Текст книги "Письма до полуночи"

Глава двенадцатая

Вторник, 19 сентября, утро

Все застреленные полицейские были местные. Все выросли в Ричмонде, все ходили в одну и ту же школу, хоть и с разницей в десятилетия. Самому старшему из погибших было за пятьдесят, самому молодому – чуть больше двадцати. Во сне я перечитывала список имен, раз за разом будто пытаясь разыскать в нем какую-то зацепку, но в глаза бросалось только множество фамилий на «Б»: «Браун», «Брин», «Бендарик», «Борк». Черно-белые лица проскакивали одно за другим – усатые, обрамленные бакенбардами и бритые, смуглые, светлые, чистые. Я проснулась в холодном поту – казалось, что всю ночь я провела на параде умерших. Это начинало надоедать.

Я лежала в кровати, за окном шумели деревья. Я не могла вспомнить, как оказалась здесь, – видимо, мама отвела меня в комнату. Так в детстве, когда мы возвращались с дачи, папа брал меня на руки и нес по лестнице, а я пыталась проснуться и о чем-нибудь его спросить, но глаза отказывались открываться.

Стрельба в Ричмонде занимала меня только во сне, потому что днем я думала об Алисе и Тане. И о Лизе, которая с каждым днем становилась все отстраненнее. Я заметила, что она перестала разговаривать с Таней и ходить курить к Кофемании. Юрец все чаще прогуливал уроки. Один раз я видела, как он стоял возле школы, за пять минут до первого звонка, и пил что-то из коричневой фляжки. Когда я подошла, чтобы поздороваться, от него сильно пахнуло чем-то крепким, алкогольным. Как будто он облился дешевым одеколоном.

Но по утрам я встречалась с Алисой и на время забывала об этих переменах.

После разговора с мамой я поняла, что больше никогда не буду курить, потому что мне еще никогда не было так стыдно. Я решила, что расскажу об этом Алисе, чтобы иметь свидетеля своей решительности. Я чувствовала, что хочу в чем-нибудь ей довериться, чтобы ей принадлежал какой-нибудь мой (пусть самый маленький) секрет.

– Привет, – сказала Алиса, она ждала меня у основания моста, в тени гранитной лестницы.

– Привет, – я провела рукой по карману джинсов и дернулась, почувствовав пустоту на месте сигаретной пачки.

Я уже хотела сказать Алисе про курение, но тут она взяла меня за локоть, подвела к стене:

– Это ты попросила Таню мне написать?

Я попыталась вырваться, но локоть больно ударился о камень. Мне не понравилось, что она решила прикоснуться ко мне без предупреждения, хотя мы часто держались за руки. Я собиралась поговорить с ней о курении, а вместо этого Алиса захотела обсудить со мной Таню. Таню, которую я не обсуждала даже с родной матерью.

– Ты попросила Таню мне написать? – повторила Алиса.

Я увидела в ее глазах испуг и поняла, что мои симпатии и антипатии тут ни при чем. Алиса правда хотела узнать, почему ей написала Таня.

– Я. Ты чего? – Я снова дернулась, и она не стала меня удерживать.

– Прости, – Алиса протянула ко мне руки: – Аня, прости.

– Не подходи ко мне, – я сделала шаг назад, споткнулась о ступеньки и упала, ударилась затылком о гранит.

Голову пронзила боль, перед глазами засверкали звезды. На мгновение мне показалось, что небо скрыли фиолетовые тучи.

– Аня, – откуда-то сверху, будто сквозь толщу воды, донесся до меня Алисин голос; она, кажется, села рядом со мной, положила мою раскалывающуюся голову себе на колени.

Я хотела оттолкнуть ее, хотела подняться и выйти из тени моста, но тело совсем не слушалось – только боль, только тихий голос:

– Аня, Аня…

Что же с ней не так?

Я попыталась вспомнить, держала ли я в руках телефон. Он разбился? Сигареты – в поле зрения не было земли – только стена и крыши домов. Где-то справа должны были вырываться из земли белые колонны храма. Чтобы не думать о пульсирующем затылке, я попыталась собраться с мыслями. Сегодня вторник. Всего четыре дня назад я впервые оказалась на Патриаршем мосту рядом с Алисой. Казалось, будто прошла целая вечность.

Еще неделю назад я думала, что живу в самом обычном мире, и вот я лежу на земле рядом со странной девочкой, у которой рука перевязана бинтом. Кто эта девочка?

Ее пальцы скользят по моим волосам.

– Будет шишка, – сказала Алиса. И тише, склоняясь к самому моему уху: – Аня, прости меня, пожалуйста.

Я совсем не могла говорить. Голову тянуло куда-то вниз, к невидимой земле. Наверное, сотрясение, подумала я.

– Аня? – Испуг в голосе.

Слава богу. Вот сдохну сейчас, и посмотрим, что ты будешь делать. Наверное, напишешь все-таки Тане: «Таня, прости, что я так ответила».

– Ничего, Алиса, я понимаю, – ответит Таня.

У меня в голове она разговаривала моим голосом.

– Давай встретимся, – скажет Алиса.

– Когда? – Таня будет нервничать, потому что ей хочется все всегда планировать самой.

– Завтра перед уроками. На Патриаршем мосту, – скажет Алиса.

– Не знаю. Во сколько? – Таня подумает о том, что для того, чтобы встать в пять утра, достаточно не ложиться спать чуть дольше обычного.

– В семь, – скажет Алиса, – или в шесть.

– Хорошо.

И Таня придет. На ней будут джинсы и синяя рубашка, жилетка, тоже синяя, но темнее. Она носит обручи? Я однажды видела ее с обручем – на ее день рождения в шестом классе. Она накрасится. Может быть? Наверное, не так, как на нашем свидании…

Я почему-то представила себе тюремную камеру и горящее табло на стене: «СВИДАНИЕ ОКОНЧЕНО». Все-таки я очень сильно ударилась головой.

– Аня! – Алиса встряхнула меня за плечо. – Аня, я сейчас вызову скорую.

– Ана. Меня зовут Ана, – шептала я, пытаясь подняться.

Наконец удалось сесть, опереться на Алисино плечо. Я хотела сделать ей больно и попыталась сжать теплую кожу, вонзить в нее ногти, но рука почти не слушалась.

– Сколько времени? – Я все еще говорила очень тихо, но Алиса меня услышала.

– Десять минут прошло. Как голова? – Она провела пальцем по моей щеке.

Я встряхнула головой и чуть не упала снова – голова наполнилась противным гулом. Я плыла, плыла куда-то в сторону Октября.

– Плохо, – я почувствовала в кармане телефон.

Хорошо, что не разбился. Справа, над виском, вдруг почудилось биение сердца.

– Прости, – Алиса осторожно усадила меня, взяла за руки. – Прости, пожалуйста. Я хотела знать, почему Таня мне написала.

«Почему нельзя было просто спросить? Я бы ответила», – хотела сказать я.

– Какая разница? – спросила я, понимая, что выговорить смогу всего пару слов.

– Понимаешь, мне нужно быть очень осторожной.

– Почему? – Я взмахнула рукой в сторону стены.

Там валялся всякий мусор: банка из-под пива, смятая пачка сигарет Ричмонд. Смешно, возможно, я сама бросила ее туда пару дней назад.

– Мне угрожает опасность, – сказала Алиса.

– Нет, – сказала я.

Мне не удалось сделать ей больно, поэтому я захотела ее обидеть.

– В смысле, «нет»? – Теперь она растерялась, давно пора.

– Все не может происходить одновременно, – я сказала именно то, что думала.

Таня, Алиса – слишком много странного. Я так не могу. Я так не хочу.

– Ты знаешь, почему я порезала себе руку? – спросила Алиса.

– Нет, – честно сказала я.

Я не знала. Я правда не знала.

– Вот и хорошо, понимаешь? – сказала Алиса.

– Почему?

– Потому что знать такие вещи опасно. И плохо, и грустно.

– Какие вещи?

– Не важно, – сказала Алиса.

Я потянулась за сигаретами, задрожала, чувствуя, что мне нечего закурить. Подумала даже о смятой пачке у стены. Там мог оставаться окурок.

– Я ничего не знаю, Алиса, – сказала я, будто пытаясь ее успокоить.

Мне уже казалось, что это она ударилась головой.

– Ты внимательно смотрела «СТАККАТО»? – спросила Алиса.

– Не знаю, – сказала я.

– Может быть, не очень? – Алиса приблизилась к моему лицу, втянула носом несуществующий дым.

– Прекрати, – мне было совсем плохо.

– Прости. Тебе пора в школу, – сказала Алиса.

«Я не хочу с тобой идти», – подумала я.

«Без тебя я, может быть, не дойду», – подумала я.

– Ладно, – сказала я и попыталась встать.

Алиса подхватила меня, удержала на ногах. Я почувствовала запах ванили, будто зная уже, что он будет сниться мне по ночам.

– Ты точно хочешь пойти в школу? – спросила Алиса.

Она имела в виду, хочу ли я прогулять школу. Ну уж нет. Здесь я не могла поддаться ее влиянию. Прийти на первый урок стало вопросом чести. И гулять с ней я больше не пойду. И вообще.

Я мотнула головой в сторону школы. Алиса попыталась вести меня за руку, но я с силой сжала ее пальцы, так что она вскрикнула. Вот и силы вернулись. Алиса отошла на несколько шагов – так-то лучше. Идиотка.

Мне хотелось увидеть Таню – на лестнице подземного перехода или возле школьного забора. Она бы смогла меня пожалеть без допросов.

Я как будто слепая стала – через несколько минут мы оказались у входа в школу, но я совсем не помнила, как мы шли. Кажется, была улица, светофор. Может быть, Алисе все же пришлось меня поддержать. Мне хотелось спать, у меня болела голова. Сотрясение, смерть?

– Я внутрь не пойду, – Алиса обняла меня и тут же отступила. – Прости, пожалуйста, я всего лишь хочу как лучше.

«Почему мне так больно?» – хотелось спросить мне.

«Почему ты попыталась покончить с собой?» – хотелось спросить мне.

– Пока, – сказала я и развернулась, чтобы больше на нее не смотреть, – сумасшедшая.

Телефон завибрировал. «Ана?» – Таня.

«Я у школы», – ответила я. Пальцы все еще слушались плохо.

«И я».

Я обернулась и увидела, что осталась возле школьных дверей одна, – Алиса растворилась в тени Афанасьевского переулка. На другом его конце, со стороны метро, возникла короткая фигурка. Таня.

– Таня! – Я бросилась к ней, но почти сразу остановилась, потому что голова предательски потянула в сторону.

– Ана? – Она ускорила шаг, и вскоре мы уже стояли в нескольких сантиметрах друг от друга – ближе, чем нужно, – дальше, чем нужно.

– Что случилось? – Таня протянула ко мне руки.

– Я ударилась, – сказала я и рассмеялась, понимая, что скоро заплачу, – от боли в затылке.

– Чем?

– Головой, – сказала я.

Я вдруг вспомнила ее стихотворение и неожиданно поняла, в чем был смысл его названия. Не «Стихотворение о дружбе, а не о самом главном», а «Стихотворение о дружбе, Ане, о самом главном». Я моргнула и оперлась о стену.

– Ты хочешь в школу или… – Таня не знала, что делать.

– Пошли на скамейку, – я махнула в сторону метро.

– Пошли, – Танина рука парила возле моего локтя, но она все не решалась меня поддержать.

Я на мгновение закрыла глаза, поддалась головной боли, завалилась на сторону и тут же почувствовала на плече теплые пальцы. Я шла по улице в полной темноте – глаза больше не открывались.

– Держись, – Таня усадила меня на скамейку.

Все время меня кто-то сажает.

– Спасибо, – я уронила голову ей на плечо и тут же почувствовала приближение сна. Раз. Два. Три.

Глава тринадцатая

Вторник, 19 сентября, утро

Во сне я увидела Таню, еще совсем маленькую, – судя по смешной красной шапочке, ей было лет десять, не больше. Она смеялась и что-то рассказывала, прикрывая рот ладонью. Рядом стояла Лиза, тоже в шапке и расстегнутой куртке. Я поняла, что нахожусь посередине раздевалки, в которой мы оставляли куртки до пятого класса. Возле дверей стояла Танина мама – мы болтали, пока она разговаривала с Вероникой Константиновной.

Я с удивлением обнаружила, что Лиза молча слушает, как я говорю Тане о своих занятиях. Оказывается, было время, когда Лиза молчала больше меня.

– Таня? Аня? – раздался знакомый голос.

Я открыла глаза и несколько раз моргнула, пытаясь проснуться. Таня чуть отодвинулась, убрала руку с моего колена.

– Отдыхаете? – спросил тот же голос, и я уже по интонации поняла, что это какая-то сука, – странное чувство, будто это все уже было, сковало горло.

– Ана себя плохо почувствовала, – сказала Таня, и я снова попыталась пробудиться – нужно было ее поддержать.

К нам, я еще толком не вспомнила куда, пришел кто-то плохой.

– И часто так? Может быть, сходить к врачу? – голос.

– Мы сейчас пойдем, – Таня, кажется, попыталась подняться.

Я крепко сжала ее руку, потому что ничего, кроме этой руки и страшного голоса, в моем мире не было.

– Да что вы, так мило сидите. Оставайтесь. На мою математику можете не приходить.

М-да, именно чего-то такого нам не хватало. Я наконец-то открыла глаза и увидела Георгия Александровича. Он стоял на самом краю тени и ухмылялся – почти так же, как и тогда, на первом этаже школы. Я уже поняла, что мы так и сидим на скамейке в тени Афанасьевского переулка.

Чтобы не смотреть на лицо Георгия Александровича, которое вызвало у меня приступ рвоты, я стала рассматривать его потертый пиджак и брюки. Проговорила в голове мантру, которую выдумала себе сама в прошлом году: «Учителей должно быть жалко – их не нужно бояться». Во-первых, потому, что школьные наказания ничего не значат, у нас не Америка – даже после уроков оставить тебя не могут, как в «Клубе „Завтрак“». Во-вторых, потому, что в школах вроде моей учителя боятся детей (а на самом деле их родителей) гораздо сильнее, чем дети (и уж тем более их родители) боятся учителей. А в-третьих, мы не делали ничего неправильного – но, несмотря на мантру, я сильно испугалась Георгия Александровича. Я чувствовала себя плохо – Таня мне помогала. А он все не уходил. И чем дольше его глаза сверлили мое лицо, тем хуже мне становилось.

– Вы так мило смотритесь вместе. – Он говорил будто шестиклассник.

Интересно, сколько ему лет? Лет сорок пять, а выглядит уже совсем истрепанным. Усы эти дурацкие. Очки не носит почему-то, щурится. Я почувствовала, что меня сейчас вывернет наизнанку. Может быть, дело было в сотрясении, но почему-то я была уверена, что именно лицо и эти сощуренные глаза стали настоящим катализатором моей близящейся смерти.

– Мы сейчас пойдем, – сказала Таня и осторожно коснулась моего бедра: видимо, не была уверена, что я уже проснулась.

– Да, мне уже лучше, – я отодвинулась, зная, что Георгий Александрович все равно заметил ее жест.

– У тебя хорошая подруга, – сказал он мне.

– Мы сейчас пойдем, – повторила Таня.

Ее глаза внезапно заблестели. Георгий Александрович удовлетворенно кивнул и направился к школе.

– Сволочь, – процедила Таня и тут же посмотрела ему вслед, будто боясь, что учитель мог ее услышать.

– Ты чего? – спросила я.

Ну, прогуляли. Ну, бывает. Что расстраиваться? Да и что он сделает? Я уже успокоилась и пыталась понять, почему еще мгновение назад меня наполнял такой животный страх.

– Сволочь, – Таня сжала правую руку, ту, которая только что скользила по моему бедру, в кулак, стукнула по скамейке.

– Пойдем, – сказала я, поднимаясь.

– В школу?

Математика, математика, МХК, физика. Физику не жалко, жалко МХК. Екатерина Викторовна – хорошая учительница.

– Нет, – сказала я.

На хуй школу, потому что я не хочу находиться в здании, где работает этот упырь. Все-таки страх растворился не до конца. Вот только он почему-то все больше напоминал ненависть.

– Хорошо, – Таня улыбнулась.

Так и не заплакала. Ура.

– Гулять?

– Гулять.

Мы пошли вверх по Афанасьевскому, в сторону Старого Арбата.

Осень мрачно наступала вслед за нами. Казалось, что впереди деревья еще покрыты листвой, и теплый ветер переносит с тротуара на тротуар оторванный билет на концерт Ленинграда.

Этот концерт я помнила очень хорошо, потому что нам с Таней было всего по пятнадцать лет и охранник отказался нас пускать. Десять тысяч рублей псу под хвост – даже мне, не особенно заботящейся о деньгах, было обидно. Осень больше не казалась привлекательной. Я понуро брела вслед за Таней, думая о том, что мы еще совсем не взрослые и не скоро ими станем.

– Хочешь послушать? – Таня протянула мне наушник.

Мы на мгновение остановились и дальше пошли уже под тихую музыку. Тум-тутум-тум-тутум.

– Пинк Флойд, – сказала Таня.

– Я узнала!

Мы уже однажды их слушали. В автобусе. Он вез нас на Звенигородскую биостанцию. Так, в автобусах, поездах, я, наверное, с Таней и подружилась.

– Грустно, – сказала Таня.

– Почему? – спросила я.

Мы шли совсем рядом, потому что иначе не хватало бы длины наушников. Ее плечо все время касалось лямки моего рюкзака, и это казалось мне чем-то очень нежным, а ведь я только что дремала, положив голову ей на плечо.

– Не знаю. Помнишь биостанцию? – спросила Таня.

– Помню.

Мы все время пытались вырваться с территории, хотя там, в общем-то, было не так уж плохо. Кто-то из мальчиков, наверное Юрец, сказал, что они ночью бегали на кладбище, и мне очень хотелось там побывать.

– Помнишь, как мы ночью в лес сбежали?

Я помнила, конечно. Как такое можно не помнить?

– Ты упала в яму, – сказала я.

– Я упала в яму, – подтвердила Таня.

Это правда. Сразу за невысоким забором биостанции Таня провалилась в яму. Треск жуткий и чернота. И я прижимаюсь к забору – Таня сломала ноги, обе; взрослые уже проснулись, уже спускаются по скрипучей лестнице; мы поедем домой; родителям я все объясню, и мне ничего не будет; Таня умерла, ее доедают черви, которых мы днем рассматривали в микроскоп; по земле спешат черти с клешнями, водяные скорпионы – на биостанции их держат в стеклянных банках, но мы уже не на биостанции, мы в лапах дикой природы.

– Аня? – тихий голос из-под земли.

– Таня? – Я разгребаю ветки, понимая, что никто не придет, – все спят.

– Я тут, – Таня говорит спокойно.

– Хватай руку, – я тянусь в черноту, надеясь, что то, чего я коснусь через мгновение, окажется Таней. Пальцы, теплая рука. – Осторожно, – говорю я и помогаю ей выбраться из ямы.

– Спасибо, – Таня садится на землю, и на мгновение мне кажется, что она снова провалилась в черноту.

Потом я замечаю ее белый воротник – глаза уже привыкли к темноте. Я сажусь рядом, свешиваю ноги в яму. Это храбрость, потому что я не знаю, что там.

– В порядке? – спрашиваю я.

– В порядке, – говорит Таня.

Она берет меня за руку, и мы сидим в темноте, на краю бездны, которая на следующий день оказалась обычной канавой.

– Я упала в яму, – сказала Таня, и мне почудилось, что мы снова на краю черноты.

Ноги на мгновение перестали чувствовать землю, и я врезалась в Таню, обхватила ее руками, чтобы не упасть. Ее щека оказалась совсем рядом с моими губами, и я почувствовала слабый лимонный запах и дыхание возле собственного уха.

– Ана…

Я стояла не шевелясь, не отодвигаясь, боясь, что тогда наши губы окажутся слишком близко.

– Здесь люди, – шепнула Таня и сама отступила, отвернула голову.

Она была права – по другой стороне переулка медленно шла старушка с авоськой. Я внимательно проследила за ней взглядом, рассмотрела ее платок и шубу, мех вокруг шеи, боты-ботинки, в авоське бутылки, белые, – молоко? Она шла еле-еле, загребая землю, и я вдруг испугалась, что, если она сейчас упадет, то я не успею ее подхватить. Осколки старушки поскачут по асфальту. Туда-сюда. Наушник выпал из уха, и я только теперь заметила, что в моей голове играла какая-то музыка.

– Пойдем, – Таня потянула меня за рукав.

Мы оказались в тени старой пятиэтажки. В ее облупленной стене, под окнами первого этажа, были ниши, в которых легко могли поместиться несколько человек. Таня шагнула в одну из них, прижалась к стене, будто прячась от преследования. Я осторожно встала рядом, даже оглянулась, чтобы убедиться, что старушка не собирается за нами следить.

– Ана.

Я повернулась к ней. Потрескавшаяся штукатурка. Штукатурка? Белая и красная, полоса. В трещине – бычки. Сигареты в кармане. Я провела рукой по пустой ткани и даже не вздрогнула. У Тани очень красивое лицо – большие глаза, чуть мокрые. Почему? Одна рука прижата к стене, другая осторожно тянется к моему плечу. Губы, со смазанной помадой, – чуть разведены, и я чувствую теплое дыхание. Я так близко? Щека, шея. Таня-Таня.

Я целую ее и не могу разжать губы, не могу, не могу, не могу. К стене, к стене, пальцы скользят по предплечьям. Я хочу поцеловать ее сильнее, но не могу. Я смотрю на ее закрытые глаза, подрагивающие веки, чувствую теплую щеку, но все не могу разжать губы, пустить ее в себя. Не сейчас. Потом. В другой раз. Будет другой раз?!

Мы не целуемся – мы прижимаемся друг к другу губами. Я чувствую Танину грудь, ее плечи. Они не дрожат. Она не плачет.

Я отступила, выдохнула, боясь потревожить ее лицо – такое прекрасное. Наверное, мы поэтому и дружим. Потому что у Тани очень красивое лицо. Я вижу, что она стоит на цыпочках. Она держится за стену, чтобы не упасть. Она все еще будто целует меня, хотя между нами теперь несколько сантиметров пустоты. Она вздыхает, и я понимаю, что мы обе задерживали дыхание.

Я осторожно прижалась к Тане плечом. Мы стояли рядом, скрытые от посторонних глаз тенью и выступом стены. Я сжимала ее ладонь. Таня-Таня.

– Будешь моей девушкой? – спросила Таня.

Она смотрела на меня испуганно, по-детски. Или нет – просто я все время вспоминаю, какой маленькой она была раньше. А теперь она взрослая. И я взрослая.

– Что это значит? – спросила я.

Я правда не знала, потому что никогда не была ничьей девушкой. Меня ни разу никто не приглашал на свидание, ни разу не предлагал встречаться.

– Это значит, – Таня прижалась ко мне, – что я хочу, чтобы ты знала, как много ты для меня значишь.

– Как много? – спросила я, просто чтобы что-то сказать.

– Очень, – сказала Таня.

Она выглядела очень серьезной, и я вдруг поняла, что она уже давно собиралась сказать что-то такое.

– Ты тоже много для меня значишь, – сказала я, потому что это была правда.