Текст книги "Чернокнижник"

Глава 5. Рукопись

Примерно полгода назад, вскоре после Рождества, Кристиан Вольф вызвал ученика из России к себе домой.

– Дорогой друг! – сказал он, когда Гавриил, стряхнув снег со шляпы и башмаков, явился в его кабинет. – Только что я отправил очередной благоприятный отзыв о вас секретарю Российской академии наук господину Шумахеру, стараясь переломить его негативное отношение к русским студентам. Увы, должен согласиться, что некоторым, не столь одаренным природой представителям германского народа сложно бывает признать дарования иноплеменника, пусть даже он принадлежит к той нации, щедротами которой мой соотечественник кормится…

– Вы вызвали меня срочно, учитель. Что случилось? – спросил Лодья, не обратив внимания на сладкие речи Вольфа.

– Мне требуется твоя помощь, мой друг, – отвечал тот. – Я уже несколько лет разыскиваю одну старинную рукопись, которая, по всей вероятности, должна храниться где-то в стенах университета. Собственно, именно ее поиски были одной из причин, по которой я выбрал для пребывания Марбург. Однако лишь недавно мне удалось напасть на ее след: возможно, она находится в каком-то из старых монастырских подвалов, куда избегают заходить без лишней нужды. Но без твоей помощи, русский Геркулес, старому эпикурейцу вроде меня не справиться с тамошними завалами. Сегодня в университете почти нет людей, и нам не должны помешать в наших поисках. Мы возьмем два фонаря и лом и проникнем в подвал. Как ты на это смотришь?

– Не помешали бы рукавицы, – отвечал Лодья.

– Вот, я приготовил.

Вольф положил на стол пару грубых кожаных рукавиц, какими пользуются моряки и каменщики. Студент привычным движением засунул их за пояс. Через четверть часа они вышли из дома и направились в сторону университета. Было морозно, улицы выглядели пустынными. Смеркалось рано, и потому все старались побыстрее закончить дела вне дома.

Вскоре профессор и его ученик приблизились к старинному готическому зданию монастыря, украшенному башенками, и оно нависло над ними своей громадой. Зайдя за угол, Вольф снял меховую перчатку и постучал в боковую дверь. Отворил сторож в шерстяном колпаке, из-под которого торчали сальные волосы, подозрительно оглядел поздних гостей, узнав профессора, угодливо поклонился.

– Я решил воспользоваться тем, что сегодня свободна лаборатория, и посвятить время обучению, – поспешил оправдать свое появление в неурочный час профессор.

Они прошли сумрачным высоким монастырским коридором. На другом его конце, перед неприметной дверью, обитой железными полосами, Вольф остановился. Он добыл из недр мехового кафтана ржавый ключ, вставил в замочную скважину и повернул. Старинный замок открылся без всякого скрипа – вероятно, как догадался Гавриил, он был смазан заранее. Лодья с помощью огнива затеплил фонари, и мужчины, проскользнув в дверь, прикрыли ее за собой. Там находилась небольшая площадка, откуда вниз, во тьму, спускалась пологая лестница с полустертыми ступенями – несомненно, ровесница старинного здания. Они сошли по ней, оказавшись на полу из каменных плит, возможно, еще помнивших воинов восточнофранкского короля. Кругом громоздились какие-то ящики, бочонки и просто кучи всяческих припасов. Подвал был обширным и тянулся вдоль всего здания, разделенный рядом поддерживающих сводчатый потолок столбов. Лампы светили слабо, в углах таились тени. Исследователи шли в дальний конец подвала, и шаги их звучали тихо.

Постепенно нагромождения свежих припасов окончились, вдоль прохода возвышались только горы хлама, ибо в университете было меньше людей, нежели некогда жили в монастыре, и во многих вещах пропала нужда. Вскоре Лодье, отличавшемуся гораздо лучшим слухом, нежели профессор, почудилось, что их шаги сопровождаются еще чьими-то, шуршащими, доносящимися из тьмы. Некие существа, извечные обитатели мрака, когда-то были привлечены в древнее строение неблагочестивыми изысканиями некоторых его насельников, и с той поры обосновались в его недрах. Однако это ни в коей мере не обеспокоило Гавриила. Наконец они приблизились к торцевой стене подвала и по знаку Вольфа повернули налево за массивную квадратную колонну.

Они остановились перед стеной, профессор поднес к ней фонарь, и они увидали торчащую наперекосяк плиту, размером более аршина.

– В этом месте, вероятно, с монастырских времен находился тайник, – сказал Вольф. – Плита вращалась на каменных шипах. Но во время Тридцатилетней войны университет был разорен, в подвале несколько лет простояла затекшая туда вода. От этого стена слегка осела и зажала шарниры. Теперь тайник, которым воспользовались за полвека до того, невозможно отпереть обычным способом. Мне удалось лишь немного подвинуть плиту.

– Что же, приступим, – сказал Лодья.

Он взял стальной лом и с силой вонзил в щель между плитой, прикрывающей тайник, и стеной. Когда эхо удара стихло, он погасил свой светильник, снял кафтан, башмаки и теплые панталоны и, берясь за рубаху, продолжил:

– Вам, профессор, лучше отойти за колонну и затушить фонарь, чтобы не мешать мне работать с этим камнем.

Вольф поспешно отошел за квадратный каменный столб и задул лампу. Из закутка, где остался Лодья, послышалось сопение, скрежет металла по камню и рычание, вырвавшееся из горла юноши от величайшего напряжения. Рычание становилось все громче, пока не превратилось в глухой звериный рев, точно там ворочался медведь. Вольф в испуге зажал уши. Затем раздался страшный грохот, и все стихло. Прошло около минуты. Потом из темноты донесся совершенно спокойный голос Лодьи:

– Прошу сюда, господин профессор!

Вольф поспешно щелкнул колесцовым кресалом и, когда фитиль затеплился, вернулся в закуток. Его студент уже спокойно одевался. На полу лежала плита, толщиной более фута, один угол ее раскрошился. Рядом валялся лом толщиной в два больших пальца, согнутый под прямым углом. Сила, которая это совершила, была поистине нечеловеческой. Профессор поднес лампу к тайнику. Двухдюймовые каменные шипы, на которых вращалась некогда плита, были сорваны. Тайник, как видно, предназначавшийся для монастырских ценностей, был достаточно просторен, и прямо в центре его лежал большой плоский кожаный сверток, от которого шел слабый запах тления. Забыв обо всем, Вольф поставил фонарь на землю и схватил сверток – на том почти не было пыли. Он поспешно развернул заскорузлую кожу, с трудом поддававшуюся, и обнаружил неповрежденную большую стопку слежавшихся листов, покрытых ровными строками разборчивой латинской рукописи. Он сразу узнал почерк. Да, это написал тот человек. Вольф достиг желаемого. Профессор поспешно завернул рукопись и прижал ее к груди.

– Цель достигнута, мы можем идти.

– Хорошо, – отвечал его студент, застегиваясь и поднимая с земли фонарь и согнутый лом.

Обратный путь они проделали в молчании, и на этот раз чуткое ухо Лодьи не различало шуршащих шагов подземных обитателей тьмы. Однажды, столетие тому назад, когда бывшее монастырское здание почти опустело из-за войны и голода, в безлунную ночь они сумели вырваться наружу из своих неведомых нор в недрах земли и отыскать весьма немногочисленных жителей университета… На несколько лет величественное строение сделалось мертвым, отпугивая пустотой редких прохожих, пока не пришли сюда новые насельники, не убрали пожелтевшие, обглоданные острыми зубами исчадий тьмы кости предшественников и не возродили университет. Но подвал оставался местом, где создания тьмы еще имели силу, и поэтому мало кто из людей рисковал заходить в самую глубь. Однако в эту ночь что-то распугало зловещих обитателей тьмы, заставив их прятаться по щелям в их собственном царстве.

Глава 6. О чернокнижии

Эта глава посвящена чернокнижию. Читатель поймет нас, ведь мы должны объяснить, что это такое, прежде чем продвигаться дальше.

Люди с самой незапамятной древности знали, что кроме земного мира существует еще мир иной, отделенный от нашего незримой преградой, некоторые его обитатели могут одним своим видом довести до безумия неподготовленного человека. Этот мир мы называем миром демонов, а в древние времена человек, который склонен был преклоняться перед тем, что грозит ему уничтожением, называл кое-кого из них богами. Однако они не всесильны, тем более в своем мире, подчиняясь его законам, которые отличны от законов нашего вещного мира, но столь же незыблемы. Пытливый человеческий разум издревле искал способ использовать сущности и законы того мира, сопричастные к нашему, пронизывающие его подобно ветру, проходящему сквозь лес и заставляющему шуметь деревья. У некоторых людей такое получалось. Как? Многие не могли этого объяснить, что в конце концов и приводило кое-кого из них ко вполне закономерному концу, какой постигает, например, неумелого морехода, пытающегося оседлать бурю. Мечтою многих долгое время было найти безошибочные способы воздействия на тот мир, но поиски чаще всего велись интуитивно. С развитием общества и знаний, когда появились философия, астрология, алхимия и другие науки, ученые мужи испытали соблазн: помимо законов нашего, вещного мира, изучить и законы того, запрещенного церковью, иерархи которой предпочитали сознательно закрывать глаза, лишь бы не видеть то, что не согласовывалось не только с догмами вероучения, но и со всем опытом человечества.

Вначале этим занятиям всерьез посвящали себя лишь богатые люди, ибо только они могли в те времена подняться над общим уровнем знаний благодаря наилучшему возможному тогда образованию и имевшемуся у них досугу, который все другие должны были отдать рутине борьбы за выживание. Примером тому были лорд-канцлер сэр Френсис Бэкон, или принадлежавший к датской королевской фамилии Тихо Браге, или потомок шотландских королей и русский фельдмаршал Яков Брюс. Особенно это сказывалось в те переломные моменты истории, когда только эти люди имели возможность искать срочно требующиеся человечеству ответы, тогда как остальные были вынуждены просто спасать свою жизнь. С другой стороны, нет сомнений, что их глубокие познания помогали им в подъеме к вершинам власти. Однако по мере медленного продвижения во тьму выяснилось, что с трудом накопленных знаний недостаточно: необходимо еще родиться пригодным к этому делу. Поэтому то, что выходило иногда у невежественных деревенских колдунов, было невозможным, а то и опасным для просвещенных мужей, поднаторевших в изучении мира теней. По-видимому, дело было в некоем сродстве с тем чуждым миром, созвучии с его законами, которое одни по какой-то причине имели, а другие были такового лишены. Именно подобными историями и навеяно средневековое предание «Ученик чародея», в котором рассказано, к каким печальным последствиям приводит использование знаний о законах иного мира человеком, не рожденным для их употребления. Характерно, что предание это родилось в Англии, ученые мужи которой были наиболее последовательны и упорны в постижении тайных законов иного мира, и благодаря мудрому решению короля Генриха VIII, ограничившего свою страну от влияния непримиримой к колдовству католической церкви, заняли высокое положение и обеспечивали всемерную защиту высших государственных интересов.

Судя по всему, это предание навеяно трагической историей французского маршала Жиля де Монморанси-Лаваля, барона де Рэ, сподвижника Жанны д’Арк в борьбе за освобождение страны от англичан. Драматическая гибель Жиля де Рэ, произошедшая от его неспособности укротить темные силы, которые он так неосмотрительно вызвал, наверное, породила волну разговоров в Англии, увязшей в жестокой Столетней войне с Францией. Жиль де Рэ был ярым врагом англичан, и в одном из исторических анналов упоминается о том, что вовсе не случайно в его руки попала роковая рукопись «Epistola de secretis operibus artis et magiae» знаменитого Роджера Бэкона, который умер за полтора века до этого, после чего многие его рукописи были преданы церковному проклятию. Соблазн обратиться к темным силам оказался непреодолимым для промотавшегося на войне аристократа, на что и рассчитывали его английские недоброжелатели…

Впрочем, французы не преминули отплатить англичанам жуткой сказкой «Синяя борода» о правителе, борода которого каждый раз синела, когда он убивал жену. Сказка посвящена то ли почитаемому островитянами веселому королю Генриху VIII, который рубил женам головы, – однако изменение цвета королевской бороды с рыжего на иной свидетелями не упомянуто; то ли союзнику его дочери Елизаветы, русскому царю Ивану IV Грозному, для казни жен избиравшему более разнообразные методы – однако, поскольку он каждый раз удалялся с верными опричниками на всенощную отмаливать грех, то в темноте цветовые превращения его бороды невозможно было заметить.

Одним из основоположников научного чернокнижия, то есть способности осмыслить полученные знания и передать их другим, без сомнения, является римлянин Тит Лукреций Кар, в книге «De rerum natura», а может быть, и в изустных советах которого его старший современник Гай Юлий Цезарь позаимствовал способы, как обезвредить могущественных, но чуждых письменного слова галльских магов – друидов, и без помех завоевать Галлию. Этот впечатляющий урок был по достоинству оценен последующими правителями.

Однако вскоре наступили темные века, когда место вымерших от эпидемий, голода и резни городских умников заняли деревенские, которые ничем не могли обогатить науку, чернокнижие или иные отрасли умственной человеческой деятельности. В эту эпоху существовал даже официальный запрет на обвинения в колдовстве, ибо для тогдашних правителей была очевидна неспособность их подданных к такому делу.

Наконец, очень нескоро, общество вновь достигло того уровня, когда пытливые умы получили опору для деятельности. Были найдены древние манускрипты, открылись возможности совершить новые шаги. Из громких имен того времени можно назвать, к примеру, многомудрого константинопольского патриарха IX века Иоанна VII Грамматика, яркого представителя неоднозначной эпохи иконоборчества – в Византии чернокнижие не поощрялось, но и не подвергалось гонениям. Или перса XI столетия Омара Хайяма с его трактатом «О всеобщности бытия», посвященным многообразным отношениям дэвов и гулей с людьми; а из первых европейских – уроженцев XIII столетия, ибо давление хорошо разработанных церковных догм тормозило развитие темной науки в Европе гораздо сильнее, чем архаичные запреты шариата, – англичанина Роджера Бэкона с его «Secretum Secretorum, Tractatus trium verborum et Speculum Secretorum» и уже упоминавшимся «Epistola de secretis operibus artis et magiae», и шваба Альберта Великого с его алхимическими трудами «Summa de creatures» и «De causis et processu universitatis», а также каталонца Раймонда Луллия, прозванного «doctor illuminatus» за его алхимические опыты. Впрочем, скорее всего, последний был адептом, лишенным главного дара, поскольку смерть в Тунисе от рук исламских фанатиков свидетельствует о его неспособности защитить даже самого себя, не говоря уже о чем-то большем. Однако написанного им при жизни оказалось вполне достаточно для того, чтобы орден доминиканцев, строго следивший за соблюдением догматов, впоследствии бешено сопротивлялся попыткам канонизации его как мученика.

Но именно с некими действиями Луллия или с его преждевременной гибелью некоторые связывают разразившийся в тот же год в Западной Европе Великий голод[5]5
  1315–1317 годы.


[Закрыть], от которого вымерло до четверти одних горожан, а сколько крестьян – никто не считал. Этот голод, а затем и Великая чума в середине XIV века, когда вымерло еще от трети до половины населения, явили собой страшный вызов, на который не могла не стать ответом величайшая концентрация всех возможных усилий на работе по расширению знаний в области чернокнижия. Но эти события поставили вопрос и о высочайшей ответственности чернокнижников за свои поступки, ибо стало ясно, хоть и столь дорогой ценой, к чему могут привести игры с Гаммельнской дудочкой, заманивающей в город крыс, среди которых обязательно найдутся зверьки, пораженные чумными блохами, кем-то более злокозненным предусмотрительно подсаженными…

С другой стороны, некоторые города чума обошла – и люди сведущие понимали, что это не случайность – было кому об этом позаботиться, и значит, работа там велась небесполезно для общества…

Существовала, правда, еще одна точка зрения на эту ужасную катастрофу, распространенная среди ограниченного круга лиц, наиболее осведомленных. Она утверждала, что значительная часть населения Европы к тому времени была уже заражена редкой африканской болезнью, которая проявлялась в виде необычно участившейся проказы, трахомы и других обычных заболеваний Средневековья. И, в конечном счете, все население Европы должно было вымереть. Таков был замысел восточных колдунов, заразивших этой болезнью участников первых крестовых походов – с целью отомстить и прекратить натиск европейцев на ислам. Но чума, вызревшая на крысах, стекавшихся в города, подобно безжалостному садовнику или хирургу, выполола все хоть сколько-нибудь пораженные организмы. И после чудовищной чистки Европа уцелела… Ученые грядущего, изучая унаследованные от предков свойства организмов современных людей Европы, смогут подтвердить или опровергнуть последнюю версию.

В следующем веке, когда континент только оправился от бедствий, хоть и ценою потери значительной части науки и культуры, на Западе прозвучали имена широко известные, и прежде всего немецкие: баденский уроженец, доктор Иоганн Георг Фауст, которому покровительствовал имперский рыцарь Франц фон Зикенген, друг еще одного колдуна – рыцаря Геца фон Берлихингена по прозвищу «Железная рука»; Генрих Корнелиус Агриппа, с его «De incertitudine et vanitate scientiarum» и «De Occulta Philosophia»; отдаленный потомок франкских воинов и этрусских колдунов Козимо Медичи Старый, основатель могущества флорентийских Медичи, породнившихся с королями; наконец, тайный адепт чернокнижия инквизитор Генрих Крамер Инститорис с его «Malleus Maleficarum», уводящим подозрение от подлинных чернокнижников в сторону слабых и беззащитных женщин, на которых и сосредоточились впоследствии усилия германской инквизиции. Католическая церковь, увы, слишком поздно заметив пагубность этого порождения извращенного ума, внесла книгу в список запрещенных. Наоборот, ее высоко оценили англичане, которые в основном ее и переиздавали.

Ведь именно в Англии родились многие подлинные искатели запретного знания, достойные нового великого XVI века и получившие широкую известность как ученые мужи: Френсис Бэкон с его «Novum idolum»; потомок кельтских друидов, валлиец Джон Ди, подытоживший свои исследования в «Monas hieroglyphica», посвященной геометрической магии; Томас Хэрриот, известный изучением магических начал Нового Света. В Лондоне нашли убежище от гнета папской инквизиции и итальянцы – Джироламо Кардано и Джордано Бруно, последователь Луллия, автор «Lampas triginta statuarum», «Camoeracensis Acrotismus», «De innumerabilibus, immenso, et infigurabili» и множества иных трудов.

Однако и на континенте многие известные деятели Просвещения в том великом веке занимались чернокнижием, более или менее успешно: знаменитый Тихо Браге, двадцать лет проводивший исследования звездных миров в городе-обсерватории Ураниборге на острове у берегов Дании, а затем нашедший прибежище в Праге при дворе германского императора Рудольфа II, покровителя чернокнижия, но и там настигнутый и отравленный новым датским королем, приходившимся ему внебрачным сыном; Герард Меркатор, открывший на поверхности Земли сеть магических меридианов, и другие славные мужи…

Словом, чем дальше развивалась человеческая цивилизация, тем глубже становились знания в области чернокнижия, ибо все новые изобретения помогали исследовать все большие участки непознанного как здесь, так и там, за гранью неназываемого. Но одно правило сохранялось незыблемым: их всегда было очень мало, ибо не часто встречаются в одном человеке и прирожденный талант прикоснуться к потустороннему, и достойное этого дара обучение. Гораздо больше людей, желавших сопричастия, оставались усердными адептами.

Были такие и в славянских странах – например, некий пан Твардовский, обитавший на холме возле древнего королевского Кракова и не подвергавшийся особенным преследованиям в католической Польше.

В России же, напротив, хотя чернокнижником был, например, сам царь Иоанн Грозный, и неслучайно – он был потомком византийских императоров, унаследовавшим их тайны, – державший при себе и одного из опасных адептов своей эпохи – Алоизиуса Бомелия, но признание, дозволявшее предаваться этому занятию безнаказанно, наступило только при Петре Великом, для которого в достижении целей любые средства были хороши…