Текст книги "Ступает слон"
Автор книги: Максим Сонин
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
3
Приняв душ и высушив волосы, я спустилась в вестибюль. Возможно, мне полагалось ожидать Лисетскую на улице, но я не хотела выходить на солнце, которое, несмотря на то что уже должен был наступить вечер, кажется, только начало падение к горизонту. Через стеклянные двери было видно «парадный» подъезд, и я надеялась, что сумею быстро выскочить навстречу, как только авторка выйдет из такси.
Я посмотрела на телефон – с прибытия моего поезда прошло два часа пятьдесят девять минут. Я открыла статью про Васильева во французской википедии и стала читать, изредка поглядывая на двери. Иногда за стеклом останавливались машины, но каждый раз из них выбирались какие-то мужики в костюмах.
Еще вчера мне казалось, что я еду встретиться с какой-то старой тетиной знакомой. Она, переводчица с многолетним стажем, общалась с огромным количеством иностранцев. Но мне приходилось признать, что тетя была права, когда сказала, что Лисетская совершенно уникальная фигура, – она и вправду, видимо, играла большую роль во французской интеллектуальной элите шестидесятых. Она упоминалась в биографиях почти всех значительных мыслителей той эпохи – я в который раз раздраженно заметила, что даже у истоков феминизма было удивительно много мужчин. Вот Васильев, например, оказался автором и редактором ряда ранних текстов о правах и философии женского социума – я совершенно не могла понять, как это терпели его современницы.
Пролистав Васильева, я перешла на страницу Эмилии E. Q., но французские слова как-то не шли, и вместо того, чтобы читать, я сохранила себе в телефон фотографию молодой Лисетской (Париж, 1959) и фотографию Эмилии E. Q. (Париж, 1965). В папке с сохрами у меня не было фотографий мужчин, и для Васильева я решила не делать исключения. Лицо у него было совершенно обыкновенное – чуть вытянутое, усатое. На более ранних фотографиях усов не было, зато были бакенбарды. Я полистала гугл-картинки туда-сюда и нашла фотографию, на которой Лисетская, Васильев и Эмилия были вместе. Они стояли возле какого-то античного барельефа и улыбались. С ними был еще один человек, прикрывающий лицо панамой. На французском сайте, на котором была выложена фотография, была подпись: «Arkady Vassiliev, Eve Lisetskaïa, Emilia E. Q. et le peintre M.». Художник M. оказался еще одним участником всей этой тусовки, только в отличие от Васильева и Лисетской, которые были еще живы, художник M. умер в середине шестидесятых.
Я уже собиралась отправить тете имейл о том, что Лисетская не приехала, когда к дверям отеля подъехало такси со знаком аэропорта на крыле. Я поспешила на улицу.
Задняя дверца открылась, и на тротуар опустилась нога в черном чулке и туфле на широком каблуке. Ева Лисетская появилась из машины медленно, расплываясь по воздуху, словно нефтяная лужа. Когда она распрямилась, оказалось, что фотографии, которые я рассматривала, совершенно не отражали ее огромного роста. Даже без каблуков она была бы выше меня на целую голову.
– Марусьа? – спросила Лисетская, опустив на меня взгляд. Глаза у нее были карие и очень внимательные.
– З-здравствуйте, – сказала я, быстро подгружая французский. – Добрый день.
Лисетская протянула мне узкую ладонь и сказала:
– Ева.
Было невозможно поверить, что этой женщине больше пятидесяти, а ведь ей было уже почти восемьдесят. Ее пальцы, теплые и сухие, оплели и слегка сжали мою руку. Только тут я заметила, что мы одеты почти одинаково – только вместо рубашки на Лисетской была черная блузка. На ее высокой шее сверкнула серебряная цепочка.
Таксист открыл багажник и помог мне выгрузить на мостовую два небольших чемодана. Чтобы затащить их на тротуар, я повернулась к Лисетской спиной и тут же почувствовала ее пальцы на своем плече.
– Я сама, – сказала Лисетская. – Возьми сумку, пожалуйста.
Она указала на оставшуюся открытой дверцу такси. На сиденье лежала ярко-желтая сумка. Я подхватила длинную лямку и с удивлением обнаружила, что сумка довольно тяжелая. Кажется, в ней было что-то прямоугольное – мне в бок уперлась твердая стенка.
Лисетская подхватила чемоданы, и мы вошли в отель.
– Этаж? – спросила она.
– Четвертый, – сказала я. – Здесь лифт за углом.
В лифте Лисетская спросила:
– У тебя есть телефон?
Я так разнервничалась, что кивнула, прежде чем ответить:
– Да.
Вряд ли со своей высоты она могла увидеть мой кивок.
– Какими приложениями вы пользуетесь в России? – спросила Лисетская и, правильно посчитав мое молчание замешательством, добавила: – Для переписки? WhatsApp, Facebook?
– Telegram, – сказала я. – Но у меня есть и WhatsApp.
Эта женщина очень плохо сочеталась с образом, который возник у меня при чтении википедии, но не из-за ее внешности, а из-за того, что я представляла ее живущей в шестидесятых – WhatsApp никак не мог сосуществовать с парижской богемой, Роланом Бартом и Симоной де Бовуар.
Мы вышли из лифта и остановились возле двери номера с балконом. Лисетская достала из кармана айфон и протянула мне.
– Код один-ноль-три-пять. Можешь установить Telegram, пожалуйста? И приложение с такси, если здесь не работает Uber, – попросила она. Я послушно взяла телефон и сунула его в карман.
Лисетская стояла ко мне вполоборота и чего-то ждала.
– Вы хотите, чтобы я сейчас отдала вам книги? – спросила я.
– Книги? – Лисетская звучала удивленно, но ее лицо осталось неподвижным. Я подумала, что, возможно, она делала пластику лица, и из-за этого ее брови потеряли подвижность. С того момента, как Лисетская вышла из такси, они ни разу не меняли своего положения. Если она правда удивлялась, то я не знала, чему – тетя послала меня в Питер именно для того, чтобы я отдала Лисетской книги, и я была уверена, что Лисетская об этом знает. Иначе зачем бы я ее сейчас встречала?
– Я привезла вам рюкзак книг от Нины Сергеевны, – сказала я.
– А. – Лисетская кивнула. – Спасибо. Давай после ужина. Ты же поужинаешь со мной?
– Хорошо, – сказала я. – Да.
– А где ты живешь? – спросила Лисетская.
Я показала на свою дверь:
– Здесь. Но там внутри есть смежная дверь.
Я очень надеялась, что мне удалось хотя бы примерно передать свою мысль. Вся уверенность в собственном французском совершенно улетучилась.
– Хорошо, – сказала Лисетская. – Я через час постучу.
Она открыла дверь в номер, занесла внутрь чемоданы и вернулась, чтобы забрать у меня сумку.
– У тебя хороший французский, – сказала она, снова входя в номер. Хлопнула дверь, и я еще некоторое время простояла в коридоре, бессмысленно крутя в руках ее телефон.
Очевидно, весь следующий час я провела, читая все, что можно было найти про Лисетскую, Эмилию E. Q. и Васильева. Лисетская оказалась настолько интересной женщиной, что я готова была продираться сквозь французскую википедию. Только в самом начале я читала невнимательно, пытаясь одной рукой скачивать в телефон Лисетской Яндекс. такси и телеграм, а потом, когда приложения заработали, погрузилась в текст уже вовсю.
Оказалось, что я ее недооценила, когда читала википедию в первый раз. Лисетская была не просто критикессой – она была редакторкой всех дневников Эмилии E. Q., изданных после смерти авторки, а эти дневники, особенно более поздние, имели большую популярность. Я полезла в рюкзак и обнаружила, что книги, которые мне дала тетя, были как раз из этой серии – это были русские переводы дневников Эмилии E. Q. под редакцией Евы Лисетской.
Я разложила книги на кровати и стала читать википедию дальше. Оказалось, что с этими дневниками связан большой скандал – многие читательницы и критикессы подозревали Лисетскую в том, что она сильно редачила тексты Эмилии. В википедии говорилось, что в первой книге, изданной уже после смерти Эмилии, «E. Q. E. L.», гораздо меньше места уделяется описаниям мест (кофеен, площадей, театров) и гораздо чаще упоминаются разнообразные знаменитости, с которыми Эмилия познакомилась в Париже в начале пятидесятых. Почти все имена в книге были зашифрованы, но по отдельным фактам в «S», «G», «B» и других угадывались имена с передовиц прогрессивных газет. Я стала ходить по ссылкам в статье. Рецензенты (все авторы прочитанных мной рецензий были мужчинами) обвиняли Лисетскую в попытках нажиться на слухах о жизнях других людей. Даже в самой википедии было написано, что к «E. Q. E. L.» накрепко прицепилось название «Желтый роман».
В интервью 1971 года Лисетская писала, что Эмилия стала гораздо больше времени проводить в клубах и кафе и вела записи в небольших блокнотах (в отличие от предыдущих книг, которые она писала в тетрадях формата А4). Именно из-за этого пришлось так сильно редактировать тексты. В общем, я страшно запуталась – и вместе со мной запуталась Мари, которой я записывала сообщения о своих изысканиях. Мари гораздо лучше меня владела интернетом, но она не говорила по-французски, поэтому читать рецензии или тем более снимки газетных статей, которые нельзя было перевести гугл транслейтом, ей было трудно.
К тому же не помогало то, что Мари радостно ухватилась за всю эту конспирологию. Когда я сказала, что вообще не понимаю, кто прав, а кто нет и кто написал книги Эмилии, Мари записала мне такое сообщение:
«Мне кажется, автор вообще не важен. То есть текст должен существовать отдельно от его личности. Ну, пусть Лисетская убила Эмилию и нажилась на ее смерти. Нужно это уважать – я думаю, что даже если у тебя есть архив записей гениального писателя, это не так уж и просто – построить на этом карьеру. Вот если бы она пыталась приписать себе тексты Эмилии – тогда я бы относилась к ней хуже. А так, если она делает ее тексты популярными, то не важно, что она при этом меняет. Эмилии уже нет. Когда человек кончает с собой, он расписывается в документах на собственные тело и душу. Отдает их на благотворительность, в лучшем случае».
Я возразила, что если бы я умерла, то хотела бы, чтобы мои мысли передавали потомкам без изменений. Мари долго думала, а потом ответила:
«А почему ты считаешь, что лучше знаешь, что нужно твоим потомкам, чем человек, который доказал, что может продлить твое тело в будущее, разрезав его на семь, восемь, десять кусков? Ты это ты, а твой пиар-менеджер – это твой пиар-менеджер. Ваши мнения не обязательно совпадают. К тому же, ты еще ничего не добилась и пока не планируешь».
Я не стала обижаться на Мари. Про «ничего не добилась» она могла бы не говорить – это не я жила с родителями в двадцать с чем-то лет, – но я знала, что она говорит это не для того, чтобы сделать мне неприятно. Вместо того чтобы обижаться, я открыла какой-то французский сайт с краткими пересказами и стала читать дневники Эмилии.
Эмилия и Ева познакомились в 1957 году. Я нашла одну фотографию того времени – высокая черноволосая чернобровая девушка, почти девочка, обнимала за плечи невысокую, будто бы стесняющуюся женщину. Эта фотография привела меня в онлайн-архив, в котором я наткнулась на десятки других снимков, более поздних – и на всех Эмилия и Ева были изображены вместе. Иногда рядом появлялись какие-то другие люди, а потом на снимках стали постоянно фигурировать двое мужчин – художник M. (хотя комментаторы не были в этом уверены) и Аркадий Васильевич Белов – он же филолог и философ Васильев.
Васильев появился в жизни Евы и Эмилии в 1962 году. Этот двадцатисемилетний сын русских эмигрантов приехал в Париж из Лондона, чтобы встретиться с Хемингуэем. Хемингуэй умер годом раньше, и последние тридцать лет своей жизни пробыл за пределами Франции, поэтому Васильев (в своих дневниках Эмилия называла его Кентавром) мрачно бродил по городу, вглядывался в подворотни и толкался в толпе.
Я полезла искать эту сцену в дневниках. Это оказалось несложно – в дневнике «E. Q. 1961–1963» в оглавлении была строчка: «Знакомство с Кентавром». Я открыла нужную главу и стала читать вслух, чтобы сразу записывать аудио для Мари:
«Мы вышли из К-. и направились к месту встречи с В. На улицах было пустынно из-за жары, но Овсянка, как всегда, шла по самой кромке тротуара, и тени домов до нас не дотягивались. Я смотрела под ноги, чтобы не упасть на мостовую, и поэтому не сразу заметила, что Овсянка сошла с бордюра и остановилась. Я оказалась далеко впереди нее и, обернувшись, увидела, что Овсянка внимательно разглядывает мужчину в шляпе, который, покачивая головой, рассматривал табличку на закрытых дверях булочной. Он стоял в тени здания, облокотившись на черный зонтик. Его лица было почти не видно – потерянность читалась во всей его фигуре, в этом зонтике, который никак не сочетался с солнечной погодой, в костюме (слишком теплом) и в музыкальных движениях пальцев его свободной руки. Он будто пытался нащупать невидимое пианино и все время промахивался мимо клавиш.
– Вы что-то ищете? – спросила Овсянка. Она пересекла горизонт света и оказалась в тени. Ее фигура тут же стала двухмерной, будто она зашла в фотографию, на которой был изображен мужчина. Ее черное (летом!) платье слилось с пятнами на стене, и на мгновение мне показалось, что ее голова парит в воздухе возле плеча незнакомца.
Мужчина наконец ее заметил и что-то спросил, но я его не расслышала.
– Bla Bla Bla, – ответила ему Овсянка по-английски.
Мужчина ответил:
– Bla Bla Bla Bla.
– Где живет Эрнест Хемингуэй? – спросила меня Овсянка. Мужчина казался мне странным, и я все не решалась подойти. Но и не отвечать Овсянке было бы неправильно.
– Монпарнас, – ответила я неуверенно. Когда я только приехала в П-, мне указали все места, где ступал Хемингуэй.
– Bla Bla Bla.
– Bla Bla Bla.
– Он хочет навестить Хемингуэя, – сказала Овсянка.
– Вряд ли, – сказала я. – Хемингуэй умер.
Овсянка посмотрела на меня как на умалишенную. Было очевидно, что желание незнакомца, видимо англичанина, было для нее гораздо важнее смерти великого писателя. В ее глазах читалось отвращение к смерти, и я поняла, что сейчас мы отменим встречу с В. и отправимся на поиски дома, местоположение которого я представляла себе очень смутно.
– Bla Bla, – сказал мужчина.
– Он немного говорит по-французски, – сказала Овсянка, – но сейчас не может ничего вспомнить. По-моему, он слишком много времени провел на улице в этом костюме. Нужно отвезти его в отель и засунуть в холодную ванну.
Я не нашлась, что ей возразить».
Я собиралась еще сказать пару слов от себя и спародировать стиль Эмилии, но тут раздался стук в смежную дверь, и я поспешила убрать разбросанные книги в рюкзак.
4
Первым делом Лисетская спросила:
– Ты установила приложения?
– Да, – сказала я, протягивая ей телефон. – Я могу объяснить вам, как ими пользоваться. И я вбила туда свой номер.
– Спасибо, не нужно, – сказала Лисетская, убирая телефон. – Идем.
Мы спустились в вестибюль и вышли на улицу.
– Ты хочешь есть? – спросила Лисетская. Я попыталась по ее лицу угадать правильный ответ, но это было совершенно невозможно. Если бы мы не шли, а стояли на месте, я бы решила, что ее парализовало, настолько у нее было каменное лицо. Если это была пластика, то серьезная – будто ее лицо целиком отлили из резины.
– Понятно, – сказала Лисетская. – Идем. Ты хорошо знаешь город?
Я помотала головой.
– Не страшно. – Она взглянула на часы на правой руке. – Легкий ужин тебя устроит? Я хочу сегодня съездить в больницу, а там ограниченные часы посещения.
– Хорошо, – сказала я. Есть мне совершенно не хотелось, потому что организм, кажется, еще не отошел от поезда. Живот вдруг заныл, и я, надеясь, что это не разозлит Лисетскую, достала телефон и открыла Рэдд, чтобы свериться, что мой цикл и вправду сократился – уже второй раз подряд месячные начинались на два-три дня раньше, чем предсказывало приложение.
Лисетская легко коснулась моего плеча, указывая, что мы сворачиваем. Я дернулась, потому что не ожидала прикосновения, и тут впервые лицо критикессы расплылось в улыбке.
– Это кафе тебя устраивает? – спросила она, указывая на ресторанную вывеску на другой стороне улицы. Там было восточным курсивом написано: «Чайхана».
После того как я заказала нам ужин, Лисетская наклонила голову и стала внимательно меня рассматривать. В ресторане было сумрачно, и она выглядела еще моложе – не старше моей тети. Я уже успела сходить в туалет и закинуться двумя таблетками пенталгина и теперь пыталась поудобнее устроиться на удивительно жестких подушках, которыми были устланы скамьи, заменявшие в ресторане стулья.
– Однажды, – начала Лисетская, – когда ты еще не родилась, мы с Роланом и несколькими другими друзьями оказались в очень похожем ресторане в Стамбуле. Там было очень дымно – кальяны, – и Ролан сказал, что восточная обстановка мешает европейцам читать выражения лиц собеседников.
Она больше не улыбалась, и я не могла понять, какой реакции она от меня ожидает. Моего французского хватало для того, чтобы понимать все слова, которые она произносила, но не для того, чтобы чувствовать какие-то языковые нюансы, которых, в ее речи, кажется, было очень много.
– Я приехала в Санкт-Петербург, – сказала Лисетская, – чтобы повидать старого друга. Много лет назад мы некоторое время жили вместе, а потом нас обоих довольно долго допрашивала полиция, и мы рассорились. У него осталось несколько нужных мне вещей – и я надеюсь, что сейчас он их вернет.
Она замолчала, и я спросила:
– Каких вещей?
– Разных. Но в первую очередь мне нужен последний дневник моей подруги Эмилии, – сказала Лисетская. – Ты знаешь про дневники Эмилии?
Я кивнула.
– У моего друга хранится ее последний дневник, и я очень надеюсь его получить, потому что… – Она снова замолчала, но в этот раз по движению ее пальцев я поняла, что ничего говорить не нужно. Лисетская как бы рисовала в воздухе перед собой маленький знак бесконечности. Ее взгляд оставался неподвижным. – Потому что там есть одна страница, на которой наверняка написано имя убийцы Эмилии. К тому же я занимаюсь изданием этих дневников – это дело всей моей жизни, будет обидно оставить его незаконченным.
Мы помолчали.
– Она была убита, ты это знаешь? – спросила Лисетская.
– Нет, – сказала я. – Я этого не знала.
У меня в голове все никак не соединялись фотографии и текст из википедии и эта женщина – она говорила со мной, рассказывала какую-то безумную историю и, кажется, ожидала, что я тоже в ней как-то поучаствую.
– Зачем вы мне это рассказываете? – спросила я.
– Тебе не интересно? – спросила Лисетская. Она снова улыбнулась, на этот раз подошедшему официанту, который поставил на соседний столик поднос и стал переставлять к нам тарелки с едой.
– Нет, просто… – Я не знала, что ей сказать.
– Скажи что-нибудь о себе, – предложила Лисетская. – Чем ты занимаешься? Что-нибудь пишешь?
Ее лицо не изменилось, и я подумала, что она, наверное, спрашивает об этом всех людей, с которыми общается.
– Я ничего не пишу, – сказала я.
– Совсем? Может, – спросила Лисетская, – блог в Twitter или Facebook?
– Я пишу в инстаграме, – сказала я, – но совсем по чуть-чуть.
– В Instagram пишут тексты? – спросила Лисетская. – Я, к сожалению, не так хорошо владею современными социальными сетями.
– Да, иногда, – ответила я. – Так многие делают.
Лисетская достала телефон и спросила:
– Как найти твой блог?
Она положила телефон на стол рядом с тарелкой с супом, и мне было видно его экран. Фоном у Лисетской стояла фотография неизвестного мне готического собора. Длинный палец критикессы махнул по экрану, ткнул в папку в верхнем правом углу. Я увидела иконки инстаграма, твиттера, линкедин, фейсбука, тиктока и каких-то неизвестных мне приложений. Когда я устанавливала Лисетской телеграм, я удержалась от того, чтобы рыться в ее телефоне, но сейчас сил отвести взгляд у меня не было. У нее стояли почти все возможные социальные сети – я не знала точно, но одна из иконок, кажется, была от китайского WeChat, про который я знала только из одного текстового монолога Мари о китайской пропаганде.
Лисетская зашла в инстаграм, двумя пальцами развернула телефон и подтолкнула его ко мне. Только тут я заметила, что она левша – телефон оказался рядом с моей правой ладонью. Я вбила в строчку поиска свой аккаунт, нажала на возникший кружок и осторожно толкнула телефон обратно. Точно так же, двумя пальцами, Лисетская развернула его к себе, потом подобрала и переложила в правую руку, а левой взяла чайник, который только-только поставил на стол официант. Она налила чай мне, изредка поглядывая на наполняющуюся чашку, потом отставила чайник в сторону.
Я никак не решалась приступить к еде и схватилась за горячую чашку как за спасательный круг. Лицо Лисетской оставалось каменным, но глаза быстро перемещались по фотографиям.
– Я плохо читаю по-русски, – сказала она, опуская телефон на стол. – Ты пишешь о феминизме?
– Д-да, – сказала я. Если бы я знала, что Лисетская читает по-русски, я бы не стала показывать ей свой аккаунт.
– Я плохо читаю и почти не говорю, но немного знаю кириллицу, – успокоила меня Лисетская. – Здесь часто встречается слово «феминизм».
Что я могла на это сказать?
– Приятного аппетита, – сказала Лисетская.
– Спасибо, – ответила я.
Я доела раньше Лисетской, потому что в основном просто пила чай, и вышла в туалет. В телефоне меня ждали сообщения от Мари.
«Ну что, как? – Она писала текстом. – Как там педофилка французская? Срусь с мамой».
Отношения с родителями у Мари были сложные. Она говорила, что это связано с ее плохими оценками, но поскольку я подозревала, что Мари меня на пару лет (как минимум) старше, то причины у ссор должны были быть какие-то другие. Тем не менее я всегда поддерживала Мари в такие моменты, потому что ей, вне зависимости от причин, очевидно было очень тяжело.
«Ты держись, пожалуйста. А Лисетская – вполне милая старушка, – написала я. – Выглядит очень молодо. Она собирается расследовать самоубийство Эмилии E. Q.».
Мари прочитала мое сообщение мгновенно и сразу стала печатать ответ.
Туалет в ресторане был, как я люблю – узкий, с плотными стенами и дверью до пола. Я чувствовала, что нахожусь в бордовом гробу – стены вокруг были покрыты выпуклыми восточными узорами, по которым очень хотелось провести рукой. Ужин с Лисетской меня сильно вымотал, и я ждала ответа Мари, чтобы у меня был повод не выходить из туалета. Пока она писала, я поразглядывала себя в зеркало – и осталась довольна.
«Ты поможешь ей с расследованием?» – написала Мари наконец. У нее было необычное свойство – она часто писала сообщения очень долго, а потом присылала одно-два слова.
«Она не предлагала, – ответила я. – Но, конечно. Если она попросит, я обязательно помогу ей в раскрытии очень важного преступления столетней давности».
«Ты моя Нэнси Дрю:3, написала Мари. – Только обо мне не забывай, хорошо?»
Вместо текста я записала ей короткое видео, в котором высовывала язык и закатывала глаза. Мари очень часто просила меня не забывать ее, и я уже устала ей объяснять, что о ней я думаю постоянно и забыть совершенно точно не смогу. Я оглядела туалет, вздохнула и вернулась в зал.
Тарелки уже унесли, и Лисетская что-то листала в телефоне.
– Ты поможешь мне вернуть дневник моей подруги? – спросила она, когда я опустилась на скамейку.
– Что, простите? – переспросила я. Лисетская придвинулась ближе и положила левую руку на столешницу.
– Я не уверена, что мой друг согласится отдать мне дневник, – сказала она. – Мне нужно, чтобы кто-то нашел его архив и забрал оттуда книгу.
Я не знала, что ей на это ответить. Обижать или расстраивать старушку не хотелось, но и помочь я ей никак не могла.
– Ты, наверное, думаешь, – сказала Лисетская, – что я немощная старуха, медленно сходящая с ума.
Она постучала пальцем по столешнице.
– Мой друг скоро умрет. Может быть, сегодня или завтра. – Лицо Лисетской оставалось каменным. – И тогда его архив разлетится по разным библиотекам или просто сгниет. Мне нужно забрать у него эту книгу.
– Я не… – начала я, но Лисетская снова постучала пальцем по столу.
– Маруся, – сказала она. – Ты живешь в России, ты ничего не знаешь о людях, о которых я говорю. А ведь весь твой феминизм построен на книгах этих людей. Ты знаешь де Бовуар, но вряд ли ты ее читала. И ты, я уверена, не читала никого из тех, кто ее окружал. Соллерс, Якобсон, Васильев, Фуко – что говорят тебе эти имена? Просто фотографии в википедии и строчки в сносках текстов, которые ты читаешь в интернете. А ведь многие из них – твои соотечественники.
Я не знала, как реагировать на происходящее, поэтому просто молча слушала. Меня удивило, что, чуть повысив голос, Лисетская говорила медленнее. Ее французский я понимала легко.
– Я предлагаю тебе войти в историю, – сказала она. – Или, точнее, к ней прикоснуться. Твое имя окажется на одних полях с именем Симоны де Бовуар.
Сначала я удивилась столько раз упомянутой де Бовуар, а потом заметила, что телефон Лисетской снова лежит на столе и открыт на одном из постов в моей инсте – на тексте, в котором я недоумевала по поводу того, что фем. кафе в Питере решили назвать в честь Ив Косовски Седжвик, а не Симоны. Текст под постом был по-французски – Лисетская нажала на кнопку автоматического перевода.
– Я не понимаю, что я могу сделать, – сказала я.
Лисетская перешла в поиск в инстаграме, вбила несколько букв и открыла аккаунт с парой сотен подписчиков. Я не успела прочитать название, потому что телефон был все еще перевернут ко мне вверх ногами. Лисетская быстро прокрутила ленту вниз, открыла фотографию и развернула телефон ко мне.
На фотографии был изображен немолодой мужчина в костюме. Он стоял у школьной доски вместе с несколькими школьницами и школьниками моего возраста. В мужчине я с удивлением узнала Васильева – тут он был гораздо старше своих парижских фотографий и походил на самого обычного школьного учителя. Подпись под фотографией гласила: «Летняя школа. 15.08.2015. Аркадий Васильевич после лекции „Семиотические знаки в языке“».
Лисетская постучала по экрану ногтем – прямо по лицу одного из школьников, стоящих рядом с Васильевым.
– Я бы хотела, чтобы ты встретилась вот с этими ребятами, – сказала она. – Я думаю, что архив хранится у кого-то из них.
Я ничего не спросила, но Лисетская медленно кивнула, будто бы соглашаясь с чем-то:
– Я не уверена, – сказала она. – Но…
Мне было уже очевидно, что ее фраза про то, что она плохо владеет соцсетями, была абсолютным враньем. Лисетская нажала на список лайкнувших фотографию (их было всего человек двадцать), потом на одно из имен в списке. Открылся аккаунт с парой тысяч подписчиц – я сразу почувствовала укол ревности.
Судя по всему, это был аккаунт модной фотографки – на всех фотографиях были изображены разные модели в черной и околочерной одежде. Фонами служили разные довольно странные интерьеры – будто бы кто-то устроил студию в старой советской квартире. Шкафы со стеклянными дверцами, столы с гнутыми ножками, хрустальные люстры.
Лисетская провела пальцем по экрану и нажала на одну из фотографий. Я увидела красивую девушку лет восемнадцати. У нее были длинные светлые волосы и голубые глаза, с которыми приятно сочеталась поясная сумка такого же оттенка. Кроме нее, на девушке была темно-фиолетовая рубашка, рваные джинсы и бордовая жилетка. Набор этот выглядел странно, но еще более странным был фон – огромный двухстворчатый шкаф, заклеенный какими-то бумагами. Поверх бумаг, среди которых были листы рукописного текста и фотографии, тянулись красные и синие нити.
– Это наша фотография, – сказала Лисетская, указывая на один из маленьких квадратиков на дверце шкафа. – И еще вот эта, и вот эта. Они используют их для фотосессий.
– Как вы это обнаружили? – спросила я. Лисетская посмотрела на меня.
– По тегам, – сказала она. – Молодые люди, которые сделали фотографию, знали, что это за бумаги. К тому же сейчас я уже знаю десяток способов привязать их к архиву. Я показала тебе самый простой. И…
Лисетская снова ткнула в экран. В отличие от фотографии из летней школы, на этом снимке была отмечена модель. И локация.
– Вы хотите, чтобы я написала этой девушке? – спросила я.
– Нет, – сказала Лисетская. – Я тебя с ней познакомлю.
Я окончательно перестала что-либо понимать:
– А зачем вам меня с ней знакомить, – спросила я, – если вы и так знаете, кто она? Вы не можете сами спросить ее про архив?
Лисетская выключила экран телефона и выпрямилась. Я даже вздрогнула от того, как высоко над столом оказались ее плечи. Я и не заметила, что все это время она сидела сгорбившись.
– Я изучила инстаграм и этой девочки, – сказала Лисетская. – Почти все свое свободное время она проводит в кафе «ИКС». Это такое фем. пространство здесь, в Санкт-Петербурге.
Я кивнула, хотя хотела помотать головой.
– Васильев – философ феминистской теории, если можно так сказать о мужчине, – продолжила Лисетская. – Очевидно, эти подростки в достаточно хороших отношениях с ним, чтобы бывать у него дома. Ничего удивительного в том, что они ходят в это кафе, нет.
– И вы хотите, чтобы я туда отправилась и поговорила с этой девушкой? – спросила я.
– Да, – сказала Лисетская. – Выяснила, где сейчас находится архив, забрала оттуда одну книгу и отдала ее мне.
Если бы этот разговор происходил по-русски, я бы решила, что разговариваю с сумасшедшей, но французский придавал всему происходящему настолько сказочный привкус, что я слушала Лисетскую очень внимательно. Восточный, может быть грузинский, ресторан, высокая женщина в черном, легко вращающая телефон и бороздящая инстаграм, – я просто не успевала сомневаться в реальности происходящего.
– Я уверена, что ты справишься, – сказала Лисетская. – Вряд ли это очень сложно. Со своей стороны могу обещать тебе упоминание в благодарностях, когда этот дневник будет издан.
Она улыбнулась в третий раз за вечер. Я поняла, что про упоминание она пошутила. Предполагалось, что похищать книгу я буду для нее просто так.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?