Текст книги "Две стороны одной медали"

Глава 2

Отгороженная гипсокартоновой стеной комнатка со старым диваном стала моим домом. Я оказался заложником ситуации. Возвращаться домой не хотелось, денег снимать квартиру в Питере не было, родителям я врал, что все хорошо, мне очень удобно жить именно так, и только брат знал правду – я посылал ему письма о том, что со мной происходило.

Конечно, раз в год либо я летал в Пермь, либо родители или брат приезжали ко мне, но большую часть времени я был страшно одинок – без нормального человеческого общения. На ночь каток закрывался, и я оставался один. Вся моя жизнь проходила в этой каморке. Душ и туалет общего пользования при катке. Дико холодно. Всегда. В тренерской стояла электрическая печка, но она не спасала. При этом постоянно страшно тарахтела. У меня в комнате не было окон, и когда я выключал свет, создавалось ощущение, что находишься в погребе. Но все-таки самым страшным было одиночество. Я уходил в книги, перечитал тогда все, что мог достать, и хотя и раньше любил это делать, тут просто читал запоем, но обычного человеческого общения не хватало. Не хватало даже обычных глупых разговоров сверстников. Когда каток закрывался, я оставался наедине с собой. Кругом стены, и только стеклянные кубы как украшение на крыше – в них можно было подняться по лестнице и смотреть на звезды. Так я и делал. Сидел там и скучал по дому. Иногда я приходил к вахтерше Галине – ее сын занимался хоккеем, – чтобы просто поговорить. Бывало, мы засиживались допоздна за разговорами – одни во всем Дворце спорта.

Еще я был постоянно голоден. Сначала Людмила Станиславовна давала деньги буфету на катке, чтобы меня там кормили. Это выходило дорого, так что я предложил, чтобы она давала деньги мне, а я уже буду сам покупать еду. Буфет катка стал для меня важным местом. Там я мог поговорить, там у меня появились первые приятели. А уже благодаря им я вообще понял, кто такие питерцы. Это, можно сказать, были мои первые друзья. Мне и раньше брат рассказывал о том, что такое вписки, о питерских рок-концертах, тусовках, чувстве плеча. Тогда я убедился в этом на собственном опыте.

ОДНАЖДЫ Я ПРИЕХАЛ В ГОСТИ К ИРЕ, И ОН МНЕ ДАЛ СТОПКУ КАССЕТ – СТАРЫЕ ЗАПИСИ СВОИХ ВЫСТУПЛЕНИЙ, ИСТОРИЧЕСКИЕ, 1970-Х ГОДОВ.

В Питере такие люди… Это нельзя назвать гостеприимством, это нечто другое. Они всегда готовы поучаствовать в жизни другого человека.

Все эти молодые продавщицы, буфетчицы, повара меня подкармливали и оберегали. Я стал сыном буфета, а через некоторое время и катка. Мне вечером оставляли поесть то, что не было распродано – те же салаты, которые стояли в витрине, оставляли картошку и разрешали сделать себе фри, морковку, чтобы потереть ее в салат. Это спасало.

Чуть позже, благодаря тому же буфету, я стал общаться с солдатами, ротой обслуги – они делали всю грязную работу на стадионе. С ними встречались девочки, которые меня подкармливали. Антон Юрченко был из Череповца, а Леша Головин из Москвы. Его отец был хоккейным тренером, а он сам в прошлом хоккеистом. Мы начали дружить, и они меня пригласили жить в казарму. Впрочем, это сложно назвать казармой, это была трибуна стадиона, который находился рядом с катком. Под сиденьями были помещения – стекло с одной стороны, стекло с другой и сверху козырек. Вот там внутри мы и жили, как в аквариуме, душ через улицу, туалет общий стадионный.

При стадионе должна была быть вахтерша, но она жила напротив, так что ей было лень сидеть всю ночь – она закрывала дверь на висячий замок и уходила, и чтобы выбраться на улицу, приходилось вылезать через форточку, а потом еще лезть по карнизу.

Но все равно жизнь в Питере была намного интереснее просто потому, что это был Питер. Помню, когда я только впервые ехал в Санкт-Петербург, то читал книгу Алексея Толстого «Аэлита». Мы уже подъезжали к катку, и вдруг я вижу табличку с адресом на доме, и понимаю, что это именно тот самый дом на Ждановской набережной, где начинаются события книги. Такие вещи не могли не впечатлять…

Однако только питерским воздухом и морковкой по ночам в буфете не прокормишься. Денег, которые у меня были, не хватало ни на что. Даже на проезд в метро, так что я научился ездить зайцем. Часто до дома Саши я ходил пешком. От станции метро «Спортивная» до стации «Старая деревня». 45 минут в одну сторону: через Невку на Крестовский остров, потом на Елагин в ЦПКиО им. Кирова и уже через парк до Приморского района. Особенно экстремальным было мое возвращение на стадион ночью по такому же маршруту.

Как мог заработать мальчишка, запертый на катке в чужом городе? Пришлось изворачиваться. Когда были вечерние катания и люди пили пиво, я собирал бутылки и сдавал их – это помогало хоть как-то заработать денег. Я знал все выходы и входы на каток, так что нелегально проводил туда людей, само собой, тоже за деньги. А тем, кто приходил официально, продавал пакеты, потому что обувь в гардероб принимали только в них, а люди, естественно, либо не знали об этом, либо просто забывали. Меня называли барыгой, говорили, что я совсем охренел, что продаю пакеты по 20 рублей штука, но, когда в кармане пусто, неважно, как тебя называют, главное – заработать.

Еще одним способом не сойти с ума стало общение с Сашкой. Я продолжал настойчиво за ней ухаживать. Сашка была, как я уже говорил, девушкой, ни на кого не похожей. Своей манерой поведения, тем, как она подавала себя, как красилась и одевалась. Она была хулиганкой, яркой и интересной. Я таких не встречал. Она была неформальной, я тоже в тот момент самоутверждался как мог. Переезд в Питер, прикосновение к свободе, которая там царила, подтолкнули меня к тому, чтобы изменить себя. Проколол уши: сначала одно, потом в этом ухе у меня появилось еще две дырки, потом правое ухо, потом язык, красил волосы в разные цвета. Мы выделялись из толпы, и в этом нашли друг друга.

Мы долгое время были друзьями с Сашкой. Однажды я уехал на соревнования и, когда вернулся, понял, что она скучала, что это уже нечто большее, чем дружба.

Как я это понял? Мы впервые поцеловались.

Глава 3

Я ехал с прицелом кататься в «Юбилейном» – средоточии всех знаменитых фигуристов, а приехал в СКА – другое место, другое отношение. Льда было мало, и тренироваться приходилось в те редкие часы, когда там не было хоккея или когда оттуда уходили дети, чьи родители оставались на катке периодически на ночь, лишь бы их дети позанимались – бывают такие фанатики, которые готовы заставлять заниматься в 5 утра и потом еще отправлять в школу своих чад.

У нас не было никакого графика: мы выходили на лед в 7 утра, а на следующий день это могло быть 9 вечера. При этом Людмила Станиславовна поняла, что неприхотливых парней из регионов набирать куда удобнее. Некоторые из них составили мне компанию в аквариуме. Так что нас было уже несколько человек и у нас было свободное время, а нам по 16 лет… В какой-то момент большую часть времени мы тратили на гулянки. Особенно когда в моем окружении появился москвич Вова Сапрыкин – компанейский парень с большой любовью к алкоголю и вечеринкам. Естественно, я в свои 16 лет попал под его влияние и начал периодически уходить в загулы – я «заблудился». Соревнования были редко, раза два в год – нам надо было отобраться на юниорское первенство России, а это можно было сделать по тем правилам за одни соревнования. Я быстро смекнул, что это можно легко организовать, если ездить туда, где не очень много пар, ведь достаточно было попасть в тройку лучших. Так что тренировались мы не часто, кое-как катались и шли к Вове на квартиру, в отличие от нас у него водились деньги и было где жить. Компании каждый раз менялись, и только мы были константой. Они пили водку, курили. Я – максимум пиво, так как брат мне один раз сказал, что водку можно пить только после 18. Именно так я и сделал: напился на 18-летие, закусив яблоками, и больше таких подвигов не повторял.

Спасла меня Саша – ей не нравился мой образ жизни, и она говорила об этом постоянно. Дело было даже не в тренировках, ей не нравилось, что я тусуюсь на каких-то непонятных кухнях с непонятными людьми. Людмила Станиславовна не имела на меня никакого влияния. Она не была маститым тренером, как бы ей не было обидно сейчас это читать. По большому счету, будучи известной фигуристкой, как тренер она не состоялась. Только двое из ее учеников: я и Саша Смирнов, которого она привезла из Твери, – чего-то добились, и то – в будущем у других тренеров. Саня – трижды чемпион России, дважды выигрывал чемпионат Европы и на чемпионате мира два раза был третьим. И все же я хочу сказать ей спасибо: если бы она не нашла нас и не привезла в Питер, то мы бы, скорее всего, ничего не добились.

Чуть позже к нам присоединился парень из Кирова Данил Ведерников, кто-то еще появлялся, но долго не задерживался. Мы стали жить уже не с солдатами, а отдельно – кто-то из ребят, с кем я дружил, демобилизовался, а с другими начались проблемы. Плюс Вову призвали в армию, и благодаря папе он попал в эту роту, что соседствовала с нами, там все так же безбожно пил, периодически по ночам устраивая дебоши. Он постоянно докапывался, мог выбить дверь и вломиться в комнату. В итоге он побил кого-то из солдат, и у него начались проблемы.

Наша жизнь с парнями была в таком же аквариуме, в каком я жил с солдатами. В соседней комнате, которую нам выделили, не было ничего. Мы продолжали промышлять сдаванием бутылок и продажей пакетов. Сами собрали себе кровати, сколотили из чего было. Из окон зимой нещадно дуло, а летом там было жарко, как в парнике. Мы выставляли стекла, чтобы было хоть чуть-чуть попрохладнее, прибивали марли, чтобы ничто не залетало, а зимой, наоборот, всячески утепляли фрамуги.

Мы жили как бомжи. В ход шло все, что попадалось под руку – находили матрасы и закидывали их между рамами, ставили трамвайные печки. Тащили все, что плохо лежало. Видели стул – тырили стул, пока грузчики смотрели в другую сторону.

ЛЬДА БЫЛО МАЛО, И ТРЕНИРОВАТЬСЯ ПРИХОДИЛОСЬ В ТЕ РЕДКИЕ ЧАСЫ, КОГДА ТАМ НЕ БЫЛО ХОККЕЯ ИЛИ КОГДА ОТТУДА УХОДИЛИ ДЕТИ, ЧЬИ РОДИТЕЛИ ОСТАВАЛИСЬ НА КАТКЕ ПЕРИОДИЧЕСКИ НА НОЧЬ, ЛИШЬ БЫ ИХ ДЕТИ ПОЗАНИМАЛИСЬ

Летом недалеко от общаги стояла клетка с арбузами, и там всегда был жутко пьяный сторож или продавец. Однажды с голодухи мы решили порезать клетку и своровать арбузы. Так и сделали: подошли глубокой ночью, разрезали кусачками сетку и стащили каждый, сколько мог. Нас было четверо, и, конечно, с нашим везением нас остановил патруль ППС. И вот вместо того, чтобы сказать, что мы идем на вечеринку или еще что-то, один из парней паникует, бросает арбузы и дает деру. Конечно, нас тут же вяжут. У меня в рюкзаке арбуз и инструменты для перекусывания проволоки. Признались, что сперли арбузы. Думали, арестуют, но милиционеры поржали, отобрали добычу, положили их себе в багажник и уехали, а мы остались ни с чем…

Мало того, что у нас ничего не было, так и жили мы без регистрации – никто же не пропишет на стадионе между стекол. Весной и летом, когда был призыв в армию и молодых людей шерстили особенно сильно, мы бегали от милиции или делали липовые студенческие.

Впрочем, меня, надо признаться, все устраивало: никто не смотрит, маме я безбожно врал, что учусь в школе и тренируюсь.

В школу меня, конечно, зачислили – там было много фигуристов, так как рядом был «Юбилейный», и со мной на потоке учились многие известные сегодня спортсмены, в том числе и Женя Плющенко. Занятия я особо не посещал – у меня и без них была насыщенная жизнь, однако в какой-то момент вопрос, куда идти дальше и куда поступать, все-таки встал. Сдавать экзамены экстерном я вернулся в свою любимую школу в Перми. Они разрешили, при условии удачного тестирования. Ок, тестирование я кое-как прошел. Допустили к экзаменам – надо сдавать физику и астрономию, а я ничего не знал ни по одному из предметов. Четверку мне натянули чудом, просто потому, что преподавателю я нравился. Следующей надо было сдать историю – написать реферат. Тут было проще. Мой дед, как ветеран войны, много и часто говорил о Жукове, под началом которого служил, так что именно эту тему я и выбрал. Написал работу на основании литературы и воспоминаний деда – получилось так круто, что реферат хотели брать на всероссийскую олимпиаду. В общем, сдал обязательные предметы и, чуть не завалив математику, все-таки вытянул средний балл 4, так что мой аттестат был при поступлении одним из самых лучших.

А вот во время поступления в Академию физкультуры и спорта им. Лесгафта меня выгнали с экзамена по биологии. Я выбрал тренерский факультет, и вроде бы все шло неплохо, пока мне не достался вопрос по ботанике 5–6-го класса. Я у кого-то спросил шпору, и тут меня преподаватель и заметил. До этого списывали все, но именно мне «повезло» – выгнали «для профилактики». Честно говоря, это было несправедливо – на остальные вопросы, кроме этих зерновых, я ответил.

Стою за дверью, мимо идет женщина – главная в экзаменационной комиссии. Спросила, что случилось, я рассказал. Отвела меня в кабинет, позадавала вопросы, поставила пятерку. Я выбежал счастливый из кабинета, стоит Таня Капустина – мы вместе катались в СКА. Ревет. Она умная, с золотой медалью школу окончила, а ее тоже завалили на биологии. Мне так стало стыдно, что я поступил в институт…

Все спортсмены идут в спортивный вуз – вариантов особенно нет. Плюс если ты уже занимал какие-то места, то тебе пишут ходатайство, а если ты мастер спорта, то, считай, одной ногой в вузе. У меня было ходатайство, хороший аттестат, я был кандидат в мастера спорта. В моем потоке поступали человек 15 из «Юбилейного», тот же Плющенко, Меньшов. Я поступил на льготное, но в первые же месяцы понял, что вряд ли окончу академию. Весь процесс обучения был построен на взятках: не простимулируешь преподавателя – не сдашь. А я жил в аквариуме, тырил табуретки и продавал пакеты, чтобы худо-бедно выжить. Откуда у меня деньги на взятки? Я помню, как некоторые студенты просто заходили с конвертами в отдельные кабинеты и, хоть были дубы дубами, учились на отлично. Я же ходил месяц за преподавателем по плаванью, и у него не было для меня времени принять экзамен. По истории был профессор Завацкий, до сих пор помню. Его жена работала в Эрмитаже, и, кажется, там была целая история с музейными экспонатами, и он чуть ли не в тюрьме оказался. Профессор чувствовал себя очень крутым: по тем временам ездил на новенькой «Ауди», брал взятки и всегда занижал оценки, если ты приходил без денег.

Плюс преподавание фигурного катания в этом вузе отстало на многие годы от современного. Мы изучали теорию чуть ли не по дореволюционной книге. Так просто уже не катались. Это была бесполезная информация, но по ней ставили незачет, и это было проблемой, так как дальше – только отчисление.

Да и заниматься я не успевал, у нас были утренние тренировки с Ириной, обычно в таких случаях шли навстречу – делали свободный график посещения, но нет – опять начали требовать то коньяк, то деньги. Самый забавный, почти анекдотичный случай был, когда я сдавал теорию баскетбола – зачем она мне вообще была бы нужна? Я в школе отлично играл и, в общем, мог ответить на многие вопросы. Преподаватель задавал их 45 минут, это был нонсенс, за мной уже очередь выстроилась, и я на все ответил. Кроме последнего вопроса – как звали преподавателя. Если честно, я не знал – так уж получилось, его имя вылетело из головы. «Иди, спроси у одногруппников», – сказал он мне. Оказалось, что надо было просто положить 50 рублей в зачетку. Я положил, мне нарисовали «сдал», но я запомнил на всю жизнь, как его зовут – Александр Владимирович. Или еще один случай – преподаватель по истории постоянно говорил, что не поставит мне зачет, потому что я выгляжу, как Найк Борзов. Ему было неважно, что я знаю, только как я выгляжу.

В какой-то момент меня все-таки отчислили – это был удар. Для восстановления нужно было 16 тысяч, по тем временам для моей семьи неподъемные деньги. Я не хотел возвращаться в этот вуз с его коррумпированной системой обучения, но родители приняли решение о восстановлении. Помню, мы с отцом шли по Мойке, где Мариинка, мне 17 лет, было страшно стыдно перед папой. «Прости, я больше никогда не возьму у вас денег», – говорил я. И обещание сдержал. Но из вуза я все-таки ушел: забрал оттуда документы и отвез в училище олимпийского резерва.

Глава 4

К началу моих институтских приключений мы с Сашкой встречались уже год, и вместе поступали: она на педагогический, а я на тренерский факультеты. Семья Сашки стала для меня родной. Ее родители сразу приняли меня и тоже подкармливали. Помню, она брала какие-то бутерброды и выносила их на лестницу. Они относились ко мне как к сыну, и в какой-то момент я начал периодически у них ночевать, а спустя года два с половиной уже переехал и жил постоянно. И вот мне пришло в голову, что нам с Сашей надо расстаться. Мне показалось, что молодость как-то проходит зря. Вот все гуляют, а я будто женат. Мне хотелось проводить время с ребятами, только мужской компанией, а мы с Сашей были постоянно вместе, и я принял решение, что мы должны пожить отдельно друг от друга, тем более что рядом был пример ловеласа Смирнова. Он был красив, загорел, накачан и из ночных клубов постоянно уезжал не в наш аквариум, а с какими-то девушками. Мне же постоянно говорил, что я маюсь ерундой: «Все это фигня, у тебя, считай, никого не было, одна – первая и последняя, тебе надо развеяться», – я его слушал как аса и решил, что пора уйти от Саши, вкусить новой свободной жизни.

Правда, на загулы и частые романы меня не хватило, я, не успев расстаться с Сашкой, снова начал встречаться – с одноклассницей Саши Смирнова Наташей. У нее был парень, причем из ее же класса. И мы часто тогда гуляли все вместе по Питеру. Она со своим парнем, я с девчонками флиртую. Я до сих пор помню, как отлично нам было тогда. Все были разные: кто-то жил хорошо, кто-то в коммуналке, но мы отлично проводили время. Сидели на кухнях, орали песни под гитару, гуляли… С Наташей у нас было много общего. Мы совпадали на 100 % во всем. У нее старшая сестра, у меня брат, она на 5-м этаже, я в Перми тоже на 5-м, у нее дверь направо, у меня тоже. Мелочи, но тогда казалось, что это что-то значит. И вот однажды нас накрыло. Мы сидели в общей компании и просто встретились взглядами. Мы сидели и смотрели друг на друга, не отрываясь, и с того вечера начали переписываться, перезваниваться. Не спали ночами, гуляли, говорили. Фигурное катание шло вообще какой-то параллельной жизнью – я хочу быть в Питере, поэтому надо кататься, потому что необходимо оставаться в Питере. Замкнутый круг. Да и никаких особых амбиций у меня в тот момент не было.

Периодически я оставался ночевать у Наташи. Надо понимать, что Питер в тот момент был наркоманским городом – на протяжении всего моего становления и взросления. Бесконечные музыкальные фестивали, куда съезжаются все «кислотники» из Финляндии, Эстонии, Латвии, наркотики продают чуть ли не легально. Стадион «Юбилейный» в этот момент становился рассадником порока – люди бились в экстазе под чем-то, запотевшие окна. Улица Большая Пушкарская была всегда забита проститутками, почти все они наркоманили и за дозу готовы были на многое – огромное количество из них были соседками Наташи и других знакомых девочек.

90 % подростков тогда что-либо пробовали, я не исключение. Тем более что в то время меня трудно было назвать спортсменом и ни на какие сборы и соревнования не ездил, да и что будет дальше – не понимал. Однажды, еще когда мы встречались с Сашкой, помню, пошли с ней и ее друзьями в клуб «Классик» – рассадник наркоманов, где нюхали прямо со столов. Там же и я попробовал «спиды». Честно признаться, эта химия не произвела на меня никакого впечатления, так что первый раз стал и последним, чему я очень рад. А если уж совсем честно, мне и в клубы-то не нравилось ходить, но Саша любила потанцевать под все это «унц-унц», так что я сидел в углу и ждал, когда она уже закончит.

Но уж точно все желание даже подумать принять что бы то ни было у меня отбила сестра Наташи, сидевшая на героине. Она изменила полностью мое представление о наркоманах. Раньше я думал, что это грязные и вонючие существа, которых нельзя уже назвать людьми, и тут попал в семью, где есть такое несчастье.

Мама Наташи была врачом, так что ее старшая дочь кололась под присмотром – было понятно, что вытащить ее невозможно, по крайней мере, в данный момент. Иногда ее «чистили», но она снова возвращалась к героину. От нее закрывали на замки все двери, потому что из дома она выносила все, и помочь ей было практически нереально. Помню, мы смотрели какое-то кино, и Наташа заснула, вдруг зашла ее сестра, спросила, можно ли с нами. Легла. И я понял, что ее трясет – у нее была ломка. Словами не описать, что происходит в этот момент с человеком: я ее успокаивал, гладил по голове, убаюкивал до самого утра, пока ей не стало легче. После той ночи мое отношение к наркоманам изменилось раз и навсегда. Я увидел, как она страдает, понял, что это страшная болезнь… Знаю, что сейчас у нее все хорошо, и очень этому рад.

Питер удивительным образом не затащил меня в мир наркотиков, это был город, где каждый второй либо нюхал, либо был на таблетках. В лучшем случае грибы. Хорошо, что я не подсел, хорошо, что дальше в моей жизни появился серьезный спорт, я попал в сборную, и у меня появился свой наркотик – желание выигрывать.

С Наташей мы провстречались полгода – было все хорошо и спокойно, мы идеально подходили друг другу, но в какой-то момент я вдруг понял, что перестал быть собой, что стал овощем, что в этих отношениях я – не я. Я сбежал, а через некоторое время снова начал встречаться с Сашей. Она приняла мое «давай попробуем еще раз», и мы «пробовали» еще много лет. Бывало всякое, но даже долгие разлуки не мешали нам быть вместе. Помню, через год нашего воссоединения Саша уехала по контракту работать в мексиканский цирк на льду. Контракт был на два года, но она продержалась всего один и вернулась домой, ко мне. Все это время я жил в ее семье, и мы постоянно пытались общаться по очень медленному Интернету с разницей во времени. Кто помнит эти интернет-карточки, работающие через телефонию, тот поймет, что это само по себе было подвигом.

При этом хотя фигурное катание и шло параллельно всем рассказанным событиям, но мне дико нравилось работать с Ирой Улановой. Она была хорошей партнершей, артистичной, раскованной на льду. У нее была американская школа фигурного катания, и она показала мне много нового в плане движений, хореографии даже музыку другую предлагала. Для своего возраста она была очень взрослой. Даже когда мы расставались, она поняла меня, сказав на прощание: «Я, может, не буду олимпийской чемпионкой, а ты сможешь добиться».

Расстались мы потому, что у Иры была проблема: она сильно выросла и, может быть, из-за этого часто «ломалась» – у нее были хрупкие кости. Заживет – и сразу новая травма, постоянно. Я очень переживал, на руках носил ее по больницам в гипсе. Я правда любил ее как младшую сестру. До сих пор всегда очень тепло о ней вспоминаю. Ира была прекрасной девочкой, и, может быть, мы бы прокатались куда дольше, не будь таких проблем. Но однажды я все-таки решил: надо что-то менять.

Мы приехали на какие-то соревнования в Казань, очень плохо откатали короткую программу, собирались отыграться. Я настраивался на произвольную программу, чтобы показать все, на что мы способны, но Людмила Станиславовна решила по-другому и сняла нас с соревнований. Это стало последней каплей. Я сказал, что если она так сделает, я больше не буду у нее кататься, объяснял, что это не по-спортивному, это трусость. Но Смирнова была непреклонна: призовое место мы бы уже не заняли, и выше 7-го не поднялись. По той системе судейства прыгнуть с 9-го места на 1-е было невозможно. Я пошел на принцип и объявил Смирновой об уходе. У нас не было результатов три года, Ира постоянно травмирована, шансов что-то показать в спорте не представлялось. Позвонил домой родителям, рассказал им о своем решении. Они согласились со мной, а мама, как когда-то в детстве перед выходом на лед, сказала: «Ты лучший! У тебя все получится!»