Текст книги "Ступает слон"

7

«…Тут, очевидно, важно не только засилье фаллоса как основного инструмента работы с общественностью современного обозленного инцела. Справочка: фаллос тут в „фомке“, которой Окси пытается вскрыть твое сердечко. Гораздо важнее фаллическое значение обуви. Рэпер кладет на город свою подошву, свой кожаный отросток. Вся боевая риторика (тут и отсылки к насилию над женщинами в мире скандинавских богов, и призыв „не быть женственным“, то есть убить женщину не только в обществе, но и в себе) тут не больше чем понт. Главное, что говорит Окси: нет ничего, на что мы, мужчины с обрезанием и образованием, не можем положить свой теплый и продолговатый. Кстати, заметь слово „вата“ в „продолговатый“. Это явно неспроста».

Слушая сообщение Мари, я поглядывала на Алю, которая угрюмо тыкала в телефон. Когда мы сели в такси, я извинилась и сказала, что мне нужно послушать сообщения от своей девушки. Это было сказано не специально, но мне понравилось, как Аля среагировала. Она улыбнулась и подняла вверх большой палец.

Вначале Мари жаловалась на то, что я ее игнорю, а потом переключилась на анализ творчества Оксимирона. Я давно заметила, что она всегда так делает, когда считает, что требует от меня слишком многого, – сначала высказывает мне обиду, а потом меняет тему, чтобы я не чувствовала себя обязанной извиняться и долго ее успокаивать.

Я дослушала сообщение и стала набирать длинный ответ. Я привыкла, что мы с Мари переписываемся практически 24/7, поэтому мне редко приходилось писать ей что-то длинное. Надо было извиниться за то, что я не сразу отвечаю, и рассказать про мой план на вечер, который подразумевал, что я и дальше вряд ли смогу отвечать все время.

Когда такси остановилось, я не написала и половины. Выйдя на тротуар, я стала печатать дальше, поэтому не сразу заметила, что нас встречают.

– Маруся? – позвала Аля. Я оторвалась от телефона и увидела Лешу и Веру, которые внимательно меня разглядывали. Рядом с ними стоял парень с длинными темными волосами. Он был одет в черную мантию поверх розовой футболки и таких же розовых треников и, в целом, неплохо вписывался в компанию серых Али, Веры и Леши. Они тоже успели накраситься с тех пор, как я видела их в кафе. У Веры макияж был такой же, как у Али, только она уже успела нанести себе на щеки красные кружки, а Леша больше всего походил на гея из девяностых. У него были яркие розовые тени и такие же розовые противно блестящие губы. В руке он держал коробочку с золотыми блестками, которые как раз собирался набрать на палец.

– Кира, – сказал парень в мантии, делая шаг вперед. – Я тебя видела в «ИКС», в выставочной.

– Маруся, – сказала я, оглядываясь на Алю. Кира говорил как-то насмешливо, и мне не понравилось то, что он решил сказать о себе в женском роде. Аля не заметила мое смятение.

– Кто что хочет? – спросила она. Леша поднял вверх палец с блестками.

– Хочите? – спросил он. Вера подставила ему щеку, и Леша стал размазывать блестки по ее коже.

– Ща, – сказала Аля. – Мне надо кружки нарисовать, я забыла.

– Кто есть? – спросила Вера. Кира поднял руку. Аля покачала головой. Леша кивнул. Я, подумав, тоже покачала головой. Я плотно пообедала с Лисетской и пока что не чувствовала голода.

– Мак? – спросил Кира.

– Шур, – сказал Леша. – Вера?

– Давайте мак, – кивнула Вера.

– Не хочу мак, – сказала Аля. – Я думала в Кофем зайти, там хорошее зеркало.

– Тебе нужно зеркало, а нам нужно поесть, – сказал Леша. – Что будем делать?

– Вы идите в мак, – сказала Аля, – а я пойду в Кофем, эмбэ потом к вам присоединюсь или, если уже будет время, здесь же и встретимся.

– Оке, – сказал Леша. – Давайте. Марусь, ты с нами?

– Можно я с тобой схожу? – спросила я у Али. – Там кофе есть, наверное, да?

– Есть, – сказала Аля. – Пошли. А вы давайте, на здоровье.

Леша махнул рукой, и они направились вверх по улице.

Только тут я осмотрелась. Мы стояли на тротуаре широкой и довольно пустой улицы. Напротив нас был трехэтажный дом, очень широкий и длинный, как будто одно из московских гос. учреждений стукнули по крыше кирпичом. Прямо перед нами виднелась подворотня, в которой курили какие-то молодые люди опасной наружности.

– Клуб там. – Аля указала на подворотню. – А Кофем – там. – Она повернулась влево и указала куда-то вдаль. – Пойдем?

Мы пошли вниз по улице.

– Знаешь, – начала я. – Я вот этот тренд на женские местоимения не понимаю.

– В смысле? – спросила Аля.

– Ну, мне это неприятно, – сказала я. – Слышится какая-то насмешка, что ли? Русский язык и так очень маскулинный, а так получается, что мужчины могут и его женскую часть приватизировать.

– Прости, – Аля пошла медленнее, – я что-то не понимаю, о чем ты?

– Вот Кира говорит о себе «говорила`», «ходила`», – сказала я. – Я не помню точно, как он сказал, но зачем это? Тебя это не раздражает?

– Нет. – Аля посмотрела на меня удивленно. – В смысле? Кира не мужчина.

– А кто? – Теперь уже я посмотрела на нее удивленно.

– Женщина, – сказала Аля.

– Да ладно?! – Я остановилась и даже оглянулась, хотя мы уже были далеко от Киры и остальных.

– Ну да, – сказала Аля. – А что?

– Не может быть, – сказала я. – Ты шутишь. Я же его видела.

– Какая разница, что ты видела? – спросила Аля. – Я же тебе говорю, что Кира женщина. Или ты считаешь, что ты должна решать, как женщины выглядят?

– Нет, – сказала я. – Я не собираюсь решать, «как женщины выглядят». Но…

Аля меня перебила:

– Марусь, давай сейчас о чем-нибудь другом поговорим, ладно? У меня сил нету спорить.

– Ладно, – сказала я, хотя мне, конечно, очень хотелось договорить. Проблема с Кирой была не в том, что она как-то «не так» выглядела, а в том, что это очевидно был парень. Никаких вопросов – я, кажется, даже видела у него щетину на лице. И бодипозитив тут был вообще ни при чем, поэтому ее мысль, про то, что я хочу контролировать то, как выглядят женщины, была обидной. Если бы не Васильев, я бы наверняка продолжила спорить, но сейчас мне было понятно, что Аля напряжена и расстроена, поэтому я решила оставить спор на потом.

Некоторое время мы шли молча. Чтобы не скучать и чтобы потом было что сказать маме, я старалась смотреть по сторонам, но дома вокруг были однообразные, трехэтажные и будто утопающие в улице. Людей было немного, и все они шли ужасно медленно. Аля же, наоборот, шагала быстро и, если бы я была пониже ростом, я бы, наверное, с трудом за ней успевала.

Когда мы остановились у светофора, я нашла на доме табличку: «Казанская улица». Перейдя Казанскую, мы повернули направо. Я заскучала и достала телефон из кармана, но открывать переписку с Мари не стала – я так и не дописала ей сообщение, а мучить ее фразой «Маруся набирает сообщение…» не хотелось. Я уже решила, что отправлю все сразу, пока Аля будет краситься.

Мне хотелось поговорить с Алей, но идеи для разговора в голову лезли настолько дурацкие, что я начала сомневаться в своей способности общаться с живыми людьми. Я вдруг заметила, что пытаюсь выбрать между «Ты лесбиянка?» и «У меня в школе в прошлом году учитель застрелился». Конечно, можно было спросить что-нибудь про Станку, Васильева и других, но тогда получалось, что я вообще не могу поговорить с Алей как с человеком. А человеком полагается интересоваться.

– Ты лесбиянка? – спросила Аля.

Я вздрогнула, и еще несколько секунд мы шли молча. Раньше я бы с легкостью ответила «да», но в последнее время я испытывала все большее стеснение в выражении собственной ориентации. Не потому, что мне начали нравиться мужчины (как может нравиться то, что ты принципиально не рассматриваешь), а потому что я заметила, как карикатурно выглядит все мое лесбийское поведение. Я понимала, что это проявление внутренней мизогинии или, может быть, гомофобии. Мне почему-то не нравилось говорить о себе как о лесбиянке, потому что казалось, что таким образом я расписываюсь в собственной неполноценности. В смысле, что меня должно описывать что-то большее, чем одно слово. Раньше меня полностью устраивали всякие лейблы, но Мари, например, никогда не называла себя лесбиянкой, хотя у нее никогда не было отношений с мужчинами.

Почему-то в голове всплыли слова Мари про мужской флирт, которые она записала мне после просмотра очередной романтической комедии:

«Флирт для мужчины часто является единственным способом проявить свою личность, потому что в любви все средства хороши. Другие мужчины простят ему многое, если оно будет подано в формате флирта с девушкой. Мужчина не может сказать своим друзьям, что ему нравится Закари Куинто, а вот девушке может – потому что делает это КАК БЫ только за тем, чтобы залезть ей в трусики. Удивительно, что мужчинам удается объективизировать женщин, даже когда они проявляют свои гомосексуальные наклонности».

Я поняла, что эта фраза на самом деле относилась не только к мужчинам, но и к флирту в целом. Раньше я флиртовала со всем знакомыми девушками, с кем-то больше, с кем-то меньше, потому что это позволяло мне быть собой. Это не означало, что я обязательно хотела завести с ними отношения. И слово «лесбиянка» у меня ассоциировалась именно с этой формой социализации.

– Мне нравятся женщины, – наконец сказала я.

Аля кивнула:

– Я так и подумала. С мужчинами у тебя, наверное, немного опыта.

– Положительного? – спросила я. – Нет.

– Я не хотела тебя обидеть, – сказала Аля. – Прости, я вообще сейчас не о том думаю. Просто ты в такси сказала про девушку, вот я и задумалась.

– Ничего страшного, – сказала я.

– Как ее зовут? – спросила Аля.

– Мари, – сказала я и тут же пожалела об этом. Я никому раньше не рассказывала про Мари, потому что была уверена, что к обычному желанию всех людей убедить меня в том, что мне просто «нормального мужика» ни разу не попадалось, добавится еще и желание объяснить, что знакомство в интернете и отношения на расстоянии – это не отношения.

– Классно, – сказала Аля. – Она в Москве, да?

– Нет, – сказала я. – Она живет в Хельсинки. Я к ней поеду послезавтра.

– Прикольно. – Аля покивала. – Никогда не была в Хельсинки.

– Я тоже, – сказала я и, раз уж я уже сказала все остальное, добавила: – Мы еще ни разу не виделись вживую.

– Да? – спросила Аля. – А вы давно встречаетесь?

– Шесть месяцев, – сказала я. – Может, чуть больше.

– Прикольно, – повторила Аля. – Интересно. Я никогда не встречалась с девушкой.

– Да? – Я, кажется, не смогла скрыть своего удивления.

– Ну, в смысле, – сказала Аля. – Не знаю, как-то не сложилось ни разу.

– А какая у тебя ориентация? – спросила я. Мы подошли к светящемуся кафе, на вывеске которого было написано: «КофЕго».

– Пришли, – сказала Аля. – Ты можешь мне заказать латте? Я быстро выйду.

Я сделала заказ и стала дописывать сообщение Мари. С тех пор, как я его начала, она успела записать мне еще десяток сообщений, которые я пока не стала слушать, потому что боялась, что она будет звучать очень расстроенной. Все-таки в этот раз я бросила ее прямо посередине разговора, уже начав набирать сообщение.

Когда я села на стул, из кармана худи чуть не вывалилась книжка Эмилии. Я поскорее запихнула ее обратно и вообще только тут вспомнила, что решила сходить на концерт с бесценным документом в кармане. Я постаралась рассказать Мари обо всем, что со мной произошло. Я даже написала ей, что иду на концерт, хотя понимала, что это расстроит ее еще больше. Я знала, что она почти никогда никуда не ходит, потому что у нее подруг было даже меньше, чем у меня.

Вообще, мы с Мари, конечно, нашли друг друга. У меня в классе не было ни одной девочки, с которой я не то что встречаться, а просто разговаривать бы хотела. Мне нравилась Таня, которая училась на год старше, но, во-первых, у нее была девушка, а во-вторых, мы попробовали что-то вроде отношений и вышло у нас плохо. Я пробовала общаться и с другими девочками постарше, но мы или не сходились интересами, или им со мной было скучно. Именно поэтому я боялась разговаривать с кем-нибудь в «ИКС». Я уже давно заметила, что большинство девушек не интересуются феминизмом, а те, которые интересуются, – не интересуются мной. Разве что если они похожи на Риту и им хочется кого-нибудь взять под крыло.

К столику подошла Аля. На щеках у нее теперь горели два красных солнышка.

– Хочешь, я тебе что-нибудь нарисую? – спросила она. Я глянула ей за спину, туда, где на стене кафе висело большое зеркало в красивой зеленой раме. Косметики у меня на лице не было – мой утренний туалет обычно сводился к набору гигиенических процедур, особенно с тех пор, как Мари прочитала мне небольшую лекцию о девушках, которым кажется, что макияж – это что-то для себя, а не для других.

– Нет, – сказала я. – Спасибо. Тебе очень идет.

Аля улыбнулась и села за стол.

– Ты о чем думаешь? – спросила она.

– Да ни о чем, – сказала я. – Просто сижу.

К нам подошла официантка и поставила на стол кофейные чашки.

– Станка написала, – сказала Аля. – Она говорит, что Васильеву лучше, но она останется с ним.

– Понятно, – сказала я, подумав, что надо все-таки почитать еще про Васильева и Лисетскую, если я собираюсь и дальше притворяться фанаткой Васильева. Я сказала, что мне нужно в туалет, и поднялась, включая на ходу экран телефона. Пора было что-нибудь нагуглить.

Искать мне ничего не понадобилось, потому что, прочитав мое длинное сообщение, Мари сама все за меня прочитала и даже успела изложить в аудиоформате с собственными комментариями.

«Так, – я включила сообщение Мари. – Сейчас я тебе все расскажу. У Лисетской, Эмилии и Васильева был, очевидно, такой тройничок довольно ебанутый. То есть хрен его знает, что там было, но жили они вместе. И убил Эмилию кто-то из них двоих – в день ее смерти только они бывали у нее дома. Вообще, я так думаю, они вместе ее извели, хотя выгодней всего это было, очевидно, Лисетской, потому что после смерти Эмилии именно ей достались все рукописи, и Лисетская знатно на них обогатилась. Она растянула десяток дневников на годы, то есть умерла Эмилия в 1966, а последний дневник Лисетская собирается издать только в следующем году. Понимаешь? Эмилия умерла в тридцать шесть лет, а Лисетская потом пятьдесят с чем-то лет на ее дневниках себе карьеру строила. Но полиция улик не нашла, так что их с Васильевым отпустили. Охуительно вообще. Можно, если ты книгу напишешь, я тебя тоже убью и на этом заработаю? Кстати, каждый раз, когда ты мне столько не отвечаешь, я все больше склоняюсь к убийству!»

Я извинилась и даже записала ей короткое видео, потому что знала, что мое лицо всегда поднимало ей настроение. Это смешно, учитывая, что я никогда не видела ее лица. Пару раз мы разговаривали по скайпу, но Мари всегда ставила ноут так, чтобы было видно только ее подбородок и одеяло.

Я умылась, осмотрела лицо на предмет прыщей и вышла из туалета. Оказалось, что Аля уже расплатилась.

– Нам пора, – сказала она. – Пошли!

8

Леша, Вера и Кира ждали нас на том же месте.

– Миссия выполнена, – сказала Аля. – Кофе получéнно.

Она подняла вверх руки и ткнула указательными пальцами в красные кружки у себя на щеках. Слово «полученно» она выговорила именно так, с двумя «н» и с ударением на «е», словно это было наречие. Во время нашей прогулки я почти не замечала людей вокруг, но сейчас стало понятно, что ощутимый процент прохожих стягивается к подворотне. Некоторые останавливались и курили, другие, наоборот, спешили внутрь.

– Давай. – Аля подставила Леше щеку, и он стал мазать ее блестками.

– Хочешь? – Он посмотрел на меня, и я отрицательно покачала головой. Еще не хватало, чтобы мужчина начал меня трогать до того, как я вошла в клуб.

– Тебе сколько лет? – спросила вдруг Аля.

– Семнадцать, – сказала я, – а что?

– Ничего, – сказала Аля. – Просто надо будет охранника обойти.

– Давайте пробираться, – сказал Леша.

Мы пересекли улицу прямо по проезжей части, потому что идти до ближайшего светофора было далеко. В подворотне была толпа, и нам и вправду пришлось пробираться к дверям.

Я так и не сумела разглядеть название клуба, потому что оно располагалось слева от двери и слишком близко к земле, из-за чего большую часть букв скрывали люди. Внутри было шумно и душно. Когда перед нами оказался охранник, проверяющий документы, вперед выступила Вера. В мигающем свете настенных ламп я их видела плохо и только почувствовала, что Аля осторожно подталкивает меня влево, мимо охранника.

– Я вам что-то должна? – спросила я, когда мы оказались в зале с барной стойкой.

– Спокойно, – сказала Аля, взмахивая рукой. – Ты же гостья. Давайте сейчас попробуем пробиться к сцене.

Там уже кто-то играл. Я разглядела двух наголо обритых девушек.

– Это Kace! – Але пришлось крикнуть, чтобы я услышала. Уши будто набило ватой, и в некоторые моменты мне казалось, что я нахожусь в абсолютной тишине. Это чувство усиливалось из-за того, что в зале было темно, настенные лампы мигали очень редко, и поэтому легко было представить, что вокруг никого нет. Я опасалась, что люди будут толкаться, но места в зале оказалось больше, чем я думала, и нам удалось добраться до самой сцены.

Большую часть выступления Kасе мы провели довольно комфортно. Аля и Леша, как я и ожидала, дергано танцевали. Кира тоже танцевал, но гораздо медленнее, часто оглядывая зал. Вера же стояла с закрытыми глазами и, кажется, наслаждалась музыкой. До меня музыка не доходила или, точнее, доходила так сильно, что я совершенно не могла ее слушать, поэтому я смотрела по сторонам и, в первую очередь, на музыканток на сцене. Они были не только одинаково обриты, но и с одинаковым макияжем (красные тени, блестки), но одна пританцовывала возле диджейского пульта, а вторая сидела в углу сцены в ноутбуке. Было непонятно, участвует ли она как-то в выступлении, но ее лицо было проще разглядеть, потому что свет от экрана делал его единственным постоянно видимым объектом в комнате.

– Они классные! – крикнула мне в ухо Аля.

Каждый раз, когда в зале вспыхивал свет, Алины глаза оказывались широко открыты, но я чувствовала, что она открывает и закрывает их, будто пританцовывая веками. В ней вообще все двигалось, возможно, в такт музыке. Леша двигался меньше, но высоко поднимал над собой ладони с растопыренными пальцами, будто пытался помахать кому-то в толпе.

Когда выступление Kасе подошло к концу, я уже тоже начала слегка двигать плечами, а пелена музыки начала уступать место ритмичным битам. Видимо, моя голова медленно приспосабливалась к происходящему вокруг.

Девушки поклонились и ушли со сцены, а вместо них появился какой-то небритый мужик, который помахал залу рукой, показал на пальцах пятнадцать минут и сел за пульт. Заиграло какое-то негромкое техно.

– Курить? – спросил Леша. Вера кивнула, Аля и Кира покачали головами. Я, подумав, тоже решила остаться. Я несколько опасалась разговаривать с Кирой, но возможные разборки с охранником напрягали меня еще больше. К счастью, Аля, видимо, почувствовала, что мне может быть тяжело.

– Я в туалет, – сказала она. – Хотите со мной?

Кира помотал головой. Он, в отличие от большинства присутствующих, продолжил танцевать.

Мы с Алей пробрались сквозь толпу к выходу из зала. Оказалось, что из него вело несколько дверей, и мы вышли не к охраннику, а в зал поменьше, за которым располагались еще два таких же. Людей здесь было немного, а музыка играла другая – что-то полувосточное, медленное. Аля провела меня недлинным коридором, и мы оказались перед туалетом, в который вела очередь, состоящая преимущественно из женщин. Единственный мужчина, бородатый и слегка осоловелый, стоял напротив двери, облокотившись о стену.

– Здесь совместные туалеты? – спросила я у Али, которая нетерпеливо качала головой.

– Ага, – сказала Аля. – Это квир-клуб, поэтому они сделали два бесполых туалета. Второй сильно глубже по коридору. Можем туда пробраться, но там довольно крипово.

– Давай, – сказала я, потому что у меня не было никакого желания смотреться в зеркало и мыть руки на глазах у этого мужика.

Мы прошли дальше, несколько раз свернули и попали в небольшую комнату, которая была погружена в темноту. Я начала подозревать, что Аля заманила меня сюда неслучайно, но в следующую секунду она распахнула невидимую дверь, и мы оказались в самом обыкновенном туалете с тремя кабинками и длинной раковиной, над которой располагалось широкое зеркало. Тут тоже играла музыка, какой-то классический рок, что ли. По крайней мере, слова разобрать было практически невозможно.

Аля тут же исчезла в одной из кабинок. Я хотела последовать ее примеру, но задержалась перед зеркалом. М-да, вид у меня был необычный. Большинство людей в клубе были одеты чуть более празднично.

В кабинке было прохладно и очень чисто, но садиться на унитаз я не стала, потому что никогда этого не делаю. Я и задумалась об этом только потому, что из соседней кабинки донесся совершенно явный хлопок стульчака. Аля казалась мне именно тем человеком, который станет садиться на унитаз в публичном месте.

Она ждала меня возле зеркала и молчала, пока я мыла руки.

– Хочешь? – Аля протянула мне бордовую помаду, которую только что нанесла на собственные губы, которые, видимо, во время танца успели несколько поблекнуть.

– Нет, спасибо, – сказала я.

– Хочешь потанцуем? – спросила Аля. Флирт в ее голосе был очевиден, но она не сделала шаг в мою сторону и находилась на приятном расстоянии.

– В смысле? – спросила я.

– Можно подойти? – спросила Аля. Я попыталась определить, сколько времени уже прошло с тех пор, как мы вышли из основного зала, а потом кивнула. Аля мне скорее нравилась, и она была не похожа на моих московских знакомых. Мысль про Мари мне даже не пришла в голову.

Аля подошла ко мне и встала чуть сзади так, что в зеркале были видны только ее глаза над моим плечом. Я подумала, что вот сейчас она не станет спрашивать меня, прежде чем прикоснуться, но ошиблась.

– Мы не будем целоваться, хорошо? – спросила Аля. – Только потанцуем.

Я снова кивнула. Алины пальцы оказались рядом с моей талией, но она все еще не прикасалась ко мне.

– Можно? – спросила Аля. Я кивнула в третий раз.

Музыка в туалете была совсем не такой громкой, как в зале, и я легко настроилась на плавный ритм. Я все время видела, что Аля держит меня за талию, потому что ее руки отражались в зеркале, но я чувствовала ее, только когда наши тела чуть расходились, и Аля тянула на себя ткань моей футболки.

Теперь, когда меня больше ничего не отвлекало, я смогла вслушаться в музыку и поняла, что неправильно определила ее жанр. Во-первых, музыка была русской, а значит, вряд ли относилась к восьмидесятым. Во-вторых, в тексте фигурировали слова, которые явно указывали на современность.

– Что здесь играет? – спросила я тихо.

– Это «Kасе иn Пoinт», первый альбом Kасе, – сказала Аля. Она перестала качаться в ритм с музыкой, опустила руки и сделала шаг назад. Я восприняла это как приглашение развернуться.

– Не похоже на то, что они только что играли, – сказала я.

– Бесспорно. – Аля снова подошла ко мне, но теперь ее пальцы зависли над моими плечами, как будто она просилась мне на руки.

– Можно, – сказала я, и Аля вдруг прижалась к моей груди. Я уже собиралась ее оттолкнуть, потому что контакт был слишком резким, но мне почти сразу стало понятно, что она не пытается ко мне приставать. Аля сжимала меня очень крепко, но совершенно не пыталась меня гладить или как-то проявлять возбуждение. Наоборот, она вдруг совершенно окоченела.

– Что такое? – спросила я. – Что случилось?

Аля тихо плакала, прижавшись ко мне. Ее руки обнимали меня и сжимали мою кофту на спине. Я осторожно прижала к боку книжку, чтобы Аля ее не почувствовала.

– Прости, пожалуйста, – сказала она. – Мне просто плохо.

– Что такое? – спросила я. – Что случилось?

Аля все плакала и ничего не говорила. Я никак не могла понять, что ее так расстроило, поэтому я просто крепко ее обняла, и вот тут, сама не знаю почему, подумала про Мари. И сразу поняла, что эта сцена ее очень расстроит. Наверное, потому что, когда мне самой было плохо и грустно, я думала о том, как Мари меня обнимет и будет прижимать к себе. Этого раз за разом не случалось – я жила в Москве, Мари была очень далеко, и я привыкла, что, когда мне хочется кого-то обнять, этого кого-то не будет рядом.

Как и тогда на лестнице, Аля успокоилась быстро. Она отстранилась и некоторое время просто смотрела на меня. Потом протерла глаза рукавом.

– Пойдем, – сказала она. – Наверняка нас уже заждались.

Мы прошли темными коридорами, протиснулись мимо мужика, который все так же стоял перед первым туалетом, и оказались перед входом в основной зал, откуда доносилась музыка, которая, кажется, играла еще громче, чем в первом сете.

– Хочешь что-нибудь из бара? – спросила Аля.

– Нет, – сказала я, но, кажется, она меня не услышала, потому что уже начала пробиваться через толпу.

Я стояла в нерешительности, не зная, куда идти, но тут меня окликнули.

– А Аля где? – спросил Леша, пробираясь ко мне. Я испугалась, что он попытается ко мне прикоснуться, и скрестила руки на груди.

– Не знаю, – сказала я, – пошла к бару.

За спиной у Леши появились Вера и Кира.

– Пошли танцевать, – сказала Вера, – Аля нас найдет.

Я пошла за ними, хотя мне совсем этого не хотелось. Проталкиваясь через толпу, я с трудом достала телефон и увидела, что Мари записала мне уже почти четыре минуты аудиосообщений. И, судя по «записывает сообщение…», она еще не кончила. Слушать их здесь не было никакого смысла, поэтому я спрятала телефон обратно в карман.

Пробиться к сцене было практически невозможно, людей в зале стало гораздо больше, но Вера нашла место у стены, откуда мне было видно сцену. Закончилась песня, и появившийся из ниоткуда луч света проявил исполнителя, который замер посередине сцены в странной позе: наклонив голову и подняв руки за спиной, словно готовясь к прыжку с вышки.

– Это Ангел Ульянов, – сказал Леша. – Мы в прошлом году были на его концерте. Это очень-очень.

На Ангеле был многослойный белый (в основном) костюм с кучей карманов, с которых свисали серебряные застежки. Его левое плечо было совершенно черным, поэтому казалось, будто его левая рука оторвана от тела. Луч света дернулся, и я поняла, что им с помощью фонаря управляет человек, стоящий у самой сцены.

Ангел поднял лицо, и стал виден сложный макияж: белое лицо, красные зигзаги вокруг глаз и ручьи блесток, сбегающие по щекам и шее. На бритой голове певца были нарисованы белые и серебряные точки, похожие на снежинки с детского рисунка.

– Хочу сказать, – голос у Ангела был невысокий, приятный и будто бы детский. – Что это очень хорошо, что ты пришла. И что ты ходишь, протестуешь. Спасибо тебе.

Он плавно опустил руку с микрофоном, нажал кнопку на пульте и стал раскачиваться в ритм с заигравшей музыкой. Движения у него были резкие, длинные. Я никак не могла понять, какого он все-таки роста. Но сильно выше меня, это было очевидно. Я повернулась к Леше и Вере, но они уже погрузились в танец, и мне не хотелось их отвлекать. Танцующего Лешу я уже видела, а вот Вера меня удивила. Она мелко двигала пальцами скрещенных рук, будто играя на двух невидимых арфах. Киры рядом уже не было.

Луч света погас, но настенные лампы теперь мигали чаще, поэтому я могла лучше рассмотреть толпу вокруг нас. В основном это были девушки нашего возраста, но я заметила и нескольких парней, которые в основном жались к стенам. Только в самом центре толпы периодически возникала короткостриженая голова с ярко накрашенным ртом и практически белыми глазами. Было неясно, закатил ли мужчина глаза или же у него надеты слепые линзы. Рядом с ним я заметила черную голову Киры – он тоже танцевал.

Вдруг толпа вытолкнула к нам Алю, которая несла в руках пять пластиковых стаканчиков с чем-то красноватым.

– Что это?! – прокричал Леша.

– Не знаю! – Аля быстро сделала по глотку из каждого стаканчика, а потом протянула их нам.

Леша почти сразу опустошил свой, а мы с Верой пить не стали вообще и следующие две песни протоптались со стаканами в руках. Потом Вера поставила стакан на пол, а я решила выбраться на свежий воздух, потому что от музыки и танцев начала кружиться голова. Выступление Ангела мне скорее понравилось, хотя я не могла сказать, что стала бы слушать такую музыку сама.

– Ты хочешь на улицу? – спросила меня на ухо Аля, видимо, заметив, как я оглядываюсь.

– Ага, – сказала я.

– С тобой выйти? – Ей приходилось практически прижиматься к моему уху губами.

Я помотала головой.

Аля подняла руку, показывая, что мне нужно чуть-чуть подождать. Песня закончилась, и она быстро проговорила:

– Если пройти до дальнего туалета, там слева будет дверь, которая ведет во внутренний дворик. Так ты можешь не встречаться с охранником.

– Спасибо, – сказала я, на секунду опережая биты следующей песни. Вера и Леша чуть отошли от нас и танцевали очень близко друг к другу, поэтому я решила их не беспокоить. От того, как Лешина рука скользила по Вериной груди, мне захотелось только побыстрее уйти. Выбираться из толпы в этот раз было гораздо сложнее, но после того, как кто-то ощутимо ударил меня по ягодице, я пулей вылетела из зала.

Я опасалась, что не смогу найти выход в темноте, но при помощи фонарика в телефоне мне это удалось. Высокая железная дверь вывела меня в почти совершенно пустое прямоугольное пространство. Справа у дома был выступ, за которым я обнаружила самую обыкновенную городскую скамейку. Мне в голову закралось подозрение, что ее просто украли из какого-то парка.

Я села на скамейку, поставила стаканчик, выданный Алей, на землю и достала телефон. Оказалось, что Мари записала уже почти двадцать минут аудиосообщений. Я размотала наушники и стала слушать.

Мари говорила медленно, и я чувствовала, как она плавно накручивает себя. С ней такое иногда случалось – если я делала что-то не так, как ей хотелось, она будто медленно убеждала себя в моей неправоте. Вот и в этот раз она начала с того, что извинилась, что записывает столько сообщений, потом рассказала о том, как ей сегодня грустно, а дальше стала говорить о наших отношениях.

«Знаешь, – Мари уже не звучала обиженно. – Я просто не понимаю, что случится, когда ты приедешь. Ты захочешь со мной тут общаться? Я понимаю, что тебе наконец удалось найти друзей, и это классно, но мне кажется, ты могла бы все-таки обо мне не забывать, хорошо?»

Она помолчала. В прямом смысле – я прослушала пятисекундное сообщение тишины.

«Иногда мне кажется, что ты ведешь себя очень по-детски, но это не потому, что ты какая-то маленькая, – это результат твоего жизненного опыта. Очень много всего можно свалить на разницу в возрасте, но на самом деле причины у дурного поведения обычно другие. Разница в возрасте – это просто очевидная характеристика, за которую хватается мозг, когда ему хочется объяснить, почему какие-то отношения не складываются. Мне кажется…»