Текст книги "Чернокнижник"

Глава 12. Киев

В отзыве руководителя Греко-латинской академии, адресованном высшим властям, говорилось о необычайной усидчивости, работоспособности и многочисленных талантах нового ученика. Вместе с тем архимандрит Концевич отмечал некоторое вольнодумство Гавриила, его своеволие и некие неясные устремления, которые ставили его особняком от остальных учеников. За сим, подчеркнув окончание светской программы московской академии, он предлагал отправить Лодью для продолжения образования в академию Киево-Могилянскую, старейшее русское учебное заведение, благополучно пережившее польские гонения на все, связанное с русским именем и православием. И Гавриил поехал далее на юг – в Киев.

В ту пору расположенный на кручах на правом берегу полноводного Днепра Киев уже давно перестал быть метрополией Русского государства, какой являлся во времена первых великих князей. После татарского погрома древний город мучительно долго возрождался из руин, потом попал под власть литовских князей, а после возведения на польский трон литовского князя Владислава Ягайло и принятия польско-литовской унии оказался в пределах нового государства – Речи Посполитой. Однако не прошло и ста лет, как жесткая политика полонизации, а затем ослабление королевской власти привели к восстанию Хмельницкого, страшной гражданской войне и очередной битве России с Польшей. Киев отошел к Москве. Но правобережье Днепра осталось под польским владычеством. И вот уже восемьдесят лет, как древний русский стольный град находился всего в двадцати верстах от рубежей Речи Посполитой. Нынче это был важный торговый и культурный центр, лежавший на окраине Российской империи, в котором с прежних времен еще проживало немало поляков.

Киево-Могилянская академия, куда послали Лодью, была создана за сто лет до того, в разгар Тридцатилетней войны, когда поляки поняли, что подавление, насильственная полонизация и принуждение к униатству православного населения ни к чему хорошему не приведут, в чем их убедило недавнее восстание Наливайко. Тогда и решили они, что лучше позволить украинской шляхте получать православное образование и иметь от нее помощь, нежели обрести в такое трудное время, да еще и в тылу, обозленного неприятеля.

Академия была основана православным митрополитом Киевским и Галицким Петром Могилой, который оживил православное служение во всех церквах киевских. Вместе с тем, был этот митрополит константинопольского патриархата не ревнителем чистого православия, но тем, кто искал согласия с польской властью и униатами. К тому же Могила являлся не только знаменитым богословом, но и великим чернокнижником, что вовсе не случайно. Ибо отец его до бегства в Польшу был господарем Валахии, где не исчезало темное колдовство со времен знаменитого князя Влада Дракулы, правившего этим княжеством еще за полтора столетия до того. И сии качества немало споспешествовали влиянию Могилы на нового короля Владислава, которому он помог утвердиться на престоле, обеспечив поддержку и православных подданных, и некоторых других сил, не столь преданных христианской вере, да и какой-либо иной. С другой же стороны, в его епархию входили запорожские степи, где еще жило в заросших кустарником балках кровавое колдовство древних скифов, народа оборотней. Говорят, что именно начиная с него особенно распространилось колдовство в Киеве.

Упомянутая академия располагалась в старом здании Братской школы над Днепром, у Контрактовой площади, между Подолом и Киево-Печерской лаврой, от которой ее отделяла Крещатицкая ложбина, тогда еще малозаселенная. В полутора верстах на запад высилась Святая София, возведенная при князе Ярославе Мудром. Вот в это примечательное место и прибыл Гавриил.

Следует отметить, что Киево-Могилянская академия во все эпохи свято блюла заветы Петра Могилы. В польские времена она подготовила многих талантливых православных людей для короны Речи Посполитой, которые отлично показали себя на войне Хмельницкого с поляками. В этой гражданской сваре они равномерно участвовали с обеих сторон, и ратная слава одних перекрывалась кровавыми подвигами других. Надо сказать, что многие воины получили закалку еще в Тридцатилетней войне, в войне с турками, в войне с русскими и в других сражениях той эпохи.

Хотя главные вожди, оспаривавшие власть над Украиной, окончили иное заведение – иезуитский колледж во Львове. То были Богдан Хмельницкий и Иеремия Вишневецкий, планы которого стать польским королем сорвало восстание. За то отплатил Иеремия казакам страшным разгромом их войска под Берестечком летом 1651 года. Только, видно, не малой ценой была куплена та кровавая месть – спустя месяц он скончался в своем лагере без видимой причины – будто кто-то пришел за отданной в заклад душой.

Ну а после Переяславской рады 1654 года, в тяжкое время разделения, когда Украину рассекала граница, проходившая в двадцати верстах от Киева, академия сделалась дополнительным окном в Европу с ее европейскими науками и чернокнижием. Неслучайно в России только учеба в этой академии делала человека полноправным членом как церковной иерархии, так и сообщества чернокнижников…

Итак, Лодья сделался студиозусом академии, число учащихся которой в это время доходило до тысячи двухсот человек. Учеба в древнем Киеве показалась весьма привлекательной даровитому северянину. Впрочем, не часто он посещал лекции тамошних профессоров, предпочитая посвящать время чтению старинных книг и инкунабул, находившихся в наглухо запертых хранилищах в подвалах Академии. Однако только смутными намеками упоминается в позднейших письменных источниках, какие именно области старинного знания привлекали его. В частности, о самых запретных томах, на которых стояло факсимиле Влада Дракулы, пожертвованных академии князем Иеремией Вишневецким, двоюродным племянником Петра Могилы.

Именно из хранящейся в Академии древней летописи узнал Лодья странную историю о полоцком князе-оборотне Всеславе, которому в XI веке удалось занять Киевский престол. Эта история почему-то заинтересовала его, и он ее законспектировал.

В целом же следует отметить, что атмосфера древнего, живописного, южного – по сравнению с его родными местами – города, по-видимому, пагубно влияла на усидчивость двадцатидвухлетнего студента. Часто видели его стоящим на киевских кручах и озирающим широкую долину Днепра. Видели его и в других местах.

Однажды вечером в кабаке «Золоте барильце»[7]7
  Золотой бочонок.


[Закрыть] на Подоле собралось, как обычно, много посетителей, и дым стоял коромыслом. Тут были и чумаки, и школяры, и заезжие крестьяне, и мещане – кого только не было. Кабак большой, и места в нем всем хватало. Внезапно в дверях показалась чернобровая молодка в красивом платье, с роскошной темной косой, обмотанной вокруг головы наподобие короны. В руках она держала мешок, из которого высовывалась усатая кошачья голова.

Весь народ в кабаке моментально притих. «Босорка! Ведьма!» – шепот, точно верховое пламя, пронесся по скоплению людей.

Босоркун – было у древних славян имя горного духа, вызывавшего ветер и летавшего с ним незримо. Он приносил засуху и болезни. Особенно вредил он людям в ночь на Ивана Купалу. Вот в честь него, видно, и прозвали молодку за вредность и злонравие, потому как пользы людям от нее было не больше. Впрочем, венгры, в старину завоевавшие славянские земли, старую ведьму так и называют – босоркань.

Не обращая внимания на присутствующих, она уселась на лучшем месте.

– Ну-ка, кабатчик! Вина мне и молочка котику! – приказала она в наступившей тишине.

Кабатчик тут же принес глиняный глечик с вином, оловянную кружку и поставил на стол перед гостьей. А коту пододвинул блюдце с молоком. Кот вылез из мешка и стал лакать. Девица тоже пригубила вино.

– Что-то кислое оно у тебя, не веселит! – сказала она, опустошив пару кружек и блестя хмельными глазами. – Веселья хочу! Пляски хочу!

Она вскочила, щелкнула пальцами, притопнула каблуками, разлетелся подол.

– Пляшите все! Да с мордобоем!

Она захохотала визгливо и вновь опустилась на сиденье. А все присутствующие поднялись разом на ноги и, как завороженные – впрочем, слово «как» здесь неуместно, – принялись выплясывать, кто как мог. А затем то один другому в морду заедет, то другой по загривку саданет – танец перерастал в драку. Никто не остался в стороне!

Веселившаяся ведьма вдруг увидала на противоположном конце зала широкоплечего светловолосого и синеглазого парубка, спокойно сидевшего за столом. Он пил пиво и с интересом наблюдал за развитием событий.

– А ты кто такой? А ну, пляши! – крикнула молодая ведьма незнакомцу и снова щелкнула пальцами.

Но он продолжал сидеть, как ни в чем не бывало, и дуть пиво, как будто не на его голову обрушилось колдовство.

– Тихо! – крикнула ведьма, притопнув каблучком.

Все танцевавшие и дравшиеся остановились как вкопанные и стали оглядываться, приходя в себя и силясь понять, чего это они такое тут творили?!

– Ты кто такой?! – крикнула ведьма голубоглазому незнакомцу и подскочила к нему.

– Я нездешний, – отвечал он, разглядывая ладную фигуру ведьмы.

– Москаль?

– Студент.

– Не боишься меня? – слегка наклонилась она и вперила взгляд зеленых глаз в его синие очи.

– Нет.

– Тогда приходи сегодня в полночь на Лысую гору. Покумимся. Придешь?

– Приду, – ответил он спокойно.

– Ну, так жду тебя!

Ведьма захохотала и, подхватив кота, исчезла из кабака. Радовалась, наверное, что получила еще одну крещеную душу в свое распоряжение.

Золотой бочонок.

Глава 13. Лысая гора

Надо сказать, то, о чем рассказывал писатель Н. В. Гоголь уже в XIX веке, в своей фантазии «Вий», разумеется, является лишь отдаленным выражением атмосферы ужаса перед сверхъестественным, которая царила в тогдашнем Киеве. Прежде всего, следует заметить, что действительность была подчас намного разнообразнее и страшнее, чем сюжет этой повести. Самые жуткие события той поры не сохранились в изложении свидетелей, поскольку поведать о них было уже некому.

Песчанистая Лысая гора располагалась ниже по Днепру, примерно в восьми верстах к югу от Академии, окруженная речкой Лыбедью. В те времена редкий киевлянин решился бы в ночное время подняться на Лысую гору, где обитали злобные духи викингов, отчаянно резавшихся там в Олеговы времена, и которую поэтому еще со времен литовских князей облюбовали ведьмы, колдуны и иные поклонники нечистого. Ряды последних весьма умножились после того, как менее четверти века тому назад Петр Великий, за компанию со шведским королем Карлом XII, пролил на этой земле целые реки людской крови, доставив обильную трапезу духам зла. Тот, кто по глупости или на спор решался подняться туда во тьме, не возвращался живым. Нередко поздним вечером загорались на ее верхушке дьявольские зеленые огни, и слышалась странная визгливая музыка, приносимая порывами холодного ветра, и значит, происходил там ведьминский шабаш.

Тогда не только добропорядочные мещане, но и отпетые душегубы, и прочая людская сволочь старались обойти стороной зловещую гору.

Туда-то и направил свои стопы Гавриил Лодья в полуночную пору. Он прошел населенные места, и огоньки в хатах на окраине становились все реже. Впереди поднималась темная громада Лысой горы, на вершине которой плясал хоровод зеленоватых огней… Лодья продирался сквозь кустарник, взбираясь туда, откуда все яснее доносились визг и гуденье сопелок, бабьи вопли, утробный хохот и рев. Наконец он оказался на плоской вершине, представлявшей собою утрамбованную бесчисленными плясками плешь. Здесь, рассыпая искры, трещали и отсвечивали зеленоватым пламенем костры. Вокруг них вели хоровод десятка три баб разного возраста, от молодых до старых, толстые и тощие, кто в очипках, а кто и простоволосые. Громкий хохот свидетельствовал, что веселятся они от души. Тут же над костром кипел котел, должно быть, для похлебки. Среди баб мелькали темные фигуры – как видно, кавалеры ведьм. В стороне кривобокие музы́ки[8]8
  Музыканты.


[Закрыть] дудели в дудки и пищалки. А позади над всеми в кресле сидел кто-то громадный, одетый в медвежью шкуру.

– Вот он! – раздался торжествующий визг.

Хоровод распался, ведьмы окружили гостя.

– Ну что, дурень, приперся?! – подступила к нему торжествующая Босорка. – Сам виноват карась, что в сеть попался. Теперь уху из тебя сделаем!

И обратилась к подружкам:

– Ну-ка, смотрите, ножи точите – кабанчика в казан пустим! Только его сейчас в свинку перевернем!

Вновь обернувшись к Лодье, она кинула в него горсть пахучих листьев из кошелька и произнесла что-то непонятное. Но ровным счетом ничего не изменилось. Ведьмы зашумели: давно отработанный трюк не удался. Босорка попыталась еще раз. Тщетно.

– Вряд ли я в свинью обращусь, милка! – сказал Гавриил, наблюдая за потугами молодой ведьмы. – Что-то не хочется в грязи валяться. Попробуй во что-нибудь еще, покрасивше – может, выйдет у тебя? Нет? Ну, коли звала, так развлекай теперь!

Он схватил под мышки двух ведьм помоложе и пустился с ними в пляс. Остальные ведьмы изумленно за этим наблюдали, и только те, кого вертел пришлый гость, смущенно подхихикивали.

– А музыка где? – крикнул Лодья, продолжая плясать.

– Ты кого позвала, сучье вымя, христианский потрох?! – раздался вдруг рев над поляной. Темная фигура в медвежьей шкуре поднялась во весь свой громадный рост, вперив огненный взгляд в гостя. – Ты что же, тупая дырка, не разглядела, кто это?!

– А кто он? Да подумаешь! Сейчас я его… – запальчиво завизжала обиженная ведьма, не переставая твердить бесполезные заклятия.

– Ты с ним не сладила и не сладишь, дуреха! А зачем к нам пригласила? Смотри, тени от земли поднялись, видишь?

И вправду, теперь ведьмы заметили, что там, где приплясывал Гавриил, какой-то туман расстелился над землей, вышиной до колена.

– Ты знаешь, что в этом холме многие века лежат люди Севера? Крепкие то были люди, твердые духом и страшные, и холм этот принадлежал им. И погибли они не простой смертью. И если захотят они теперь, то не будет нам тут приюта. А такое может и статься, если крепко досадим мы этому парубку!

Неестественно длинной рукой он указал на закончившего наконец плясать Лодью.

– За то заслужила наказание. А ну-ка, всыпать этой дуре тринадцать плетей, чтоб поумнела! – закончил председатель шабаша.

Не успела Босорка возразить, как десять рук опустили ее на землю, юбка ее оказалась на голове, и забелели два округлых холма. Появилась плетка с вплетенной проволокой, самая крепкая ведьма схватила ее и, размахнувшись, хлестнула. От первого удара сразу легла кровавая полоса, завыла Босорка, но ведьмы, обрадовавшись новому кровавому развлечению, хором считали. Как ни вертелась, ни выла ведьмочка, а все тринадцать кровавых рубцов легли на место. Не сразу она встала, сначала на карачки, затем только нетвердо на ноги. Давешний кот, мурча, подбежал к хозяйке и усердно принялся зализывать ей раны.

– Ты своего любовника скоро в человека опять обернешь?! – рыкнул мохнатый председатель. – Надоело ведь!

– Да не любовник это! – плача, огрызнулась ведьма. – Разве ж можно человека в кота превратить?! Это кот и есть. А Гриця постылого, с его любовью надоевшей, я уже давно отравила и поховала!

– Знаю! Это я чтоб подбодрить тебя! – захохотал раскатисто владыка ведьм.

– Доволен ты нашим извинением, гость северный? – обратился он к Гавриилу.

– Отчего нет? – ответил он. – Кто мне смерти хотел, слезами умылся. А к вам, насельники тьмы, дел у меня нет!

Он поклонился ведьмам и их властелину и с тем ушел с холма. И тени у земли растаяли вслед за ним.

То ли сам Гавриил проболтался, то ли видел его кто спускающимся с горы в такую пору, когда оттуда никто живым еще не возвращался. Но слух о том, что приехавший из Москвы студент был на шабаше на Лысой горе и остался невредимым, распространился молниеносно. Теперь к Лодье стали относиться с уважением даже те, кто не испробовал твердость его кулаков. А после того, как исчез следующий смельчак, который решил, что попытать судьбу на Лысой горе уже не так опасно, уважение еще усилилось.

Вскоре префект академии епископ Иосиф сообщал в своем письме в Петербург, что Гавриил Лодья, напившись вина, несмотря на неоднократные предостережения, отправился на Лысую гору в Киеве во время ведьминского шабаша, заметного издали сиянием дьявольских огней. Там он, по его собственному рассказу, вел с ведьмами диспут о преимуществах православной веры, в котором неоспоримо победил. Префект просил своего высокопоставленного адресата изъять весьма усовершенствовавшегося к тому времени студиозуса из академии, дабы вследствие подобных необдуманных его поступков не навлечь на этот светоч христианской веры яростного мщения всей своры нечистого.

Проведя в Киеве год и приобретя в средоточии русского чернокнижия несколько двусмысленную известность, Лодья был вызван в Санкт-Петербург, в Академию наук.

Музыканты.

Глава 14. Волынский

В это время в новой русской столице набирал силу Артемий Волынский – некогда любимец Петра Великого, посланник в Персию и казанский губернатор, а теперь влиятельный придворный чин. По упоминаниям современников – изрядный чернокнижник, каковой его способности и приписывают тот удивительный факт, что он сумел возвыситься в немецком окружении новой царицы.

Тогда Россия вместе с имперской Австрией вела войну за польское наследство. Саксонский курфюрст и выборный польский король Август Сильный не успел претворить в жизнь свою идею о разделе Польши между Саксонией и Пруссией и скоропостижно помер – а не надо было про Россию забывать! На польский престол французами, шведами и англичанами был выдвинут Станислав Лещинский, давний шведский ставленник, до Полтавской баталии уже некоторое время украшавший своей весьма пухлой особой польский трон. К тому же с легкой руки всесильного кардинала Флери он был тестем Людовика XV. Но царица Анна Иоанновна и император Священной Римской империи Карл VI, являвшиеся союзниками, с этим выбором не согласились. Они предложили на трон саксонского наследника Августа III, и в Польшу с русским войском вошел фельдмаршал Петр Ласси. Он осадил порт Данциг, где укрепился со сторонниками Лещинский. Французы прислали десант на кораблях, а русские – фельдмаршала Христофора (Бурхарда Кристофа) Миниха, гения осадных работ. Потом подошли еще саксонцы и русский флот, и тут Лещинский наконец не выдержал и бежал. Однако на других фронтах все шло не так благоприятно: союзных австрийцев теснили в Италии и Германии испанцы и французы. Получив подкрепления от русских и саксонцев, имперские полководцы сумели несколько переломить ситуацию. Но полной победы до 1735 года не добилась ни одна сторона, поэтому воевать перестали и через несколько лет заключили мир. Австрия при этом оказалась ослаблена, чего и добивались французы, однако международное влияние России, наоборот, укрепилось за счет доминирования в Польше и участия в немецких кампаниях.

Во время войны Волынский был в действующей армии, где пригодились не только его военные таланты, впрочем, невеликие, но и умение наводить морок на врага. При этом он успевал интриговать против фельдмаршала Миниха.

После окончания активных действий его вернули в Санкт-Петербург и назначили обер-егермейстером, заведующим царской охотой, то есть вывели в первые чины двора.

Именно тогда он и вызвал к себе Лодью. Дом Волынского стоял на том месте, где позднее, во времена Екатерины Великой, открылась Обуховская больница, одна из первых городских лечебниц в России. Этот участок прежде принадлежал Нарышкиным – на девице из этого рода, кузине Петра Великого, и был женат Артемий Петрович.

Вызов был к вечеру, Гавриил подошел к дому при свете факелов, горевших на фасаде. Скромно одетого пришельца встретил наряженный лакей и повел по коридорам, заполненным множеством экзотических предметов, говоривших о годах, проведенных их владельцем на Востоке. Полутемные переходы, завешанные масками, деталями азиатских доспехов и замысловатыми орудиями, производили впечатление таинственности, чего, по-видимому, здесь и добивались. Проводник оставил гостя в кабинете Волынского, освещенном свечами. Тут предметы на стенах и массивные фолианты на полках однозначно указывали на увлечения хозяина, связанные с магией. Однако самым примечательным был сам хозяин.

Лодья предстал перед человеком внушительной наружности, с породистым лицом, выдававшим решительный и гневливый характер, высоким лбом – знаком незаурядного ума. Вместе с тем, на губернаторских постах Астрахани и Казани он отличился алчностью и мздоимством, которые, впрочем, тогда большими недостатками не считались. Хозяин сидел за столом в персидском халате, должно быть, оставшемся еще с той поры, когда ездил он в Персию послом и лазутчиком Петра I.

– А, Гаврила. Так тебя?

– Да, ваше превосходительство.

– Я высокопревосходительство, – наставительно заметил хозяин. – Но, впрочем, можешь звать меня попросту, Аркадий Петрович. Мне его сиятельство Яков Виллимович написал про тебя, что одарен ты многими весьма необычными способностями и не обделен усердием к науке. Да и учебное начальство на то указывает… Только не указывает оно того, что я в глазах твоих вижу. Что, сказывают, щипнул ты киевских ведьм за жопу?

– Одну. И не я щипал. Одначе отстали после того.

– Правильно. Обнаглели совсем эти ведьмы. Мне в Казани татарские колдуньи поначалу тоже пытались козни строить. Да я их в рог бар-раний! – Волынский стукнул кулаком по столу. – Да не оттуда подуло: вышло так, что выжили меня из Казани наши же попы да с ними нынешний господин кабинет-министр Ягужинский. Не дал я попам по их дури мечети ломать. Мятежа татарского мне только недоставало! Они и обозлились. А Ягужинский этот, литвин, бывший обер-прокурор, ох, остер! Алексашку Меншикова в бараний рог согнул, который еще царицей Катериной вертел как хотел. Так остер! Не в одиночку, правда, не в одиночку Меншикова свалил… Ну а нынче и царицы Анны сердешным другом Бироном господин кабинет-министр по-своему крутит, немецкой дубиной! С цесарцами снюхался, с Веной… Ну, ничего, ничего – будет и на нашей улице праздник! Мы из Салтыковых, нами Русская земля держится…

Тут Волынский спохватился, что мог сказануть лишнего, и на минуту замолк.

– Однако перейду к нашему разговору, – продолжил он. – Послушай, побывал я в Европах, и завидки берут, как живут немецкие люди! А почему все? Науки у них развиты, и те, что у всех на виду, и иные, о коих вслух не говорят. Не просто у них было, через страдания прошли, религиозную войну страшную. Но как продвинулись! У нас же страданий тоже принято было без меры – от Иоанна Грозного до Петровых великих и ужасных тоже дел! А пользы где? При Иоанне Грозном жил страшный Алоизий Бомелий, да и сам Иоанн Васильевич тоже был не слаб. Да только после них есть ли продвижение по стезе тайного знания? На всю Россию-матушку только Брюс один был, пока меня кой-как не поднатаскал. Да еще позднее Лесток прибавился, Петров лекарь, хитрый наследник Бомелия… Шпион французский – равно как и Бомелий английским был. Почему так мало? Без знания законов естественного мира и чернокнижие не процветет! Да и наоборот – то же самое, ибо законы натуральной природы неподатливы любознательному человечеству! Запад на сей стезе далеко продвинулся, а мы – гораздо как менее! А дел-то сколь в России переделать надобно, и человечеству пособить! Как выйти? Знаний надо набираться! Время дорого! При Петре Алексеиче было намерение завести в России университет и разные школы, чтобы инженеров и архитекторов, берг-мастеров и алхимиков учить на всю страну! Промышленность разную надо заводить, а мы одним уральским чугуном да суконными мануфактурами довольствуемся! Плохо дело, но надо бороться. И чернокнижие в том далеко не помеха – а то как узнать тайны иноземных мастеров, кои рьяно ими блюдутся? Как узнать тайны материй, доселе неузнанные? Да и страну защитить от тех же иноземных чернокнижников бывает нужно, особо во время войны, когда законы человечества прекращаются… Я силу нынче заимел, думаю применить ее к добру. Чтобы завести людей, сведущих и в науке, и в тайном знании, надо способных учиться посылать за границу. Дабы потом эти свои, коренные, а не немцы нанятые, у нас тут учителями везде были… Да не знатных, как при Петре, а попроще людей посылать, для коих это возвышеньем бы стало и они ревностно бы за учебу взялись. Война, почитай, закончилась, теперь наконец можно и об сем важном деле позаботиться…

Лодья молча слушал излияния вельможи.

– По всему вижу, что с великой жаждой постигаешь ты науки естественные, а также и точные, – обратился тот непосредственно к гостю. – Поэтому думаю я тебя да еще кое-кого послать через Санкт-Петербургскую академию наук в Германию, в тамошние университеты…

Он сделал многозначительную паузу.

– Но о тебе еще особо! – продолжил, пристально глядя в глаза Лодье. – Другие избранные мной таланты безусые еще. Ты же парень уже в годах, потому я думаю тебе и иное дело поручить: втереться в тамошнюю политику и служить на пользу государству. С твоими способностями, кои подобны дару мурзы Тевкелева, о которых граф Брюс поминает, можешь ты немалую пользу государству принести еще до окончания учения. Это хорошо, что ты в юности морского зверя бил. Твердая рука может пригодиться для государственной нужды. Я лелею некоторые политические планы и чаю не без твоего участия их воплотить для пользы государства Российского… Что скажешь?

Он впился взглядом в лицо собеседника, выискивая роковую слабину. Но тот не дрогнул.

– Скажу, что я с удовольствием взялся бы за все, что вы полагаете мне поручить и доверить, поскольку это сходно с моим образом мыслей и чувств.

– Ну и ладно. Тогда к делу…

Кратко он посвятил Лодью в суть нынешней политики.

Ситуацию он объяснил следующую: в нынешней европейской войне на одной стороне находились Австрийская империя, Саксония и Россия, слабо поддержанные частью германских государств, с другой – Франция, Испания и Сардинское королевство, управляемые разными ветвями Бурбонов. Для Венской империи ход войны был неудачен, и будущий мир ослабит ее позиции. Однако Франция, наверное, посчитает это недостаточным и пожелает добиться большего перелома, что приведет к активному поиску новых политических конъюнктур…

Кроме того, из разговора Лодья понял, что его новый покровитель намерен добиться еще большего влияния, завоевав успех в заграничных делах, и через это взойти к высшей власти в России. Правда, на пути его стоял граф Ягужинский, бывший петровский обер-прокурор, а теперь кабинет-министр, исподтишка вертевший «всесильным» Бироном. Однако сей недруг не принимал в расчет, что Волынский – чернокнижник, наставленный Брюсом… Через некоторое время Ягужинский скончается. И вскоре после этого Волынскому действительно удастся взойти на его место, стать кабинет-министром с правом доклада императрице. Однако, уверовав в свою звезду, он тогда слишком противопоставит себя проавстрийской партии…

Лодья понял, что Волынский желает сделать его надежным тайным орудием в зарубежной политике. За польской границей, куда не было хода русским офицерам, важно было иметь решительного человека и притом не купленного и потому надежного.

После этого вступления разговор перешел на конкретные вопросы. Волынский до двух часов ночи вводил в курс дела необычного студента, мимоходом поделился со своим новым ставленником и кое-какими особыми знаниями. Еще больше обещал показать и велел усердно готовиться к скорому путешествию. Приказал явиться завтра в это же время.

Гавриил ушел от него окрыленный, долго бродил по городу и на радостях излупцевал компанию из трех подгулявших матросов, которые решили позаимствовать у одинокого прохожего копейку на продолжение банкета.

Последующие несколько недель каждый вечер являлся он к Волынскому, и тот неуклонно наставлял его в чернокнижной премудрости. Затем придворные и административные дела отвлекли егермейстера. Лодья же продолжал заниматься иностранными языками в академическом гимназиуме, поразительно быстро достигнув успехов. Через пару месяцев Волынский вновь вызвал его.

– Наш великий наставник, граф Яков Виллимович Брюс скончался. Сим, согласно сделанному им предсказанию, он предписывает тебе немедля отправляться в путь. Поплывешь на судне в Голландию. Поедешь в университет в Марбурге, в Гессен-Дармштадте. Там обретается великий мудрец Вольф. Он тебя наставит. У нашего фельдмаршала Миниха в графстве старые связи остались, он там службу начинал, и через них он поспособствует вашему там устроению. Отправляйся с богом!

Итак, в 1736 году вместе с еще одним товарищем Лодья был отправлен в университет города Марбурга, находившийся в ландграфстве Гессен-Дармштадт, в самом сердце Германии. Плыли они туда из Санкт-Петербурга морем до Амстердама, в морской стихии Гавриил почувствовал себя как дома, с удовольствием наперегонки с опытными марсовыми лазал по вантам на самый топ мачты и помогал ставить верхние паруса. На берег препровожден был он командой с величайшим почетом, на зависть остальным пассажирам. Из Голландии в Марбург они ехали сушей в дилижансе.