Текст книги "Цена Победы в рублях"

Максим Кустов
Цена Победы в рублях

Введение

Существует устойчивый стереотип: американский солдат воюет за деньги, советский или российский – исключительно «за идею». Между тем, вопреки общераспространенному мнению, в СССР в годы Великой Отечественной войны была создана достаточно сложная система денежного вознаграждения за военные успехи. Эффективность боевой работы оценивалась в рублях. Уничтожение вражеской боевой техники, эвакуация и ремонт своей – все имело свою рублевую цену.

Разумеется, это ни в коем случае не означает, что денежное вознаграждение играло какую-то заметную роль в стремлении бойцов и командиров Красной армии защищать Родину. Патриотизм и готовность погибнуть в бою на рубли не пересчитаешь. Но, тем не менее, руководство СССР наряду с моральным поощрением и воспитанием патриотизма не забывало и о материальном стимуле.

К сожалению, до сих пор этот вопрос еще никем подробно не рассматривался. Можно встретить только отдельные упоминания о денежных выплатах советским военным как в исследованиях по военной истории, так и в мемуарах ветеранов. Но цельная картина денежных взаимоотношений в Советском Союзе (в том числе и на его оккупированных территориях) во время Великой Отечественной войны, а особенно в Красной армии, еще не создавалась. В советское время эта тема могла считаться просто неуместной по отношению к Великой Отечественной войне, отчасти это было вполне справедливо. Сейчас обычно внимание и исследователей, и читателей привлекают другие темы, прежде всего ход важнейших сражений, возможности их, так сказать, переиграть. Так называемая «альтернативная» история в сознании многих чересчур ею увлекающихся персон начинает просто вытеснять настоящую. Еще более заманчиво выглядит возможность обличить полководцев Великой Отечественной. Особенно, естественно, достается крупнейшей исторической фигуре – Георгию Константиновичу Жукову. Чаще всего обличение строится по принципу – «Жуков тупо окружил японцев и бездарно уничтожил».

На таком фоне изучение военно-финансовых вопросов выглядит не слишком благодарным и привлекательным занятием. Отсюда и дефицит работ на эту тему.

В этой книге впервые рассматривается история формирования во время Великой Отечественной войны системы материального поощрения советских войск за боевые успехи. Надо отметить, что данная система начала внедряться в Красной армии уже с лета 1941 года и, в первую очередь, в военно-воздушных силах. Понятно, почему процесс материального стимулирования за боевые успехи начался именно с ВВС. Война в воздухе складывалась летом 1941 года особенно трагически, даже на фоне того, что творилось на земле. И боевые успехи, которых все же добивались советские летчики в такой ситуации, выглядели особенно ценными. Конечно, вряд ли Сталин рассчитывал переломить ход воздушной войны, введя «сдельную» оплату для летчиков, а затем и наземного технического персонала. Но и пренебрегать фактором материального стимулирования он не стал.

А вслед за летчиками денежными премиями стали поощрять и сухопутные войска – артиллеристов, танкистов, пехотинцев. Но если в ВВС платили за успехи в различных видах боевой деятельности, то в сухопутных войсках «расчетной» единицей стало уничтожение вражеского танка.

Но сами по себе суммы, которые выплачивались отличившимся воинам, ничего не скажут современному читателю. Необходимо их с чем-то сравнивать, чтобы оценить их реальную стоимость в ту эпоху. Кроме того, возникает вопрос о том, соблюдался ли приказ о денежных выплатах в военное время. Поэтому в данной книге собраны сведения о штатно-должностных окладах командного состава, о том, сколько получали снайпера, автоматчики и штрафники. Рассматривается вопрос о том, насколько аккуратно выплачивались заслуженные фронтовиками деньги. Читатель сможет узнать о самом «высокооплачиваемом» бое в войне, о максимальных суммах, оказавшихся на сберегательных книжках офицеров к концу боевых действий.

И, конечно же, невозможно оценить истинную цену премиальных выплат за боевые успехи, не зная того, что на них можно было купить. Поэтому в книге приводятся цены, сложившиеся в тылу. Разумеется, в разные периоды войны и в разных регионах страны они существенно различались.

Еще раз повторю, к сожалению, до сих пор в отечественной историографии как-то не принято было рассматривать финансовые вопросы эпохи Великой Отечественной войны. Поэтому круг использованных монографий оказался несколько ограниченным. Зато очень широко использовались первоисточники – приказы народного комиссара обороны и его заместителей периода Великой Отечественной войны, опубликованные в сборнике «Русский архив: Великая Отечественная: Приказы народного комиссара обороны СССР» за 22 июня 1941 г. – 1945 г. Вторым основным источником сведений стали мемуары людей, переживших войну – как на фронте, так и в тылу, и в оккупации. Помимо напечатанных воспоминаний, неоценимую помощь в подготовке книги оказали материалы интернет-сайта «Я помню» (также содержащего воспоминания о войне). Автор хочет выразить особую благодарность создателям данного сайта, поскольку они помогли и до сих пор помогают (сайт постоянно пополняется новыми материалами) сохранить уникальный пласт народной военной истории – какой война и жизнь во время войны были в восприятии обычных людей, как фронтовиков, так и гражданского населения.

Следует отметить еще одно интернет-достижение последних лет, которым автор счел возможным широко воспользоваться при подготовке данной книги, – это электронные библиотеки. Последнее время в Интернете помимо библиотек, включающих в себя в основном художественные произведения, появляются и специализированные, посвященные определенным темам. Особенно в этом плане хочется выделить высокопрофессиональный сайт-библиотеку «Военная литература», отличающийся как широчайшим выбором представленных там произведений по военной тематике, так и прекрасно разработанной системой поиска. Автор широко привлекал размещенные на данном сайте труды, особенно мемуары, часть которых была опубликована только в Интернете. К сожалению, поэтому автор не всегда в ссылках может, помимо названия книги, указывать и страницы цитирования.

Помимо этого автор считает допустимым использование и художественных произведений, основанных на личном опыте автора, современника и участника описываемых событий.

Может быть, кто-то возразит: уместно ли исчислять подвиги, героизм и жертвы Великой Отечественной войны в денежном эквиваленте? Такая постановка вопроса казалась раньше и кажется сейчас несвоевременной. Дескать, как это можно воинский подвиг рублем измерять…

Конечно же, нельзя, ни в коем случае. Конечно, не о грядущей премии думал пилот, отправляющийся на боевой вылет, или артиллерийский наводчик, видящий в прицеле немецкий танк. Под неприятельским огнем обычно приходят другие мысли.

Но поскольку премии за боевые успехи существовали в ту эпоху (да и гражданское население без денег или их эквивалента не смогло бы существовать), они – часть истории, которая нуждается в изучении. Разумеется, предлагаемая читателю книга «Цена Победы в рублях» не даст ответов на все «военно-финансовые» вопросы, связанные с Великой Отечественной войной. Но, надеюсь, данный труд сформирует некое представление о них. Тема эта, как и почти все военные темы, – необъятна. «Рублевая» грань войны – тоже ее неотъемлемая часть.

Если читатель, перевернув последнюю страницу этой книги, признает, что узнал нечто новое, ранее ему неизвестное, – значит, автору удалось выполнить намеченную задачу.

Глава первая
Сколько стоит побомбить Берлин?

Первым из нормативных документов Великой Отечественной войны, в котором речь шла о денежном вознаграждении за военный успех, стал приказ о поощрении участников бомбардировки Берлина, который нарком обороны, Иосиф Сталин, подписал 8 августа 1941 года.

В нем было сказано:

«В ночь с 7 на 8 августа группа самолетов Балтийского флота произвела разведывательный полет в Германию и бомбила город Берлин.

5 самолетов сбросили бомбы над центром Берлина, а остальные на предместья города.

Объявляю благодарность личному составу самолетов, участвовавших в полете.

Вхожу с ходатайством в Президиум Верховного Совета СССР о награждении отличившихся.

Выдать каждому члену экипажа, участвовавшему в полете, по 2 тысячи рублей.

Впредь установить, что каждому члену экипажа, сбросившему бомбы на Берлин, выдавать по 2 тысячи рублей.

Приказ объявить экипажам самолетов, участвовавших в первой бомбежке Берлина, и всему личному составу 81-й авиадивизии дальнего действия.

Народный комиссар обороны И. СТАЛИН»[1]1
  Русский архив: Великая Отечественная: Приказы народного комиссара обороны СССР 22 июня 1941 г. – 1942 г. Т. 13 (2–2). М.: ТЕРРА, 1997. С. 47–48.


[Закрыть].

Впоследствии с «уравниловкой», когда одинаковая сумма вручалась каждому члену экипажа самолета, бомбившего Берлин, было покончено.

Согласно приказу наркома обороны от 26 марта 1943 года командир корабля, штурман и борттехник за каждую успешно выполненную бомбардировку политического центра (столицы) противника получал денежную награду в размере все тех же 2000 рублей, а остальные члены экипажа – в размере 1000 рублей каждый. Таким образом, остальные члены экипажа – стрелки-радисты и воздушные стрелки – стали получать вдвое меньше. Но зато к Берлину в материальном отношении были приравнены Будапешт, Бухарест и Хельсинки, которые время от времени бомбила советская авиация.

Летом безрадостного 1941 года желание Сталина наградить участников успешного воздушного рейда на вражескую столицу не только орденами вполне понятно. Эти летчики в тот трагический период стали любимцами армии и народа. Трудно переоценить ободряющее психологическое воздействие этих налетов в период почти непрерывного отступления советских войск. Все еще не так плохо – ведь наша авиация бомбит Берлин.

Хотя дислокация авиачастей, участвовавших в бомбежках Берлина, была строжайшей военной тайной, местное население, живущее поблизости от аэродромов, как водится, прекрасно знало «берлинских» летчиков и всячески демонстрировало им свои симпатии.

Вот как об этом вспоминал один из современников: «У инвалида махорку покупали немногие, и он между делом организовал игру в „веревочку“; лихо метал шнурок, набрасывая три петельки и предлагая желающим угадать, какая из трех затянется на пальце. Если петелька затягивалась, инвалид платил махоркой, если соскальзывала с пальца – а это случалось чаще, – требовал деньги. Мы часто приходили понаблюдать за игрой, стараясь разгадать ее секреты.

Однажды, прервав игру, инвалид указал грязным пальцем на летчиков, покупавших у одной из трех баб-мумий топленку, и с гордостью сказал:

– Смотри туда, хлопцы! Вон те ребята Берлин бомбят!

В поселке поговаривали, что на аэродроме базируется соединение тяжелых дальних бомбардировщиков, которые взлетают ночью и уходят куда-то далеко за реку. Собирая сухие сучья и шишки вместо дров, с опушки леса мы часто видели идущие на посадку четырехмоторные бомбардировщики. Это были Пе-8. Но то, что именно они летают на Берлин, никто из нас не знал. Только после войны, когда работал уже секретарем горкома ВЛКСМ и меня однажды пригласили в городской Дом культуры на встречу ветеранов, я и узнал, что в то время в поселке базировалось соединение, созданное по приказу Ставки в марте 1942 года с целевым назначением – полеты на фашистский Берлин.

А в тот слякотный октябрьский день трое молодых ребят, одетых в одинаковые меховые регланы с капюшонами, спокойно пили топленое молоко. Когда они проходили мимо нас, инвалид вдруг закричал хриплым, срывающимся голосом:

– Бей их, гадов! Бей их, сволочей, за мои ноги!

Один из летчиков обернулся, и я запомнил его: красивое, чуть овальное лицо, карие глаза и пышные черные усы. Роста небольшого, стройный, с мягкой пружинистой походкой. Он ничего не сказал инвалиду, только посмотрел как-то особенно пристально и, мне показалось, едва улыбнулся…»[2]2
  Муштаев В.П. Вижу Берлин! Повесть хроника. М.: Молодая гвардия, 1979.


[Закрыть]

Надо заметить, что летчики авиации дальнего действия прекрасно понимали значение налетов на Берлин и то, как по-особому к ним относятся окружающие. Герой Советского Союза летчик Борис Тихомолов написал в воспоминаниях:

«Радиодиктор Юрий Левитан, которого Гитлер посулил повесить, как только немецкий сапог ступит в Москву, торжественно вещает всему миру: „Большая группа наших самолетов бомбардировала военно-промышленные объекты Берлина, Кенигсберга, Данцига, Штеттина…“

Мы, летчики, все экипажи, все, кто в данный момент находились в части, собирались возле репродуктора и слушали в строгом молчании. Да, это о нас, о нашей работе, о наших делах. Мы понимали: сейчас это сообщение Совинформбюро слушает вся страна. Слушают женщины-работницы, недавние домохозяйки, с потемневшими от металла пальцами и почти такими же от недоедания и недосыпания лицами, заменившие у станков мужей, готовящие оружие и боеприпасы для фронта. Колхозницы, одни в обезлюдевших деревнях кормящие армию и город, сами впрягающиеся в плуги, чтобы пахать землю, потому что лошадей почти не стало. Они слушали эту сводку, и на душе у них становилось легче: значит, не только фашисты бомбят наших, но наши им тоже дают… И пехотинцам, артиллеристам, саперам – всем родам наземных войск, испытавшим на себе удары «юнкерсов» и «мессершмиттов», им тоже становилось веселее, и крепла вера в нашу конечную победу. Да и у самих летчиков АДД – авиации дальнего действия – распрямлялись плечи: нет, ничто не проходит бесследно, и наши жертвы тоже. Пусть не спят по ночам и трясутся от страха немецкие бюргеры. Пусть их гансы и фрицы на передовой получают из дома тревожные вести»[3]3
  Тихомолов Б.Е. Небо в огне. Краснодар: Книжное издательство, 1972.


[Закрыть].

Летчикам, совершавшим налеты на вражескую столицу, прощали многое из того, что не простили бы другим. Вот как встретили на земле после налета на Берлин в 1942 году экипаж Тихомолова. В нарушение приказа, категорически запрещавшего посадку в Москве, объявленной запретной зоной, Тихомолов по техническим причинам посадил свой самолет на центральном московском аэродроме:

«Самолет приволокли на стоянку. Именно приволокли. Крупный осколок снаряда вклинился в тормозной диск колеса да так и застрял в нем. Выпали из-под крыльев светящиеся рваными дырами посадочные щитки. Из-под раскромсанных капотов черной блестящей струей текло на землю масло.

С красной повязкой на рукаве из служебного здания вышел дежурный. Еще издали крикнул:

– Кто вас сюда звал? Вы что, не знаете, что здесь запретная зона?!

Подбежал, козырнул официально, явно собираясь ругаться, но, взглянув на машину, обмяк:

– Где это вас так?

– Над Берлином.

– О-о-о!.. – В глазах испуг и уважение. – Тогда другое дело! – Снова козырнул. – Извините, пойду доложу. – И, придерживая рукой кобуру пистолета, убежал.

– Ишь ты, он доложит, – проворчал штурман, доставая из кармана портсигар. – А пригласить нас в помещение не дотумкал.

Я взглянул на Евсеева. Лицо прозрачное, зеленое, под глазами черные круги. Подошли Заяц с Китнюком. Тоже – видик…

Заяц усталым движением потер ладонями лицо, сказал смущенно:

– Не смотрите так, товарищ командир, вы тоже не лучше выглядите. Дать вам зеркальце?

– Нет, Заяц, не надо. Не хочу разочаровываться.

Только сейчас я ощутил в себе страшную усталость. Это была не та усталость, при которой человек, получив возможность отдохнуть, падает, проваливается в блаженное ничто. Это была совсем другая усталость, когда каждая клетка тела, отравленная, нокаутированная – взлетом, спадом, жизнью, смертью, – немеет и, теряя чувствительность ко всему, вдруг начинает постепенно возвращаться к жизни. И возвращение это несет с собой такую вездесущую и опустошающую боль, что порой кажется – уж лучше умереть бы!

Были бы мы сейчас в полку, оглушили бы себя перед завтраком (или перед ужином?) добрым стаканом водки – к ней я уже не испытываю прежнего отвращения, – добрались бы кое-как до своих коек и умерли б на несколько часов. Но это в полку, а здесь… Действительно, почему этот дежурный капитан не пригласил нас в помещение?

Подавляя в себе уже знакомое мне растущее чувство беспричинного гнева, я полез на машину, вынул из кабины парашют и лег на крыле, положив парашют под голову.

Но лежать было неудобно. Меня раздражало серое небо, смешанные с дымом облака, приземистое здание аэродромной службы, скрип железного флюгера на старинном шпиле. В голове позванивало: треньк! треньк! треньк! А изнутри на черепную коробку что-то давило, причиняя тошнотворную боль.

Черт знает что! Долго мы будем находиться так, в полной неизвестности?

На крыло, пыхтя, взобрался Евсеев. Лег рядом, пахнув на меня табачным перегаром.

– И как мы долетели, командир, ума не приложу! В правом моторе все кишки перемешались. Масляный бак разбит. Генератор вдребезги.

– Черт с ним, с генератором!.. – меня мутило. – Важно, что мы целы и сидим… в запретной зоне.

– Вот и плохо, что в зоне. В приказе расписывался? Расписывался, а сам же его и нарушил! Потянут нас с тобой к ответу.

Меня отпустило. Конечно, на время, на несколько секунд, но какие это были блаженные секунды! Мысль ясная, четкая, во всем теле легкость.

– Не потянут, – сказал я, все еще боясь открыть глаза. – Избитый вдрызг самолет из Берлина. За тридевять земель. Из фашистского царства, из гитлеровского государства. Что ты, Коля! – Мне снова стало дурно. – О, ч-черт, как я устал!

– Тихо! – сказал Евсеев. – Смотри.

Я открыл глаза. Рядом с самолетом стоял камуфлированный лимузин и какой-то коренастый полковник в очках, заложив руки в карманы распахнутой шинели, с задумчивой внимательностью смотрел на самолет. Потом нерешительно, словно боясь, что его окрикнут, подошел к обвисшим посадочным щиткам и что-то вынул оттуда. Это был небольшой, длиной со спичку, с острыми рваными краями осколок зенитного снаряда. Покрутив им перед толстыми стеклами очков, полковник вынул из кармана кителя бумажник и положил в него находку.

– Порядок! – шепнул Евсеев. – Теперь он пошлет железку домой и опишет всякие там страсти-мордасти.

Я не ответил, мне было нехорошо. Но об этом полковнике я почему-то не мог думать плохо. Уж очень много было у него уважения к этому страшному сувениру, привезенному ценой смертельной опасности и больших страданий из самого логова врага.

Потом подъезжали еще машины. Вылезали майоры, полковники, подполковники. Смотрели, обменивались вполголоса замечаниями и, бросая украдкой взгляды на нас, неподвижно лежащих на крыле, уезжали.

Мы уже почти по-настоящему задремали, когда нас разбудил громкий окрик:

– Эй, люди, кто тут есть живой, вылезай!

Мы поднялись. Завозились в своей кабине Заяц с Китнюком. Небольшого росточка, юркий капитан, проворно выскочив из машины, громко хлопнул дверкой:

– Поднимайтесь, герои, я за вами приехал! Мы сползли с крыла на землю. Капитан подлетел, щелкнул каблуками, лихо козырнул:

– Здравствуйте! Я из штаба АДД. Мне приказано отвезти вас в столовую. Затем за вами прилетят. – И он с подчеркнутой вежливостью пожал нам руки. Потом обежал самолет, сунул кулак в пробоину в крыле, поцокал языком: – Здо-о-орово вас попотчевали! – И тут же заторопился: – Поехали, товарищи.

Мы втиснулись в «ЗИС».

– Ну и разговору тут о вас! – сказал капитан, когда машина выехала на шоссе. – Подумать только – от самого Берлина, да еще в таком состоянии! – И внезапно перейдя на шепот, повернулся ко мне, многозначительно поднял палец к потолку: – Звонок о вас дошел даже доверху. Во!

У меня екнуло сердце. Доверху! Может быть, после этого и мы тоже найдем свои фамилии в списках Указа Президиума Верховного Совета Союза ССР? А почему бы и нет! У нас с этим вот вылетом стало ровно пятьдесят боевых. Кроме того, из девяти глубоких рейдов на столицы и административные центры воюющих против нас государств мы сделали восемь. Из трех самых наитяжелейших рейдов нашей авиации на Берлин мы сделали три! Никто не сделал столько. Разве только молодой талантливый летчик Герой Советского Союза гвардии капитан Молодчий.

Зря мы ездили в столовую. Громадный зал, спешащие на службу люди. Все одеты, как полагается. А мы в комбинезонах, в лохматых, пахнущих псиной унтах. В руках планшеты, шлемофоны, меховые перчатки. Лица зеленые, прозрачные.

Когда мы вошли, в зале – на секунду, не больше – произошло замешательство. На секунду стих гул, на долю секунды – короткие взгляды, брошенные, будто невзначай в нашу сторону. Затем победила столичная корректность. Все занялись своими делами, но в воздухе еще витали обрывки разговора:

– Экипаж из Берлина…

– Берлин бомбили…

– Ну-у-у?!

– Плохая погода – мало дошло…

– А этих подбили…

Мы сели к столу и, взгромоздив себе на колени свое «барахло», уткнулись взглядами в скатерть. Тотчас же к нам подплыла дебелая официантка с накрашенным ртом. Хлоп-хлоп! – перед нами тарелочки с перловой кашей и сбоку, выпятив голые ребра, – какая-то костлявая рыбешка.

Есть не хотелось. Давила усталость. Мы выпили отдаленно-сладкого чая, пахнувшего мочалкой, и поднялись.

– Мерси!

Официантка проводила нас жалостливым взглядом.

Словно во сне мы вышли на улицу, сели в машину, приехали на аэродром. Погода улучшилась. По умытому небу плыли чередой редкие клочки облаков, и от них по земле, догоняя друг друга, бежали по-осеннему четкие тени.

В воздухе прогудел «ИЛ-4», сделал круг, выпустил шасси, приземлился и подрулил прямо к нам.

«За нами, – догадался я. – Кто там, интересно?»

Из самолета вылез и легко соскочил на землю невысокий, коренастый летчик. Я пригляделся: командир корпуса Логинов!

Сон продолжался. Он не очень удачно начался, но так сказочно кончается. Раз прилетел сам генерал, значит, действительно, наша посадка в Москве наделала много шуму.

Генерал усадил нас в самолет и привез домой. Мы снова оказались в столовой.

Стакан чуть-чуть разведенного спирта, отбивная с жареным картофелем, соленые огурчики. Огненная жидкость враз растеклась по жилам, снимая без остатка мучительную боль и страшную усталость. Душа покатилась в розовый рай. Передо мной сидел усердно работавший ножом и вилкой розовощекий, бодрый, помолодевший на сто лет Евсеев. И говорил он умные-умные вещи. Смешные. По стенам столовой порхали веселые солнечные зайчики, и в воздухе висела радость. Задание выполнено! Задание выполнено! Было так хорошо!»[4]4
  Тихомолов Б.Е. Небо в огне.


[Закрыть]

Какая там ответственность за посадку в Москве! Эти летчики Берлин бомбили. Генерал лично обеспечил им нормальное питание. А Сталин приказал выдать по две тысячи рублей каждому.

Повышенное внимание к материальному стимулированию тех, кто, по его мнению, был в данный момент особенно необходим в важном деле, Сталин проявлял и до начала войны. Необходимость подкрепить энтузиазм рублем он вполне понимал.

Вот какой эпизод приведен в воспоминаниях Главного маршала авиации Александра Голованова. Он, в ту пору шеф-пилот Аэрофлота, после финской войны предложил создать соединение в 100–150 самолетов, способное выполнять особо важные задания в глубоком тылу противника при любых метеоусловиях. Сталину идея понравилась, и он решил для начала создать полк, способный решать такие задачи. Возглавить полк он предложил Голованову, не забыв при этом позаботиться о том, чтобы новое назначение не нанесло материального ущерба летчику:

«– А теперь у меня к вам вопрос, – подойдя, сказал Сталин. – Сколько жалованья вы получаете?

– Постановлением Совнаркома мне, как шеф-пилоту Аэрофлота, определено четыре тысячи рублей в месяц, – несколько озадаченно ответил я.

– А сколько получает командир авиационного полка? – спросил Сталин, обращаясь к наркому обороны Маршалу Советского Союза Тимошенко.

– У нас такого оклада и нарком не получает. Командир полка получает у нас тысячу шестьсот рублей, – ответил маршал Тимошенко.

Стало тихо.

– А сколько же вы вообще зарабатываете? – спросил Сталин. Разговор принимал неприятный для меня оборот.

– Товарищ Сталин, я за деньгами не гонялся и не гонюсь. Положено тысячу шестьсот рублей – буду получать такой оклад.

– А все-таки, сколько вы зарабатываете?

– Много, – ответил я несколько повышенным тоном и умолк.

Мне было неприятно и обидно, что столь хорошо начавшийся разговор об организации полка вдруг переключился на меркантильные, второстепенные, как я считал, вопросы.

Я почувствовал, что мой ответ воспринят присутствующими неблагожелательно. Сталин ходил молча, покуривая трубку. Поравнявшись со мной, он остановился и спокойно сказал:

– Ну вот что, вы, как командир полка, будете находиться на казенных харчах, вас будут задаром обувать и одевать, у вас будет казенная квартира. При всем этом, видимо, целесообразно оставить вам получаемое жалованье. Зачем обижать человека, если он идет на ответственную, серьезную работу? Как, товарищи? – обратился он к присутствующим.

Послышались голоса: «Правильно, правильно!»

– Вы удовлетворены? – спросил он, обращаясь ко мне.

– Конечно, вполне удовлетворен, товарищ Сталин.

– Ну вот и хорошо. Пора уже вам одеваться в военную форму и приступать к работе. Форму вам шьют?

– Наверное, скоро сошьют, – ответил я.

Приказа о моем назначении и присвоении мне воинского звания еще не было, поэтому и формы не было, но говорить об этом Сталину я постеснялся. К тому же я испытывал естественное чувство неловкости от такого внимания ко мне. Позже я узнал, что дело было не во мне, что у Сталина было в обычае не только спрашивать с людей, но и заботиться о них. Мне, например, пришлось быть свидетелем такого случая. В 1942 году промышленность перебазировалась на восток, но не все ладилось в ее организации. Плохо шли дела с программой на одном из танковых заводов. Обсуждался вопрос: что делать? Кто-то из товарищей предложил послать туда директором завода одного из замнаркомов, сильного организатора, который сумеет выправить положение.

Сталин спросил:

– Сколько получает директор завода?

Ему назвали сумму.

– А замнаркома?

Оказалось, намного больше.

– Семья у него есть? – Последовал утвердительный ответ.

– Как же вы его будете посылать директором завода и снижать его зарплату, если он хороший работник?

– Он коммунист и обязан выполнять решения.

– Мы все не эсеры, – заметил Сталин. – А со своей должностью он здесь справляется?

– Вполне.

– А вы говорили ему, что хотите рекомендовать его на должность директора завода?

– Нет.

Наступила длительная пауза. Наконец Сталин заговорил:

– Вот у нас есть некоторые господа коммунисты, которые решают вопросы так: раз ты коммунист, куда бы тебя ни посылали, что бы с тобой ни делали, кричи «ура» и голосуй за Советскую власть. Конечно, каждый коммунист выполнит любое решение партии и пойдет туда, куда его посылают. Но и партия должна поступать разумно. Вряд ли тот или иной коммунист будет кричать «ура», если вы бросите его на прорыв и за это сократите ему жалованье в два раза, хотя вам он об этом, возможно, ничего и не скажет. Откуда вы взяли, что мы имеем право так поступать с людьми? Видимо, если мы действительно хотим поправить дело, целесообразно все блага, которые он получает здесь, оставить его семье, а его послать на завод, и пусть там работает на жалованье директора завода. Поставит завод на ноги – вернется обратно. Думается, при таком решении и дело двинется, и энергии у человека будет больше»[5]5
  Голованов А.Е. Дальняя бомбардировочная… М.: Дельта НБ, 2004. С. 44–46.


[Закрыть].

Надо заметить, что метод материального стимулирования для того, чтобы «дело двинулось», Сталин на войне использовал весьма активно. Поразительно, до чего иногда здраво товарищ Сталин смотрел на вещи, четко понимая значение материальной заинтересованности человека в успехе порученного ему дела. К сожалению, на подавляющую часть населения страны это его понимание не распространялось.

Мысль о том, что нужно платить летчику для стимулирования труда, для Сталина была естественна, но при этом он почему-то полагал, что колхозник, получающий печально знаменитые «палочки» – трудодни, вполне обойдется без средств к существованию, но при этом будет исправно обеспечивать страну продовольствием, выплачивать бешеные налоги и «добровольно» подписываться на многочисленные государственные займы, многократно превышающие его легальные доходы.