Текст книги "Крах плана Шлиффена. 1914 г."

Максим Оськин
Крах плана Шлиффена. 1914 г

© Оськин М.В., 2019

© ООО «Издательство «Вече», 2019

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020

Сайт издательства www.veche.ru

Введение

Большая Европейская война, подготовлявшаяся великими державами Европы на протяжении более чем трех десятилетий (точкой отсчета здесь служит не столько 1871 год, сколько Берлинский конгресс 1878 г. и австро-прусский союз 1879 г.), в августе 1914 года вылилась в Первую мировую войну, называемую современниками Великой войной. Ту войну, что с ожесточением велась в Европе, Азии и Африке, а также на обширных акваториях всех четырех океанов планеты, миллионными армиями. Ту войну, что впервые все противоборствующие стороны вели не столько в качестве государств, сколько в качестве наций, столкнувшихся друг с другом в борьбе за передел мира.

С самого начала конфликта в нем участвовала и Российская империя. Русский меч в ходе войны лежал тяжелым грузом на весах мирового противостояния, в момент наивысшего напряжения 1915–1916 гг. отвлекая на себя половину всех сил противников, в то время как союзники России (Великобритания, Франция, Италия, Бельгия, Сербия, Румыния и проч.) сражались с другой половиной. Сочетание блестящих побед с тяжелыми поражениями, высокоманевренных наступательных действий с унылым окопным сидением, громадных потерь с обеих сторон – все это характеризует войну именно на Восточном (Русском) фронте, в отличие от Западного (Французского) фронта, с ноября 1914 по весну 1918 г. застывшего в статике окопной борьбы. Именно поэтому вклад Российской империи в общую победу неоценим.

Планируя войну, германские милитаристы сделали ставку на блицкриг – молниеносную войну, – превосходно сознавая, что в затяжной борьбе на два фронта со всем миром у них нет шансов. Разгром континентальных противников – Франции и России – по очереди предполагал и означал выигрыш войны. Непосредственным выражением идеи блицкрига в собственно военном отношении стал так называемый «План Шлиффена», составленный в германском Большом Генеральном штабе и принятый политическим руководством Германии на вооружение в качестве того средства, что выиграет войну. Занимая пост начальника Большого Генерального штаба в 1891–1905 гг., граф А. фон Шлиффен всю свою работу на этой должности подчинил примату главной задачи – выработке победоносного плана для Германии в Большой Европейской войне. В итоге «ежегодно план Шлиффена подвергался тщательному пересмотру с учетом поступавших разведывательных данных относительно изменений в ресурсах противников Германии и самой империи. Однако с момента написания в 1893 г. и до момента боевого применения в 1914 г. основополагающая идея оставалась неизменной»[1]1
  Мак-Нил У. В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI–XX веках. М., 2008. С. 352.


[Закрыть]. Всего за шесть недель немцы, в союзе с австро-венграми, намеревались разгромить и вывести из войны Францию, после чего обрушиться всеми силами на Россию и, следовательно, одержать победу в конфликте, не допуская его длительного разрастания.

В августе 1914 г. «План Шлиффена», в довольно измененном и скорректированном в негативную сторону виде, был применен на практике. Негативизм сказался в таком исправлении «Плана», которое сужало возможности веера вариативности для непосредственных исполнителей. В тот момент, когда весы противостояния заколебались на Западном (Французском) фронте, определяя, кому быть гегемоном на Европейском континенте на несколько десятилетий вперед, решающий удар по германскому планированию был нанесен на Востоке. Стремительное вторжение русских армий в цитадель германской государственности и милитаризма – Восточную Пруссию – вынудило германское военно-политическое руководство еще до достижения победы над Францией приступить к переброскам своих войск на Восточный (Русский) фронт. Поражения вооруженных сил Австро-Венгрии в Галиции вынудили немцев усиливать свою группировку на Востоке, а спустя всего полгода с начала войны и вовсе перенести главные усилия на Русский фронт. Тем самым идея блицкрига, заложенная в основание ведения широкомасштабной войны на два фронта, потерпела крах практически уже в самом начале своего осуществления.

Срыв «Плана Шлиффена», ставший следствием отчаянного мужества бельгийцев, несокрушимого упорства англичан, непреклонной твердости французов и союзнической верности русских, сломал планы немцев на достижение победы в Первой мировой войне. Агония сопротивления германского блока, унесшая миллионы жизней и перекроившая политическую карту Европы, да и всего мира, затянулась еще более чем на четыре года. Однако война была проиграна в первый же месяц войны: крах германского блицкрига произошел в короткие сроки – в августе 1914 года. Этот месяц стал прологом к затянувшейся на четыре с половиной года войне. Той войне, что послужила началом мирового противостояния XX столетия по всей планете.

Глава 1
Планирование блицкрига

Теоретическая база «молниеносной войны»

Итог развития военно-теоретической мысли конца XIX – начала XX века на первый взгляд оказался неожиданным. В военных кругах (прежде всего – в Генеральных штабах) всех великих держав – стран Европы утверждается идея быстротечной войны. Имеется в виду Большая Европейская война между великими державами, разделившимися еще в конце XIX столетия на военно-политические блоки, противостоящие друг другу. Таким образом, в отношении той войны, что должна была решить вопрос о европейской гегемонии, результаты ее должны были стать определяющими в пользу той или иной из сторон в самые кратчайшие сроки – от 6 до 8 месяцев.

Воевать более года, чтобы сокрушить всех своих соперников на континенте, никто не предполагал. Все противостоящие стороны намеревались провести быстротечную кампанию одним-двумя решительными сражениями, представлявшими из себя, по сути, широкомасштабные стратегические операции максимумом сил и средств. Этого считалось достаточно для достижения решительной победы в столь короткие сроки. Как говорил начальник германского Генерального штаба граф А. фон Шлиффен, разработавший наиболее целостный и последовательный план военных операций блицкрига (молниеносной войны), война должна быть закончена «не позднее осеннего листопада».

Следовательно, уже первые операции должны были иметь содержание генерального сражения (или нескольких генеральных сражений), в которых должны были выказать себя на полную мощь военные машины противостоявших друг другу государств. Неудивительно, что блицкриг стал выражением военной мысли именно Германии – противопоставившей себя всему миру и оттого заметно уступавшей своим противникам в общем ресурсном потенциале.

Во многом «План Шлиффена» отталкивался от неприятия пророческого выступления в германском рейхстаге в 1890 г. создателя германской военной машины фельдмаршала Х. Мольтке, который утверждал, что «в борьбу друг с другом вступят величайшие государства Европы, вооруженные как никогда. Ни одно из них в течение одной или двух кампаний не может быть сокрушено так, чтобы оно признало себя побежденным, чтобы оно вынуждено было заключить мир на суровых условиях, чтобы оно не могло вновь подняться и хотя бы даже через годичный срок опять возобновить борьбу. Это, может быть, будет семилетняя, а может быть, и тридцатилетняя война». Вести войну против всего мира в течение нескольких лет Германия не могла, и потому новый начальник Большого Генерального штаба Шлиффен и делает ставку на блицкриг.

После первых выстрелов офицеры и солдаты кадровых армий всех стран-участников мирового конфликта ненадолго прощались со своими родными, намереваясь вернуться домой в самом скором времени. А наиболее пылкая молодежь вообще боялась не успеть побывать на фронте, так как победоносное окончание войны подразумевалось очень и очень скорым. Причем такой взгляд был характерен для всех стран Европы. Как впоследствии вспоминал офицер 13-го Лейб-Гренадерского Эриванского полка, при разговорах офицеров, следующих с эшелоном на фронт в августе 1914 г., о наградах, «я молча, глубоко затаив мысль во что бы то ни стало получить хотя бы Анну 4-й степени в первом же бою. Ибо на большее количество боев рассчитывать не приходилось, так как по моим выкладкам война должна была кончиться в Берлине примерно через два месяца. Я даже несколько раз прикладывал масштабную линейку, измеряя расстояние до Берлина, и пытался перевести его на количество переходов»[2]2
  Попов К. Воспоминания кавказского гренадера. 1914–1920. Белград, 1925. С. 12.


[Закрыть].

К. Попову вторит, например, и М.Д. Бонч-Бруевич: «Уверенность в непродолжительности войны, которая, как полагали все окружающие, не могла продлиться больше 4 месяцев, была такова, что я, подобно другим офицерам, даже не взял с собой теплых вещей. Да и обжитая уже командирская квартира моя в Чернигове была мной покинута так, словно я уезжал в краткодневную командировку»[3]3
  Бонч-Бруевич М.Д. Вся власть Советам. Воспоминания. М., 1957. С. 16.


[Закрыть]. Интересно, что подобная же эйфория царила и среди русского офицерства и в начале Русско-японской войны 1904–1905 гг. Тогда также «многие офицеры частей, не подлежавших мобилизации, в первые же дни войны с Японией подали рапорты об отправлении на театр военных действий и всерьез опасались “не успеть” на эту войну»[4]4
  Ганин А.В. Оренбургские казаки в Русско-японской войне // Русско-японская война 1904–1905. Взгляд через столетие. М., 2004. С. 260.


[Закрыть]. Горький урок не научил ни рядовых офицеров, ни руководителей русской военной машины.

Причины такого во многом парадоксального обстоятельства коренились в самой внутренней логике развития империализма, подразумевавшего радикальные и быстрые средства разрешения назревших проблем непременно насильственным путем. Принципы «блицкрига», «молниеносной войны», получив свое распространение в Европе, переместились и вовне, а ход и исход первых войн – Англо-бурской 1899–1902 гг., и Русско-японской 1904–1905 гг., казалось, только убеждали в этом: следовало лишь соблюсти принцип максимального сосредоточения наличных сил и средств на театре военных действий сразу же по объявлении войны. То есть победа в войне ставилась в зависимость от мобилизационных мероприятий и силы первого удара. Легкомысленное отношение к той войне, которой впервые предстояло стать тотальной, «наблюдалось во всех воюющих коалициях. Не случайно победа связывалась с возобладанием тех или иных сценариев блицкрига, предполагавшего, в свою очередь, быстроту мобилизации»[5]5
  Булдаков В.П. Красная смута: Природа и последствия революционного насилия. М., 2010. С. 21.


[Закрыть]. Длительная война, как это сознавалось всеми, могла раньше времени разрушить Европу, поэтому в своих теоретических выкладках ни один из соперников в борьбе за европейскую гегемонию не шел дальше годичной войны.

Подача желаемого в качестве действительного подкреплялась и учеными теоретическими соображениями. Экономисты (в том числе и известный И. Блиох) пришли к выводу о невозможности ведения длительной войны в современных экономических условиях. Эти выводы опирались на изучение мировой финансовой системы в связи с национальными финансами ведущих государств Европы. В итоге широкое распространение получали теории так называемой «боевой финансовой готовности». Громадные траты, предусматриваемые Большой Европейской войной в случае своего развязывания, по мнению этих экономистов, не смогли бы долгое время испытывать напряжение национальных хозяйств даже и великих держав. Соответственно, война как таковая должна была бы завершиться довольно быстро, в противном случае, воевать было бы уже нечем, да и ни к чему.

Предполагалось, что для ведения длительной войны в Европе просто не хватит материальных ресурсов. Идея «хозяйственного банкротства» взаимозависимых в экономическом отношении друг от друга европейских стран также играла в пользу выводов о неизбежности скоротечной войны. Используя эмпирическое знание, теоретики будущей войны ссылались на опыт Франко-прусской 1870–1871 гг. и Русско-японской 1904–1905 гг., длившихся в целом не более полутора лет. При этом, как полагалось, технический прогресс в сравнении с 1870 г. и непосредственная близость театров военных действий к воющим сторонам, в сравнении с 1904 г., должны были всемерно снизить временные сроки предстоящего конфликта внутри Европейского континента. Наконец, осознание общеевропейского единства считалось достаточно веским фактором для того, чтобы вести затяжную войну, способную ослабить зависимость Азии и Африки от европейских метрополий.

Вслед за экономистами ту же самую точку зрения проповедовали и военные круги. Приоритет здесь, вне всякого сомнения, принадлежал германцам, ибо совокупный экономический потенциал стран Антанты превышал потенциал держав Тройственного союза, а потому любое затягивание войны, прежде всего, было выгодно Антанте. Следовательно, война должна была быть короткой, еще до введения в действие военно-экономического потенциала государств антигерманской коалиции, дабы по максимуму, до полной победы использовать германское превосходство в организации и накопленного к началу военных действий материального ресурса.

Исходя из соображений Блиоха и его европейских коллег (например, работа англичанина Н. Энджела «Великое заблуждение»), а также профессора Николаевской академии Генерального штаба А.А. Гулевича, и многих других ученых-экономистов (например, М.И. Боголепова), положение Российской империи в случае Большой Европейской войны в теории представлялось более выгодным, нежели прочих государств Европы – как союзников, так и противников. Во-первых, вследствие громадных русских пространств, способных растворить в себе практически любые по численности армии завоевателей. Во-вторых, ввиду продовольственной самодостаточности России, заваливавшей перед войной всю Европу дешевым хлебом. Продовольственная автаркия представлялась чуть ли не панацеей для успеха во всеевропейском конфликте. В-третьих, в связи с чрезвычайной культурностью европейской инфраструктуры (дорожные коммуникации), якобы более подверженной разрухе в ходе затяжной войны, нежели русское бездорожье. Той самой инфраструктуры, от которой в решающей степени зависели боевые действия современных армий.

Работы Гулевича и Блиоха увидели свет в то время, когда в России господствовала оборонительная концепция ведения войны с Германией и Австро-Венгрией, но к 1914 г. русские были настроены в сторону решительного наступления, чтобы кончить войну в короткие сроки. Предполагаемые в конце XIX столетия преимущества России превращались в ее недостатки в плане ведения наступательной войны в Европе. Кроме того, в расчет не принимался вопрос развития европейской индустрии (считалось, что русская человеческая масса сумеет компенсировать и преодолеть данный фактор), а также связь государств Европы с остальным миром (рынки Азии, Америки, Африки были открыты для того, кто имел могущественный торговый и военный флот).

Следовательно, на предположения о том, что Большая Европейская война не сможет продлиться долго, ввиду исчерпания своих экономических возможностей, в большей степени базировались на признании кратковременных и яростных боевых действий в качестве той парадигмы, что не позволит воюющим сторонам разрушить Европу прежде, чем одна из сторон одержит победу в войне. То есть, помимо экономических выкладок, существовали и чисто военные предположения, выдвигаемые творцами оперативно-стратегического планирования военных действий – Генеральными штабами европейских государств, в начале ХХ века активно готовившихся к войне за передел мира и гегемонии в Старом Свете. В этом вопросе, вне сомнения, лидировала Германия, чья военно-научная мощь после фельдмаршала Х. Мольтке-Старшего не подлежала никакому сомнению. Именно немцы, разрабатывая свой план войны, вольно или невольно подчиняли своему интеллекту военно-теоретическую мысль прочих стран.

Ясно, что немцы первыми должны были прийти к мысли блицкрига – молниеносной войны. В сложившейся расстановке шахматных фигур на доске европейской геополитики Германия не имела никаких шансов победить в затянувшейся войне. Австро-итало-германскому военному блоку (Тройственный союз 1882 г.), противостоящему франко-русскому союзу вкупе с примкнувшей к ним Великобританией (Антанта), не приходилось рассчитывать на успех в экономическом противостоянии со своими соперниками. Французский реваншизм и людская мощь России, британский флот, многочисленные английские колонии, стоявший за спиной англичан американский экономический гигант – все это, рано или поздно, должно было вступить в смертельную борьбу с Германией, буде она осмелилась бы бросить вызов всему остальному миру.

Война, если немцы желали в ней победить, должна была быть быстрой, чтобы Германия смогла использовать свою чисто военную мощь для сокрушения соперников. Однако вести наступательную войну одновременно на два фронта – и против Франции, и против Российской империи – австро-германцы не могли. Следовало бить врагов по очереди. Германский автор справедливо говорит, что немецкая военная доктрина перед Первой мировой войной «объяснялась поисками выхода из объективно неблагоприятного стратегического положения империалистической Германии. Ибо, хотя рейх и создал мощную и боеспособную армию, руководимую опытными в военном деле организаторами, но далеко уступал во всех отношениях коалиции своих вероятных противников»[6]6
  Руге В. Гинденбург: Портрет германского милитариста. М., 1982. С. 36–37.


[Закрыть].

Видя успехи экономической сферы, политическое руководство Второго рейха делает ставку на передел мира и, следовательно, милитаризацию страны во всех областях общественной жизни. Этой цели подчиняется жизнь социума и страны. Таким образом, «огромные успехи, достигнутые Германией в войнах 1864–1871 гг., консолидировавшие ее в новую Империю, открывающиеся перспективы новой стратегии – войны широкими фронтами и со стремительной переброской армий по железным дорогам, закипание французского реваншизма, гонка вооружений, планы мобилизации [Шлиффена], предполагающие двинуть в бой от 8 до 14 % населения – все выдает восходящую милитаристскую тенденцию, прямо ведущую к большой войне, неизбежность которой в конце 1880-х уже очевидна столь разным людям, как Мольтке-Старший и Энгельс»[7]7
  Цымбурский В.Л. Остров Россия. Геополитические и хронополитические работы. 1993–2006. М., 2007. С. 91.


[Закрыть].

Победа в Большой Европейской войне должна была быть достигнута посредством попеременных ударов и на Западе и на Востоке, дабы истощить противников качественной мощью немецких армий и принудить их к выгодному для Германии миру. При этом силы и средства должны были концентрироваться на одном из фронтов, чтобы разгромить одного из континентальных противников прежде, чем другой противник одержит решительную победу на другом фронте. На факте «окружения» Германии русскими и французами строили свои планы начальники германского Большого Генерального штаба фельдмаршалы Мольтке и Вальдерзее.

Если в свое время Мольтке-Старший мог позволить себе составлять оборонительные планы на два фронта, в расчете на истощение неприятеля, то в начале XX века присоединение Великобритании к противникам Германии ставило ресурсы всего мира на службу того, кто жаждал противостоять тевтонскому напору. Бескрайние русские просторы не позволяли надеяться на окончательную победу даже в случае разгрома русских армий в генеральном сражении на пограничной территории. Поэтому первый удар германского меча должен был последовать по Франции, чтобы вывести ее из войны, и, оставив на континенте свободный от угрозы тыл, обрушиться всеми силами и на Востоке, против русских. И именно поэтому преемник Вальдерзее граф Шлиффен постарался до предела заострить меч, предназначенный для сокрушительного удара на Западном фронте.

Конечно, разработка планирования удара на Западе началась даже не при Мольтке-Старшем. Гений всегда видит очевидное, а геополитический расклад сил в Европе уже в XIX столетии сложился как франко-германское противостояние. В 1828–1830 гг. К. фон Клаузевиц составляет четыре плана войны с Францией, которую для Германии он считал неизбежной. Наиболее детализированным явился мемуар под заглавием «О войне с Францией», написанный в августе 1830 г. Выдающийся русский военный ученый А.Е. Снесарев так характеризует творчество немецкого теоретика: «Он интересен не только полнотой и выдержанностью своего оперативного стиля, отчетливостью мысли и авторитетностью тона, он интересен, как камень в голову угла для сложного здания последующих в течение многих десятилетий работ прусского Генерального штаба. Внимательное изучение последующих работ этого штаба, вплоть до последнего плана перед Мировой войной, вскроет всюду как основное ядро следы творчества “наставника немецкой армии”»[8]8
  Снесарев А.Е. Жизнь и труды Клаузевица. М., 2007. С. 169.


[Закрыть].

Нельзя не сказать о том, что подоплека переноса решительного удара на Запад была вызвана и объективными причинами. Русские и французы, опасаясь немецкого напора, старались укрепить свои границы фортификационными сооружениями. Восточная граница Франции была застроена крепостными районами, прикрывающими особо важные направления, которые оказались оголенными после перехода в 1871 г. в руки немцев крепости Мец. Открытой оставалась франко-бельгийская граница, так как бельгийский нейтралитет был гарантирован всеми великими державами Европы, включая и Германию.

В свою очередь, русские постарались прикрыть линию реки Нарев, куда в 90-х годах намеревался бить Мольтке, дабы окружить и уничтожить главную массу русских войск в «Польском выступе» – выдававшейся вглубь территории врагов русской Польши. Мощные фортификационные сооружения должны были остановить натиск австро-германцев, пожелай они покончить с Российской империей в кратчайшие сроки. Помимо крепостей Новогеоргиевск (первоклассная) и Осовец (форт-застава), относительно приведенных в порядок, в данном районе предполагалось возвести крепостные районы в городах Ковно и Гродно. Таким образом, крепостным поясом опоясывался весь русский Передовой театр, и под прикрытием этого пояса русские имели возможность отмобилизовать и сосредоточить свои многочисленные армии, дабы не допустить разгрома своих армий по частям высокомобильной германской военной машиной. Эта система крепостей, в сочетании с действиями полевых войск, должна была сорвать немецкий замысел по выходу в тыл русской Польше. Как говорит немецкий автор, «район реки Нарев, где по замыслу Мольтке, следовало нанести главный удар, оказался закрыт»[9]9
  Герлиц В. Германский Генеральный штаб. История и структура. 1657–1945. М., 2005. С. 132.


[Закрыть].

Вдобавок русское военное ведомство искусственно привело район севернее Нарева в «запустение», отказавшись здесь от развития инфраструктуры. Плохенькая грунтовая дорога и слабая железнодорожная ветка до Млавы – вот и все, на что смогли бы рассчитывать немцы, буде они вздумали бы наступать на Нареве, чтобы выйти в тыл всей русской группировке в Польше. Этого было мало для широкомасштабной операции, и германский Генеральный штаб кардинальным образом переделывает план войны, отдав приоритет первого всесокрушающего удара Западному фронту.

В любом случае германское военное планирование было жестко запрограммированным: решительное и быстрое наступление на Западе наряду с жесткой обороной на Востоке до того момента, как будет одержана победа на направлении главного удара тевтонского меча – во Франции. Поэтому Шлиффен посвятил всю свою деятельность на этом посту подготовке молниеносной войны против Франции, справедливо полагая, что после разгрома французов русские не устоят перед австро-германской мощью. Как справедливо отметил по этому поводу предвоенный начальник оперативного отделения германского Генерального штаба и выдающийся военачальник Первой мировой войны Э. Людендорф, «быстрая победа была необходима, чтобы иметь возможность своевременно предотвратить большую опасность русского вторжения в сердце Германии. Наступление на Россию и оборона на Западе при существующей обстановке заранее означали бы, как показали многочисленные военные учения, затяжную войну, и были ввиду этого забракованы генералом графом фон Шлиффеном»[10]10
  Людендорф Э. Мои воспоминания о войне 1914–1918 гг. М. – Мн., 2005. С. 28.


[Закрыть].

Блицкриг, как способ ведения военных действий, логично предполагает генеральное сражение главными группировками сил противостоящих сторон. Именно в таком сражении должна была бы решаться судьба войны. Именно от его исхода зависела судьба окончательной победы. Как видим, немцы вынужденно вернулись к мыслям Наполеона Бонапарта, который, также будучи ограничен в своих ресурсах, и будучи вынужден вести борьбу против коалиций европейских монархий, в свое время ставил судьбу войны в зависимость от исхода генерального сражения.

Ясно, что, чем раньше произошло бы такое сражение, тем лучше было бы для германской стороны, вынужденной наступать на одном фронте, и одновременно обороняться на другом. Поэтому следовало использовать для первого и решающего удара всю массу собственных сил, почему наступление с самыми решительными целями только одно и могло стать путеводной звездой для германской стратегии и германского оружия именно в тех сложившихся условиях. Тем более верной эта стратегия представлялась для агрессивной стороны, каковой и являлась Германия, чье военно-политическое руководство не желало упустить наиболее выгодного момента для рывка к европейской гегемонии. Отечественный ученый так характеризует германское планирование Большой Европейской войны XX столетия ведением борьбы на два фронта: «…При таком образе действий альфой и омегой победоносного исхода войны германские стратеги считали быстроту сокрушения противника, против которого будет направлен первый удар. Отсюда вытекали принципы скоротечной, “молниеносной” войны… Принципами “скоротечной войны” определялись распределение сил между Западным и Восточным фронтами, соотношение сил между правым и левым крылом Западного фронта немцев, а также способы ведения наступления. Первостепенное значение при этом германские милитаристы придавали упреждению противника в стратегическом сосредоточении и развертывании, достижению внезапности на направлении главного удара, проведению генерального сражения с решительными целями, организации непрерывного наступления с задачей занятия Парижа и других важнейших центров Франции, чтобы полностью и в кратчайшие сроки лишить врага возможности дальнейшего сопротивления»[11]11
  Дашичев В.И. Проблема борьбы на два фронта в стратегии германского милитаризма // Германский империализм и милитаризм. М., 1965. С. 159, 163.


[Закрыть].

Практически одновременно с немцами, и, несомненно, под германским влиянием, идеи блицкрига проникли и в военную среду русских и французов. Бряцание оружием наступательной войны, всемерно инспирируемое германцами, стало отличительной чертой франко-русской внешней политики последние годы перед мировой войной. А идея решающего генерального сражения стала доминантой оперативного планирования Генеральных штабов всех стран Европы, готовившихся к мировой схватке.

Германия могла рассчитывать на успех военных действий лишь при долгой заблаговременной подготовке войны во всех отношениях и, прежде всего, собственно военном. При этом необходимым представлялось условие выбора того момента для развязывания агрессии, когда сама Германия максимально готова к войне, а противники – по возможности не готовы. Именно этот момент и стал одним из наиболее слабых звеньев в германской внешней политике: зависимость дипломатии от военного планирования, а действий политического руководства – от графиков мобилизации ставили Германию в положение заведомого агрессора, так как в 1914 г. развязывание войны в Европе было выгодно только ей одной. И именно – в смысле собственной готовности, стоявшей выше готовности предполагаемых противников: «Немцы не намечали войны на август 1914 г., но когда представился случай, они сразу за него ухватились. Они считали, что в тот момент могут выиграть войну; в отношении же возможности победы в дальнейшем у них такой уверенности не было. Поэтому они легко подчинились требованиям, которые диктовал им военный график»[12]12
  Тэйлор А. Борьба за господство в Европе. 1848–1918. М., 1958. С. 528.


[Закрыть].

Современные исследователи так оценивают эту проблему: «При ограниченных ресурсах стратегического сырья и продовольствия Германия обладала неоспоримым преимуществом перед странами Антанты в индустриальном развитии, особенно в машиностроении, которое играло ведущую роль в производстве оружия и других средств вооруженной борьбы. В этой области перед войной Германия превосходила страны Антанты почти на 20 %, а совместно с Австро-Венгрией – в 1,5 раза. Это давало возможность с самого начала войны значительно опередить противника не только по темпам, но и по масштабам производства оружия и сразу же создать превосходство в средствах уничтожения его живой силы – основы боеспособности армии. Таким образом, проигрыш в объеме экономического потенциала Германия и ее союзники планировали компенсировать высокими темпами и мобильностью использования тех материальных средств и возможностей, которые имелись у коалиции»[13]13
  Лютов И.С., Носков А.М. Коалиционное взаимодействие союзников: по опыту первой и второй мировых войн. М., 1988. С. 13.


[Закрыть].

Агрессивная и жадная политика Берлина, желавшего в одиночку главенствовать в Европе, вразрез с многовековой практикой «баланса сил», к которому все давно привыкли и считали правильным, наряду с нежеланием Великобритании и Франции поступиться мировым господством, сделала Первую мировую войну практически неизбежной. Чем дальше, тем больше немецкая верховная власть оказывалась заложницей собственной же политики: колебания кайзера Вильгельма II в период Сараевского кризиса, 15–18 июля 1914 г., были с негодованием отвергнуты германской военщиной. А предостережения командующего военно-морскими силами Германии адмирала А. фон Тирпица, единственного, кто рассуждал здраво и указывал на настоящего германского врага, предписываемого логикой экономической и геополитической борьбы, пропали втуне.

Таким образом, инициатива ведения собственно боевых действий находилась в руках Германии: во-первых, потому что именно она собиралась развязать войну, во-вторых, вследствие своего географического положения, которое давало возможность переноса центра тяжести военных усилий с Запада на Восток и обратно, от чего зависели действия стран Антанты на континенте. Именно исходя из неизбежности ведения войны на два фронта и строилось оперативно-стратегическое планирование немецкого Большого Генерального штаба на протяжении десятилетий.

Как говорилось выше, если Мольтке-Старший в свое время предполагал вести войну «на измор», не надеясь покончить ни с Россией, ни с Францией в короткие сроки, то Шлиффен принял на вооружение наполеоновскую стратегию сокрушения. Цель – за 40 дней вывести Францию из войны. После быстрой победы над Францией предполагалось перенести основные усилия немецких армий на Восток и, совместно, с австро-венгерскими армиями, разгромить русских. Такой подход вызывался, прежде всего, учетом Великобритании как вероятного противника, наряду с русскими и французами, что влекло за собой экономическую блокаду Центральной Европы и выигрыш войны странами антигерманской коалиции в случае ее затягивания на долгий срок.

Поражение неприятельской коалиции по частям было возможно лишь в результате быстротечных военных действий на одном из фронтов. Мощный удар в направлении Парижа через Бельгию и разгром французов в грандиозном сражении в Восточной Франции и (или) под Парижем выводили французских реваншистов из войны. После этого победа над неповоротливой русской военной машиной представлялась несомненной, даже если бы она и затянулась на срок более года.