Текст книги "Письма до полуночи"

Глава четырнадцатая

Вторник, 19 сентября, день

– Прости, что с кино в воскресенье не получилось, – сказала я.

А ведь прошло уже два дня. А ведь мы уже разговаривали с тех пор. А ведь мы сейчас пойдем в кино.

– Ничего. Что ты делала? – Таня не обиделась.

Таня. Не. Обиделась. Это важно.

– Сидела дома и смотрела «Черный список», – сказала я, хотя это была не совсем правда.

Иногда я прерывалась и смотрела порно. Не потому, что была сильно возбуждена мрачными проекциями Нетфликсообразного будущего, а потому, что Алиса еще была в больнице, и я не могла думать ни о чем другом. Хотелось просто уйти из мира, а единственный известный мне способ, кроме тех, которые на один раз, – порнография.

Я совершенно забыла, что мы с Таней собирались пойти в кино, и вспомнила об этом, только когда она скинула мне расписание сеансов в «Соловье». Было еще рано, и я легко могла одеться и поехать на «Баррикадную», но вместо этого я решила, что останусь дома.

Я не всегда чувствую, когда мне плохо. Иногда это напоминает пробуждение – ты лежишь в кровати, думаешь о чем-то отвлеченном и вдруг отчетливо понимаешь, что последние полтора часа сгорели в какой-то неясной черноте. С порно все по-другому, потому что я сразу знаю, что что-то не так, когда начинаю выбирать, что посмотреть. Лица, которые обычно кажутся привлекательными, вдруг полностью теряются среди пористой кожи и натянутых мышц. Когда мне плохо, я смотрю не эротический контакт двух (трех, четырех) тел, а довольно мерзкий и иногда даже жестокий процесс скрещивания людей, которым хочется поскорее уйти домой. Ролики все те же самые, но я замечаю то, что обычно остается за гранью возбуждения, – тень оператора на стене, стекающую по простыням смазку, увядшие цветы в вазе возле изголовья кровати, синяки и пятна, кожу на локтях актера.

– А что ты делала? – спросила я.

– А я пошла гулять одна.

– И как? – Мы обошли кривой шлагбаум и оказались на Арбатской площади.

– Неплохо. Только я все время думаю про Алису.

– Я тоже, – сказала я.

Еще я думала про Таню. Чуть-чуть. До этого вторника – чуть-чуть. Про Алису я думала гораздо больше, а она ведь совсем мне не нравилась. Наверное, поэтому мы с Таней и дружим. Наши пальцы на мгновение пересеклись, и дальше мы шли, чуть касаясь друг друга.

– Сейчас она выглядит гораздо лучше, – добавила я.

– Я хочу еще с Юрцом поговорить, – сказала Таня.

– Он тебе нравится? – спросила я, все еще не думая.

– Дура, – Таня сделала шаг в сторону, и наши пальцы в очередном взмахе моей руки разминулись.

– Он в нее влюблен, – сказала Таня, и наши пальцы снова сошлись.

– Я не знала. – Я не знала.

– Не ври, – сказала Таня.

– Ну то есть она ему нравится, это понятно, – я попыталась придумать контраргумент: «Нравиться» – не то же самое, что и «любить». – Нравиться – не любить, – сказала я.

– Это точно, – Таня зашагала чуть быстрее.

– А мне можно будет еще почитать твои стихи? – спросила я, вспомнив про «небо седое».

Над головой проплывали серые, словно бы выцветшие облака. Нас нагнала осень.

– Там есть…

Таня засмущалась?

– Я видела, но не хотела читать без твоего разрешения.

Это правда. Я открыла ее стихотворение. Я прочитала его. Я что-то поняла и не стала читать дальше.

– Тебе можно, – Таня улыбнулась и пошла еще быстрее. Мне пришлось почти бежать, чтобы не отстать.

– Подожди, – позвала я.

Навалилась усталость. Таня остановилась и развернулась на каблуках.

– Мы опоздаем, – сказала она и махнула в сторону метро.

Я тряхнула головой и побежала. Таня-Таня. Улица, машины – дерево, дерево. Подземный переход и битая плитка на стенах. Эскалатор. Танина рука скользит по моей спине. Мои пальцы забираются к ней в карман джинсов. Ей щекотно.

– Осторожно, двери закрываются.

Полупустой вагон. Почему? Ведь середина дня. Просто повезло. Следующая остановка: Киноцентр на Красной Пресне. Коричневые сиденья, и мы совсем рядом. Танина рука на моем колене – на нас никто не смотрит, но она все равно наклоняется вперед – конспирация. Если посмотреть на нас со стороны – сидят две школьницы, одна совсем устала. Другая – я. Я улыбаюсь. Мне хорошо. И мы не слушаем музыку.

Я совсем не чувствовала стыда из-за того, что мы решили прогулять школу. Во-первых, потому, что теперь у меня была девушка, а это гораздо интереснее любой функции или события исторического значения, а во-вторых, потому что одна мысль о Георгии Александровиче вызывала у меня судороги.

Двери открываются, двери закрываются. Танины пальцы сжимают мое колено. Мне кажется, они очень горячие. Мне кажется, что они прожигают джинсы, но мне совсем не больно.

Вагон снова вздрагивает, замирает. Станция «Краснопресненская». Таня вскидывается и смотрит на меня, будто бы только проснувшись. Нам пора. Поручень, двери – плитка, плитка – эскалатор. Снова руки скрываются от прохожих (проезжих).

– Семь минут, – сказала Таня, когда мы вышли на улицу.

Три до кинотеатра, четыре на кассы. Очереди нет. Два билета – экран показывает, что, кроме нас, в зале будет всего один человек. А какая разница?

Лестница – ступеньки, ступеньки. Билеты надорваны. Темный зал и белые цифры на полу. Пять, шесть. Седьмой ряд – последний. Мы пробираемся в самый центр. Мы садимся, и экран загорается. Реклама. Я смотрю на Таню, Таня смотрит на меня.

– Не придет, – сказала она, имея в виду того одного человека, с которым нам предстояло смотреть фильм.

Мы целовались весь фильм. Без нежности, а просто потому, что нам никогда раньше не приходилось столько целоваться. Сухие губы, нос, который все норовит ткнуться в щеку. Иногда я смотрела на экран, просто чтобы отдышаться, но фильм проходил мимо меня, потому что все внимание сосредоточилось на пальцах, которые сжимали Танино запястье, и на Таниных губах, которые все норовили укусить меня за ухо. Мне было щекотно от ее дыхания, но я не могла и не хотела ее отталкивать.

Снова поцелуи. Мы ни о чем не говорили и даже почти не смотрели друг на друга. Я совсем не думала о Тане. Я вообще старалась не думать. Губы соприкасались, скользили туда-сюда, упирались во что-то твердое, терлись о кожу. Дыхание – то на губах, то на щеке или шее. Я попала в совершенно иной мир, в котором не было ничего, кроме легких, долгих прикосновений и сухой теплой кожи. Танина рука лежала у меня на плече, сжимала ткань. В какой-то момент я даже подумала подтолкнуть ее ближе к моей груди, но застеснялась и чуть отодвинулась, пытаясь скрыть возбуждение, которое накатило на меня будто бы из ниоткуда. Я редко чувствовала себя так рядом с другими людьми.

Таня дышала ровно и, казалось, совсем не переменилась, но я теперь видела ее лицо совершенно иначе. Когда в зале зажегся свет, я заметила, что сижу рядом с очень красивой и очень серьезной девушкой, которая смотрела на меня весело и чуть удивленно, как будто мы только что познакомились. Наверное, так оно и было. Потому что мы никогда не целуем знакомых. Знакомые – это те, кого мы хотим поцеловать. А целуем мы уже совершенно других людей.

Глава пятнадцатая

Среда, 20 сентября – Среда, 9 мая

А. Б. А. В. А. Г. А. Д.

Нет, что-то другое. Каждый день что-то новое. Двадцать шесть букв, тридцать три буквы. Буквы, буквы… Днем я пытаюсь разгадать Алисин квадрат, а по ночам мне снится стрельба в Ричмонде.

Мне начинает казаться, что смерти журналистов «Лондон Трибьюн» скорее совпадение, чем конспирация. То есть не совсем. Я думаю, что Саркони и вправду покончила с собой, – расследование «королевских квадратов» разрушило ее карьеру. Гейба Симмонса накрыл сердечный приступ, но он был уже не молод – шестьдесят пять лет. Марк Скиллинг…

Я видела, как после того, как «Лондон Трибьюн» наконец приступила к изданию расследования, Скиллинг взялся за дело с удвоенными силами. Он литрами вливал в себя кофе и энергетики, ночевал в редакции, домой выбирался раз в неделю, только чтобы сходить в душ. Коллеги подозревали, что он начал глотать какие-то таблетки, чтобы спать всего по два-три часа в день. Я легко представляла себе, как он решает посреди ночи выйти из редакции, чтобы купить в магазине сигареты, и в болезненной полудреме выходит на дорогу в неположенном месте. Такси не успевает затормозить, отбрасывает его тело на обочину. Водитель тут же выскакивает на асфальт, бросается звонить в скорою помощь – Марку Скиллингу остается жить всего несколько часов.

Я просыпалась в эти последние мгновения жизни в больнице – белые стены, люди в халатах. Я представляла себе больницу по образу той, в которой провела три дня Алиса, и от этого делалось смешно. Я смеялась, потому что ничего больше у меня не получалось. Только целоваться с Таней.

Но время идет, и Алиса пишет каждый день. И снова, и снова – Патриарший мост, шесть утра. Храм Христа Спасителя, Белый Альбион, златоглавый. Мы держимся за руки, слушаем музыку и думаем о сигаретах (я). Я все никак не могу собраться с силами и спросить Алису напрямую о том, почему она попыталась покончить с собой. Я думаю, что это связано со смертью ее отца, но почему-то мне кажется, что случилось что-то еще, что-то гораздо более страшное.

A. B. B. C. V. V.

Поцелуи в туалете. Иногда Таня осторожно касается моей футболки. Иногда я чуть подаюсь вперед, чтобы почувствовать ее пальцы кожей, пусть даже сквозь ткань. Она знает, что мне это нравится.

Мы «встречаемся» уже месяц, но мне все еще кажется, что я касаюсь чего-то чужого и загадочного. У Тани теплое и сухое тело, цепкие пальцы, шершавые губы. Она часто сглатывает, как будто боится, что я испугаюсь ее слюны. Она носит в кармане салфетки, чтобы вытирать руки. А мне приятно, когда ее руки потеют, потому что я знаю, что ей от этого очень некомфортно, и все равно она держит меня за руку, потому что держать меня за руку важнее. Иногда я знаю, что она не хочет меня обнимать после урока физкультуры, потому что боится, что я почувствую запах пота. А мне плевать, мне нравится прижимать ее к груди.

Мы слушаем музыку. American Authors. The Brinks. Иногда кино. Всегда школа. Математика – Георгий Александрович никогда не проверяет мое домашнее задание. Я больше его не делаю. Я вообще мало думаю об уроках и поэтому все больше замечаю, что в нашем классе происходит что-то странное. Тех ребят, которые весело гуляли вместе после уроков, больше нет. Остались отдельные люди – угрюмая и решительная Лиза, которая почти ни с кем не разговаривает, такой же угрюмый Юрец. Остальные отступают все дальше и дальше на задний план. Я не знаю, сколько у меня одноклассников. Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать.

День за днем. Утром Алиса, и я не зову Таню, потому что время с Алисой – особенное. Мы мало говорим о собственных жизнях, потому что там слишком много узких поворотов и подводных камней. Только иногда Алиса рассказывает про свою новую школу.

Мы вдвоем.

Алиса не особенно мне нравится, но уже на второй месяц я просыпаюсь в шесть утра без будильника – я не могу без этих прогулок. Наверное, я слишком сильно ударилась головой тогда на лестнице.

А. Б. В. Г. Д.

Алиса говорит о шпионах. Алиса говорит о шифрах. Алиса верит в то, что за ней кто-то следит. Я вижу каких-то людей «в штатском» на мосту. Алиса говорит:

– Это не они.

Таня показывает мне новые комментарии Георгия Александровича в Инстаграме.

«Уроки прогуливаем, красавица?» – Лизе.

«А уроки?» – Лизе.

«А Аня где?» – Тане, под фотографией Тани на скамейке в парке Горького. Меня нету на фотографии, потому что я отошла к парапету, чтобы ее сфотографировать. Мы никогда не делаем селфи – только я фотографирую Таню или Таня меня.

Тане не особенно нравится эта конспирация, потому что ей хочется, чтобы нас видели вместе, но она почти на меня не давит. Только иногда, если вокруг толпа и полумрак, я чувствую ее пальцы у себя на бедре.

Таня очень нежная и никогда не забирается мне под одежду. Она перебирает швы моих джинсов, осторожно касается карманов и пуговицы на поясе. Чуть ниже пояса, на самом деле.

S. P. R. R. V.

Алисин квадрат я знаю наизусть. По вечерам я сижу у компьютера и (Эксвидео, ВКонтакте, Википедия) перебираю комбинации. Иногда я пытаюсь смотреть лесбийское порно, но мне не нравится высокое качество и медленные, томные ласки. Приходится искать телефонные ролики по тегам «snapchat», «tinder», «homemade». Там обычно плохо видно лица, потому что их снимают люди, которые боятся, что их кто-нибудь узнает. Зато в этих роликах видна обычная одежда – джинсы, футболки. И я верю, что этим людям нравится то, чем они занимаются.

G. O. N. E. W. I. L. D.

Я никогда не представляю себя в кровати с Таней, потому что Таня – это настоящее, живое. Мне не с чем сравнить ее руки и ее губы, поэтому я не могу представить с ней ничего, кроме того, что происходит каждый день в школе, в туалетах, в раздевалке, в кино, в метро.

Я не думаю о Тане, когда занимаюсь собой, потому что не понимаю, зачем это нужно. Если мне хочется Таниных прикосновений – достаточно написать ей в ВК, позвать в гости, договориться о встрече.

Я ничего не говорю маме и впервые чувствую, что она ничего не знает о моей жизни. А ведь раньше я бы обязательно рассказала ей о том, что влюбилась (хотя я никогда ни в кого не влюблялась). Наверное, так всегда бывает с родителями. Ты думаешь, что будешь говорить им все, пока не случается что-то, что просто невозможно описать словами.

S. L. O. T. F. A. C. E.

Я хочу поговорить с Лизой, потому что я знаю, что она сделала что-то плохое. Потому что однажды Алиса проговорилась и сказала, что ненавидит Лизу. Это было как будто совершенно случайно.

– А с кем ты еще общаешься? – спросила я – мы стояли на мосту и смотрели на темное небо над рекой.

– Ни с кем, – сказала Алиса. – Ты моя последняя связь со школой. – Алиса странно выделила слово «школа», как будто оно писалось с большой буквы – Школа.

– А Таня? – спросила я.

– Мы иногда переписываемся, – сказала Алиса. – Совсем чуть-чуть.

– А Лиза? – спросила я. – Мне казалось, она за тебя переживает.

Алиса дернулась, будто от удара, и проговорила тихо:

– Ненавижу.

– Почему? – спросила я, осторожно беря ее за руку.

Мы подошли к самому краю бездны. Далеко внизу плескалась невидимая вода.

– Прости, – Алиса прижалась ко мне, погладила по волосам, – я просто очень устаю.

Я не стала на нее давить, потому что совершенно не понимала, о чем нужно спрашивать.

– И вообще, все хорошо, – сказала Алиса. – Я со всем справлюсь.

– Хорошо, – соврала я. – Я рада, что у тебя все хорошо.

И мы общаемся так же, как раньше. Только я больше никогда не упоминаю Лизу. Алисин шифр сплетается с шифром «королевских квадратов», и я все меньше их различаю. Три квадрата, тридцать строчек.

R. E. D. D. I. T.

Потому что я нахожу сообщество /r/richmondcodes. И сообщество /r/crypto.

Танины пальцы впервые касаются моей ключицы. Мы стоим в лестничном пролете между первым этажом и подвалом, в котором проходят уроки МХК. Откуда-то издалека доносится школьный звонок. Мы опаздываем, но я не хочу, чтобы она испугалась, и поэтому склоняю голову, прижимаюсь подбородком к ее руке. Чувствую теплое дыхание возле уха. По шее, вниз, Танины пальцы поддевают край футболки, скользят по коже. И вдруг, кроме прикосновения, такого обычного, я снова чувствую настоящее возбуждение. Я вздрагиваю, хватаю Таню за плечи. Ее рука неудобно согнута, пальцы вывернуты, но я не хочу ее отпускать. Мы целуемся, сливаемся в единое целое. Мне хорошо.

А Алиса говорит, что завтра будет снег. Мы расходимся еще до восхода. И я больше не хочу держать ее за руку, потому что все мои прикосновения теперь принадлежат Тане.

S. P. Q. R.?

Может быть, это просто набор букв. Почти каждый вечер я решаю, что так и есть. Алиса просто писала первое, что приходило ей в голову. Я не хочу спрашивать ее про шифр, потому что боюсь, что она обидится.

Декабрь, уже декабрь.

Таня присылает музыку. «Tiny Dancer». «Show must go on». «Hey you».

Таня пишет стихи.

Я читаю, читаю, тоже стараюсь писать в ответ, но получается громоздко. Вместо того чтобы показывать Тане свои стихи, я дарю ей цветы. Мы гуляем по Афанасьевскому переулку, как настоящая пара. Вот только я не даю держать себя за руку, потому что это теперь значит слишком много.

«Спасибо».

«Целую».

Иногда я называю ее Тана, а она меня – Онь. Еще пару месяцев назад это показалось бы мне смешным и постыдным – придумывать прозвища, которых никто не услышит, – но, когда я с Таней, мне кажется, что я держусь за человека, которого никто больше не знает, никто больше никогда не увидит. Я не могу называть ее просто Таней – ведь это такое обыкновенное имя.

И. Н. Р. Р. Ы.

Алисин квадрат ничего не значит, и я вспоминаю, что Алиса потеряла отца. Вдруг – бах, это очень внезапное осознание. И в следующий раз, когда мы, чуть касаясь плечами, идем по мосту, я спрашиваю:

– Ты как?

Мы не вспоминаем про ее порезанную руку и залитую кровью ванную. Мы не вспоминаем, что она больше не моя одноклассница, а значит, мы просто подруги. Мы не вспоминаем про шрам у нее на руке.

Я хочу спросить: «Как твоя мама?»

Я хочу спросить: «Он тебе снится?»

– Я в порядке, – говорит Алиса.

Она врет, я совершенно точно в этом уверена.

Я решаюсь, я спрашиваю:

– Что тебе сделала Лиза?

Это вырывается неприятно, как будто я пытаюсь защитить Лизу.

– Неважно, – говорит Алиса, – это все в прошлом.

– Алиса, – прошу я, – я просто хочу помочь.

– Ана, – говорит Алиса. Она никогда не называет меня «Аней»: – Просто держись от нее подальше, пожалуйста.

– Я с ней не общаюсь, – говорю я.

– Я тоже, – говорит Алиса.

L. I. S. S. A.

– У меня месячные, – говорит Таня.

Это неважно, но я знаю, почему она рассказывает об этом. Просто мы стараемся рассказывать друг другу все.

– У меня – нет, – говорю я, чтобы поддержать разговор.

I. M. R. I. Q. U. E.

– За мной следят, – говорит Алиса.

– Почему?

– Ты не поймешь, – говорит Алиса.

Она пытается меня обнять, но я осторожно отстраняюсь. Мы слишком много общаемся, чтобы часто обниматься, потому что обниматься нужно с теми, кого не можешь понять до конца. Мама обнимает меня, когда не знает, о чем я думаю. Таня обнимает меня, когда я не могу сказать ей, почему мне грустно. Алиса не пытается меня понять, потому что она слишком глубоко погружена в себя.

T. I. M. R. E. E.

– Ты была очень красивая, – говорит Таня.

Она смотрит на мои фотографии из суздальской поездки. Вот я стою возле гостиничного крыльца, широко улыбаюсь, что-то хочу сказать. Вот снова я, рядом с Таней, которая отвернулась от камеры и трясет головой. Вот общая фотография: Вероника Константиновна смотрит в сторону, удерживая за руку Юрца, который никак не хочет стоять смирно; Екатерина Викторовна опирается о деревянные перила; я жмусь к Тане, потому что мне холодно, а куртка осталась в общей спальне; Алиса смотрит себе под ноги; Георгий Александрович стоит за спиной у Лизы, его рука сжимает ее плечо.

– А теперь?

– И теперь, – Таня улыбается. – Ты очень красивая.

Я тоже улыбнулась, и вдруг что-то будто лопнуло глубоко у меня в душе. Я взяла у Тани альбом и разгладила фотографию, попыталась вспомнить ускользающую картинку.

Второй день поездки плавно перетекает в третий. Я проснулась посреди ночи от скрипа половиц. Слева в темноте сопела Таня. В полумраке я разглядела только белый овал лица. Я огляделась, заметила полоску света под прикрытой дверью спальни, которую рассекали на три отрезка ножки табуретки. Когда я засыпала, на табуретке сидела Екатерина Викторовна – мы долго не могли уснуть, и она пришла почитать нам на ночь какую-то совсем детскую книгу. Видимо, это была единственная книга, которую она взяла с собой в поездку. О книге я не помнила ничего, кроме обложки, на которой была нарисована маленькая девочка с конвертом в руке.

Екатерина Викторовна читала тихо и часто замирала, прислушиваясь к нашему дыханию, – в комнате было восемь девочек, и все надеялись, что им удастся выдержать это испытание и вернуться к прерванным разговорам, после того как учительница уйдет. В конце концов все заснули.

Я смотрела на пустую табуретку и думала о том, что Екатерина Викторовна уже давно легла спать и, если разбудить кого-нибудь из девочек, можно будет еще поболтать или даже попробовать выйти из комнаты и побродить по ночной гостинице. Я посмотрела на спящую Таню. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я разглядела черные волосы, разбросанные по подушке. Она спала так мирно, что я не решилась ее будить.

Вместо этого я осторожно, чтобы не скрипеть пружинами, обернулась и увидела, что Лизина кровать пуста, – одеяло было откинуто, подушка белела на полу. Видимо, Лиза, вставая, столкнула ее локтем.

В первое мгновение я испугалась – Лиза могла забраться ко мне под кровать и схватить за ногу, если я попытаюсь ступить на пол. Она делала так перед сном – из-за поднятого шума к нам и пришла Екатерина Викторовна.

Я осторожно перегнулась через край кровати и заглянула в черноту. Там было пусто. Я выбралась из-под одеяла и, чуть покачавшись на пятках, пошла к двери. Учителям можно было в случае чего сказать, что мне захотелось в туалет.

Выйдя в коридор, я осмотрелась и направилась к деревянной лестнице, которая вела на первый этаж гостиницы. Я еще не знала точно, куда иду, но во мне уже проснулась детская храбрость. Я спустилась по лестнице и направилась к дверям женского туалета, который находился за косой стойкой регистрации. Дверь туалета была приоткрыта, и я вдруг услышала всхлипы.

На кафельном полу туалета сидела Лиза. Я протиснулась в щель и подошла к ней, села рядом.

– Ты чего не спишь? – спросила Лиза.

Я хорошо помнила ее усталое заплаканное лицо и тени на полу – темные, потрескавшиеся плиткой пятна.

– Не знаю, – сказала я, – а ты?

– Я с первого дня не сплю, – сказала Лиза. – Мама говорит, что это от взросления.

Я не хотела спрашивать ее про всхлипы, поэтому промолчала. Лиза сидела, уткнувшись носом в колени. Я осторожно толкнула ее в плечо.

– У меня от взросления ноги болят, – сказала я.

– У меня тоже, – сказала Лиза. Она на мгновение подняла голову и оценивающе оглядела меня с головы до ног. Видимо, во мне было что-то приятное, потому что в конце концов она улыбнулась и сказала: – Можешь сидеть тут. Только сиди тихо.

Я стала сидеть тихо. Лиза качнулась вперед, замерла, качнулась назад. Я повторила ее движение, чувствуя, что засыпаю. Я не могла вспомнить, что мне снилось в детстве, но вряд ли это было что-то мрачное. Просыпаться от ночных кошмаров я стала в старшей школе.

– Что здесь происходит? – раздался голос у меня над головой.

В дверном проеме стоял Георгий Александрович. Я с ужасом посмотрела на Лизу, которая никак не отреагировала на его появление. Георгий Александрович был в школе новеньким, и я не знала, какого наказания от него можно ждать.

– Лиза, ты чего? – Георгий Александрович подошел к нам и опустился на корточки.

– Ничего, – буркнула Лиза, – я сейчас спать пойду.

– Так, Аня, – сказал Георгий Александрович, – марш в комнату.

Я встала и пошла к двери. Георгий Александрович сказал Лизе что-то успокаивающее. Она громко возразила:

– Я некрасивая!

– Ты очень красивая, – сказал Георгий Александрович.

Я вернулась в комнату и легла спать. Наутро ночное приключение показалось мне сном, и вспомнила я о нем только после того, как увидела эту дурацкую фотографию и услышала от Тани слова Георгия Александровича.

– Ты очень красивая, – сказала Таня.

Мгновение – и вот я уже сижу на полу, обнимая колени, а в груди что-то рвется.

– Что случилось?! – спросила Таня, она бросилась ко мне, попыталась заглянуть в глаза.

Я однажды читала книгу, в которой персонаж умел читать мысли других людей, заглядывая им в глаза. Я зажмурилась и прижалась к Тане, надеясь, что она не станет расспрашивать меня дальше. Потому что я совершенно точно помнила, как Георгий Александрович на следующий день после ночной встречи обнимал Лизу, когда мы садились в автобус, чтобы ехать в очередной музей. Вряд ли кто-то, кроме меня, мог это заметить – его рука всего несколько секунд лежала у нее на плече, – но я помнила это очень отчетливо, как будто обе фигурки отпечатались где-то на осколках подсознания. Об этом нельзя было говорить Тане, потому что… Я не могла понять, почему я не хочу рассказывать ей о случившемся. Может быть, потому, что в груди бешено стучало сердце. В висках шумела кровь. Я чувствовала, что сейчас взорвусь, и ни за что на свете не хотела, чтобы Таня испытала что-то похожее.

– Ничего, – сказала я, тряся головой, – вспомнила ночной кошмар.

Таня мне не поверила, но говорить дальше не было смысла, потому что я уже решила, что не буду с ней делиться воспоминаниями. Таня отлично умеет принимать отказ, а я именно его и проявила. Я закрылась в себе, замкнула воспоминания так, чтобы ничего не чувствовать и ни о чем не думать. Только бы боль в груди прошла.

1. 4. 8. 15. 16.

Когда мне снится что-то страшное, я пытаюсь поскорее об этом забыть. Только сны о стрельбе в Ричмонде не проходят, не растворяются – всю осень, всю зиму мне снились полицейские и журналисты, тайные агенты и почему-то католические священники. И один раз – один раз – мне приснилась суздальская поездка. Я вспомнила все до мелочей, все ужимки и все жесты Георгия Александровича, все его фразы и фразочки, взгляды, улыбки. Все четче проступала картинка, а точнее мрачная, страшная рамка произошедшего. Я не знала, что именно он сделал тогда с Лизой, но я была уверена, что что-то случилось, что-то произошло. И знали об этом только два человека. Или три? Я понимала, что Алиса могла попытаться покончить с собой по каким-то совершенно не связанным с этим причинам, но мне не давало покоя ее «ненавижу».

H. A. T. E. T. H. Y. S. E. L. F.

Я прокручиваю в голове все, что говорили мне Таня и Алиса. И я собираюсь с силами, чтобы заговорить с Лизой.

Декабрь.

Таня:

– Мне нравятся твои глаза, знаешь?

– Знаю, ты уже говорила.

Алиса:

– Мне нравятся Goo Goo Dolls, знаешь их?

– Нет.

Таня:

– Очень хочу тебя поцеловать.

– Подожди до конца урока.

– Ждать не хочу. Целовать хочу.

Алиса:

– Я с мамой поссорилась и не хочу домой идти.

– У тебя сейчас разве нет школы?

– Я туда почти не хожу.

Лиза:

– Постой, у тебя нет сигареты?

Она нагнала меня возле памятника Энгельсу, когда я шла домой после уроков. В школе ее не было.

– Я бросила, – сказала я, впервые за долгое время жалея о том, что больше не ношу с собой сигарет.

Я очень боялась, что Лиза развернется и уйдет, хотя вряд ли она стала бы поджидать меня просто для того, чтобы попросить закурить.

– Как ты? – спросила Лиза.

Я впервые разглядела, как она запускает свою социальную привлекательность.

– Мы давно не разговаривали, – сказала Лиза и качнула головой в сторону улицы: – Давай я тебя провожу.

– Как хочешь. – Я совсем не знала, как с ней разговаривать.

– Ну так что, как ты? – Лиза повела плечами будто в такт невидимой музыке.

– Нормально, – сказала я.

Это была правда, все было нормально.

– И у меня нормально, – сказала Лиза. – Как Таня?

– В порядке. – Я попыталась перехватить инициативу: – Как Юра?

– Мы сейчас мало общаемся, – сказала Лиза. – Я уроки делаю и вообще…

– Понятно, – сказала я.

Вот Таня на моем месте легко сумела бы ее разговорить.

– Ты все еще общаешься с Алисой? – спросила Лиза.

Это было брошено как бы мимоходом, но я сразу поняла, что ради этого вопроса она ко мне и подошла.

– Мы с ней видимся, – сказала я.

Лучше не говорить людям, что каждый день встаешь в шесть утра, чтобы погулять по мосту с полоумной подругой, потому что тебя могут понять неправильно.

– Как она? – спросила Лиза.

– В порядке, – я улыбнулась, – а что?

– Ничего, – сказала Лиза. – Просто иногда переживаю за нее.

– Ты же с ней никогда не общалась, – сказала я – вышло некрасиво и резко.

– Ну и что? – Лиза не обиделась. – Я все равно могу за нее переживать. Новая школа, все такое.

– Все хорошо, – сказала я. – Мы с ней почти не говорим про учебу.

– А что вы делаете? – спросила Лиза.

Я решила рискнуть.

– Вспоминаем школьные поездки часто, – сказала я, – особенно суздальскую.

– Это ты к чему? – Лиза насторожилась всего на мгновение. – Я ее совсем не помню уже, так давно было.

– Всего три года прошло, – сказала я.

– И вправду, – сказала Лиза, – а кажется, как будто целая вечность.

– Я помню все довольно отчетливо, – сказала я, уже собираясь задать ей напрямую вопрос, который так давно меня терзал, но Лиза меня перебила:

– Прости, мне пора. Репетитор.

F. U. C. K.

Лиза стала избегать меня в школе. После уроков я несколько раз видела, как она стремительно шагает к метро, но у меня не хватало смелости ее нагнать. Я боялась, что обижу ее, разобью, как фарфоровую чашку.

И вот уже январь.

Таня:

– Пойдем! Будет скучно – будешь ко мне приставать…

И мы идем на «Последнюю ночь» Габриэля Омри.

И там скучно. Я впервые касаюсь Таниных трусов и вспоминаю время, когда такие прикосновения ничего не значили. В шестом классе – я теперь живу в двух временах (мне двенадцать, шестнадцать) – я много раз видела Таню в трусах. Однажды в школьной раздевалке она даже помогала мне поправить косички, когда мы обе были в нижнем белье.

Алиса:

– Что ты знаешь о МИ5?

– Ничего.

Трусы на ощупь напоминают детские простынки или бумажные полотенца – из тех, которые плохо рвутся. Мои пальцы пробираются под ткань, и я чувствую кожу, гладко выбритую и теплую. Таня не выглядит возбужденной – по крайней мере ее дыхание не становится чаще, но я знаю, что ей нравятся мои прикосновения, потому что она кусает мои губы, кусает до крови.

Мы редко говорим друг другу приятные вещи, когда мои руки скользят по Таниному телу, потому что в них нет необходимости. Слова нужны, когда человек далеко.

Таня:

– Я тебя люблю.

– Я тебя люблю.

Я раньше говорила это только родителям, и я не чувствую в себе никаких изменений. Только еще вчера «Я тебя люблю» меня напугало бы, и вот оно уже ничего не значит. Тане нравится повторять, что слова – это очень важно, потому что без слов у нас не будет мыслей. Я с ней не соглашаюсь, потому что мне кажется, что слова только упрощают то, что происходит у меня в голове.

Алиса спрашивает:

– Как ты?

– Хорошо. Хорошо. Хорошо, – отвечаю я.

А. Ф. Ф. Ф. Ф. Ф.

Преступление и наказание. WATERS – это такая музыкальная группа. Благодаря Алисе я узнаю все больше о мире музыки. Солиста группы WATERS зовут очень необычно: Van Pierszalowski. Раньше он был солистом группы Port O’Brien.

В феврале становится окончательно ясно, что что-то в нашем классе переменилось. Лиза больше не центр всеобщего внимания – она замкнулась в себе и ни с кем больше не общается. Тусовка совсем распалась. Я узнаю об этом случайно, потому что не курила уже почти пять месяцев и перестала ходить к Кофемании. После уроков я иду к заповедной подворотне, потому что Тани в школе не было, у нее простуда, а мне хочется с кем-то поговорить. Но возле Кофемании пусто – сигаретный дым тянется от Патриаршего моста и Стрелки. У меня репетиторы, я не могу тратить время на поиск одноклассников, которые расползаются по Москве, – исчезновение Лизы будто разорвало паутину, сплетавшую нашу параллель.