пришлось. – Это я… накрылась наша тачка… кажись, совсем… да это не первый раз… километров с десять… ждём… – Телефон исчез в кармане. – Через час будет.

Лиса спала крепко, не ведая о бурлящих вокруг неё событиях, на Юлю тоже накатилась дремота после отступивших вдруг стрессов и воцарившегося святого безмолвия, но просто взять и заснуть почему-то не хватило духу. Она спросила осторожно:

– Поспать можно?

Получилось очень уж жалобно.

– Поспи, дорогая, поспи, – усмехнулся Второй. – Делать всё равно нечего. А мы с братухой пока лясы поточим… за жизнь.

Юля закрыла глаза. Сон задержался с приходом, и она успела послушать кусок разговора братьев.

– Давно у мамани был? – Голос Второго не предвещал ничего хорошего. – Сходи, проведай. Она спрашивала про тебя.

В Первом забурлило, выливаясь наружу, полнейшее пренебрежение к сложившимся веками семейным устоям:

– А чо туда ходить? У меня всё как у тебя. Я же твоя копия. У нас даже дела общие.

– Проведай, я сказал! – рявкнул Второй. По всем раскладам он был старшим братом, даже если и родился всего на несколько минут раньше. Он повелевал в их дуэте. – Она думает, ты обиделся на что-то, поэтому и не заходишь.

Их голоса лились колыбельной, затихая, но не покидая реальности, из которой Юля плавно переносилась в царство снов.

– Глупости. Зайду на днях.

– Капкан захвати свой суперский, что тебе Петрович смастерил. Великий крысолов был, царство ему небесное. Лучший в своём роде. Он у серых и после смерти в авторитете. Они к нему в очереди стояли на приём. – Второй залился добрым смехом.

– Зачем капкан-то?

– Сучка серенькая завелась в мамкином сарае. Прогрызла вот такенную дыру в бетоне. – Он неестественно широко развёл руки. – Целый ящик картошки переточила. Главное, не ела её, а откусывала и выплёвывала, откусывала и выплёвывала, откусывала и выплёвывала… Сука! Лук не жрала, падла! Маманя ставила капкан свой детский. Попался туда лишь крысёныш доходный. Так взрослая крыса его аккурат в нору и утащила, а там обглодала, оставила тока голову и часть кожи. Это ж надо! Представляешь, маманя всю эту лабуду за цепочку и вытащила из дыры! Хорошо хоть капкан пристёгнут был к тачке. Чуть в обморок не плюхнулась, бедная женщина.

– Крысу ту железками не возьмёшь. Надо нору цементом залить с битым стеклом…

– Вот и займись…

Провал.

Юлю схватили за локоть, впившись ногтями в её нежную кожу, и сильно дёрнули. Стоило ей открыть глаза, как в её ухо полилось нечто невообразимое и совершенно непонятное спросонья, перемешанное с горячим дыханием, жутким нетерпением и дурным страхом.

– Проснись! Проснись! Вставай! – шептали с истерикой.

Лиса! Только она могла быть так настойчива. И руку теребила без остановки. Юля вырвалась из цепких тисков. В ясных глазах Лисы плясали сумасшедшие огоньки, она гипнотизировала ими.

– Слушай Лису! – затараторила она. – Злые вышли покурить. Они устали сидеть. – Юля вынырнула из забытья. – Лиса хочет убежать и предлагает тебе сделать это вместе. Злые далеко. Они не успеют остановить нас. Думай быстрее!

Она бесшумно открыла дверь и бросилась в чистое поле, надеясь, наверное, закопаться в снегу ящерицей, чтобы переждать там опасность, а затем выбраться наружу и пойти себе спокойно пешочком. Юля осталась совсем одна в машине. Не осознавая ещё случившихся перемен, она смотрела по сторонам как зачумленная, поправляя волосы и выковыривая кончиками ногтей сухие комочки из глаз: с безразличием созерцала живые картинки, от которых волосы на затылке должны шевелиться. Лиса бежала, неуклюже переставляя ноги, проваливаясь по колено в снег. Что они сделают с ней? Накажут. Они рано или поздно заметят движение за своими спинами и остановят беглянку. Ещё бы, два здоровых мужика против хилой бабы. Пока же они курили, о чём-то беседуя. А Лиса ускорялась. Не совсем её уморили – остались у неё силёнки. Улыбка расплавленным воском сползла с лица Второго. Он закричал белугой и бросился за Лисой. Первый не шелохнулся. Странно… Сбой в системе, казалось, не взволновал его, но – снаружи. Внутри в нём, наверное, вскипела злость тысячи убийц. Юля увидела пистолет в его руке. Известно, чем закончится лисья авантюра.

– Бах! – грохнул выстрел и пронёсся по степи многократным эхом, подняв тучи голодного воронья.

Лиса скрючилась в неестественной позе, сражённая неизбежностью, и упала. Почувствовала ли она холод снега? Нет. Она ушла сразу. Юля сползла с сиденья на грязные коврики, чтобы там спрятаться от убийц, в которых милые близнецы превратились в одночасье. Тепeрь они прикончат и вторую пленницу. Ей стало жарко, дыхание её замедлилось, слух притупился.

– Мамочка моя, спаси меня, – зашептала Юля, возвращаясь на сиденье.

Близнецы склонились над убитой Лисой. Они не переставали кричать друг на друга. Их лица.. губы… шевелились словно торопливо разминаемые жирными пальцами куски пластилина. Юля понимала, смерть Лисы – досадная случайность, за которую они обязательно ответят. Не побежала – не погибла бы. Юля успокоилась насколько могла унять разбушевавшиеся чувства и принялась терпеливо ждать возвращения близнецов. Она собиралась встретить их достойно. Взяв Лису за ноги, они поволокли её к машине. К Юле. Лиса цеплялась за снег руками, не желая покидать место своего убиения, а они кричали ей: «Давай! Давай, зараза!» И били труп ногами, но он не реагировал на побои. Рванув на себя дверь и едва не вырвав её, Второй бросился к Юле с пистолетом, который забрал у Первого. Воткнул ствол ей в голову – синяка теперь не избежать. Она предвидела такую звериную реакцию, поэтому даже не вздрогнула. Лишь прикрыла глаза в ожидании продолжения.

– А ты! – крикнул он. Истерическое возбуждение глубоко проросло в его мозг. – Ты! Только шелохнись! Размозжу голoвёшку! Поняла? Поняла, тебя спрашиваю?

Ствол сильнее вдавился в череп.

– Поняла, – тихо ответила Юля.

Её спокойствие немного остудило Второго.

– Сажаем её рядом с этой! – приказал он Первому.

Они с матами запихнули труп Лисы в машину. Юля отодвинулась от него, вжавшись в стенку, с единственной мыслью: не испачкаться кровью. Для неё Лиса ушла из мира, а груда мёртвой плоти, развалившаяся по соседству, не имела к сумасшедшей никакого отношения. На линии горизонта родилась из снега, задёргавшись мухой, серая точка. Быстро увеличившись в размерах, она приобрела очертания легкового автомобиля.

– Шеф едет, – буркнул Первый.

– Да вижу! – огрызнулся его брат. – Вижу! Будет спрашивать, я отвечу. А ты молчи.

Шахно подкатил не на сверкающей успехом японской иномарке, не на лоснящемся от воска ковбойском джипе и не на солидном европейском лимузине. Он приехал на такой же, как и у близнецов «ниве», грязно-белой и сильно подержанной. Неужели его предприятие было настолько убыточно? Или он так скрывал свои доходы? Он выбрался из машины и, застегнув молнию куртки, посеменил к топчущимся на обочине братьям. Они явно побаивались его.

– Ну? – спросил он. – Что с машиной?

Второй сразу ответил:

– С машиной… в утиль её надо отправить. Сколько можно уже? Ремонтируешь, ремонтируешь, а она…

– Легче! Легче! – Шахно пожал им руки. – На свалку – последнее дело. Пока гоняет, гоняй!

– Так не гоняет же! – вякнул Первый.

Шахно небрежным жестом попросил их заткнуться.

– Ты можешь позволить себе крутейшую тачку, – сказал он, – такую, что девки штабелями будут ложиться на её заднее сиденье. И ты её купишь, когда отойдёшь от дел, уедешь за границу и будешь отлёживаться в бунгало на берегу океана, попивая охлаждённый сок маракуйи с настоящим кубинским ромом.

Первый не знал, что такое маракуйя, да и рома никогда не пробовал, поэтому замолчал от греха подальше и покосился на Второго, который почему-то не спешил выкладывать шефу самое главное.

Заглянув внутрь машины близнецов, Шахно побледнел. Его лицо исказилось в тупой злобе, отдавшейся резкой болью в сердце. Он закрыл на секунду глаза, но лик мёртвой не исчез. Объедки с кровавых трапез смерти всегда вызывали у него глубокую тошноту и болезненное бурление серого мозгового вещества. Его женщина и деньги… Он прильнул лицом к боковому стеклу «нивы» и внимательно осмотрел мёртвую. В его угольных зрачках Юля различила своё отражение. На его гладко выбритых щеках выступил лёгкий румянец, а обветренные губы заметно дрожали. Почему-то она не удостоилась его внимания, хотя была интереснеe застывшего трупа. Ей захотелось ударить Лису кулаком в живот, но стало противно от одной мысли, что рука коснётся мертвечины.

Братья не отводили взглядов от шефа. Они перестали дышать, боясь разорвать хриплыми звуками в лёгких тонкую ниточку, натянутую струной, которая ещё связывала их почти по-родственному, но могла в любой момент лопнуть. Первому вздумалось вдруг прочистить горло. Шахно резко повернулся к ним. Они отступили на шаг, сбитые с ног направленной на них ненавистью. Сейчас поднимет с земли большой остроугольный камень, бросится на них с диким криком и проломит им головы, а если не найдёт камешка, то просто порвёт их на куски голыми руками. Осталось только пятиться. Но видимый гнев вдруг умер в Шахно. Он снова мог подкинуть немного деньжат на пиво, появись в них острая нужда, и выпить залпом за компанию тёплую водку из одноразового стаканчика в полевых условиях. Только его спокойствие не предвещало ничего хорошего. Подойдя к братьям, он заглянул каждому в самую глубину глаз, подняв с их дна мутную жуть.

– Ствол дайте, – попросил он.

Второй мгновенно выполнил приказ, без сожаления расставшись с последним, что ещё могло спасти их и сохранить.

– Ты для меня, Коль, – сказал он Первому, – как младший сын. А ты, Дима… тебе я всегда доверял все секреты… и дальше буду доверять. Ваша мама… – Он вернул Второму пистолет, передумав убивать. Дима-Второй засунул смертоносную машинку за пояс. – Я обещал ей, что сделаю из вас людей. Я делаю! Делаю! И что? Вы постоянно норовите сойти с чётко проложенной дороги куда-то в сторону, в дебри, где можно и шею свернуть. Оно вам надо? Нет. Я не могу понять, почему вы так делаете?

Первый опустил глаза.

Второй ответил твёрдо:

– Никто не застрахован от случайностей.

– Верно, – ответил Шахно. – А что такое случайность? Исключение из правил. Сойти с дороги – да, если только ты сделал это единожды. А когда сходишь с неё постоянно – осмотреться, задуматься о более коротком пути, поссать! – о случайностях уже говорить не приходится. Они превращаются в стабильную закономерность.

– И что нам теперь делать? – живо отозвался Второй. – Мы убили её, потому что она хотела сбежать и рассказать всем про нас! И что? Одной сукой стало меньше. Мы её так зароем, что и следа не останется. Можешь на этот счёт не волноваться.

– Ты умный парень, Дима, – устало улыбнулся Шахно, – но и круглый дурак, не продумываешь всё до конца. Зачем ты вешаешь на нас лишние трупы? На них бабла не заработаешь. Да и вообще… – Он махнул рукой. Грех это – убивать просто так. Мы ж не урки из глухой тайги. Люди вон смертную казнь везде отменяют, а ты…

– Мы от неё избавимся. И больше такого не повториться.

Шахно не поверил Второму.

– Я заберу живую с собой. А вы… о, господи!.. похороните эту где-нибудь там… в полях. И чтобы ни одна сволочь не нашла весной! Прохор приедет позже и разберётся с машиной.

– Будет сделано! – отчеканил Первый.

Второй сплюнул себе под ноги.

– Здравствуйте, фрау Менцель, – сказал Шахно, открыв дверь со стороны Юли и наклонив спинку сиденья вперёд. – Извините за «фрау», но женщин немецкой национальности иначе нельзя называть. «Госпожа» отдаёт чем-то велико-старо-русским, а просто фамильярничать и вовсе никуда не годится. – Нежно взяв Юлю за руку, он помог ей выбраться из машина. – Хоть вы ещё живы, слава богу.

Он отвёл её к своей «ниве». Юля не сопротивлялась, хотя прекрасно понимала, что он не её ангел-хранитель и тем более не всевышний судья, видящий с небес всё как есть и выносящий только справедливые приговоры. Её совсем не удивило, что ему известна фамилия Менцель. Юля давно перестала верить в чудеса. Водительское сиденье со скрипом приняло его. Он подмигнул ей, как подружке.

– Ну что, Юлия, поехали? – спросил он. – Нас ждут великие дела.

«Ниву» рвануло вперёд. Юля посмотрела напоследок на братьев-близнецов. Покуривая, они мялись возле заглохшего автомобиля. Первый и Второй. Она никогда больше не увидит их.

26

«Помнишь меня? Не забыл? Помнишь?» Юлин голос лился из ледяного мрака, в котором Саша плавал, казалось, вечность. Чёрные точки плясали перед его глазами, а она всё спрашивала шёпотом: «Помнишь? Помнишь?» Словно боялась превратиться в ускользающее воспоминание. «Помнишь?» Саша закрыл уши ладонями, потому что от её монотонного бормотания его уже подташнивало, но голос всё равно просачивался сквозь невидимые щели между пальцами: со свистом залетая в мозг, он гулял в нём ветром. Пришлось в бессилии опустить руки. «Помнишь?» Саша был не в состоянии избавиться от навязчивых мыслей, но запросто мог их убить – вот и пистолет появился в руке. Пуля избавит его от голоса. Ствол врезался в висок. Больно – кончать с собой. Или пусть живёт? Никакой пользы от него, но нет и вреда, лишь лёгкий зуд, не дающий покоя и медленно сводящий с ума. Нет! Вырубить заразу топором, выдрать с корнями из благодатной для неё почвы! Саша выстрелил. Плавно войдя в голову, пуля с шипением пронеслась сквозь масляный мозг, а дырки в черепе мгновенно затянулись, не оставив и следа от повреждения его инородным телом. Пролетев несколько метров, она упала на кафель. Саша посмотрел туда, но не увидел ни пола, ни пули. Чёрт возьми! Он стрельнул ещё – и вторая пуля растворилась в бесконечности. Саша с раздражением выбросил пистолет. «Помнишь?» Нельзя забыть. Голос сверлил мозг. Кто-то неистово избивал дверь, потому что стучавшему долго не отвечали. Саша вынырнул из сна. Стук не прекращался. «Не забывай…»

– Да откройте же! – неслось с улицы. – Полчаса уже колошматю. Александр! Проснитесь!

Сашей овладело похмелье, лишённое пока диких головных болей и бешенства желудка: отключилось нормальное восприятие мира, уступив место особой липкой заторможенности, которая обволокла водянистой слизью все рецепторы организма. В таком состоянии комфортно только лежать, потягивая холодное пиво и тупо переключая пультом дистанционного управления телевизионные каналы. Осложнения проявятся позже, и об этом думалось с содроганием. Саша взглянул на будильник, ещё дремавший на тумбочке у изголовья кровати. До запланированного подъёма оставалось минут двадцать.

– Александр, откройте!

Отвратительная настойчивость. Поднявшись, Саша поплёлся, кряхтя, к двери. Он не одел штанов, оставшись в майке и помятых семейных трусах. Распахнув дверь, отшатнулся от хлестнувших по лицу солнечных лучей и холодного воздуха. Перед ним стояла женщина в давно вышедшем из моды пальто коричневого цвета и меховой шапке, с большими очками на носу. Типичная училка. Светлана Сергеевна Курякина, она же Метла. Почему такое прозвище? Никто не знал. Второе имя тянулось за ней из глубины времён. Она работала учителем русского языка и литературы в местной школе и считала себя хорошим педагогом.

День для неё не задался с самого пробуждения: она опрокинула на пол, зацепив рукой, дорогой электронный будильник, подаренный ей на день рождения свекровью. Супругу подобная вещица была не нужна, потому что он не имел привычки вставать рано по причине хронической безработицы. Вторая напасть случилась со Светланой Сергеевной, когда она поднималась с кровати и совершенно случайно стянула одеяло с храпящего супруга. Муженьку не понравился внезапно атаковавший его холод. К тому же он мучился жестоким похмельем со вчерашнего. Спросонья он ткнул ногой в чёрную пустоту, не задумываясь о последствиях. Нога вонзилась в жирный бок жены. Светлана Сергеевна тихо ойкнула, скорчившись от боли. Потирая ушибленное место, она пошла в ванную, а муж так и не проснулся. В валявшемся на полу тюбике совсем не оказалось зубной пасты. Пьяная вторая половина вчера выдавила всё его содержимое за раз, желая привести себя в должный вид. Интересно, получилось? Где он шлялся до этого, Светлана Сергеевна не знала и знать не хотела. Пришлось скоблить зубы просто мокрой щёткой, но несвежий запах не убрался восвояси, а скорее даже усилился. Невезуха, так невезуха. Одевшись в любимое, Курякина «вышла в люди». Так она называла регулярные походы в школу. Сегодня она чуть-чуть опаздывала. Людей вокруг, казалось, кишело. И не чищенные зубы… Приходилось воротить голову от каждого встречного, глупо улыбаясь. Во дворе школы её встретил перевозбуждённый директор. Даже не поздоровался, невежда, а сразу озадачил какой-то ерундой. Сходи, мол, в общежитие и предупреди приезжих плотников во главе с неким Александром, что у них сегодня неожиданный выходной по техническим, так сказать, причинам. Не попрощавшись, Шахно запрыгнул в машину и улизнул в неизвестном направлении. Отказаться от выполнения его просьбы было невозможно. Светлана Сергеевна хотела подписать у него заявление на внеплановый отпуск в апреле. Собиралась съездить в Сальск к больной матери. Урок должен начаться через двадцать минут, а до общаги ходу не меньше получаса. Пришлось в спешке договариваться с математиком Колей о замене. Он – человек, всё усвоил без лишних объяснений. Помчалась в общежитие. А тут этот… похмельный в трусах. С ним не на литературном языке общаться, а по фене… Невезуха ещё та.

– Здрасти, – шёпотом произнёс Саша, захлебнувшись морозным воздухом.

Женщина ответила очень строго:

– Доброе утро. Я от Михаила Юрьевича Шахно.

– Как поживает старик? Семейные проблемы не одолевают? А служба? – Сашу качнуло. Он упёрся локтем в дверной косяк. – Мы ещё не опоздали. Начнём в положенное время, пусть не переживает.

Курякина сморщила нос, учуяв перегар.

– Что? – спросил Саша. Его раздражали люди, которых он раздражал.

– А почему, собственно, ты в таком виде? – Она пронзительно посмотрела сквозь тусклые стёкла очков.

– Почему, почему… Потому что бухал всю ночь напролёт, вот почему.

– Да-а-а-а… – выдавила она из себя. – И это наше светлое будущее.

Осталось только смачно плюнуть ему в лицо, но она, конечно же, этого не сделала.

– Не будет никакого светлого будущего, – ответил он. – Нас всех накроет тьма в форме огромной кучи говна.

Саша начал замерзать, но прощаться с нежданной гостьей было рано. Он ещё не узнал цели её визита.

– Молодой человек, – сказала Курякина после недолгой паузы, – не будь таким пессимистом, нельзя уничтожать алкоголем своё пока ещё яркое настоящее. У тебя вся жизнь впереди. Приятно ведь в старости вспомнить прожитые годы с улыбкой.

– С нервной.

Она уже до чёртиков надоела ему. Зачем пришла? Загадочная женщина с печатью тайны в мыслях и движениях.

– Не знаю, как вас по имени-отчеству, – сказал Саша, – но давайте всё же вернёмся из светлого будущего в наше серое настоящее. На улице довольно прохладно, надо заметить. На вас тёплое пальтишко и шапочка, сапожки тоже ничего. А я одет лишь в тонюсенькую майку и трусы, в которых хожу уже неделю, потому что лень постирать. Представляете, как я себя чувствую?

Она улыбнулась:

– В грязных трусах?

– В грязных трусах.

– Михаил Юрьевич просил передать вашей братии, что рабочий день на сегодня отменяется. У вас. Он дарит вам выходной. Вы рады?

– Мне, если честно… Выходной так выходной. Тем лучше для нас. Рассказать, чем мы займёмся сегодня?

– Молодой человек, – насупилась Курякина, – если напьётесь и будете шуметь…

Саша перебил её:

– Да в вашей дыре и полиции-то, небось, нету. А девочки есть лёгкого поведения? Есть. Потому что они везде есть.

Курякина, в негодовании сжав губы, развернулась и ушла. Она не хотела общаться с быдлом…

Саша бросил на раскалённую сковороду несколько ломтей розоватого сала. Пока оно приобретало прозрачность, спешно расставаясь с нежной белизной, он боролся как мог с возникшим вдруг давлением в животе. В желудке забурлило. В кипящий жир он опустил пару кусков хлеба. Пришлось подождать, пока они немного поджарятся. Он вырвал из холодильника бутылку водки и плеснул в кружку граммов сто. Жадно вылакал за раз. Водка тут же полезла обратно, но он уже глотал, почти не жуя, хлеб и горячее сало. Буря в желудке постепенно улеглась. Алкоголь проник в кровь и понёсся к мозгу искрящимся потоком. Саша с облегчением вздохнул.

Камрады появились одновременно, вывалившись из дверных проёмов своих комнат, как киношные живые мертвецы, но от их трупной бледности ничего не осталось, стоило им шагнуть из полумрака коридора в свет кухни. Виталик подошёл к Саше, плеснул только себе водки и с нескрываемым удовольствием выпил её, медленно проглотив, наслаждаясь каждой каплей. К жаркому не притронулся, занюхав выпитое обратной стороной ладони. В блаженстве опустился на стул. Лёха, изрыгнув несколько булькающих звуков, бросился в туалет, где у него случилось отторжение желудком остатков вчерашнего ужина. Прямо с толчка, не заходя на кухню, он вернулся в кровать и очень быстро захрапел. Добили бутылку в гробовой тишине. И порядочно опьянели или по-свински нажрались, без чего просто-напросто сдохли бы от тоски.

– А ты знаешь, Виталя, это я сделал из нас команду. Сколько силёнок пришлось положить и нервов… Они же не давали нам дышать! И приходилось мне, Александру Николаеву, ходить к ним и унижаться. Дайте копеечку! Дайте рубель! Нате, выкусите, отвечали они и показывали смачную фигу, а свободной рукой загребали бабосы, нашим потом заработанные.

Виталик хлопнул ладонью по столу:

– Без сомнения… без сомнения…

– А вы? – не унимался Саша. – Нажрались и заснули – день прошёл, думать не надо. Зачем работать головой? У вас есть Саша, вот пусть он и разруливает проблемы. Хорошо пристроились, братишки!

– Ты имеешь что-то против такого положения дел? Мы работаем – ты работаешь. Каждый делает то, что у него получается лучше всего. Если я возьмусь чесать языком, или Лёха… Представляешь, что из этого получится? Ни черта не выйдет! Поэтому Полковник не с нами имеет дела, а с тобой. А мы кто? Твои тяговые лошади.

Виталик полез в холодильник за следующей бутылкой. Там её не оказалось. Порывшись в кухонном шкафу, нашёл. Легко свернул пузырю голову. Выпили, не заметив, что водка тёплая, и забыли закусить.

– Не цените вы меня, парни, ой не цените, – пробурчал Саша. Его лицо перекосилось то ли от выпитого, то ли от внезапно вспыхнувшего раздражения.

– Я не понял. Мы что, должны тебе отстёгивать с каждой удачной шабашки? – Лёха нервно улыбнулся.

– При чём здесь это? Я за другое. Хочется простого понимания. Сейчас ты бухаешь со мной, а через час пошлёшь меня на хер, потому что я, возможно, несу чушь, которая тебе не по душе и на которую ты обижаешься. А я хочу, чтобы ты не посылал меня, а понял и уложил в кровать со словами: «Ты перебрал, дружище, иди-ка проспись». И чтобы всё было без обид.

Его зрачки резко помутнели и заблестели от слёз. Он заглянул другу в глаза: «Присядь рядом, пожалуйста, и выслушай мою исповедь до последнего внятно произнесённого слова…» С такой психологической атакой Виталик встречался не раз. Он мог противостоять ей.

– Ты бредишь, – заявил он. – Обиды, не обиды… Мелочно так, аж рыгать охота! Мы ж не тётки базарные. Такие разговоры – гнилые разговоры, настолько гнилые, что от них воняет за километр.

– Возьми вот Лёху, – продолжал объяснять Саша уже, казалось, самому себе. – Я его сейчас разбужу и скажу ему, что он дерьмо гнойное. Что он сделает? Правильно! Полезет с перепугу морду бить, а потом засадит стаканяру и обратно – в люлю, а когда проснётся, не будет помнить абсолютно ничего. Как это называется?

– Ясно как. Свинство и есть. Только ты Лёху не трогай. Пусть дрыхнет пацан. Да и сам иди спать. Захмелел совсем.

– Что ты меня гонишь? Чего гонишь? – Его язык заплетался, отчего речь походила на рваный лоскут.

Пора было уходить. Виталик это хорошо понимал, но боялся оставить Сашу одного в разобранном состоянии – не хотел терять над ним контроль. Но и сидеть рядом, выслушивая всякие мерзости, – ножом по сердцу. Он всё же ушёл в свою комнату. Стоило Виталику выпасть из сашиной реальности, как тот начал разговор с пустотой. Его мысли выплеснулись из ставшего вдруг полным котелка. Виталик демонстративно хлопнул дверью.

– Кружка с водкой передо мной. Сок жизни, её кровь, вскипает и бурлит. Выпьешь и наступит прозрение, словно до того висели шторки на глазах, а потом – бах! – и поднялись. Открылись и показали свет – настоящее значение всего происходящего. Идёт простой мужичок по улице, а я вижу гения, готового перевернуть в один присест всю нашу жизнь вверх ногами. А не переворачивает он её, потому что он гений скрытый и несостоявшийся, причин чему может быть великое множество. Или едет на дорогой машине расфуфыренное чудо с красной корочкой в кармане, а я вижу дешёвое чьмо без определённых взглядов на жизнь. Как такое могло добиться успеха? Сложно, жутко сложно понять истину без сока жизни. Он открывает границы сознания, взламывая тяжёлые чугунные замки, висящие без движения годами на пути к нирване… Я пью и буду пить, чтобы не пасть духом, хотя все вокруг и галдят, что водка роняет его на землю, толкая изо всех сил обеими руками. Я её буду пить и дальше, так как она скачет галопом на моих мозгах, унося их в непостижимые простым разумом дали. Вот сейчас возьму и проглочу грамм сто пятьдесят. И пусть мне будет плохо, пусть я буду блевать, но я… я… узнаю, чёрт побери, сдвинусь в ту плоскость, где я ещё не был, где никто ещё не был. Это здорово, в этом зерно. Я буду пить и уноситься в поднебесье. Аминь.

Саша залпом выпил водку. Потом наступила пустота разрушающая.