Текст книги "Крах плана Шлиффена. 1914 г."

Ближайшие помощники Я.Г. Жилинского также неплохо знали театр предстоящих военных действий. Начальник штаба фронта В.А. Орановский перед войной в течение года был начальником штаба Варшавского военного округа. Командующий 1-й армией П.К. Ренненкампф перед войной являлся командующим войсками Виленского военного округа, начальник штаба 1-й армии Г.Г. Милеант был начальником штаба этого округа. Командующий 2-й армией А.В. Самсонов в 1905–1907 гг. занимал должность начальника штаба Варшавского военного округа, начальник штаба 2-й армии П.И. Постовский в 1908–1913 гг. являлся генерал-квартирмейстером Варшавского военного округа. Интересно, что адъютантом оперативного отделения штаба 1-й армии являлся С.С. Каменев – будущий советский главнокомандующий периода Гражданской войны.

Вторжение в германские пределы тщательно готовилось русским военным ведомством, так как по своей сути Восточная Пруссия являлась заблаговременно подготовленной базой предстоящих операций германских войск на Востоке. Поэтому, с одной стороны, русские так упорно пытались пробиться в нее, и, с другой стороны, немцы так упорно и последовательно обороняли ее от вторжения. Вдобавок русское командование стремилось овладеть Восточной Пруссией еще и потому, чтобы укрепиться вдоль всей линии Вислы, на случай, если Франция все-таки потерпит поражение и Париж падет.

Восточная Пруссия являлась и сильным стратегическим козырем. С одной стороны, восточнопрусский плацдарм позволял немцам наступать в русскую Прибалтику, то есть на петроградском (столичном) направлении. С другой стороны, в случае успеха и сосредоточения необходимой по мощи группировки германские армии имели возможность ударить из Восточной Пруссии в тыл всей русской группировке, расположенной в Польше, в направлении на Седлец – важнейший железнодорожный узел «за спиной» всего русского Передового театра. Именно этот вариант и фигурировал в качестве основного на предвоенных договоренностях между немцами и австрийцами.

Уже в 1909 г. начальник германского Генерального штаба Х. Мольтке-Младший дал австрийцам обещание, что австрийское наступление в Россию будет незамедлительно поддержано немецкой восточнопрусской группировкой. Это обещание было буквальным образом «вырвано» у немцев их австрийскими союзниками: несмотря на то, что немцы и не собирались идти на поводу у австрийцев, данное обстоятельство приходилось «иметь в уме». Таким образом, эта уступка со стороны немцев наносила еще один удар по «Плану Шлиффена», который предусматривал активную оборону в Восточной Пруссии, вплоть до отхода за Вислу, пока главные немецкие силы громят Францию. Признание наступления в качестве помощи своему союзнику в августе 1914 г. станет лишним доводом для переброски двух корпусов на Восток, что роковым образом ослабит правое германское крыло в канун битвы на Марне.

В свою очередь, начальник австрийского Генерального штаба Ф. Конрад фон Гётцендорф полагал, что решительное наступление австрийцев с начала военных действий вынудит русских ослабить давление на Восточную Пруссию, пока основная германская масса рвется к Парижу на Западном фронте. Такой подход являлся обязательством австро-венгров в ведении коалиционной войны против держав Антанты. Соответственно, после необходимой перегруппировки немцы должны были уже в свою очередь оказать австрийцам помощь ударом на Седлец, дабы вынудить русских перебросить свои резервы на северный фас Восточного фронта. А при надлежащем успехе маневр на Седлец становился началом разгрома главных сил русских в Польше.

Тщательная разработка «Плана Шлиффена» привела к тому важнейшему обстоятельству, что после объявления мобилизации войну уже практически невозможно было остановить. Слишком многое выстраивалось на 2-недельной разнице между ударами на Западном и Восточном фронтах. На практике получилось, что «важным последствием скрупулезной подробности разработки в 1893–1914 гг. плана германского наступления был тот факт, что однажды запущенный механизм невозможно было остановить. Все должно было работать с точностью часового механизма. Любое вмешательство извне неминуемо приводило к сбою и в итоге парализовывало предусмотренное планом отлаженное перемещение людей и материалов. Таким образом… никто, включая кайзера, после принятия решения о начале военных действий не мог изменить план»[53]53
  Мак-Нил У. В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI–XX веках. М., 2008. С. 353.


[Закрыть]. Недаром колебания императора Вильгельма II, выразившиеся в переписке последних предвоенных дней с российским императором Николаем II, были немедленно разрушены Х. Мольтке-Младшим, пояснившим, что любое нарушение «Плана Шлиффена» приведет к неминуемому проигрышу войны, и раз уж мобилизация объявлена, то следует идти до конца.

Развертывание германских сил в Восточной Пруссии завершилось 29 июля, в то время как в России 27-го числа только-только приступили к оперативным перевозкам войск. Спокойствие на государственной границе нарушалось лишь заблаговременно сосредоточенной в приграничных районах русской кавалерией, тщетно пытавшейся пробиться вперед для нанесения удара по противнику в период его сосредоточения. Поэтому немцы могли достаточно спокойно подготовиться к отражению русского наступления, организовать взаимодействие войсковых единиц и, что особенно важно, наладить работу службы тыла. Именно скорость германской мобилизации и сосредоточения не позволила русской стратегической коннице совершить глубокий набег на неприятельскую территорию.

Замышляемое как операция армий фронта, русское вторжение в Восточную Пруссию протекало без непосредственного взаимодействия русских армий друг с другом. Замысел немцев по разделению действий русских армий посредством оборонительного барьера в районе Мазурских озер блестяще оправдал себя. Поэтому, как считает военный историк А.А. Строков, наступление русских армий на различных направлениях в итоге обозначило вторжение русских в Восточную Пруссию не как фронтовую операцию, в которой армии связаны общностью цели и взаимной поддержкой, а как две разрозненных армейских операции[54]54
  Строков А.А. История военного искусства. М., 1994. Т. 5. С. 323–324.


[Закрыть].

Тем не менее при организации наступательной операции подразумевалось, что взаимосвязь армий будет обеспечена через тылы: с восточной стороны Летценского укрепленного района, где немцы держали под своим контролем узкие междуозерные дефиле. Так, 28 июля начальник штаба Верховного главнокомандующего (наштаверх) Н.Н. Янушкевич напоминал главнокомандующему армиями Северо-Западного фронта (главкосевзапу) Я.Г. Жилинскому о необходимости соединения русских армий: «Между 1-й и 2-й армиями должна быть установлена тесная связь путем выставления против фронта Мазурских озер достаточно прочного заслона»[55]55
  Восточно-Прусская операция. Сборник документов империалистической войны. М., 1939. С. 86.


[Закрыть].

Предполагалось, что соединение русских армий, преследующих якобы непременно бегущего противника, не за горами, а наличие конных масс на флангах наступавших армий должно было упрочить это взаимодействие. Согласно подсчетам стратегов Ставки Верховного главнокомандования, германская группировка в Восточной Пруссии должна была вдвое уступать силам русского Северо-Западного фронта. При подсчете русскими не учитывались немецкие ландверные и резервные части, хотя германские резервные корпуса, за счет выделения для них кадровых офицерских и унтер-офицерских чинов, практически не уступали по боеспособности перволинейным корпусам, а ландвер был подготовлен гораздо лучше русского ополчения, с которым его опрометчиво сравнивали в русских штабах.

Таким образом, общая недооценка противника привела к переоценке и собственных возможностей. Помимо прочего, германское превосходство в артиллерии, особенно тяжелой, было известно, однако этот фактор не считался особенно значительным. В Российской империи (под несомненным влиянием французов) полагали, что в полевой войне тяжелые гаубицы не играют большой роли, а общую разницу в весе артиллерийского огня можно будет компенсировать ружейным огнем: в русской пехотной дивизии было 16 батальонов против 12 батальонов в германской пехотной дивизии. Также русское легкое 3-дм орудие по своим баллистическим качествам было несколько лучше немецкого, что побуждало рассчитывать на перевес в огне легкой полевой артиллерии.

Кроме того, согласно планированию 1912 г., в котором, собственно говоря, и была заложена идея охвата неприятеля наступлением двух русских армий по разные стороны Мазурского озерного района, каждая из русских армий должна была существенно превосходить противника в численности. Так, 1-я (Неманская) армия должна была иметь в своем составе 15,5 пехотных и 5,5 кавалерийских дивизий; 2-я (Наревская) армия – 14,5 пехотных и 4 кавалерийские дивизии. В реальности же 1-я армия будет располагать всего 6,5 пехотными дивизиями (конница – той же численности), а 2-я армия – 11,5 пехотными и 3 кавалерийскими дивизиями. То есть по сравнению с планами 1912 г., заблаговременно ставившими задачи перед русским Северо-Западным фронтом, 1-я армия имела в 1914 г. вдвое меньше пехоты, 2-я армия – меньше на одну пятую.

Представляется, что этот факт, факт резкого уменьшения численности армий Северо-Западного фронта, так и не был окончательно осознан в высших штабах. Соответственно, в Ставке предположили, что при должном руководстве и одна русская армия, в принципе, сможет как минимум не уступить противнику, сосредоточенному в начале войны в Восточной Пруссии. И в таком случае, действительно, изолированность армий друг от друга на первом этапе наступления в Восточную Пруссию не могла рассматриваться как серьезное препятствие к достижению поставленных оперативных задач. Каждая из русских армий оказывалась сильнее 8-й германской армии, долженствовавшей защищать Восточную Пруссию, а потому могла иметь как общую для всего фронта, так и свою собственную локальную цель без взаимодействия с соседом: окружение противника восточнее Алленштейна (для 2-й армии) либо удар по Кенигсбергу (для 1-й армии).

Поэтому в русском Генеральном штабе и разрабатывался план охвата Мазурского озерного района, причем Неманская армия заведомо притормаживала наступление, дабы Наревская армия могла захлопнуть «мешок» в районе Алленштейна, откуда проходила железная дорога за Вислу. Согласно русским расчетам выходило, что немцы станут отчаянно сопротивляться русской Неманской армии, опрометчиво и непонятно почему ожидая пока их окружит Наревская армия. При этом соединение русских армий друг с другом, во имя смыкания флангов восточнее линии Мазурских озер, не ставилось перед войсками в качестве необходимой для победоносного исхода цели. А ведь следовало бы сделать это в первую очередь: численность русских войск Северо-Западного фронта в 1914 г. была гораздо меньшей, нежели это подразумевалось планами образца 1912 г. Но ни в штабе фронта, ни в Ставке об этом и не задумались.

Странно, что и запоздалое сосредоточение русских войск не принималось в расчет столь же тщательно. Ведь тылы русских армий не могли быть устроены в такие короткие сроки перед наступлением, что требовались французами. Следовательно, войска обрекались на ведение первых сражений без должного количества боеприпасов и без гарантии их своевременного восполнения по мере израсходования. Для продвигавшихся вперед частей не хватало и продовольствия. Также русские корпуса в начале войны еще не имели положенного им числа штыков: так, 27-я пехотная дивизия в день Гумбинненского сражения 7 августа имела в своих рядах всего лишь 10 батальонов вместо положенных 16[56]56
  См.: Развитие тактики русской армии XVIII – начало XX в. М., 1957. С. 288.


[Закрыть].

Ни география местности, ни заблаговременно подготовленная немцами инфраструктура не почитались русскими стратегами за непреодолимое препятствие, хотя для Северо-Западного фронта с открытием военных действий выделялось только 33 % всех русских сил. То есть все те заботливо подготовленные Шлиффеном «мелочи» (артиллерийское превосходство, развитая железнодорожная сеть, укрепления и т. д.), что должны были усилить германское сопротивление русскому вторжению в Восточную Пруссию, не были должным образом оценены. Конечно, можно сказать, что русские армии Северо-Западного фронта стали своеобразной «жертвой» на алтарь коалиционной стратегии. Однако эта «жертва» ни в коем случае не являлась заведомо обреченной, речь может идти лишь о жертвенности русской стороны, бросившейся вперед без надлежащей подготовки.

Наступление в Восточную Пруссию подготавливалось в русском военном ведомстве не один год, а все вышеперечисленные «мелочи» были преотлично известны и в России. Высшие начальники Северо-Западного фронта в свое время прошли борьбу в Маньчжурии (Я.Г. Жилинский – штабист; П.К. Ренненкампф, А.В. Самсонов и В.А. Орановский – строевики), так что подразумевалось, что выбор начальствующего состава был не самым плохим. В Восточно-Прусской наступательной операции принимали участие кадровые войска при не столь уж угрожающем качеству войск количестве резервистов (поэтому, кстати, пехотные дивизии и имели небольшой некомплект). Так что если непосредственное наступление в Германию и впрямь носило оттенок жертвенности, дабы оттянуть германские резервы из Франции, то саму подготовку русского вторжения с этой точки зрения рассматривать никак невозможно.

На девятый день войны, 28 июля, в русской Ставке уже знали, что 8-я германская армия, сосредоточенная в Восточной Пруссии, состоит из 4 армейских корпусов (в том числе один – резервный), а также ландвера (ополчения). Плюс крепостные районы со своими войсками. Но как ландвер, так и крепостные гарнизоны не почитались русским руководством в качестве активной силы потому, что так не было принято в России. То есть тот факт, что немцы сумели получить дополнительный корпус плюс второочередные части прикрытия, не был учтен вообще так, как он должен был быть учтен – более 50 тыс. очень и очень неплохих штыков (с пулеметами и артиллерией, в отличие от большинства русских второочередных дивизий).

Следовательно, в штабе фронта и Ставке преспокойно констатировали более чем полуторный перевес армий Северо-Западного фронта над 8-й германской армией. Именно это обстоятельство, скорее всего, побудило главкосевзапа Я.Г. Жилинского ничтоже сумняшеся отправить подходившие из глубины страны к государственной границе второочередные дивизии в крепости. Если немцы вывели в поле все свои крепостные гарнизоны, то русские, напротив, разбросали 10 второочередных дивизий (из них 8 единиц в тылу 1-й армии и 2 единицы в тылу 2-й армии) по крепостям, которым никто не угрожал, да и не мог угрожать.

Германские резервные дивизии расценивались по образцу русских второочередных, а германский ландвер и ландштурм – по образцу русского ополчения, чье участие в боевых действиях первоначально вообще не предусматривалось. Однако германские резервные войска были гораздо более боеспособными по сравнению с русскими, так как в принцип их образования закладывалась та же система, что и в перволинейные корпуса. В резервных дивизиях состояли люди, проходившие службу в мирное время именно в этих же самых дивизиях. То есть начальствующий состав низших подразделений (рот, батальонов, полков) резервных корпусов превосходно знал своих подчиненных. В итоге, резервные корпуса представляли собой не что иное, как те же самые перволинейные корпуса, только состоявшие из солдат несколько более старшего возраста, да с немного ослабленным в своем качестве командным составом.

В Российской же империи второочередные дивизии комплектовались как при обычной мобилизации. Единственным плюсом здесь был только территориальный принцип комплектования. А потому хороший результат в боях давали лишь те русские второочередные войска, что либо руководились превосходными командирами, либо те, что начинали свою боевую работу непосредственно плечом к плечу с перволинейными войсками, то есть – в составе армейских корпусов (в начале войны – только в 3-й армии Юго-Западного фронта).

Еще перед войной русский Генеральный штаб в своих предположениях относительно предстоявшей наступательной операции в Восточной Пруссии исходил из того, что русским будут противостоять только около ста полевых батальонов (4 армейских корпуса) «вместе с резервными и ландверными частями». Русские же армии вторжения вместе должны были насчитывать не менее 300 батальонов. Таким образом, в Ставке и штабе Северо-Западного фронта исходили из цифр более чем двойного превосходства русских 1-й и 2-й армий над противником. И это также побудило Ставку ослабить 1-ю армию в пользу Варшавской группы (9-й армии).

Более того: 25 сентября 1913 г. в Главном управлении Генерального штаба были разработаны «Основные соображения по развертывания наших Вооруженных Сил при войне с державами Тройственного союза». В этом документе Генеральный штаб справедливо предполагал, что выставленные против русских германские войска 8-й армии будут сравнительно незначительны (сравнительно, конечно, с 7 германскими армиями, отправляемыми против Франции). Поэтому представлялось возможным перебросить часть войск с Северо-Западного фронта на Юго-Западный фронт, где русское руководство рассчитывало в первой же операции разгромить австро-венгерские армии.

Так как основная тяжесть Восточно-Прусской операции должна была лечь на 2-ю армию, то эти переброски совершались за счет 1-й армии. Прежде всего – Гвардия. Так что ничуть не странно, что уже 26 июля 1914 г., еще за полторы недели до первых столкновений, Ставка прикажет командованию Северо-Западного фронта перебросить под Варшаву Гвардейский и 1-й армейский корпуса, взяв их из 1-й армии фронта. Кроме того, именно 2-я армия закрывала от противника весь русский тыл – Польшу, стратегические направления на Варшаву и Седлец, поэтому войска и были «выдернуты» именно из 1-й армии. Движение немцев за Неман, в случае поражения 1-й русской армии в приграничных боях, не давало противнику ничего, кроме того обстоятельства, что их войска еще глубже залезали бы в «мешок».

Кстати, о вооружении. Если в России второочередные дивизии получали меньшее число орудий (часть этих дивизий – 3-дм орудия образца не 1902 г. (с щитами), а 1900 г. (без щитов), а то и поршневые орудия образца 1895 г.), то в Германии артиллерийское вооружение отличалось лишь тем, что резервные корпуса не имели тяжелой артиллерии. Старые орудия находились, прежде всего, на вооружении ландштурма, предназначаемого для охраны тыловых коммуникаций и различных тыловых объектов. Вдобавок германское командование на Востоке, дабы нивелировать русское численное превосходство, вывело в поле не только крепостные гарнизоны, но и крепостную артиллерию, усилившую обороноспособность ландвера и ландштурма по фронту русских атак, в то время как перволинейные корпуса маневрировали, пытаясь охватить русские фланги.

Тем не менее русские военачальники были уверены в предстоящей победе. Причем уверены настолько, что поход в Восточную Пруссию представлялся довольно легким делом: такое самомнение внушало, в первую голову, численное превосходство в перволинейных войсках. Как впоследствии писал участник войны, в числе прочих обобщавший ее горький опыт, «в отношении Северо-Западного фронта Ставка долго была спокойна за исход операции в Восточной Пруссии, считая эту операцию как бы предварительной, с наперед предрешенным результатом, которая вскоре должна привести к главной операции наступления по левому берегу Вислы»[57]57
  Стратегический очерк войны 1914–1918 гг. М., 1922. Ч. 1. С. 56.


[Закрыть].

Тому же самому взгляду соответствовали и подтасованные результаты военной игры апреля месяца в Киеве. Там также предполагалось, что немцы побегут чуть ли не сразу после первого сражения, и останется только успеть выйти на их коммуникации и уничтожить. То есть и командование Северо-Западного фронта (Я.Г. Жилинский и на игре «руководил» армиями Северо-Западного фронта) также рассматривало операцию против Восточной Пруссии как ту, что никоим образом нельзя и невозможно проиграть.

К сожалению, точка зрения Ставки и Генерального штаба о двойном перевесе сил русской стороны в Восточной Пруссии получила свое «подтверждение» после первого же крупного сражения русской 1-й армии П.К. Ренненкампфа с германской 8-й армией у Гумбиннена. Именно здесь германские части проявили себя не самым лучшим образом, что, к сожалению, побудило сделать правильные выводы самих же немцев, а не русских, у которых «шапкозакидательские» настроения получили дополнительный импульс к своему существованию.

Вторжение

Не успев полностью закончить своего сосредоточения, 1 августа 1914 г. 1-я русская армия Северо-Западного фронта двинулась к государственной границе, вдоль которой уже с неделю как шли вялые конные стычки, в ожидании более решительных событий. Директива главнокомандующего армиями фронта Я.Г. Жилинского намечала ряд задач, поставленных перед 1-й армией:

«Я предполагаю перейти в решительное против него [противника] наступление с целью разбить его, отрезать от Кенигсберга и захватить его пути отступления к Висле…

…наступление будет ведено в обход обоих флангов противника, находящегося в озерном пространстве…

…на кавалерию возлагается: заслонить, скрыть от неприятеля направления [движения] наших корпусов, закрепить за собой наиболее важные пункты, захватить переправы для нас и разрушить дальние в тылу, дабы помешать угону подвижного состава железных дорог…»[58]58
  Восточно-Прусская операция. Сборник документов империалистической войны. М., 1939. С. 146–147.


[Закрыть]

Быстрое наступление с намеченными штабом Северо-Западного фронта задачами было невозможно вследствие неоконченного сосредоточения. К 15-му дню мобилизации только-только начинали подтягиваться тылы, причем ко 2-й армии даже позже, чем к 1-й армии. Однако высших генералов это не волновало, хотя именно тыловые службы давали войскам патроны и снаряды (носимый запас пехоты и возимый запас артиллерии был сравнительно невелик), людям – продовольствие, лошадям – фураж. Опять-таки понятно, что непокормленные лошади не могли тащить за собой артиллерию, боеприпасы и прочее снаряжение обозов 1-го разряда.

В голове атаки на Германию должна была наступать кавалерия, сосредоточение которой было полностью завершено к началу первой операции. Русское командование возлагало большие надежды на действия своей конницы. Пересеченный и закрытый характер местности в Восточной Пруссии был мало удобен для действий кавалерии, а преграды и укрепления в озерных проходах (дефиле) и вовсе были непреодолимы. Но зато здесь находилось большое количество продовольствия и фуража. Противник ожидал рейда русской конницы по своей территории уже в начале военных действий. Однако, согласно плану развертывания, кавалерия 1-й армии Северо-Западного фронта прикрывала мобилизацию и высадку войск с железной дороги, которая происходила в ста километрах от границы.

Согласно предвоенным предположениям, русская конница с началом военных действий должна была быть объединена в большую массу – армейскую стратегическую кавалерию. То есть основная масса кавалерии подчинялась исключительно штабу армии. В состав армейской конницы 1-й армии вошли 1-я (Н.Н. Казнаков) и 2-я (Г.О. Раух) гвардейские кавалерийские дивизии, 1-я (В.И. Гурко), 2-я (Г. Хан Нахичеванский) и 3-я (В.К. Бельгард) кавалерийские дивизии, а также 1-я отдельная кавалерийская бригада. Возглавил эту группировку Хан Нахичеванский (кавалерийские корпуса, как организационная единица, были упразднены еще перед войной). Всего конница 1-й армии имела в своем составе 124 эскадрона при 60 легких орудиях.

Образование стратегической конницы проводилось без довоенных практических разработок в виде маневров. Поэтому командование стратегической конницы оказалось во многом случайной: командир 2-й кавалерийской дивизии, пользовавшийся уважением и авторитетом в среде гвардейских кавалеристов. После Русско-японской войны 1904–1905 гг. были расформированы кавалерийские корпуса, в русской армии конница теперь высшим соединением имела только дивизии. Из таких-то вот отдельных дивизий и состояла армейская конница 1-й армии, как, впрочем, и всех прочих русских армий.

В мирное время кавалерийские дивизии включались в состав армейских корпусов – то есть конница использовалась, прежде всего, в качестве войсковой, а не самостоятельной единицы. Это позволяло пехоте в маневренной войне вести активную разведку по установлению расположения и группировки неприятеля именно посредством кавалерии. Однако с открытием военных действий, согласно плану мобилизации, конница была брошена на государственную границу с целью прикрытия развертывания и сосредоточения общевойсковых армий.

В итоге кавалерийские дивизии были подчинены не корпусам, а штабам армий: этот шаг оставил армейские корпуса без сильной конницы (войсковая конница должна была формироваться из донских казаков 2-й и 3-й очереди, то есть не перволинейного призыва), а значит, и без разведки. Вдобавок казачьи сотни, долженствовавшие составить войсковую конницу, опаздывали с прибытием на театр военных действий. Армейские же штабы не сумели надлежащим образом использовать конницу для ведения разведки впереди фронта расположения армии, сосредоточивая кавалерию на флангах армии с оперативным их подчинением ближним корпусам.

Этот паллиатив в любом случае оставлял пехоту без «глаз и ушей». В свою очередь, немцы перед войной усилили свою конницу на 7 полков, но это были конно-егерские полки, которые стали корпусной конницей, а не пошли на создание новых кавалерийских дивизий[59]59
  Ланник Л.В. Увеличение германских вооруженных сил в 1911–1913 гг. и германская военная элита // Накануне Великой войны: Россия и мир. М., 2014. С. 313.


[Закрыть]. Иными словами, если русские корпуса для ведения войсковой разведки получали резервные казачьи подразделения, к тому же опаздывавшие с мобилизацией (как и прочие резервные части), то немцы получили специально подготовленные полки конных егерей, нацеленных именно на решение задач ведения разведки.

Вышло так, что практически вся русская кавалерия стала как бы «стратегической», подчиняясь штабам армий, но организация их осталась дивизионной. Очень скоро Ставка Верховного командования начнет сводить кавалерийские дивизии в корпуса, но в первых операциях этого еще не было: и конница русских армий осталась как бы «не при делах», проводя только отдельные бои против неприятельской кавалерии. Лишь в 1-й армии еще до войны было предположено объединить конницу в большую самостоятельную группу из нескольких кавалерийских дивизий. Тем не менее эта группа не имела ни корпусных штабов, ни каких-либо прочих организационных единиц (саперы) и тыловых учреждений (корпусные обозы), присущих корпусу как войсковой единице. Даже штаб группы был выделен из состава 2-й кавалерийской дивизии, командир которой и возглавил всю группу.

Итак, кавалерия 1-й армии сводилась в две группы: главную под командованием Хана Нахичеванского (4 дивизии – 1-я и 2-я гвардейские, 2-я и 3-я кавалерийские) и действующую на левом фланге армии группу В.И. Гурко (1-я кавалерийская дивизия при поддержке 5-й стрелковой бригады). Начальник главной конной группы 1-й армии Г. Хан Нахичеванский не получил четкой задачи проведения рейда по чужой территории, а потому и сам зарываться не решился. В итоге вместо глубокого рейда в глубь неприятельской территории с целью разрубания немецких коммуникаций русская стратегическая конница просто-напросто составляла обычный мобильный авангард 1-й армии.

Мировую войну Хан Нахичеванский, бывший коренным гвардейцем, встретил в качестве начальника 2-й кавалерийской дивизии, и уже в ходе развертывания 1-й армии был назначен командиром всей армейской кавалерии (до 10 тыс. сабель), ввиду своих личных качеств и гвардейских связей. Он оказался самым старшим по производству кавалерийским начальником в 1-й армии, и потому довольно случайно получил под свое командование основную массу конницы, исходя из обыкновенного старшинства по службе.

Вся конница 1-й армии сосредоточивалась на флангах наступавших корпусов, что не давало русским возможности проводить полноценную разведку. Командарм-1 П.К. Ренненкампф надеялся вырвать победу в приграничных боях, после чего конница должна была преследовать противника, предварительно обойдя его с флангов. Слабость и малочисленность германской кавалерии по сравнению с русской были известны, так что командарм мог быть уверенным, что неприятельская конница не сможет на равных вести противоборство с русскими. Тем не менее стремление Ренненкампфа создать сильный конный кулак для самостоятельных операций в ходе наступления во многом было парализовано личными качествами командира кавалерии – Хана Нахичеванского. Неиспользование кавалерийских масс для нарушения мобилизации противника, пока русская кавалерия могла еще воспользоваться отсутствием артиллерийского превосходства у германцев, также имело тяжелые последствия для хода первых операций[60]60
  Самойло А.А. Две жизни. Л., 1963. С. 160.


[Закрыть].

В состав 1-й армии вошли 3-й (Н.А. Епанчин), 4-й (Э. Хан Султан Гирей Алиев) и 20-й (В.В. Смирнов) армейские корпуса, и 5-я стрелковая бригада П.Д. Шрейдера. То есть войска 1-й армии имели минимум пехоты (всего-навсего 6,5 дивизии), зато – максимум кавалерии: 5,5 дивизии. Так как, согласно замыслу Генерального штаба, 1-я армия должна была сковывать противника в ожидании, пока 2-я армия замкнет кольцо окружения, генерал Ренненкампф получил массу мобильных сил, но при этом его, соответственно, ограничили в артиллерии. Согласно предвоенному мобилизационному расписанию, в 1-й армии должно было находиться 4 армейских корпуса: 1-й, 3-й, 4-й армейские и Гвардейский корпус. Однако 1-я и 2-я армии «поменялись»: 20-й корпус на 1-й, а Гвардейский корпус был отправлен под Варшаву, где Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, следуя просьбам французов, потрясенных размахом германского вторжения в Бельгию, образовывал третье операционное направление – на Берлин.

С утра 4 августа 1914 г. по старому стилю войска 1-й русской армии перешли государственную границу, где их, в некотором отдалении от пограничной линии, уже давно ждали отмобилизовавшиеся немцы. Мирное население Восточной Пруссии бежало в глубь Германии, лишь бы не оставаться под русскими. Немногочисленные части прикрытия (пограничники, жандармы, ландвер) сумели придержать русскую кавалерию, пытавшуюся в первые дни после объявления войны вторгнуться в Восточную Пруссию, и потому жители бежали по железным дорогам без преследования со стороны русской конницы. Участник восточнопрусского похода А. Невзоров так описывает первые дни наступления: «Жители уходили так поспешно, что бросали свои дома и хозяйство нетронутыми. При занятии какого-либо городка или фермы, можно было видеть, войдя в дом, топящуюся плиту, на ней кипящий суп, кофейник с выкипевшим кофе, а в духовке – обязательно картофель… Скот, птица, все оставлялось жителями»[61]61
  Военная быль. 1966. № 79. С. 5.


[Закрыть]. Другой участник событий писал домой: «Оставленный хозяевами скот избивали без всякой пощады. Наша рота объелась свининой, почти всех рвало. Со всех сторон солдаты гонят к бивуаку коров, быков и лошадей; происходят драки между солдатами из-за дележа добычи»[62]62
  Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 826. Оп. 1. Д. 341. Л. 113.


[Закрыть]. Интересно, что солдатам разрешалось брать еду и белье, присвоение же каких-либо других вещей уже почиталось за мародерство.