Текст книги "Урга и Унгерн"

Мнимая свобода

К зданию тюрьмы подкатил фиат цвета хаки. Из него бодро выскочил, хлопнув дверцей, офицер и направился ко мне.

– Ивановский?! Кирилл, ты обрился наголо! – это был Рерих. Я улыбался и молчал, он улыбался в ответ.

– Бурдуков тут? – озираясь, спросил Рерих, я отрицательно покачал головой.

– Ну-ка давай помогу, – Рерих взял меня под руки и довольно легко поднял со сторожевой скамейки. – Серега! Хитун, ты что, заснул? Подсоби!

С водительского места соскочил боец в очках авиатора и, придерживая дверцу, помог мне забраться на заднее сидение.

– Давай на Захадыр к дунганам, сейчас устроим Ивановского и потом в штаб!

Хитун кивнул, и автомобиль, выбрасывая из-под колес промерзший щебень, с шумом понесся прочь.

Урга сильно изменилась за эти месяцы. Мы с трудом объехали пару перевернутых телег, на первом же перекрестке заметили несколько трупов китайских гаминов. В воздухе пахло пожаром, ставни домов закрыты, лавки заперты. Вдоль всей дороги было множество стреляных гильз, валялись в беспорядке трупы лошадей и обезглавленные человеческие тела.

– Тубановские тут уже похозяйничали, – указывая головой на обезглавленные трупы, Хитун кричал с водительского места, стараясь перекрыть шум мотора.

– Держись, Кирилл, – хлопал меня по плечу Рерих и улыбался. – Сейчас у дунган лапши поедим, а после выспишься, придешь в себя, я тебя в курс дел введу.

На Захадыре было пустынно, трупы на земле не валялись, зато на воротах китайской лавки на ветру болталось несколько гаминов, подвешенных за шею. Постоялый двор дунган оказался закрыт. Рерих, однако, так активно колотил ногой по воротам и выкрикивал какие-то угрозы, что наконец нам открыл двери старенький дунганин и, пропустив внутрь нас с Рерихом, довольно шустро накинул на петли засов. Хитун уехал в штаб, а мы прошли во внутренний двор, через который попали в уютный зал с теплой чугунной печью и множеством столов. Мне впервые за несколько месяцев захотелось заплакать от счастья. Рерих, улыбаясь, снял свою шинель, бросил ее на топчан рядом с печью и помог мне лечь за стол на многочисленные подушки. Прибежавший дунганский мальчик смотрел на меня с недоверчивой предупредительностью. Я был грязен и, очевидно, дурно пах. Рерих со своей постоянной улыбкой на лице распоряжался, активно помогая жестами там, где не хватало слов. Вскоре мне принесли таз и горячую воду. Не без посторонней помощи я обмылся и обтерся сухим чистым полотенцем, при этом воду пришлось менять несколько раз. Рерих распорядился меня побрить, и к тому моменту, как принесли горячую лапшу, лепешки и чай, я чувствовал себя человеком, попавшим неожиданно и незаслуженно в райские кущи.

– С верхней одеждой мы решим после, твое тряпье надевать никак нельзя, хотя бы из уважения к хозяевам. – Рерих подозвал мальчика-дунганина, выдал ему несколько монет и что-то доходчиво объяснил. Мальчик, покивав, пересчитал монеты и убежал прочь, а я набросился на лапшу. Глотал, обжигаясь, запивая горячим острым супом. Рерих ел не спеша, пожалуй, первый раз в жизни я увидел краем глаза, что улыбка сошла с его лица, уступив место задумчивости. Он смотрел на меня некоторое время, нахмурив лоб, потом, порывшись в карманах, с вернувшейся улыбкой достал из-за пазухи какую-то небольшую склянку и, поставив на стол, принялся доедать лапшу. Я лишь мельком глянул на склянку, в тарелке лапши уже не оставалось, лепешкой я насухо вытер края тарелки, после чего принялся за чай.

В желудке моем впервые за несколько месяцев оказалось что-то горячее и сытное. Я развалился на подушках, наслаждаясь теплом окружающей комнаты. Чугунная печь немного чадила, но это совсем не портило ощущений и даже придавало домашнего уюта, отчего глаза сами собой начали закрываться, и я как-то совсем незаметно погрузился в крепкий беспробудный сон.

Проснулся в сумерках, не сразу смог понять, какие это сумерки – утренние или же вечерние. Довольно удобная кровать, небольшая комнатка и таз с водой. На грубо сколоченном стуле лежала стопкой одежда, а на спинке была аккуратно повешена новенькая китайская шинель. Я стал умываться холодной водой, делал это с удовольствием довольно долго. В комнате было непривычно тепло. Штаны оказались велики, но с помощью специальных лямок вместо пояса удалось их приспособить под мой рост. Рубаха китайского образца, безразмерная. Одежда приятно пахла чистотой. Под стулом я обнаружил сапоги своего размера и пару английских шерстяных носков к ним. Шинель оказалась тоже мне впору. На тумбочке я обнаружил склянку, которую выложил на стол Рерих, ее я сгреб в карман шинели, после чего вышел из комнаты и спустился по узкой лестнице вниз. Мальчик-дунгани, отвел меня через двор, показав отхожее место, которое было очень кстати. Вернувшись в заведение, я расположился на топчане рядом с печкой. Почти сразу мне принесли чаю и лапши. Денег у меня не было, но хозяева гостеприимно улыбались, и я надеялся, что Рерих позаботился об оплате моего обеда заблаговременно. Состояние выправлялось, я изрядно отдохнул, и все было бы просто замечательно, если бы не мой зуб, который ныл и подергивал, да еще десна распухла и доставляла некоторые неудобства. По сгущающимся сумеркам стало понятно, что дело идет к ночи. Очевидно, я проспал весь день. Вскоре у дверей за внешней стеной раздался конский топот, послышались лязг засова и шорохи во дворе. Поздним гостем оказался Рерих, который быстрым шагом вошел в помещение, снял шинель, стряхнув на пол снежинки, и объявил мне, что в Урге идет снег.

– А ты, Кирилл, не дурак поспать. Почти двое суток минуло! – Рерих, улыбаясь, лег на подушки и, взяв пиалу, налил из термоса чай, сначала мне, потом себе.

– Я не заметил даже. Честно говоря, думал, что спал несколько часов.

– Нормально, приходишь в себя! Может, больше так выспаться и не удастся. Я сегодня тоже тут переночую, меня Унгерн отпустил до рассвета в город.

– Унгерн отпустил? – Я удивился этому обстоятельству, выходило, что Рерих сегодня умудрился пообщаться с бароном.

– Да, брат, я служу нынче при генерале интендантом Азиатской конной дивизии! Вот по официальным делам командируюсь в город, для заготовки провизии и фуража, хотя какой тут, к черту, фураж, в городе мародеры, да еще китайцы кое-где засели, постреливают. Это хорошо, что ты спал и на улицу нос не высовывал, без оружия и хороших документов, как говаривал Бурдуков, можно и сгинуть.

Рерих, широко улыбаясь, расстегнул ремень с кобурой, отстегнув кобуру, он положил наган под одну из подушек, на которых лежал, при этом положение выбрал для себя стратегическое: находясь лицом ко входу, он отлично видел всех, кто мог войти в просторную залу гостиницы.

– Ты не волнуйся, – кивнул на кобуру Рерих, – это я из предосторожности, сейчас по городу кто только не рыщет, лишним не будет. Я кивнул в ответ, скорей, просто чтобы поддержать беседу, обвел взглядом помещение, в котором было темно и пусто, мы с Владимиром да чугунная печка были островком жизни, освещенным скачущим светом керосиновой лампы, висящей на столбе между нами и выходом во двор. Я не ждал опасности извне, а Рерих был к ней готов. Видно было, что у него произошло множество событий, и я надеялся, что он поделится со мной историей своей жизни и неожиданной карьерой в армии кровавого барона, занявшего с боями Ургу.

– Не спеши, дружок, – как бы читая мои мысли, произнес Рерих, позвал мальчика-дунганина и, попросив еще термос чаю, задал мне неожиданный вопрос:

– Склянка моя при тебе?

Я порылся в шинели, которая лежала тут же, достал склянку и поставил перед собою на стол. Рерих взял ее, откупорил пробку и, высыпав на стол кристаллы какого-то вещества, перевел на меня взгляд.

– Лекарство от страха, по рецепту доктора Огаты, – он извлек из кармана брюк небольшой кожаный футляр, открыл его, выудил складной нож с широким лезвием и небольшую бамбуковую трубочку в четыре дюйма длиной. Взяв фарфоровое блюдце из-под чашки для острого соуса, он кончиком ножа переложил кристаллы со стола в него, после чего прижал большим пальцем лезвие к кристаллам и стал их давить, превращая в порошок. Я следил за всем действом молча.

– Помнишь, наверное, как я рассказывал тебе про свои изыскания в области экстракции эфедрина и выделении метамфетамина по методу японских ученых. У тебя появился исторический шанс попробовать первый русский метамфетамин, произведенный в Монголии интендантом Азиатской конной дивизии! – Рерих широко заулыбался, сделал ножом из кристаллической муки прямо на блюдце четыре белые кучки и угостился.

Я аккуратно повторил процедуру, получилось довольно неуклюже, вторая кучка рассыпалась по блюдцу, и мне пришлось собирать ее через трубочку в несколько занюхов. Горький вкус появился в области нёба, я сглотнул часть порошка со слюной, тоже поморгал некоторое время, после чего по примеру Рериха запил горячим чаем. Никаких изменений в своем состоянии я пока не замечал.

– Ну, теперь можно и поговорить, – Рерих принял удобное положение на подушках и начал свой рассказ. – В тот день, когда меня забрали из тюрьмы гамины и вывели наружу, я готовился к самому худшему. Конечно, лично я не видел причин, по которым меня стоило бы держать в тюрьме или пускать в расход. Как ты понял, человек я от политики далекий, однако разве поймешь логику китайских чиновников, которые оказались заложниками в осажденном городе. При своем явном численном превосходстве, как мне казалось, они все же не были лишены страха, а напуганный человек способен на нелогичные поступки.

Меня не только не пустили в расход, но даже накормили, дали умыться теплой водой, начисто выбрили и, представь себе, выдали свежую сорочку! Я понял, что мне предстоит встреча с каким-то влиятельным лицом, но уж никак не ожидал, что собеседником моим станет генерал-губернатор Северо-Западных провинций Китая сам Чжэнь И. Я не мог себе представить, о чем цзяньцзинь хочет вести со мной беседу, но у меня несколько отлегло от сердца, ведь Чжэнь И имел репутацию умелого дипломата, был мягким и гуманным правителем, избегающим любого насилия и жестокости. Его репутация оставляла мне довольно неплохие шансы избежать казни, а возможно, и выбраться на свободу.

В помещении, куда меня привели, была довольно скромная по меркам даже середнячкового амбаня обстановка. Единственным украшением кабинета служила библиотека из сотен томов, занимавшая стенные стеллажи от пола и до самого потолка. Это не была библиотека пожилого аристократа, призванная проиллюстрировать разносторонность интересов хозяина. Кинги тут не были выставлены в красивые боевые порядки по цвету корешков многотомных сочинений. Более того, сложно было обнаружить какую-то определенную систему в этом пестром букинистическом многообразии, в котором к тому же присутствовало и вавилонское смешение языков, жанров и авторов. Ближе ко мне оказался совсем уж архивный по виду стеллаж с толстыми папками, которые могли быть и гербариями, и художественными альбомами, и рукописными мемуарами, и чем угодно еще. Это оказалась библиотека практикующего эрудита, который обращался к книгам не по случаю, но охотно и часто. Стол в кабинете был под стать самой библиотеке, широк и прост, без особых столярных изяществ, но с двумя рядами выдвижных ящичков, помеченных архивными ярлычками на китайском. Обтянут стол был серым сукном, в углу его стояла большая электрическая лампа, дававшая достаточно света, чтобы осветить всю поверхность. Порядок на столе царил идеальный. Пресс-папье в виде многорукого индийского божества, чернильница, стопки бумаг, книги – все находилось на строго отведенных для этого местах и имело упорядоченный и логичный вид.

Сам генерал в темно-сером полувоенного образца френче без знаков отличия сидел за столом в удобном простом кресле и работал с бумагами. При этом он не сутулился, как многие, а держал осанку, отчего в контексте обстановки кабинета казался не обычным библиотечным клерком, а выглядел без натяжки важным государственным чиновником: редкие седые волосы на крупной голове аккуратно зачесаны назад, плечи узкие, а кисти рук можно, пожалуй, назвать миниатюрными.

Сделав короткий доклад, секретарь удалился, отвесив церемонный поклон и бесшумно закрыв за собою дверь. Генерал Чжэнь И некоторое время разглядывал меня, после чего жестом пригласил сесть на один из стульев. Я подчинился и занял место на стуле, который находился ближе всего к столу чиновника. Чжэнь И встал со своего кресла, военным жестом одернул френч, не спеша обогнул стол и двинулся вдоль стен, уставленных книгами, в мою сторону. – Господин Рерих, хочу приветствовать вас у себя, – объявил Чжэнь И по-русски. Слова произносились правильно, но с характерным акцентом. При этом интонации, темп речи и манера говорить выдавали человека, у которого не имелось обширной практики в языке. Мне пришлось напрягать слух и прилагать неимоверные усилия, чтобы начать понимать смысл сказанного. Переспрашивал, задавал наводящие вопросы и всячески помогал генералу с формулировками. Посему, опуская незначительные детали в повествовании, передам саму суть диалога, состоявшегося между нами в тот день.

– Здравствуйте, генерал. – Я встал со стула и, вытянув руки вдоль тела, сделал поклон в лучших традициях китайского этикета. Очевидно, что поклон мой тоже не выглядел естественным, отчего Чжэнь И впервые улыбнулся и, сделав шаг навстречу, протянул руку для пожатия.

– Мне очень жаль, что вы попали в тюрьму, как и другие ваши соотечественники. Я тоже в некотором роде нахожусь в тюрьме. Эта тюрьма поуютней и значительно просторней вашей, – Чжэнь И обвел взором стеллажи с книгами и остановил взгляд на входной двери. – Здесь я так же не волен в своих поступках и ограничен в высказываниях своего мнения. Мне бы очень хотелось дать свободу узникам, многих из которых я хорошо и довольно долго знаю, но влияние мое на государственные дела теперь сведено к формальным процедурам. Штурм бароном Унгерном Урги позволил моим давним врагам сместить меня, устранив от управления. По факту власть в городе перешла в руки военных генералов, которые далеки от идеалов гуманности и дипломатии. Они не делают различий между внешними вооруженными врагами и внутренними, к которым по очевидной ошибке отнесли и вас. Мне очень неприятно сообщать вам о том, что жизни узников тюрьмы теперь находятся под угрозой. Со дня на день мы ожидаем очередного штурма войсками Унгерна столицы Халхи. Мне стали известны планы генералов Го и Ма по подготовке обороны города. Эти планы включают в себя отравление всех без исключения заключенных в случае, если Унгерну удастся войти в город.

Я сохранял молчание, позволив Чжэнь И продолжить. Мысли мои были неспокойны, такого варианта событий я предположить никак не мог. Генерал выдержал паузу, дав мне время осознать смысл сказанного.

– Господин Рерих, вы видите, в какое безвыходное положение мы с вами попали. Я не могу противиться решению военных генералов и просто не способен изменить ход событий. Угроза нависла над вами и вашими собратьями по несчастью. Стремясь избежать ненужных человеческих жертв, я пытался предпринять несколько попыток изменить решение военных чиновников, но потерпел поражение. Упорствовать дальше я не нахожу разумным, поэтому стал искать обходные пути спасения если не всех, то хотя бы части пленников. На моем столе список тех, кто, возможно, сумеет избежать суровой участи, и ваше имя там тоже есть.

– Чем же я заслужил ваше расположение?

– Вы ведь ученый? Занимаетесь исследованием этого края, так написано в вашем деле. Кроме того, и шабинское ведомство за вас ходатайствует, вы ведь по нему проходите как лама.

– Да, мне была оказана честь, жил при монастыре Манджушри и там же работал до начала волны арестов.

– Вы буддист? – генерал с любопытством посмотрел на меня.

– Разумеется, – подтвердил я. – Все ламы – буддисты, и я не исключение.

– Я тоже буддист и, кроме того, в некотором роде ученый и исследователь. Подойдите-ка сюда. – Чжэнь И пригласил меня жестом к одному из стеллажей, на котором стояли книги на европейских языках, преимущественно немецком.

Было тут несколько книг на французском, среди которых я обнаружил полное издание трудов Элизе Реклю, состоящее из двадцати пяти томов. Рядышком располагались книги Толля, Роборовского, Мушкетова и Федченко на немецком. Скорей всего, этот раздел стеллажа относился к «Азии». Чуть ниже были собраны работы Роборовского и Обручева, тоже на немецком, и целый ряд книг на китайском и даже японском. Я узнал сборник Арсеньева и оба тома Грумма-Гржимайло, недавно вышедшие в Питере, еще на полках нашли пристанище работы Потанина и Певцова. Книги Певцова были и на русском, они стояли рядом с небольшой и довольно потрепанной брошюрой Козлова. Исследователи Азии и Монголии были представлены довольно широко, в самом низу стеллажа стопками сложены альбомы, гербарии и карты, которые в любое другое время вызвали бы мой живой интерес.

– Видите, я собрал почти всю известную литературу по этому прекрасному краю, признаюсь, что подавляющее число трудов – это, конечно же, работы русских исследователей, которые проводили многочисленные экспедиции по Халхе с середины прошлого века. Меня всегда поражала их разносторонность, энциклопедичность знаний, широкий кругозор и богатый набор интересов. Китайские исследователи не заходили так далеко, да и описания своих экспедиций носили узкопрактический характер. История и быт населяющих Монголию народностей не получали в таких трудах достаточного освещения. Исключением, пожалуй, являются рукописи нашего собрата по буддизму Фа Сяна и его изумительное «Фогоцзи», составленное полторы тысячи лет назад. Но ведь это же не современность! Европейцы дальше Туркестана вообще редко заходили. Со времен братьев Поло и Одорико Матиуша в этих местах произошли значительные изменения, и без последних русских экспедиций на картах Азии, Монголии, да и Китая, до сих пор в изобилии присутствовали бы «белые пятна».

– Готов согласиться с вами как с человеком значительно более сведущим в этом вопросе. Однако мое место в истории края намного скромней. Трудов опубликованных я не имею, исследования мои почти наверняка не представляют научного интереса.

Генерал Чжэнь И улыбнулся и закивал головой, то ли подтверждая мою малую значимость для науки, то ли соглашаясь с какими-то своими мыслями, в которых я его лишь утвердил своей репликой.

– Возможно, ваши труды еще не оценены по достоинству и не имеют оформленного вида, но ведь, кроме науки, есть еще и искусство!

– К искусству я уж совершенно не имею отношения.

– Вы, может быть, и не имеете, а вот ваш брат, несомненно, имеет! – Чжэнь И достал с полки большую папку необычного формата, раскрыл ее передо мной и начал бережно перелистывать репродукции, между которыми были проложены тончайшие листы рисовой бумаги, выполнявшие роль кальки. В этих работах узнавался стиль, некоторые были мне хорошо знакомы. Это были картины Николая, моего старшего брата.

– Это ведь ваш брат написал?

– Да, это творчество Николая, некоторые из работ я хорошо помню, часть мне не знакома, но готов поклясться, что они тоже его.

– Как же неожиданно устроен этот мир. Я поклонник работ вашего брата, который ведь тоже является буддистом… Мне кажется недопустимым, чтобы этот великий человек лишился своего родного брата по нелепому стечению обстоятельств.

Вернув альбом с репродукциями на свое место, генерал жестом предложил мне сесть на стул, подошел к своему столу и, взяв с него какие-то бумаги, сообщил:

– Единственный выход в данном случае – это подписать бумаги о том, что вы примете активное участие в сборе информации в интересах китайского государства в этой стране. Подписывая документ, вы пообещаете докладывать обо всем, что может быть полезным для нас. Сразу после подписания вы отправитесь в свой монастырь и будете там тихонечко сидеть, не высовывая носа в Ургу, до тех пор, пока возникшая ситуация с бароном Унгерном не разрешится в ту или иную сторону.

– Вы предлагаете мне шпионить?

– По документам вы действительно будете проходить как наш агент. Это позволит вам выйти на свободу. По факту от вас я ничего не требую, кроме того, будет благоразумным, если никто не узнает о нашем с вами разговоре. Документы эти останутся в архивах канцелярии и при неблагоприятных условиях будут вывезены в Китай или уничтожены. К сожалению, это единственный способ, которым я смогу вас освободить в нынешних обстоятельствах.

– А как же другие заключенные?

– Надеюсь, что с ними будет все в порядке, но вы, господин Рерих, не способны ничем им помочь, потому позаботьтесь хотя бы о своей безопасности и подпишите бумаги.

Я расписался на всех документах, получил пропуск и покинул город. Следуя совету Чжэнь И, отправился в свой монастырь, где старался не высовываться и посвятил дни работе над моими исследованиями.

Рерих прервал рассказ и смотрел на меня с веселым любопытством. Действие вещества началось. Меня уже несколько минут подташнивало, немного кружилась голова, и я безотчетно скрипел зубами.

– Ничего, все нормально, – успокоил меня Рерих, – сейчас все пройдет, если тебя тошнит, то лучше выйди наружу и поблюй, сразу же станет легче.

Я послушался, выскочил во дворик и, прислонившись к дереву, выблевал всю съеденную до этого лапшу. Как ни странно, стало значительно легче. Вокруг меня вертелись снежинки, и в небе очень ярко светила луна. Ветра не было совсем, и холод не ощущался. Как же давно я не видел над головой темной бездны! Это бесконечное небо, которому поклонялись степняки тысячи лет, раскрыло надо мной темно-синее покрывало, звезды казались живыми и интенсивно пульсировали. Неожиданно прямо надо мной начался звездопад. Светила вспыхивали и падали, исчезали, не касаясь земли, я не видел такого еще ни разу в своей жизни. Я держался за дерево, которое по возникшим ощущениям было живым и очень старым, ствол покрыт вековыми морщинами, гладкими и твердыми. Проведя рукой по темной коре, я почувствовал слабый ток соков внутри его древнего чрева. Сделал глубокий вдох и ощутил все те мелкие запахи, которые обычно, являясь фоновыми, ускользали от моего внимания. Меня заполнило спокойствие. Все беды и лишения последних месяцев показались далекими и несущественными.

– Ну ты не залипай! – похлопал меня по плечу Рерих. – Он прервал поток моих новых ощущений и переключил внимание на себя. На лице его выделялись скулы, а бородка светилась слабым фиолетовым светом. Улыбка, умиротворенная и ласковая, казалось, была ключом к пониманию чего-то таинственного. Я стоял на пороге осознания какого-то важного факта, который способен навсегда изменить мое представление о мире.

– Пойдем в тепло, нам еще многое нужно обсудить, – Рерих буквально втолкнул меня в помещение, уходить от дерева и звездной бездны мне категорически не хотелось, но я подчинился этому мудрому человеку, который теперь с ног до головы был окутан легким фиолетовым свечением.

Помещение тоже преобразилось. Неожиданно для себя я разглядел в темном зале алтарь с фигурой грозного бога, увешанного черепами. Идол находился в самом дальнем углу зала, лучи керосиновой лампы почти не достигали этой части комнаты, но зрение мое стало видеть в тусклом свете самые мелкие очертания предметов и детали, на которые раньше я не обратил бы внимания вовсе. Своды потолка, как оказалось, держались на резных деревянных балках с расписными драконами, которые казались либо спящими, либо хищно застывшими под потолком в ожидании того момента, когда страшный бог в бусах из черепов даст им знак ожить.

Я посмотрел на Рериха, который сидел передо мной в буддийской позе, выпрямив спину и широко улыбаясь. Уверен, он видит все то же самое, что вижу я, чувствует то, что ощущаю я, являясь одновременно и частицей того, что происходит глубоко внутри меня. Густое фиолетовое свечение лица и кистей рук делало его похожим на какого-то древнего бога, огромные черные зрачки уже не позволяли вспомнить, какого же цвета были глаза до этого. Неожиданно для себя я понял, что слышу гул, который исходит от светящегося собеседника, этот гул Рерих создавал, не открывая рот. Он гудел сначала чуть слышно, но гул все нарастал и стал таким мощным, что воздух в комнате завибрировал, а пламя в керосиновой лампе заплясало. Вдруг на верхнем этаже прямо над нами что-то тяжелое упало на пол, началась какая-то суета, доносились далекие разговоры нескольких человек, обсуждавших что-то громким полушепотом.

– Как тебе новые ощущения? – Рерих сменил позу, приняв более удобное полулежачее положение. Свечение его померкло, гул исчез, он почти был похож на того Рериха, которого я знал в своем далеком по ощущениям прошлом.

– Весьма необычно. Сводит скулы, но уже не тошнит. Много мыслей, но они все бессвязные, и какой-то важный смысл ускользает от меня. При этом кажется, что в моменты, когда мыслей нет вовсе, смысл возвращается. Этот смысл находится где-то в ощущениях, но, пытаясь описать их, я немедленно теряю нить, которая связывала меня с пониманием.

– Это твой момент знакомства с новым веществом, он интимней того, что будет происходить каждую новую встречу. Для меня магия первого момента осталась где-то далеко в прошлом. Я научился применять новое состояние для достижения некоторых практических результатов. Кстати, сегодня перед нами стоит своеобразная задача. Мне понадобится все твое внимание, поэтому с этого момента постарайся не отвлекаться на внешние раздражители и сосредоточься на том, что я буду тебе рассказывать. За месяцы, которые ты провел в заключении, окружающий тебя мир изменился необратимо. За воротами этого дома – смерть и хаос. Твою жизнь сможет спасти переосмысление происходящего, определение своего места в этом мире и следование по пути, которого ты пока для себя не открыл. Утром ты должен сделать свой выбор. Это будет окончательный выбор. Произведя свой первый шаг в новом направлении, ты уже не сможешь повернуть назад, должен будешь пройти этот путь без страха, потому что страх сделает тебя уязвимым и приведет к гибели.

Слова Рериха проникали мне в душу, я внимательно слушал его, был зачарован тихим властным голосом. Улыбка исчезла с его лица, а фиолетовое свечение стало ярче. Казалось, что вместо Рериха его ртом говорит кто-то совсем другой. Мне даже показалось на миг, что рот у него не раскрывается вовсе.