Текст книги "Вольнодумцы"

– Кто примет на себя роль координатора? – Короткова задала этот вопрос с совершенно определённой целью. Больше всего ее пугала бесконтрольность их сетевого протеста.

– Конечно, ты, Соня. – Виктор пил водку чаще, чем поднимались поминальные тосты. Наливал себе сам.

Застолье постепенно разгонялось. По кабинету пополз шум не связанных друг с другом разговоров. Разгорячённые алкоголем вольнодумцы мечтали, как они разорвут сознание народа и заставят его свергнуть ненавистный режим. Соня крепко держала нити беседы в своих руках. «Для неё органична роль идеолога. Это новое для неё или она всегда играла эту роль? – гадал Артём. – Ясно, что дальше разговоров они ещё долго не зайдут. Журналистка это осознаёт?»

– Просто так писать посты – дело малоперспективное, – поучала Короткова. – Такого в Интернете полно. Тут и навальнята стараются, и другие. Сейчас Телеграм в тренде. Надо там сконцентрировать все силы. Создать каналы и топить правду-матку. Сейчас правда-матка ценится. Особенно если есть намёки на инсайдерские источники.

– А где мы эти источники возьмём? – удивился, похоже, уже запьяневший Виктор Небратских.

– Это не имеет значения. Можно выдумывать всё, что угодно. Изображать осведомлённость. Главное – убедительность.

– Не понимаю. Это же легко проверить потом, – не успокаивался Виктор.

– Потом никто ничего не проверяет. Читают новые посты. Если мы хотим успеха, надо мочить чиновников и намекать, что перемены не за горами.

Слушая это, Артём дивился: вот она какая, оказывается, наша медийность, наше информационное пространство.

Неужели вся эта бессмысленная вакханалия способна отнять у него Майю, увести её туда, где он до неё не дотянется? Что делать? Сейчас воспротивиться или же прикинуться их союзником и вытаскивать любимую, постепенно переубеждая, шаг за шагом? Что он ей предложит взамен?

– Если мы начнём с вранья, грош нам цена, – вступил в разговор один из бегавших за водкой парней.

– Это не вранье, – обиженно ответила Соня. – Это способ подачи.

Дальше Соня популярно объяснила, как надо мракобесную деятельность министра культуры Мальдинского увязывать с коррупционными скандалами в министерстве. По её мнению, намёки на воровство больше всего раздражают народ. Из этого весь Майдан слепили. Из воровства семейки Януковича.

«Чего в них больше, – спрашивал себя Артём, – юношеского максимализма или заблуждений?» Разгорячённые молодые тела источали разные запахи. Целая палитра ароматов: пот, парфюмерия, табак. Артём подошёл к окну, чуть приоткрыл его. Никто этого не заметил. Он спокойно вернулся на своё место.

Ни с того ни с сего Майя обратилась к Артёму:

– А ты почему участия не принимаешь?

Шалимов опешил.

– Ты о чём бы писал, если бы имел Телеграм– канал?

Все затихли, ожидая его слов. Уставились на него. Кто-то с интересом, кто-то безразлично. На время он стал центром внимания. Довольно неожиданно для себя. Он уже почти смирился, что здесь он невидимка.

– Я бы писал, что власть сама провоцирует волнения, постоянно создавая разные прецеденты, что лимит на революции Россия исчерпала, и задача общества наущать власть, пытаться изменить её, но не провоцировать кровь…

– Да как же это возможно? Они давно обнаглели. Ничего слушать не будут. Их бабки им важнее всего остального, – перебил его Небратских.

– Но надо пробовать. Лучше, думаю, людей переубеждать, чем бросать под пули. Кровь порождает кровь. – Артём заводился. Он не ждал от себя такой горячности, но сегодня многое с ним происходило как бы не совсем по его воле, словно в нём проснулся другой человек и отдаёт ему беззвучные команды. Он больше не контролирует себя? Этого ещё не хватало.

– При чём здесь это? – разочарованно вздохнула Майя.

– Пытаться свергнуть власть сейчас – самоубийство. – Артём облокотился на стол. – Силы неравны.

– Самоубийство – это полагать, что без активного протеста можно добиться изменений. – Виктор энергично допил то, что оставалось в рюмке. – Ваше поколение так и действовало. И что?

– А ваше поколение что предлагает? Громить витрины? Как в Париже?

– Хотя бы как в Париже. – Виктор изобразил на лице гримасу предельного утомления.

– В Париже это ни к чему не привело, – неожиданно поддержала Шалимова Соня. – Сначала надо заразить как можно больше народу, чтоб наверняка. А уж на улицы найдётся кому выйти. Из нас бойцы так себе. Если только Виктор… Так что, – она повернулась к Артёму и вопросительно оглядела, тот буркнул: «Артём Сергеевич», – Артём Сергеевич не так уж не прав. Хотя в Париже власть тоже сильна.

– Там всё другое. – Небратских нахмурился. Ему пришлись не по вкусу Сонины слова.

Артём больше в обсуждениях не участвовал. Когда все разошлись, сговорившись снова встретиться здесь же через неделю, Соня помогла Артёму с Майей убраться в кабинете и упорхнула, звонко чмокнув Майю в щёку.

У Артема никто не поинтересовался, возможна ли следующая встреча. Распоряжаются его кабинетом как своим.

– Вот теперь я зверски проголодалась, – изрекла Майя словно максиму, которую всем необходимо знать и учитывать.

Она встала, чуть облокотившись на край стола.

Артём испытал облегчение, когда вольнодумцы наконец выкатились из его кабинета. Теперь он снова здесь полноправный хозяин. Он уже не сожалел, что Майя вовлекла его во всё это. Худшим виделся сюжет, в котором он оставался в неведении о её революционности. Как только он почувствует, что над Майей сгущаются тучи, вмешается. Как? Просто запретит ей продолжать заниматься чепухой. А если её арестуют? Попросит помочь своё начальство в департаменте. Его ценят. Может, у кого-то найдутся выходы на московскую полицию. Он всё объяснит. Он оправдает любимую, прикроет её. Даже если придётся взять кое-что на себя. Готов ли он к самопожертвованию? Да, да, да.

Решимость и нерешительность в нём бились друг о друга, как волны бьются о волнорезы.

Он приблизился к девушке. Она не пошелохнулась. Он набросился на её губы яростно, не намереваясь останавливаться. Майя отвечала сперва вяловато, потом разохотилась…

– Сейчас куда-нибудь сходим. Только сестре позвоню. – Артём с огромным усилием сдержал себя. Иначе они бы занялись любовью прямо здесь…

– Да, конечно. Скажи, что я тоже переживаю, – откликнулась Майя. Она взяла сумочку, достала зеркальце, посмотрелась в него, затем потянулась за помадой, отвинтила колпачок, чуть подвела губы.

Вера ответила почти без промедления:

– Да, Артём.

– Ты как?

– Расстроилась, что ты не позвонил, когда доехал. – Голос её и вправду звучал обиженно.

– Прости! Дела навалились. Как ты?

– Без особых изменений. Но по кредиту есть продвижения. Так что, возможно, скоро в Париж…

– Ну, держись. У меня всё нормально. Волнуюсь за тебя…

– Не волнуйся. Я так просто не сдамся…

Майя оделась.

– Как она?

– Она молодец.

Артём улыбнулся. Он гордился своей сестрой…

Лёд на Чистых прудах уже готовился к таянию. Кое-где виднелись полыньи, похожие на уродливые глаза.

Они выбрали ресторан «Шатёр», большей своей частью располагавшийся на воде. Уж больно уютно поблёскивали его огни.

Прошли вдоль пруда. Беспамятные спящие деревья ещё не представляли себе, что через пару месяцев проснутся и зазеленеют.

После того как они сделали заказ, Майя вперилась в телефон. Видно было, что она с кем-то переписывается. На лице – выражение крайней серьёзности.

– Я тебе не мешаю?

– Это мама. – Майя подняла на него глаза – Не будь таким нетерпеливым. – Она положила телефон на стол экраном вниз. – Как ты полагаешь, убийцу Вики найдут?

– Я не знаю. Но у нас, похоже, убийц не находят, а назначают. Ты же час назад утверждала, что надо журналистское расследование инициировать?

– Не лови меня на слове. Я же не пророк! Но меня радует, что тебя не оставляют равнодушным наши дела, – по тону Майи не догадаться, действительно ли она рада, – хотя то, что ты сегодня лепетал, – ниже всякой критики.

– Это почему же? Твоя подруга Соня поддержала меня.

– Она не всерьёз. Из вежливости.

– Ну, тебе виднее. – Артём разозлился. – Ты меня совсем ни во что не ставишь! Собираешь у меня своих друзей чокнутых, а теперь ещё и посмешищем выставляешь. Не спрашивала бы тогда ни о чём. Надеялась, я поддержу ваши глупости? Хотела похвалиться мной? Извини, что разочаровал.

– Хамить не обязательно. Тем более в такой день, когда я потеряла подругу.

– У меня тоже не самый простой день, если ты не забыла.

Артём нахмурился. Дальше продолжать не имело смысла. Ничего не имело смысла. Всё разваливалось. Лучше бы они занялись сексом в его кабинете.

– Ты не забыл, что я сказала тебе в «Прайме»? Могу повторить. – Майя не собиралась останавливаться.

Официант расставлял тарелки, раскладывал приборы, наливал минералку в бокалы.

– Я просто прошу уважения к себе. По-моему, я делаю всё, что ты просишь. – Вряд ли имело смысл так резко сбавлять напор, но Артём так не хотел продолжать склоку.

– Мы готовимся к серьёзному прорыву! Мы войдём в историю. Мы – освободители. Как… – Она не нашла адекватного сравнения, но не огорчилась из-за этого. – И все эти условности – дерьмо… А ты сегодня завёл отвратную трусливую шарманку. Прямо тошно было слушать: «Исчерпала лимит на революции, нам не надо крови». В Кремле спят и видят, чтобы все так считали.

– Да я ничего и не говорю. – Он вспомнил, что не собирался выдавать Майе свои истинные намерения. Хуже будет, если сейчас они окончательно поссорятся.

– Вот и не говори. Лучше посоветуй, что мне писать под именем Вероники Трезубцевой. Ты же филолог. Я вот думаю, не погорячилась ли я, вызвавшись первой? Я рассчитываю на тебя, правда.

– Нет. Не погорячилась. – Артём искал нить, по которой мог бы вернуться к ней. – Напиши о смерти Вики. Ведь никто не в курсе, что она писала как Трезубцева.

Некоторое время Майя молчала. Неясно было, как она расценивает предложение Артёма. Потом она взвилась:

– Господи! Какая это пошлость! Ты же понимаешь, какая это пошлость, однако советуешь её мне. Ты издеваешься?

– В чём пошлость?

– В хайпе. Вика никогда бы так не поступила. Ты, похоже, ещё не отошел от своих самарских новостей. Успокойся уже. Сестра твоя жива. О ней есть кому позаботиться. Да и все мы смертны, в конце концов. Чему быть, того не миновать. Не люблю, когда мужики сопли распускают. Мне представлялось, ты не из таких. Ошибалась.

– Что? – Артём поднялся – Ты так о моей сестре?

– Да. О твоей сестре. – Майя холодно и не моргая глядела ему прямо в глаза.

Бывают в жизни мужчин такие ситуации, когда нет иного выбора, как встать и уйти. Обида придушила его. Заполнила целиком, не оставив внутри места, где бы не звучали паскудные и жестокие слова Майи Кривицкой. Он вытащил из кармана пятитысячную купюру. Положил на стол.

– Рассчитаешься.

И быстро пошёл к выходу.

Любимая не окликнула его.

* * *

Елисеев попросил Шульмана поучаствовать в допросе Рахметовых. Раскручивали братьев по очереди. Начали со старшего. Тот, человек бывалый, побывавший на зоне, умел держаться в подобных ситуациях. Ничего не говорить, ни в чём не признаваться, на вопросы отвечать односложно. В мантру о помощи следствию и чистосердечном признании не верил. Действительно, на пакетах с героином их отпечатков не нашли, а с тела Вики всё смыла вода. Конечно, это не означало и непричастность к убийству. Да и статью за хранение им можно впаять только на основании того, что у них изъяли, без всяких церемоний. Однако вопрос был не в том, чтоб их закрыть, а в том, чтобы хоть что-то выяснить по поводу смерти Вики.

Старший стоял на своём: уехали навещать отца, вернулись, не успели оглядеться, тут налетели опера и повязали их. Елисеев скоро отчаялся хоть что-то у него выведать. Сложностей добавляло то, что они действительно были в Майкопе. И старший Рахметов что есть силы вцепился в эту единственную правду. Знал ли он, что их давно разрабатывали и доказывать, что они наркоторговцы, не требовалось? В розыске на них имелось достаточное количество материалов. Просто полицейские ждали большой партии, чтоб наверняка. Хотя… Ведь могли и на более мелкой, в принципе, взять. Тоже странно это как-то. Но сейчас не до этого. Им нужно понять, что случилось с Викой.

Когда старшего из братьев увели, Елисеев зло посетовал:

– Похоже, теряем время. Его послушаешь, какая-то хата получается сказочная. С чудесами. Наркотики попали в неё неизвестно как, Вика тоже. Чёрт! Не подкопаешься. Судя по камерам наблюдения, у Рахметовых были с собой только небольшие рюкзаки. В них столько герыча не пронесёшь. Да и небезопасно это так напоказ. Но как-то он попал к ним? Может, он там давно уже хранился? Всё какая-то чушь, фантазии. Ничего не связывается. Тебе не кажется?

– Скоро выяснится, – успокоил полковника Шульман. – Ты не думал, что, когда газовые трубы устанавливали, не тело Вики эти газовщики в квартиру доставили, а героин?

– Но кто-то должен был его принять?

– А тело нет?

Елисеев молчал. Его ужасало, что они не в состоянии даже представить картину преступления, у них нет ни фактов, ни свидетельств, их бросает от одной нелепицы к другой.

– Согласно камерам наблюдения, между возвращением братьев и прибытием оперов времени прошло около получаса. За это время можно тонну перегрузить, – продолжил Шульман. Потом подмигнул неизвестно кому: – Пора приниматься за младшего братца. Сдаётся мне, от него толку больше получим.

Младший Рахметов вошёл в комнату для допросов совсем не так, как только что входил его брат. Немного растерянно: на лице выжидательная улыбка, повадка неуверенная; так ведут себя дети, что нашкодили и собираются извиняться.

Елисеев сменил тактику, рассудив, что Давид, возможно, прав. Младший не сидел и потому не имеет такого опыта отпираться от всего, как его брат.

Иван не давил, не напирал, располагая парня к себе, вопросы формулировал дружелюбно. Однако никаких очевидных результатов этот ход не принёс. Парень сначала будто чего-то ждал от следователей, но, не дождавшись, замкнулся. На все вопросы он отвечал ровно, твердил то же самое: уехали, приехали, сами в шоке, ничего не знаем ни о наркотиках, ни о девушке. За что их арестовали? Елисеев терял терпение:

– Ты же осознаёшь, что тебя закрыть можно за найденный героин? Лучше говори, как он к вам попал. Или считаешь, я поверю, что такую огромную партию кто-то вам в квартиру запихнул, а вы об этом ни ухом ни рылом?

Младший Рахметов впервые за беседу усмехнулся довольно нагло:

– Помощь следствию? Нет уж. Доказывайте, если сможете! У нас правовое общество. Разве нет?

«Надеются, что диаспора их вызволит, – предположил Елисеев. – Хорошо, что не запираются: ничего не скажем без адвоката. Мелкие сошки. Привыкли решать вопросы по-другому. Теперь очевидно: они точно в неведении относительно того, чья внучка Вика и как всё это для них серьёзно. Они не только не знают, чья внучка Вика, – они вообще её не знают».

* * *

Гибель Вики примирила генерала Крючкова с невесткой. Общие слёзы, общая боль. Сейчас они горевали на кухне в квартире на Цветном. Крючков, его сын Михаил, его жена Светлана и генерал Родионов. Размышляя о своих отношениях с Родионовым, Крючков никогда не назвал бы его другом дома, но сейчас вспоминалось, что он часто приглашался на большие праздники, семейные торжества, что его старый сослуживец наблюдал Вику в разном возрасте и теперь, в этом скорбном застолье, рассказывал об их общении увлечённо. Девочка поражала его интеллектом, самостоятельностью суждений, острым умом. Его присутствие в их квартире сейчас выглядело совершенно логичным, хотя пару часов назад сама мысль об этом показалась бы дикой. Они не обсуждали следствие – сейчас не место и не время. Но взглядами, движениями убеждали друг друга, что теперь связаны, что теперь это их общее дело. Родионов убеждал. Крючков соглашался.

– Я помню, как вы с Клавдией отмечали юбилей свадьбы, – обратился Родионов к Крючкову. – Вика тогда посвятила вам такие чудесные стихи.

– Да. Да. – Крючков закивал. Восстанавливал в памяти то давнее. Но оно перемешивалось с тем, что он прочитал у Вики в Телеграм-мессенджере.

Кто этот человек, что писал ей такие разнузданные вещи? Он явно им необходим. Скоро они его найдут. И расспросят, у какой такой библиотеки он её дожидался? Судя по переписке, по её сексуальному напряжению, Вика находилась под влиянием этого парня. И никого не посвящала в это. А он ей писал, как жёстко будет с ней заниматься сексом. Чёрт!

Крючков боролся с собой. Вика давно выросла. Это было её личным делом. Но внутри всё скрежетало.

Родионов принёс с собой бутылку коньяка. Когда они вчетвером её допили, он обнял всех поочередно и откланялся.

Света почувствовала себя нехорошо и ушла в комнату.

Отец с сыном ещё посидели молча друг против друга.

Потом Михаил произнёс:

– Папа! Не умирай, пожалуйста. Пока рано.

* * *

На Покровском бульваре Бульварное кольцо сужается, словно готовится к тому, чтобы прерваться. Дома попали сюда из разных эпох: тут и причудливый, в чём-то совсем несостоявшийся, но везде заметный сталинский ампир, и доходные дома, оставшиеся в городе с царских времён, и брежневская кирпичная одноподъездная башня – верх элитарного строительства эпохи застоя.

Москва уже устала от зимы, утомлённый снег рад бы был уже растаять, но природа ему этого ещё не дозволяла.

Он шёл, почти не разбирая дороги. Ему требовалось время, чтобы избыть обиду. Никогда он ещё так сильно не обижался на Майю. Или она так сильно его не обижала?

С самой юности он мечтал познакомиться с девушкой как-нибудь необычно. Ну, вроде того, как булгаковский Мастер познакомился с Маргаритой. Но жизнь ему не дарила такого случая. С Майей тоже всё началось весьма обыденно, и ухаживать за ней он начал потому, что просто не мог ничего с собой поделать. Тяга к ней явно перевешивала благоразумие; то, что она его намного младше, не смущало. Они увидели друг друга впервые на выступлении поэта со странным псевдонимом Марс-Кавказ. Организовать этот вечер Артёма очень просил его куратор из Департамента культуры Москвы. Марс-Кавказ приходился племянником одному крайне влиятельному человеку. Майя пришла на этот вечер со своей знакомой, которая относила себя к поклонницам поэта и практически заставила подругу составить ей компанию. Артём, слушая Марса, недоумевал: как у таких поэтов образуются поклонницы? Чем они их берут? Стихи-то ведь пустые и вторичные. Крик да истерика.

Марс-Кавказ, а на самом деле Григорий Плотников, заранее обговорил с Артёмом, что после чтений они соберутся в его кабинете, чтобы «выпить по стопарю». Артём поручил своим сотрудницам собрать что-нибудь на стол.

Майя тоже затесалась в числе тех, кому предстояло «выпить по стопарю» за здоровье новоявленной звезды отечественной поэзии.

Она как-то сразу приметила Артёма, они разговорились, обменялись телефонами. Он обещал звать её в читальню на литературные вечера. Она снисходительно согласилась.

На следующий день он позвонил ей. Пригласил поужинать. Ни о каком продолжении не думал. Просто по вечерам не всегда хотелось сидеть дома одному. Если бы она вежливо отказалась, забыл бы о ней навсегда. Но Майя обрадовалась его звонку. Вечер тогда выдался в Москве снежный. С неба слетал снег редкой чистоты и спокойствия. Он долго раздумывал, купить ей цветы или нет. Склонился всё-таки к тому, чтобы подарить ей белые розы.

Ужинали они в небольшом грузинском ресторане-баре на Остоженке, где два пожилых полноватых грузина пели печальные и красивые песни. Сперва он сидел напротив неё, потом переместился к ней ближе. Он ещё не коснулся её, а она уже сказала: «Поехали к тебе».

Его поразило даже не то, как складно у них всё вышло, каким сильным она позволила ему себя ощутить, а то, как увлечённо они потом разговаривали, как во многом обнаружили сходство. Он не спрашивал себя: что она во мне нашла? Для этого он был слишком самолюбив. Но её иногда в шутку колол таким вопросом. Она отвечала: всё.

Тоже, наверное, в шутку…

Дойдя почти до поворота на Солянку, он вызвал такси. Долго идти «куда глаза глядят» не получилось. Обида не отступала.

Лучше не оценивать всё это сейчас. Но ни в коем случае не звонить Майе, нахамившей ему в лицо, показавшей, что ей наплевать на его чувства и переживания.

Конечно, она погорячилась. Но ей следует извиниться. И никак иначе. Он этого не спустит ей. Без этого рана не затянется. Без хоть какой-то сатисфакции.

Водитель попался разговорчивый. Есть такой тип таксистов, которые осведомлены обо всём на свете. Особенно о том, когда снимут Путина или Собянина. Кто снимет, обычно не уточняется.

Артём, хоть и видел на навигаторе, что ехать двадцать четыре минуты, зачем-то спросил, за сколько доберёмся.

А тот словно чего-то подобного ждал:

– Так кто ж его знает? «Яндекс» вон пишет: двадцать четыре минуты. А на самом-то деле он врёт напропалую. Всё от настроения зависит. Сегодня вообще чёрт знает что показывает. Гад такой!

– Да. Трудно теперь стало, – сочувственно поддержал разговор Артём, хотя в основном слышал от тех, кто водил машину, что навигатор – это, бесспорно, прекрасное и полезное изобретение. И пробки объезжает. И время помогает рассчитать.

– Он, конечно, умный, но даже он не может предположить, что творится, когда менты вручную переключают, или же когда шишка какая из Кремля выезжает. Вот, к примеру, сегодня. Заперли нас на набережной около Кремля. А мне поворачивать не надо было, я дальше хотел проехать. Так пустите всех, кто в крайнем ряду! Мы уедем. Нет. Всех держат. Ну не придурки?

Артём прикрыл глаза, нащупал правой рукой рычаг и чуть опустил кресло назад. Водитель начал надоедать своей болтовнёй, но не просить же его заткнуться.

Наконец антагонист «Яндекса» замолчал.

Артём мягко задрёмывал, мысли путались со спонтанными образами слов, чертами лица Майи, сумбурными и случайными впечатлениями, потом, причудливо трансформируясь в нечто бессвязное, мягко уводили от реальности. Кажется, он заснул всерьёз. Снилась ему Вера, здоровая, сильная, молодая, с длинным хвостом из тугих волос, забранных резинкой, она бежала по пляжу босиком, но не так, как это делают спортсмены, тренируясь, а как несутся сломя голову, чтобы кого-то спасти.

Вдруг автомобиль резко затормозил.

Артём проснулся и вскричал, не сразу сообразив, где он:

– Что?

– Да ничего! Твою налево! Буду я этот «Яндекс» убивать! Завтра совещание. Буду убивать их всех.

– Да что случилось? – Артём никак не мог прийти в себя.

– Брат, – кавказский его акцент с каждым словом усиливался, – ты не расстраивайся.

Артём осмотрелся: они стояли на Солянке. Каким бы это ни казалось невероятным, они вернулись ровно в ту точку, куда Артём получасом ранее вызвал машину.

– Как же так вышло? – Аpтём разозлился. Хотелось побыстрее домой.

– Вот он тебе, «Яндекс», что натворил.

– Ну а сами вы куда смотрели?

– Я ехал, как он показывал, гадюка, – Бедолага погрозил волосатым кулаком коварному устройству.

Видимо, кавказец совсем не знал город.

– Ладно. – Артём поморщился. – Может, оно и к лучшему. Прогуляюсь.

– Я могу деньги вернуть. Ты дай мне номер карты. Я переведу. Поездка закрылась уже.

– Да ладно. Какие там деньги! Пока! – Артём взялся за ручку двери.

– Подожди. – Кавказец тронул его за рукав. – Мне один друг рассказывал, что если опоздал куда-то, то это всегда к лучшему. Значит, там смерть твоя тебя ждала.

Артём усмехнулся, кивнул и вышел из машины.

Холод мелко принялся пощипывать его изнутри.

«Надо выпить кофе», – подумал Шалимов. После сна в неудобной позе голова вспомнила утреннюю боль.

В «Венском кафе» он забрался на второй этаж. Почти все столики были свободны, и он сел у самого окна. Кофе приятно согрел его.

Усталость так глубоко проникла, что заняла всё его существо, и он погрузился в состояние бездействия душевного, как бы со стороны оценивая, утонет он в нём или вынырнет.

Город внизу копошился человечками, каждый из которых имел какую-то цель, перемещаясь между Солянкой, Солянским проездом и улицей Забелина. Кто-то ждал, пока ему приготовят шаурму, кто-то высматривал в сером мареве свой автобус, кто-то спешил к метро, кто-то жадно курил около дверей баров.

Он работает в московской библиотечной системе почти двадцать лет. Видел всякое. И скромную зарплату (хорошо, что ему не приходилось на неё жить: отец хорошо зарабатывал до самой смерти), и полное пренебрежение городских властей, и пришедшее им на смену надменное желание прикрыть библиотеки, поскольку в них никто не ходит, и нынешние попытки вдохнуть новую жизнь в старые стены.

Все эти годы к работе своей он относился прилежно, но без энтузиазма. Слишком много в ней формалистики, слишком мало манёвра. А творчества – просто ноль, как ни развлекай себя и ни уговаривай, что ты столп просвещения, что твоя задача – увлечь людей, вернуть их к чтению. Единственное, что его завораживало, – это книги. Чтение с годами превратилось почти в страсть. Если какая-то книга его захватывала, внутри себя он горевал, что другие её тоже прочтут. Каждым текстом он желал владеть безраздельно, ни с кем не делясь.

Это пошло с детства, когда он торчал около их домашнего книжного шкафа так долго, что родители отгоняли его, боясь, что мальчик надышится книжной пылью. Настало время, и том «Трёх мушкетёров», чей корешок манил больше всего, сняли с верхней полки и выдали ему. Он влюбился в той потрёпанной книге с нарисованным д’Артаньяном на обложке в каждую букву, в каждое начало строки, в каждое шрифтовое начертание, в каждого героя и героиню, даже в злодейку Миледи.

В библиотеке волшебство книги частично утрачивалось. Романы, повести, рассказы и стихи превращались просто в карточки в каталоге, а потом в строчки в электронном перечне. А теперь они ещё и часть НЭБА, громоздкого и непонятного проекта, который почти все библиотекари тихо ненавидели, хотя на отраслевых конференциях при начальстве взахлёб нахваливали за великое удобство. Ведь так здорово, когда читатель приходит в библиотеку и всё, что ему нужно, читает с экрана. (У него в читальне это новшество тоже внедрялось, разумеется. Он проверял: ни один из пришедших не открывал большого художественного текста.)

Чтобы его служба не притупляла его любовь к литературе, он устраивал встречи с авторами при любой возможности, о его читальне даже пошла по Москве слава как о приюте поэтов и любимом месте презентаций модных издательств.

Среди его коллег-библиотекарей встречались забавные экземпляры: тут и «бабушки» старой школы, расхаживающие по залам в тапочках и надеющиеся, что к ним сегодня никто из посетителей не забредёт, и гламурная молодёжь с безумными электронными идеями, и откровенные дельцы, и карьеристы, ждущие, когда их переведут на работу куда-нибудь повыше, в московский Департамент культуры или даже в федеральный минкульт. Все эти годы он не чувствовал себя своим среди них, хоть и старался ко всем, с кем сталкивался, отнестись с пониманием.

Он попросил счёт.

Телефон в кармане пискнул.

СМС пришло с неопределяемого номера. Видимо, отправили с компьютера, со специального сервиса. Он сам так раньше делал, когда надо было срочно кому-то написать, а денег на телефоне не было. Это было лет десять назад, когда мгновенные оплаты с карт ещё не были в ходу. Но сейчас-то кому понадобилось?

«Твой брат умер не своей смертью. А его убийцы до сих пор на свободе».

* * *

Когда Елизавету Колесникову посещали мысли о том, что рано или поздно придётся открыть матери с отцом правду, настроение портилось. Они пока не ведали, что её после несданной зимней сессии с треском вышибли из университета. Сама она ни о чём не жалела. Значит, это не её призвание. Да, она мечтала уехать из дома. Хорошо, что у отца выискался в этом Архитектурно-строительном университете друг юности, хорошо, что она сдала ЕГЭ так, как надо, но теперь начинается другая жизнь.

Она добьётся своего. Но пока надо немного потерпеть.

В петербургском метро длинные эскалаторы. С ума сойдёшь, пока выберешься на свет божий.

К этому времени суток, правда, это выражение не вполне подходило – дневной свет давно удалился, но и раннюю зимнюю тьму город уже переборол недюжинным упрямством вечерних огней.

Она вышла из вестибюля станции «Невский проспект» и остановилась, чтобы покурить. Невский только начал искать отдохновение, меняя своих пешеходов с деловых и торопящихся на праздно гуляющих.

Сегодня у неё выходной. И завтра тоже. Надо провести этот вечер с толком, отдохнуть, расслабиться, получить удовольствие от жизни. Но как? В мегаполисе, где живёшь недавно, хорошее времяпрепровождение – дело случая. Однако, когда тебе восемнадцать лет, такие случаи к тебе присматриваются весьма заинтересованно.

Как только она провалила зимнюю сессию, из общаги на Фонтанке её, разумеется, попросили. Слава богу, она к тому моменту довольно давно не клянчила денег у отца, и он перевёл ей запрошенную сумму без ворчаний. Средства требовались как никогда. Отцовской помощи хватило на первый взнос за съёмную квартиру, и ещё кое-что осталось. Жить в центре ей пока не по карману, пришлось смириться с проспектом Пятилеток, но это временно. Дальше всё будет лучше, она не сомневалась в себе.

Работу в Питере оказалось найти даже легче, чем в родной Самаре. Небольшой отель на Обводном канале зазывал на должность администратора. Зарплата неплохая. Пока она будет думать, как дальше ей подбираться к настоящей жизни, о которой она так долго грезила, с голоду не умрёт точно. График тяжеловатый. Сутки через двое. Но ничего страшного. Зато отработала смену, выспалась, а потом делай что хочешь. Намного лучше, чем каждый день таскаться на занятия в университет, получать нищенскую стипендию.

В первую же смену к ней начали клеиться постояльцы. Это её позабавило. Главное в работе, чтобы не было скучно.

Сигарета кончилась быстро. Теперь надо определиться, куда бы пойти. Она хоть и жила в городе на Неве без году неделя, знала, что на самом Невском заведения рассчитаны на туристов, кухня в них дорогая и невкусная, а цены сумасшедше задраны. Стоит поискать какой-нибудь бар в отходящих от Невского улицах. На Рубинштейна она не пойдёт. Слишком пафосно. Но куда? Думская? Там куча неадеквaтов. Хочется тихой музыки, приятного обслуживания, одним словом, релакса. Клубы она не переносила на дух. Там все превращаются в разных животных: кто в обезьяну, кто в свинью, кто в кабана, кто в драчливую собаку.

Всего полгода она продержалась в вузе. «Ну и что?» – успокаивала она себя. Она не парень. В армию не заберут.

Начиналась её петербургская эпопея весело и беспечно.

Она кинулась с жадностью в общежитское веселье, наслаждаясь новыми друзьями, атмосферой, общей молодостью, что питается надеждами и охоча до новых ощущений. Её соседка, девица весьма разбитная, превратила их комнату в место постоянных гулянок, сопровождаемых обильной выпивкой и такой же обильной искренностью. Выпив всё, что предварительно закупали, парни и девочки отправлялись гулять по Фонтанке и, размахивая руками, дружным гиком приветствовали каждый ночной туристический пароходик.