Текст книги "Декабрист"

Глава 9
Изменники

Ломоносов отсутствовал в лагере, когда произошла расправа с Владимиреско. Он был в разведывательном рейде. Партизанская разведка теперь составляла главное занятие майора. Вернувшись, он был до крайности возмущен убийством вождя пандуров, что и позаботился немедленно высказать генералу в цветистых выражениях. А когда стоявший тут же Каравья схватился за саблю, молча вынул пистолет и взвел курок. Князю пришлось усталым голосом мирить своих сподвижников.

Наступившее лето приближало развязку. Петру с некоторых пор трудно было находиться в обществе Александра Ипсиланти. Ему не по себе становилось при виде угасшего взора вождя восставших. Слишком воспарил тот в своих мечтах, всерьез примерив греческую корону, и теперь, когда его отряды терпели одно поражение за другим, это надломило его веру. Его люди стали дезертировать. Самые преданные приближенные стремились потихоньку покинуть его лагерь.

Ломоносов снова отправился в рейд. Он взял с собой полуэскадрон, в котором осталось тридцать всадников, и помчался на юг. Четкого плана действий у него не было.

Чем дальше они продвигались в сторону Бухареста, тем меньше признаков жизни подавали придорожные деревни. Обнаружив, наконец, турецкие аванпосты, демонстрировавшие движение основной массы янычарских войск к западу от Тырговиште и таким образом предвосхищавшие замысел Ипсиланти, Петр решил возвращаться. Утомленный целым днем скачки, его отряд вынужден был заночевать в одной деревеньке, еще довольно далеко от пункта назначения. Они заняли корчму, вынудив корчмаря раньше времени распустить посетителей – крестьян, зашедших опрокинуть кружку водки.

Ночью Петру не спалось, и он в темноте вышел во двор. Несмотря на свои размеры, он двигался почти бесшумно в мягких турецких черевиках. Он поднял глаза к черному, бархатному южному небу с крупными звездами, вдохнул теплый воздух, очистившийся от дневной пыли. И подумал, как хочется жить и любить. Внезапно до его ушей донеслись голоса двух людей. С пятого на десятое он понял речь двух румын – за последние несколько месяцев ему не трудно было постигнуть азы их наречия с отменным знанием другого языка латинской группы – французского.

Корчмарь жаловался кому-то на несносных греков и русского.

– Почему бы тебе не выдать их туркам? Янычары уже тут, в доме старосты.

– Я ничего не знал о них.

– Теперь знаешь, помогай тебе бог, и сам себе помоги… – На этом говорившие расстались.

Петр быстро скользнул в дом и поднял своего лейтенанта, казака Сокиру:

– Тихо разбуди людей. Здесь турки. Задержите корчмаря, заседлайте коней. Я пойду разведаю, много ли турок и где они.

С этими словами он снова нырнул в ночь. Дом старосты нашелся довольно быстро. Там, единственное на всю деревню, тускло светилось окошко, затянутое бычьим пузырем.

Во дворе, загражденном тыном, действительно переминались с ноги на ногу и сидели с десяток турецких сипахи – кавалеристов, чьи лошади стояли возле кормушки. Но светящееся окно выходило не на двор, и Петр благодаря этому сумел к нему прислониться.

К его удивлению он услышал греческую речь, которую затем переводили на турецкий. Тут пахло предательством. Он вслушался внимательнее, стараясь припомнить все, чего нахватался за эти месяцы у своих товарищей-гетеристов.

Грек говорил следующее:

– …Он собирается дать решительное сражение. Прольется кровь, многие погибнут. Я предлагаю убить Ипсиланти, чтобы вы могли отправить его голову в Стамбул. А за это вы выпустите нас уйти за границу. Таким образом, вы достигните цели, а мы спасемся…

– …Часть пандуров надо выдать на расправу, одной головы мало. Вы уйдите ночью, а затем подойдут наши таборы…

– Хорошо, но каковы гарантии, что вы сдержите обещание…

Петр не стал ждать более. Он тихо возвратился в корчму, где уже дрожал корчмарь, туго спеленатый веревками. Кавалеристы задали своему начальнику нетерпеливые вопросы.

– Мы сейчас нападем на турок, это небольшой отряд и с ними какой-то предатель из наших рядов. Его я хочу взять живым. Поэтому – не стрелять до крайней возможности!

Выходим!

Молча они прошли по улице до той хаты, где сидели турки, незаметно окружили двор. По сигналу Петра двадцать его людей ворвались за тын, и тотчас раздались хриплые вскрики, звон сабель и глухие удары, поражавшие человеческие тела. В это время еще полдюжины кавалеристов, предводительствуемые Петром, вторглись в дом. В сенях они смяли часового и ввалились в просторную горницу.

Там, на колченогих табуретах и скамьях, сидели – справа янычарский полковник и толмач, а слева – гетерист, Ломоносов тут же вспомнил его имя – Алесандрос Колпакидис, и еще один, которого Петр вспомнить не смог. Между ними на столе горела дрянная масляная лампа. Тут же были еще трое или четверо турок в янычарских мундирах. Они с яростным криком вскочили, отшвыривая табуреты и выхватывая ятаганы и пистолеты. Янычарский ага тоже выхватил пистолет, между тем как греческие предатели оставались недвижимы, точно громом пораженные. Но в руках ворвавшихся также были пистолеты, грянули выстрелы, и комната заволоклась пороховым дымом. Послышались тяжелое падение пораженных тел, крики и божба раненых. Петр стрелял в грудь янычарского полковника. Кто-то ломанулся через нападавших, его зажал под мышкой Петр и оглушил ударом пистолетной рукоятки. Кого-то пронзили саблей или ятаганам, послышалась возня.

Дым быстро развеялся, улетучившись через окошко, выбитое кем-то выпрыгнувшим наружу. На полу лежали несколько трупов в янычарских мундирах и один гетерист. На другом ломоносовском кавалеристе верхом сидел янычар и с безумным видом продолжал тыкать в него ятаганом. Его тут же закололи саблями. Петр держал под мышкой обеспамятавшего предателя Колпакидиса, которому выбил глаз пистолетом. Второго предателя не было – вероятно, он и выскользнул через окно.

Взвалив пленника на плечо, Петр выскочил на улицу, за ним остальные. Во дворе, вытирая окровавленные сабли, стояли пятнадцать уцелевших гетеристов. Бойцы выскочили на улицу, где к ним присоединились те пятеро, которых оставил Ломоносов охранять свои тылы. Они волокли с собой второго греческого изменника, бледного от страха.

Весь отряд с лошадиным топотом помчался в сторону корчмы, где стояли их кони. И вовремя! Из темноты донесся гомон и топот янычар, бежавших на помощь своим на звук выстрелов. Но, увы, – они опоздали. Ну и вой же поднялся, когда они увидели начальников убитыми, а греческих изменников исчезнувшими! Наверное, поклялись не брать в плен ни одного грека (да они этого и так не делали).

Люди Петра успели вскочить на коней и забросить пленников на седла тех скакунов, чьим хозяевам они больше не понадобятся. Топот янычар быстро приближался к корчме, они уже подбегали с ятаганами в руках, когда ворота распахнулись, засверкали огоньки и грянул стройный пистолетный залп. Толпа всадников вырвалась из ворот, рубя кого и куда попало, и мгновенно исчезла в темноте.

Уже давно перевалило за полдень, когда качающиеся в седлах от усталости всадники Ломоносова достигли своих аванпостов. Он сразу повел пленников в штаб Ипсиланти. Там он кратко изложил результаты разведки, а затем выразительно описал историю пленников.

Ипсиланти все выслушал, затем он показал пальцем на пленников и велел их увести.

– Что вы хотите с ними делать?

– Мы будем их судить…

– Ты убил героя, а теперь не желаешь казнить трусов, потому что они твои соплеменники? – разгадал Петр колебания генерала.

Ипсиланти передернуло, затем, не поднимая глаз, он вызвал Каравли и велел:

– Немедленно расстрелять предателей.

– Мы не узнаем их сообщников? – удивленно спросил Ломоносов.

– Зачем? Скоро сражение – договоренностей с врагом у них нет, и они принуждены будут защищать свою жизнь, сражаясь вместе с остальными либо дезертировав, – сказал Ипсиланти. Предатели были казнены…

Глава 10
Битва

Битва в Драгошанах состоялась через день. Двигавшиеся на запад войска гетеристов натолкнулись на турецкие аванпосты. Решено было дать генеральное сражение. Часам к десяти утра войска выстроились на равнине. Впереди, в полутора верстах, виднелись полки янычар. После диверсии, устроенной Петром, османы были настороже и не хотели начинать первыми. Тогда Ипсиланти сам двинул войска вперед. Ломоносов видел, что начальник конницы князь Кантакузин еле сидит в седле. Вероятно, полковник переусердствовал, успокаивая расшалившиеся нервы, которых не было у него на Бородинском поле. Возможно, он хорошо оценивал, чем может окончиться битва с двукратно превосходящим противником. Сам Ломоносов возглавил отряд конницы, стоявший на правом фланге. Но Петр не успел ничего предпринять, так как запела труба к атаке. Конница устремилась на янычар. Навстречу им ринулись многочисленные всадники-сипахи и конные янычары. Стычка была короткой, греки не выдержали и опрокинулись в бегство. Начальник не был способен отдать никаких здравых команд. Петр, видя, что дело проиграно, отмахиваясь палашом, с частью своего отряда стал пробиваться к стоящей в центре Священной дружине.

Между тем янычары, увидев, что греческой кавалерии им больше нечего опасаться, всеми силами ударили на пехотные построения, в центре которых находилась Священная дружина. Полки пандур и отряды гетеристов не выдержали удара янычарских отрядов и побежали. Только Священная дружина, дав два залпа, встретила янычар в штыки. Но напор турок не ослабевал, они быстро уничтожили большую часть упрямых бойцов. Вот-вот должен был обрушиться завершающий удар, под которым пала бы последняя горстка израненных людей, обступивших греческое и трехцветное знамена.

Но тут случилось то, о чем долго после еще рассказывали старые янычары молодым в своих стамбульских казармах.

Громадный всадник на могучем коне с фланга врезался в толпу янычар во главе небольшого отряда казачьей кавалерии и бегущей следом пехоты. Его кавалеристы как железный таран рассекли отряд бунчужных шапок. Янычары сражались ятаганами – прекрасными изогнутыми клинками с внутренним лезвием, наследниками египетских мечей и кописов конницы Александра Великого, отличным оружием для рубящего удара. Однако делать колющий выпад ятаганом гораздо труднее, а именно такой удар нужен для отражения пехотинцами атаки всадников, в чем янычарам тут же пришлось убедиться на собственном печальном опыте.

Гигант рубил янычар громадным палашом и непрерывно стрелял в них из пистолетов, которых только на его неохватной груди висело шесть штук. Под этим нажимом потрепанные предыдущим боем турки стали откатываться, теряя убитых. Напавший отряд отрезал турок от остатков Священной дружины. При этом большая часть людей Ломоносова осталась на поле боя. Прикрытые ими от рокового удара янычар, уцелевшие герои сумели отойти и спасти знамя.

Совершив это нападение и убедившись, что остатки гвардии Ипсиланти спасены, Ломоносов приказал отступать. Он едва не столкнулся лоб в лоб с подошедшим к месту боя отрядом Иордаки Олимпиотиса, который тут же присоединился к общему бегству.

Остатки повстанческой армии отходили в полном беспорядке. Вечером Петр нашел Александра Ипсиланти в состоянии полной прострации, сидящего возле маленького костерка, глядя в пламя.

– Господин генерал, дело проиграно, нам надо уходить, – сказал ему Ломоносов.

– Как, бросить мое дело? – с остатком пафоса сказал Ипсиланти.

– Оно уже не твое! – сказал, неожиданно появляясь из тьмы, Олимпиот. – Я теперь до конца буду турок резать, а ты, почтенный князь, дергай в Австрию. Иначе, ходят разговоры, твоей головой с янычарами расплатиться хотят…

– Я не останусь с этими трусами, – тут же с пренебрежением отозвался генерал о своих сподвижниках, кто еще этим утром умирал за него. Побледневшему Ипсиланти помогли сесть на коня, с ним были его брат Георгий и несколько приближенных.

– А как же вы, турки будут вас искать, – обратился он к Петру.

– У меня только одно отечество. Я буду пробираться туда.

Ипсиланти перешел Карпаты и пересек венгерскую границу. Там адъютант австрийского генерал-губернатора дал ему паспорт для проезда через Гамбург. В нем он был поименован русским купцом. Однако в Венгрии он был схвачен, и император Франц-Иосиф на шесть лет дал ему убежище в одном из своих замков.

Остатки армии гетеристов разделились на два войска: один отряд в восемь сотен людей возглавил Иордаки Олимпиот, другой, семьсот человек, во главе с Георгием Кантакузином, начал движение к русской границе. Отчаявшиеся повстанцы дрались как звери. В середине июля Священная дружина вышла к русской границе, Кантакузин перешел в карантин на русской стороне, но другие уцелевшие вожди гетеристов – Николай Кантагони, Георгий Сафьянос, Георгий Мано, решили дать бой. С семьюстами бойцами они стали спиной к Пруту и сразились с пятнадцатитысячным турецким войском. Турки не решались применить орудия ввиду близости российской границы, резались ятаганами, а верные им казаки-некрасовцы кололи пиками. Битва окончилась гибелью вождей гетеристов, человек шестьсот оставшихся в живых перешли в русский карантин.

Уцелели Мано и Каравья. Но Ломоносова с ними не было…

Примерно в то же время через карпатские предгорья, вдоль австрийской границы на истощавшей лошади ехал рослый путник в изорванном рединготе. Уже оставалось не так много пройти до русских рубежей. Внезапно навстречу ему выехал австрийский поручик во главе пикета из полудюжины улан и спросил, куда он направляется.

Путник, удивленный появлением австрийцев в Молдавии, ответил, что в Россию.

Не согласится ли незнакомец проводить его в австрийскую крепость? – спросил офицер.

Путник ответил, что ему очень не хочется видеть сиротами семьи доблестного офицера и всех его храбрых солдат. Он открыл перевязь на груди, в которой торчало шесть пистолетов и еще пара выглядывала из седельных кобур. Два из них вдруг оказались в его руках со взведенными курками. Путник выжидательно улыбнулся. При виде такой любезной настойчивости офицер приподнял шляпу и вежливо пожелал незнакомцу счастливой дороги.

Тем же вечером отставной русский офицер пересек границу Отечества, возвращаясь, по его словам, с целебных вод, где провел полгода.

С некоторым сожалением, примерно два месяца спустя, он прочел в газете о том, что храбрый вождь повстанцев, Иордаки Олимпиот, был предан и, окруженный турецким войском, погиб, защищаясь, вместе с семьей, в монастыре Секу, зажженном янычарами. Так окончилось это восстание, хотя его сполохи не год, не два еще бродили по княжествам.

Турки, пойдя навстречу пожеланиям бояр, стали назначать господарей княжеств из природных молдаван и валахов.

Но примерно в тот июньский день, когда случилась несчастная битва в Драгошанах, на другом конце пока еще турецкой империи, в Морее, в Греции высадился Дмитрий Ипсиланти, офицер русской службы и член Гетерии. Он принял на себя, именем своего брата, руководство восстанием. Правда, признали его не все. Лишь несколько лет спустя смерть виднейшего вождя восставших, лорда Байрона, позволила ему стать действительным главнокомандующим армии повстанцев. Но борьба греков за независимость разгоралась. Турки, отвлеченные восстанием в дунайских княжествах, не сумели его загасить.

Но Иоаннис Каподистрия пока вынужден был удалиться в бессрочный отпуск для поправки здоровья.

…«Дорогая Марья Николаевна! С легкой руки вашего батюшки принял я участие в неких приключениях по ту сторону бессарабской границы. Не раз дело шло о смерти, но я всегда помнил сияние ваших глаз и красоту ваших рук. Мне не надо открывать медальон с вашим портретом, чтобы увидеть вас въяви. Однако повременю некоторое время приезжать в наши места. Засим кланяюсь и нежно целую ваши руки и все, что выше.

Ваш Петро».

Прочитав это письмо, Мария Жукова опустила голову на руки и заплакала.

Глава 11
Английский живописец

У цесаревича Николая Павловича, помимо Аничкова дворца на набережной Фонтанки, где он обитал с супругой Александрой Федоровной, были еще комнаты в Зимнем дворце, над покоями матери, вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Именно туда, в непритязательно обставленный кабинет на третьем этаже дворца, теплым августовским утром 1825 года постучался нежданный гость.

– Войдите! – ответил принц, с утра облаченный в сине-голубую форму Измайловского гвардейского полка, полковым, бригадным, а затем и дивизионным командиром которого он являлся. Дверь открылась, впустив широко улыбающегося гостя. Хозяин не был удивлен, узнав в раннем посетителе придворного портретиста, англичанина Джорджа Доу. Тридцатилетний Николай, имевший классически красивую внешность, атлетически сложенный, высокий и стройный, не раз изображался придворным живописцем в виде античного героя. Мистера Доу цесаревич знал как отличного художника, но в то же время человека очень корыстолюбивого.

– Чем обязан? Хотите предложить еще один портрет?

– Нет, тема другая. Ваше высочество…

– Да?

– Я хотел бы провести с вами переговоры настолько деликатные, настолько, смею полагать, и важные для осуществления предопределенной вам свыше великой судьбы! Можете ли вы дать мне свое слово, что никто не узнает содержания нашей беседы?

…Николай вспомнил, как старший брат привез этого англичанина, обладавшего идеальным глазомером, с Ахенского конгресса держав. Государь, как казалось, случайно заказал ему портрет, был доволен работой и поручил художнику написание портретов своих героических генералов и членов своей семьи.

Однако вскоре же его роль стала совершенно ясна проницательному цесаревичу. Не иначе как старый добрый Веллингтон напутствовал живописца на тайную службу Властительнице морей… Четверть века тому назад англичане, организовав заговор, привели императора Александра к власти. Он был опутан благодарностью и привязанностью к ним, словно цепями, и стал их надежным военным тараном против Наполеона… Не случайно в двенадцатом году военный агент, генерал Вильсон, являлся на самом деле цепным псом, оком и рыком Лондона при императорском дворе, грозящим гибелью тому, кто проявит нерешительность в битве с Бонапартом.

Но после войны Россия стала сильна – император считал себя властелином, определяющим судьбы материковой Европы, – и так оно во многом и было… Тогда уже стали невозможны прежние отношения, и новый человек с мягкими светскими манерами был назначен играть роль связующего звена между дворами. Бульдога заменила сладкоречивая змея… И Доу уже не раз вел с Николаем скользящие, необязательные, но возбуждающие, точно дичь, пронесенная мимо носа голодной гончей, туманные разговоры…

– Это несколько неожиданно… – Цесаревич оторвался от минутных размышлений. – И предполагает высокую ответственность. Да, я даю вам свое слово чести, что все останется в тайне!

– Тогда я могу вздохнуть спокойно: все, что ваше высочество обещает, претворяется в жизнь. Итак, вспомним недавнее время, – улыбка сошла с уст художника, взгляд сделался напряженным. – Мне не раз доводилось слыхивать ваши жалобы на то, что вас держат в черном теле, не дают настоящего дела, достойного талантливого принца. На протяжении многих лет государь доверял вам лишь одну бригаду Гвардии, словно держа вас в подозрении, и только недавно дал гвардейскую дивизию? Не он ли поставил вас, шефа и создателя Инженерного корпуса, в зависимость от своего верного Аргуса, косного генерала Аракчеева, контролировавшего каждый ваш шаг? Не он ли мешал вам проявить себя в реформировании армии, когда вы представили ему проект намного лучший, чем эти военные поселения? Наконец, доверял ли он вам, достигшему лет, когда Александр Македонский был в зените славы, хоть часть своих полномочий?

– Твоего ли это ума дело, Джордж? – Проницательный цесаревич скрипнул зубами от нахлынувшей ненависти к брату. – Куда ты метишь? – Он вспомнил все: и темную ночь убийства отца, в которую, точно ожидая для себя важной вести, нервно расхаживал по комнатам старший брат; и слегка омраченную угрызениями совести радость Александра, орошенную слезами облегчения, когда убийцы ему сообщили, что он наконец обрел власть. Александр, который, как выяснилось позднее, сам уговаривал плац-майора Михайловского замка Аргамакова примкнуть к заговору! Александр обманывался, точнее, делал вид, что обманывается, только лишь в чаянии того, что отец его останется жив: но весь исторический опыт переворотов в России должен был убедить его в обратном, – что для коронованных особ это несбыточно. Ибо переворот должен быть необратим… Так что Александр знал все заранее…

Вспомнил цесаревич и унизительные отказы поручить ему, Николаю, хоть что-нибудь значительное, могшее прославить его имя. Ревнивый к своей власти брат не давал ему возможности проявить свои таланты. Точно Аргус стерег все подходы к власти. И только после того, как Николай выпестовал Инженерный корпус, этот второй мозг войска, его заслуги были, сквозь зубы, признаны…

– Помните ли, принц, ваши слова в юные годы о том, что вы непременно будете великим государем? Мы, британцы, всегда считали их пророческими…

– И что из того? Живы пока и государь, и старший брат Константин. О чем речь, Джордж?

– Человек сам творец своей судьбы – так говорим мы, сыны сурового Альбиона. Я должен вас спросить откровенно: желаете ли вы верховной власти? Хотите ли вы ее так, как хотят женщину?

– Да! Хочу. Но и что из этого?

– Я уполномочен предложить вам помощь правительства Его Величества. Дело в том, что наши разногласия с ныне царствующим государем достигли невозможных размеров! Сейчас в Британии разразился экономический кризис, и государь Александр, вероятно, решил, что это окончательно развязывает ему руки… Он позабыл, что его отец, император Павел, погиб тогда, когда противопоставил себя интересам Британии… В ту пору мы поддержали молодого принца в заговоре против его отца – и все сошло удачно. Я вижу для вас это не новость, не так ли?

– Вы смеетесь? Дальше.

– Наши интересы в Средиземноморье решающие. Ключевой пункт – Балканы, Греция. В Греции потеряли надежду продолжать борьбу одними собственными силами, и в июле месяце по предложению нашего сторонника, господина Маврокордато, составлен был акт, которым греческий народ предавал неограниченному покровительству Великобритании свою национальную независимость и свое политическое существование. Между тем только на днях император Александр объявил во всеуслышанье, что Россия теперь, не обращая внимания на союзников, будет действовать в своих интересах в греческом вопросе. В Санкт-Петербург приезжал генерал Витгенштейн, командующий Второй армией, стоящей на молдавской границе. Эта армия предназначена для удара по туркам. И она не остановится у подножия Балкан, она может войти в Константинополь и Грецию! Император ясно дал это понять.

Николай попробовал привести аргумент contra:

– Однако еще в начале двадцать третьего года был снят первый и бессменный начальник Главного штаба, Петр Михайлович Волконский, который поддерживал двойной, военного времени, бюджет Второй армии.

– Теперь же вы видите, – Волконский отозван с посольства во Франции и снова при императоре, – возразил Доу. – Теперь его турецкие планы снова пригодятся. Государь, насколько мне известно, собирается на смотр войск в украинских губерниях, не так ли?

– Да.

– И его будет сопровождать нынешний начальник Главного штаба, Дибич, также сторонник войны.

– Да, это верно.

– Ну, из всего этого можно сложить два и два и вывести, что начнется война против турок, которых вы легко разобьете. И возьмете проливы, ведущие в Средиземное море. И Грецию. Так вот, интересы Британии на Средиземном море требуют, чтобы не Россия была дарительницей свободы грекам, – а мы. И не Россия контролировала проливы, но мы или турки под нашим присмотром. Для этого необходимо предотвратить войну сейчас, когда мы еще не готовы действовать в полную силу. А этого можно достичь лишь одним средством – если Александр погибнет… как погиб его античный тезка во цвете лет… От лихорадки…

– Да, не знал я, что вы… – протянул Николай, вперив взор своих пронзительных сине-голубых глаз в лицо художника. Лишь немногие люди могли выдержать взгляд его левого глаза, наделенного странным особым блеском.

Доу не забегал глазами, как лгун, но опустил их, как человек, чья совесть нечиста.

– Хорошо, если мы допустим, что император умрет… – тон Николая был холоден и решителен. – Какая от того польза мне? Как быть с правами моего старшего брата?

– Вы его нейтрализуете, – предложил без тени смущения Доу.

– Смерть двух братьев слишком подозрительна. К тому же Константин почти не выбирается из варшавского Бельведера.

– Блокируйте его при помощи войск.

– Легко сказать. Кроме русских полков у него еще и польская армия – это восемьдесят тысяч солдат.

– Мы имеем прочную связь с польскими патриотами, которые очень сильны в войсках. Вы ведь помните, их основа – польский корпус Наполеона, сражавшийся против русских. И мы сумеем им внушить, что поддержка Константина не приблизит час польской независимости… Итак, если вы решаетесь, – мы вам поможем. Но – еще прежде, чем вы возьметесь за Александра, вы должны нейтрализовать его правую руку, его наместника – генерала Аракчеева, командующего поселенными войсками…

– Без тебя это знаю… шпион, – с некоторым презрением бросил Николай. Доу поклонился, подавив уязвленное самолюбие. – Сам все сделаю. Какие деньги вы предоставите на осущетвление этого плана?

– Могу предложить в распоряжение вашего высочества триста тысяч фунтов…

– Миллион. Ты имеешь дело с будущим государем. Мне надо многих подкупить – не просить же денег у министра финансов Канкрина? Денег в государстве итак нет.

Доу побледнел от жадности. Возможно, в его намерения входило прикарманить часть субсидии правительства Его Величества:

– Могу пока твердо обещать полмиллиона…

– Я дважды не повторяю. Посол Уитворт роздал убийцам отца три миллиона. А я тебе не Ольга Жеребцова[9]9
  Сестра обиженного императором Павлом последнего екатерининского фаворита, Платона Зубова, сыгравшая одну из ключевых ролей в организации заговора 1801 года.


[Закрыть], чтобы на мне экономить!

– Четверть века назад Британия вела смертельную войну с Наполеоном, ваше императорское высочество! Необходимость в перемене русской власти была куда более насущной. Зато лондонские банки не рушились один за другим, как сегодня. Возможно, именно временное финансовое ослабление моей страны сделало государя императора более решительным, нежели обычно…

– Ладно, пошел вон пока, я буду думать! – Николай небрежно махнул кистью руки.

Поспешно откланявшись, английский агент вышел. Цесаревич сделал несколько шагов по кабинету.

Значит, действительно, Александр пригрел на груди гробовую змею, подпущенную ему давними британскими «друзьями», – подобно князю Олегу Вещему…

Однако Николай подозревал, что одному Доу не под силу провернуть всю комбинацию, что, кроме явных агентов, Британия располагала при русском дворе и теми, кто работал во тьме и молчании. Но кто? Искать было недалеко…

…Образованные придворные медики, втиравшиеся в доверие государям восточных стран, были коньком британской тайной дипломатии того времени. Придворный лейб-медик государя, Яков Васильевич Виллие, от рождения – шотландец Джордж Уэйли. В конце восемнадцатого века шотландские эмигранты, ненавидящие Англию, являлись анахронизмом. Шотландцы были среди передовых строителей британской империи. Решительный, талантливый, памятливый – Уэйли сумел войти в доверие императору Павлу. После гибели отца, с которой шотландец, казалось, никак не был связан, он перешел к сыну, еще более приблизившись к престолу. Впрочем, с самого своего появления в России он и некоторые другие англичане были близки к молодому наследнику… Он остерегался действовать в открытую: исторический урок, преподанный придворным лекарем Лестоком, которого царица Елизавета Петровна за его нахрапистость отправила в ссылку, был вполне усвоен всеми заграничными агентами при русском дворе. Однако высокое медицинское искусство позволяло многого достичь не только при персидском дворе, но и в несколько более избалованном цивилизацией обществе… Ну а для военной медицины первой половины девятнадцатого века доктор Виллие сделал столь же неоценимо много, сколь во второй половине века совершил великий Пирогов. Он продвинул многие таланты, но мстительно преследовал тех, кто не чесал его вдоль шерсти. Медик жил одиноко и был крайне скуп. Если кто и был достоен сменить посла Уитворта в качестве британского агента в самых недрах российской власти, – то это Виллие…

Николай выглянул в окно – вот она, Петропавловская крепость, с ее ледяными казематами! Надежное, пожизненное пристанище тех, кто покушался на верховную власть. Но как же сладка эта власть – он до судорог сжал кулаки. Надо решаться. Николай выглянул в прихожую и, обнаружив там своего флигель-адъютанта, полковника Ивана Бибикова, приказал:

– Командира Саперного батальона, полковника Геруа, ко мне!

Саперный батальон состоял из тысячи человек, лично преданных Николаю. Цесаревич знал там по имени едва не каждого солдата. Батальон состоял из четырех рот – двух минерных, укомплектованных опытными взрывниками, и двух саперных, солдаты которых представляли собой отъявленных головорезов и отменных стрелков, вооруженных нарезными штуцерами и пистолетами. Именно этими янычарами и командовал полковник Александр Геруа, безмерно обласканный Николаем и безмерно ему преданный.

– Здравствуй, Александр Клавдиевич! – приветствовал цесаревич своего мамлюка.

– Чем могу служить вашему высочеству? – отвечал бравый полковник.

– Видишь ли, задание это требует от тебя всей твоей преданности. Но наградою будет по меньшей мере генерал-адъютантство.

– Что я должен выполнить? – Глаза полковника преданно пожирали цесаревича.

– Ты знаешь, что только закончен Исаакиевский собор и государь желает присутствовать на его освящении?

– Так точно.

– Я хочу, чтобы ты отобрал наиболее преданных людей и заминировал собор. Он должен обрушиться в день освящения, но так, чтобы казалось, что он развалился сам. Мы свалим все на ошибку строителей. Понятно?

Полковник сглотнул и, точно загипнотизированный глядя на Николая, ответил сипло:

– Будет сделано, ваше высочество!

– Награды не за горами, полковник! – Цесаревич похлопал командира по плечу, и голубые глаза его вспыхнули дьявольским огнем.