Текст книги "Вольнодумцы"

Еду принёс в комнату. Разместил тарелку на прикроватной тумбочке. Вспомнил, как мать всегда ругалась с ним из-за этого, призывая трапезничать или в столовой, или, на самый крайний случай, на кухне. «Это неправильно – есть там, где спишь. Потом крошки, пятна. Антисанитария», – сокрушалась она. Хозяйственные дела были чуть ли не единственной областью, где она не заставляла себя делать всё, как отец, думать обо всём, как отец, приходить к таким же, как он, выводам.

Фильм между тем захватывал всё больше, и, когда злоумышленников разоблачили, он даже расстроился. Смотрел бы ещё и смотрел.

Притягательна советская жизнь на экране, где добро всегда одолеет зло, где все чётко осведомлены, кто друг, а кто враг, и кого надо жалеть, а кого нет.

Наконец он уснул. Снилось, кто-то куда-то его зовёт, называя Шепелевым. Во сне он удивлялся: почему Шепелев, ведь он же Шалимов… Артём Шалимов.

Вера позвонила в девять утра. Минута в минуту. Голос её звучал с обычной спокойной твёрдостью. Однако сама просьба появиться в Самаре как можно быстрее и нежелание что-либо сообщать по телефону не оставляли сомнений: случилось нечто из ряда вон.

Ближайший рейс на Самару из Домодедова в 19.10.

Он написал Майе, которая, по его предположениям, в тот момент томилась на первой лекции в своём РГГУ, что ему надо срочно навестить сестру и его несколько дней не будет в Москве. Его любимая сразу же перезвонила. Голос взволнованный. Судя по всему, занятия она прогуливала. Вряд ли во время лекции разрешают разговаривать по телефону.

– Как несколько дней? – Голос звучал возмущённо. – Не забыл, что послезавтра мы снова собираемся у тебя? Нас же туда не пустят! Вернись, пожалуйста, чтобы успеть нас принять. Умоляю тебя!

Артём заверил девушку, что к утру послезавтрашнего дня вернётся. (Конечно, он мог попросить Сашу Синицына открыть им кабинет, учёному секретарю библиотеки он доверяет, но Майя восприняла бы это как оскорбление. Такое важное дело поручить незнакомому ей человеку!)

После его слов она успокоилась, затараторила, что нежно целует его и ждёт. А потом ещё прислала кучу сообщений с поцелуйчиками.

Он зашёл на сайт РЖД и купил себе билет на завтрашний вечерний поезд из Самары в Москву. Это был единственный вариант вернуться в Москву так, чтобы не сорвать мероприятие друзей Майи. На подходящий авиарейс билеты уже распродали.

В тот день он ненадолго заехал на работу, захватив с собой дорожную сумку с вещами, чтобы уже не возвращаться домой. Выполнил все необходимые для предстоящей короткой отлучки формальности и вызвал такси в аэропорт.

В Домодедове изнуряюще долго, вместе с неприятными кургузыми людьми, простоял в очереди на регистрацию, проклиная себя, что поленился зарегистрироваться онлайн. Незадолго до вылета позвонил мужу Веры, попросив не встречать его – он спокойно доберётся на такси. Тот запротестовал: нет, это невозможно, пусть даже и не помышляет.

* * *

Генерал-майор полиции Павел Сергеевич Крючков только что поговорил по телефону с сыном. Когда голос Михаила исчез, утонул в пространстве между ними, показалось, что тишина сдавила голову, как железный обруч. Это уже не первый их разговор сегодня. Трудно определить, какой самый тягостный. Пока между ними не созрело солидарное горе, только боль и недоумение: как? Он воспитывал его по-мужски, чтоб вырос твёрдым, спокойным, правильно реагировал на трудности, умел терпеть. Но как подготовить к такому?

Невестку Крючков не жаловал. Пока не похоронил жену, подыгрывал ей, изображал дружелюбие, а потом просто вычеркнул. Для сына это не секрет, но он не переубеждал отца. И вот завтра безутешные родители Вики прилетят в Москву…

После смерти супруги он почти не бывал в их загородном коттедже, но сегодня приехал. Почему? Может быть, душа Клавдии ещё наведывается сюда и он найдёт не только утешение, но и выход?

Дом выглядел неуютно. Всё в нём соскучилось по прежней жизни, когда он был жилой.

Крючков тонул в глубоком кресле. Боль безостановочно грызла его изнутри. Зачем он так рано решил, что Вика уже взрослая и следует дать ей возможность жить, как она желает? Но ведь не имелось ни малейших причин переживать за неё, подозревать в чём-то тёмном и опасном или же опасаться её излишней беспечности. Отличница, тихоня, с родителями всё время на связи, к деду раз в неделю в гости, на чай. Аккуратная, продвинутая, умненькая… Посвящала себя в основном учёбе. Или это была видимость?

Он не шевелился, но ему чудилось, что кресло скрипит под ним. Безмолвие за окнами не успокаивало, а наоборот, заставляло вслушиваться в каждый шорох. Где-то далеко страстно залаяла собака, потом перестала.

Через год он планировал выйти в отставку. Да, он это давно решил. Хватит! Чем будет заниматься на гражданке, особо не задумывался. Но, конечно, собирался больше внимания уделять внучке, если это ей потребуется. Клавдия наверняка радовалась бы этому, если оттуда, где она теперь обретается, было бы возможно хоть изредка посматривать на тех, кого любил.

Он пришёл в органы в конце семидесятых. Совсем молодым. С идеалами. Но вскоре иллюзии разбились вдребезги. Советская милиция в жизни сильно отличалась от той, что показывали в кино. Его непосредственным начальников был Володя Родионов. Они сразу подружились. Потом к ним присоединился Петя Елисеев, отец нынешнего его зама. Всем троим служба в районном отделении быстро приелась, хотелось чего-то героического. А расследовать приходилось лишь пьяные драки и мелкие кражи. Иногда они наведывались в пивбар на Поклонной улице. Дружеское пиво почти не горчило.

А потом жизнь предоставила им выбор. И они выбрали разное…

Пётр Викентьевич Елисеев давно уже пенсионер, они много лет не общались. За исключением одного раза, когда он просил Павла дать слово, что тот возьмёт Ивана под свою опеку и не допустит, чтобы с парнем случилось что-то страшное. Полковник Елисеев уже много лет не нуждался в опеке, но Крючков обещание своё помнил. Иван Елисеев вырос в идеального служаку, добросовестного, неглупого, выдержанного. Через сына Пётр Викентьевич приветов никогда не передавал. Крючков не удивлялся этому. Были причины.

А Владимир Михайлович Родионов теперь заместитель министра МВД, курирует антитеррористическое направление. Не сказать что они сохранили дружбу, скорее, это что-то вроде зависимости, вроде необходимости никогда не терять друг друга из поля зрения.

Пиво они вместе больше не пьют. Но после больших совещаний Родионов покровительственно обнимает Крючкова, интересуется делами, здоровьем, родными. Предлагает зайти к нему в кабинет махнуть по пятьдесят. Павел Сергеевич всегда отказывается. Высшие офицеры Главка МВД ориентируются на то, что Крючков и Родионов старые товарищи.

За десятилетия службы он научился закрывать глаза на многое. Знал ли он, что его коллеги частенько нарушают закон? Знал. И ничего не предпринимал. Когда самой паскудной цыганке, сажающей молодёжь на наркоту, что-то подбрасывали, чтобы закрыть, он не возражал. Хоть какая-то справедливость. Но если кто-то попадался на этом, безжалостно наказывал.

А теперь кто-то убил его внучку…

Он обязан справиться с собой. В его жизни ничего больше не осталось, кроме цели. Елисеев и его группа приложат, разумеется, все силы для раскрытия. Но получат ли результат? Хватит ли им сил, терпения, ярости? Их надо держать в тонусе постоянно.

Пока задержали двух кавказцев.

В их квартире нашли его девочку.

И там же обнаружили кучу наркоты.

В кармане запищал мобильник. Номер скрыт.

– Здравствуй, Паша. Я очень тебе соболезную. – Голос генерал-лейтенанта Родионова звучал сочувственно. – Я потрясён. Это ужасно. Места себе не нахожу.

Крючков не ждал этого звонка. Не готовился с кем-то разговаривать о своей потере. Слёзы чуть было не захлестнули, но он справился. Не хватало ещё всплакнуть.

– Спасибо, Володя, – всё, что он смог вымолвить. А что ещё скажешь?

– Ты где сейчас?

– На даче. Завтра Михаил с женой прилетят.

– Какая же мразь это сотворила?! Держись! Я сегодня говорил с министром. Он взял дело под личный контроль. Звони мне в любое время дня и ночи. Знаю, что подозреваемые арестованы. Крутите их по полной. И держись, пожалуйста. Звони в любое время.

Крючков застыл с мобильником около уха. Снова собачий лай, но уже намного дальше и тише, словно для порядка. Труднее всего сдерживать себя. Поехать бы сейчас в изолятор и выбить без всяких протоколов и формальностей из арестованных братьев всё, о чём они молчат. Как Вика попала в их квартиру? У неё не было друзей, подобных Рахметовым. Это точно. Елисеев уже доложил ему, что кавказцы всё отрицают, но он ждал чего-то ещё… Сегодня… Вдруг уже что-то прояснилось?

Когда-то он мечтал скоротать с супругой старость в этом доме. Уже не придётся. Потом он надеялся, что Вика выйдет замуж, начнёт рожать, и молодым будет куда вывезти детишек на воздух. Ничего этого не случится. Сейчас дом не разговаривал с ним, обиделся, не пускал по-настоящему внутрь. Дом не виноват, что Клава умерла, что Вика погибла.

Внешне Вика щемяще напоминала Клаву в молодости. Особенно в те годы, когда они только поженились и жили в коммуналке на улице Мясковского. К тому времени коммуналок в Москве оставалось немного, но им всё никак не выделяли отдельную квартиру. Одним из соседей по тому многолюдному житью был молодой поэт Грушин. К нему, к нарастающему с каждым месяцем неудовольствию соседей, частенько захаживали шумные товарищи по перу, позвякивая бутылками в тёмных авоськах. Когда терпение жильцов переполнилось, Грушин велел дружкам залезать к нему через окно. Первый этаж: в тёплое время года проблем никаких. Зимой чуть тяжелее было это проворачивать, но они всё равно практиковали, только бы не слышать коммунальное шипение в коридоре: «Алкаши, алкаши, алкаши!» Молодого лейтенанта Крючкова поражало, как интеллигентные люди, писатели, всё время спят в одежде и то, какой на них налипал скорбный и пристыженный вид, когда они пытались занять у него на опохмел. Он был единственным из соседей, кто им всегда добавлял. Удивительным образом по утрам им неизменно хоть чуть-чуть, но не хватало на бутылку.

Он так живо и чётко представил себе ту их жизнь, непростую, но ещё ничем не омрачённую, что захотелось выпить водки, залпом, чтоб обожгло. Но нельзя! Не стоит ему тут ночевать! А за руль выпившему генералу полиции садиться совсем негоже.

Почему Вика погибла? Это нелепая случайность или что-то другое? Кто-то мстит ему? За долгую милицейскую, а потом полицейскую карьеру, ясное дело, накопилось немало бандитов, жаждущих ему отомстить. Надо вспомнить всех, составить список, каждого проверить. Но это так долго!

Завтра прилетят сын с невесткой, и, если в квартире, где жила Вика, остался какой-нибудь след, намёк, улика, отыскать их возможно только сегодня. Пока квартира такая, какой Вика её покинула. Когда это случилось? Куда она пошла?

Дом, отгоняя его от себя, делал всё правильно. Вместе им сейчас хуже, чем порознь.

Он вернётся сюда, только когда поймает убийцу. Так обещал он себе и дому.

* * *

Он вспоминал теперь, что всё время до прилёта в Самару жил надеждой, что с Верой ничего не случилось непоправимого (о страшном сказала бы сразу, наверное, не удержалась бы). Логика подсказывала, что всё, скорее всего, ровно наоборот, но он противился логике.

После приземления самолёт невыносимо долго катился по полосе. Огромный, модернизированный к чемпионату мира по футболу аэропорт блистал пустотой коридоров, залов и вестибюлей. Пассажиры терялись в нескончаемых пространствах.

Прибывший заблаговременно Александр деловито прохаживался по залу прилётов. «Верка заставила, – подумал Артём, разглядывая его невысокую коренастую фигуру, – а он не может её ослушаться».

Мужчины дежурно обнялись при встрече, обменялись ничего не значащими фразами о том, как рады друг друга видеть. Никаких «Ты уже знаешь?» или «Что теперь делать?». Вера всё скажет сама. Ясно, что на все разговоры об этом сейчас – табу. Или супруг не в курсе? Ну это вряд ли.

Артём некоторое время поджидал Александра, подгонявшего машину к выходу из терминала. По небу взбирался самолёт, равномерно и приветливо мигая. Набитая машинами парковка плавно переходила в суету столбов и фонарей.

Ехали в полном молчании. Под негромкую музыку местной музыкальной волны Артём то и дело проваливался в дрёму.

В детстве он стремился во всей чёткости запоминать то, что мерещится перед сном, когда уплываешь по мягкой серебристой реке на другой берег сознания. Все детали, повороты, преображения. Но после пробуждения забывались не только впечатления, но не вспоминалось и само намерение.

Самара начиналась задолго до центра, город растягивал себя, как мог, рукавами автотрасс, прирастающими новостройками, заводами, но всё в нём так или иначе стремилось к Волге, вниз к воде, быстрой и нетерпеливой, но в то же время величественной, помнящей Стеньку, который хоть и наречён злодеем, но остался в народных песнях на века. Будет ли народ слагать песни о злодее?

Постепенно город обретал свои подлинные черты: низкие купеческие дома с лепниной, красивые перекрёстки, заснеженные деревья в парках, уютные вывески.

Видно было, что Вера сильно и нетерпеливо ждала его. Засветилась взглядами, улыбками, чуть заметными морщинками у глаз. Долго прижимала к себе.

Потом слегка всплакнула. Не расстроилась – растрогалась.

Он уж было успокоился: может, просто соскучилась?

Прошли в комнату. Артём, не выдержав двусмысленности её молчания, спросил:

– Что? Почему такая срочность? Что-то с детьми?

Она стыдливо потёрла глаза.

– Нет, с ними всё в порядке, – вымолвила, улыбаясь.

«Значит, что-то всё-таки с ней самой». Внутри Артёма всё словно переключили на другую скорость, когда тормоза не срабатывают, и мчишься прямиком в большую бетонную стену.

Уставший Александр быстро ушёл спать, оставив их вдвоём. После этого Вера призналась, что у неё диагностировали рак лёгких.

После того они ещё долго сидели, пытаясь что-то преодолеть, с чем-то смириться, пили чай, говорили то о болезни Веры, то хаотично переходили на что-то другое, иногда выходя на холодный, с кусками сырого снега на перилах балкон, где Вера курила, клятвенно обещая бросить завтра же, хоть Артём и не требовал от неё никаких обещаний.

Произошедшее с Верой поражало своей обыденностью: побаливало горло, кашляла, пеняла на хронический бронхит, полагала, что само пройдёт, а оно не прошло. Муж и сын уговорили всё же пойти к врачу.

Доктор долго слушал её, хмурился, прикладывая неприятно прохладный фонендоскоп то к одному месту на груди, то к другому, потом отправил на рентген, КТ и другие анализы. Она навсегда запомнит, как он глянул на неё во второй визит, когда располагал уже всеми данными о её состоянии. Во взгляде мешались жалость и безразличие. Будто она уже мертва.

Вылечить такую разновидность рака можно только во Франции, так врач говорит. Есть агентство, которое туда отправляет пациентов. Доктор обещал посодействовать. У него налажены контакты с этой конторой. Но надо для начала внести сто тысяч евро. А потом платить уже за циклы лечения. Всего четыре цикла. Почему только в Париже? Доктор объяснил, что в Центре Кюри именно такой рак, как у неё, лечат эффективнее всего. Он – крайне редкий. Сашка хочет взять кредит, но она так боится, что потом не осилит, не отдаст. А сейчас коллекторы эти – хуже бандитов. Убить готовы тех, кто вовремя займы не отдаёт. У Женьки свободных денег нет сейчас. Но он тоже что-то найдёт со временем. Да и у неё самой хоть и не грандиозные, но кое-какие накопления остались после того, как Женьке квартиру приобрели. Одним словом, не всё так плохо. Что-то наскребём. Она не сдастся.

Обо всём этом Вера рассуждала с таким видом, с каким домохозяйки судачат о коммунальных проблемах соседей. Слёзы, что она себе позволила в самом начале, были единственными в тот вечер.

Артём, конечно же, утешал её: обнимал, гладил по волосам, лгал, что уверен в её непременном выздоровлении. Она кивала в ответ.

В ней много силы. Но на сколько её хватит?

На следующий день сестра закатила царский обед, какой и не всякая здоровая хозяйка осилит. Евгений, племянник Артёма и сын Веры с Сашей, грозился заскочить (он работал в двух шагах от Вериного дома), но в последний момент позвонил раздосадованный: срочно вызвали к начальству.

Перед самым отъездом Артёма составили план: кто, когда и сколько сможет найти денег. Вернее, план составлял Александр. Артём только соглашался. В конце пообещал, что будет переводить с каждой зарплаты некоторую сумму. Вера почти не участвовала в обсуждении. Не обольщалась: главное, дадут ли мужу кредит и как скоро. Она никак не вняла просьбам мужчин остаться дома и не провожать Артёма на вокзал. Не спорила, просто оделась и пошла с Артёмом к такси.

Александр выпил за обедом, поэтому не повёз их.

* * *

Крючков ехал по Кутузовскому проспекту.

Справа одиноко торчала стела Поклонной горы с похожей на циркачку богиней победы, рядом белел храм с аккуратным золотым куполом и хмурилось длинное серое здание музея. Тёмные комья небосвода угрожали разбиться о холодную землю и заполнить всё мутным серым маревом. Ёлки удерживали снег на лапах с усердием солдата роты почётного караула.

Машины, несмотря на достаточно поздний час, бестолково толпились на этом участке проспекта. Водители нервничали, одни перестраивались, другие не пропускали, от этого поток двигался медленнее, чем ему положено.

Впереди несла изящную колесницу Триумфальная арка.

Он во всех деталях восстанавливал в памяти тот день, когда последний раз видел внучку. Тогда его ничего не насторожило. Они, как обычно, пили чай с принесёнными ею овсяными печеньями, так любимыми Крючковым с давних пор; когда будущий генерал был маленьким, отец часто покупал их. В СССР по части десертов особого разнообразия не наблюдалось, и эти печенья воспринимались как изысканное лакомство.

Он никогда не спрашивал Вику о личной жизни, хотя иногда размышлял: есть ли у неё парень? Скорее всего, есть. Такая красотка…

Надо напомнить Елисееву, что все, кто с ней учился в РГГУ, должны быть проверены самым тщательным образом. Хотя он и сам об этом знает.

Ночь входила в город, как огромный всесильный полк. Где-то здесь притаилась тварь, которую он обязан отыскать.

Когда переступил порог квартиры, приказал себе: не смотреть на фотографии, ничего не вспоминать, ни на что не отвлекаться. Искать то, что наведёт на след. Превратиться в ищейку.

У них было заведено, что каждое утро они обязательно созваниваются или пишут друг другу в Ватсапе. Крючков настоял на этом: ему так спокойнее, а если она вдруг не выйдет на связь, значит, что-то случилось. Вот оно и случилось. Самое страшное. Он не медлил, но всё равно не успел.

Её комната. Что он здесь ищет? Он вглядывался в каждый сантиметр пространства, представлял, как Вика провела здесь последние часы, о чём думала, чем тревожилась.

Он внимательно изучил столик около зеркала, здесь она накладывала макияж, кое-какие флаконы и коробочки остались незакрытыми. Куда она спешила? Постель при этом тщательно застелена (девочка была аккуратная). Когда она ушла отсюда? На кровати лежал ноутбук, надо забрать его, пусть компьютерщики поколдуют. Хотя что там может быть?

Как только он представил себе, что тело внучки сейчас в морге, что-то рухнуло вниз от сердца. Он присел на аккуратно застеленную кровать. Слава богу, нитроглицерин в кармане.

Отдышавшись и приняв таблетку, он открыл изящную крышку ноутбука. Экран сразу загорелся. Никаких паролей не требовалось.

Крючков впился глазами в то, что выскочило на первой странице. Телеграм-мессенджер, где Вика переписывалась с неким человеком под ником Райский клоун. Он читал и отказывался признавать, что всё это наяву. Это писала Вика? Он несколько раз порывался закрыть эту страницу, но руки будто каменели. В переписке Райский клоун перечислял, что с ней сделает, когда они увидятся. На редкость пошло, грубо, с матом, с явными наклонностями садиста, со смачными сальными подробностями. Но Вика отвечала, что мечтает об этом и всё такое. И так долго-долго. Об одном и том же. В конце Клоун обещал ждать её возле какой-то библиотеки. Хоть бы адрес, сволочь, написал. И время… Но нет…

Он захлопнул эту мерзость. Дальше не стал изучать. Такое и так трудно пережить. А что там ещё найдётся? Невольное надругательство над памятью Вики, над её образом. Причём с её собственным участием. Где они этим занимались? Здесь? Или в другом месте? Надо отдать компьютер спецам, пусть ищут этого Райского клоуна где хотят.

Почти всю дальнюю комнату занимала беговая дорожка. Сейчас она вся будто сгорбилась, застыла в недоумении. Вика попросила его купить эту огромную конструкцию, убеждая, что будет заниматься каждый день. Крючков заметил, что на экране много пыли. Видимо, ей последнее время стало не до занятий спортом, вообще ни до чего, судя по переписке с Райским клоуном. Как же так?! Почему нет пароля? Он пересилил себя, открыл ноут снова. Увидел, что есть ещё Телеграм, видно, на другой номер. Он попытался сообразить, пользовалась ли она другой симкой, но так ничего не вспомнил. Или дело не в симке. Он не так силён в этих компьютерных премудростях. Тут нужен спец. Понажимал на значок, но безуспешно. Нужен был пароль. Один Телеграм-мессенджер открыт, другой запаролен. Выходит, этой своей переписки она не стыдилась, ни от кого не скрывала, а было ещё что-то, где она не предполагала чужих глаз? И почему на ноутбуке? Ведь телефон у неё новомодный, со всеми функциями. Телефон могут украсть, а ноутбук всегда дома. Логично, если хочешь полной конфиденциальности.

Мало-помалу он успокаивался. В конце концов, то, что происходит между двумя людьми, – только их дело. Возможно, то, что под паролём, – ещё более личное. И она не хотела, чтобы это читал тот, кто бывает у неё дома. Кто это? Райский клоун. Надо было ставить камеры в квартире, надо. Однако этот тип наверняка в курсе многого. Его позарез надо расспросить, а возможно, для начала понаблюдать за ним. Райский клоун – что за чушь?

Он продолжил осмотр, обследуя каждый угол, открывая каждый шкаф. Последним осмотру подвергся гардероб в прихожей. Заглянув в него, он ахнул: два охотничьих карабина и два травматических пистолета. Откуда они здесь? Что за чертовщина!

Он присел на табуретку. Что ещё его ждёт?

* * *

Вера Колесникова, урождённая Шалимова, несмотря на норовистый мороз, вышла на балкон в одном халате. Холод не страшил. Внутри всё горячее, как на сковороде. «Бог даст, не простужусь», – подумала она. Да и что такое простуда в сравнении с тем, что у неё нашли!

Сегодня Александр заснул необычайно рано. Когда она вернулась с вокзала, он даже не заметил её прихода, так крепко сон прижал его к простыням и подушке. Её несчастье вымотало его.

Он всегда спал, сколько она его помнит, тишайше, не сопел, не кряхтел, почти не ворочался. Она же, наоборот, с детства, после гибели старшего брата, часто просыпалась среди ночи и долго не засыпала. Тогда они жили с Артёмом в одной комнате. Бывало, подолгу болтали, беззвучно смеялись, вместе отгоняли сон, казавшийся скучным и ненужным. Но это случалось довольно редко. После некоторых событий Артёмке давали на ночь валерьянку с пустырником, какие-то ещё лекарства, и он чаще всего спал как сурок, маленький симпатичный сурок. А она боялась, что он проснётся, и опять начнётся ужасное…

После замужества это мучение не ушло, только немного уменьшилось. Она знала причину, но открыть её пока никому не могла. В эти минуты она тихо-тихо, стараясь не шевелиться, чтобы не разбудить мужа, вглядывалась в него, постепенно различая в почти полном мраке удивительную остроту его черт. Она была счастлива с ним. Без всяких «но». Все невзгоды, которых у них, как у всех соотечественников, заставших конец века прошлого и начало нынешнего, хватало, находились под куполом общего семейного благоденствия и под ним же избывались или преодолевались. В таких семьях, как у них, каждый уверен, что лучше, чем его родные, никого нет. Даже Лизка, по природе бузотёрка, никогда не нарушала этой идиллии. Да, теперь она звонит матери или отцу только с требованием денег и с неизменными упрёками в том, что они неправильно живут, но это другое. Пройдёт со временем. Бунт – свойство юности очень хороших людей, оправдывала мама дочку.

Сашка по первости заводился, переживал, что дочь отдаляется, спорил с ней, защищался, потом просто горевал, стоически выслушивая её нападки, и в ответ на просьбы сразу же переводил ей деньги, словно от этой скорости зависело виртуальное преображение Лизы в хорошую девочку, папину дочку, какой та, признаться, в полной мере никогда не была.

Вера сохраняла спокойствие. Не видела смысла изводиться. Лишь иногда её подмывало поинтересоваться, зачем же дочь регулярно просит деньги у таких никчёмных людей? Но она себя останавливала. Хорошо, что Лиза уехала из дома далеко. Таким, как она, необходимо пройти испытание самостоятельной жизнью. Женька, он другой, ему лучше под крылом.

Их квартира находилась на двенадцатом этаже. Вид на Волгу открывался незабываемый. Они перебрались сюда не сразу, несколько лет мыкались по съёмным, потом жили в небольшой двушке на окраине, доставшейся мужу от рано умершего брата, и только в начале нулевых, во время недолгого периода бизнес-успехов Колесникова, они купили эту довольно-таки габаритную трёхкомнатную, где с балкона можно взором охватить столько простора, что бескрайность и бесконечность мира не вызовет ни малейших сомнений. За Волгой, после уютного острова с песчаными берегами, за вторым рукавом, суша, прежде чем перейти в небо, прятала в зелени небольшие деревни, сваливала в кучу пригорки и маленькие холмы, клубилась лёгким туманом. «Смотрите вдаль долго и пристально, покуда хватит глаз», – наущала она детей, когда они росли рядом с этой красотой.

Издалека и сверху мир совсем иной, чем он есть на самом деле. Взгляд с высоты – самая большая иллюзия. То, что не видно с земли, вытягивается в сторону далёкого и манящего горизонта и скрывает, глушит, заштриховывает в себе все неказистые детали. Только бескрайность и завораживающая даль!

Сейчас она поклялась, что это будет последняя её сигарета. Завтра она начинает бороться за себя. И не только за себя; без неё – она в этом не сомневалась – жизнь её близких станет невыносимой, и потому она не имеет права сдаваться. Но и предусмотреть любое развитие событий – её долг.

Дым от сигареты уплывал в тёмные бархатные небеса, внизу устало копошились огни машин, а скованная льдом Волга всем своим изогнутым змеиным руслом чего-то ждала – то ли весны, то ли нового Стеньку.

Было ещё что-то очень важное. Она обязана решиться. Решиться на то, чего ещё пару дней назад не могла предположить. Как она этого добьётся? Мысли постепенно складывались в нечто цельное.

* * *

Артём всё же переместился в вагон-ресторан. Когда ему принесли ароматную солянку, появились два лощёных пожилых господина в почти одинаковых на вид костюмах тёмно-серого цвета. Они вальяжно расположились за столом через проход от Артёма. Один достал из кармана очки в бежевом футляре, бережно вынул их, водрузил на переносицу и занялся чтением меню, зачем-то беззвучно шевеля губами. Второй по-хозяйски подозвал официантку и заказал четыреста граммов водки. Тот, кто изучал ресторанный ассортимент, обладал театральной седой гривой, немного растрёпанной, второй же блестел большущей мокроватой лысиной на кажущемся угловатым черепе. Волос почти нет – аккуратные полоски по краям. Глядя на голову незнакомца, Артём, заядлый футбольный болельщик, по ассоциации вспомнил ляп одного комментатора во время матча «Зенита»: «Мяч попал Дзюбе на угол головы».

Гривастый наконец оторвался от чтения и встретился глазами с Артёмом. Сначала Шалимов прочитал в них удивление, потом робкую радость, затем обладатель пышной седой шевелюры взволнованно спросил:

– Вы случайно не Сергея Ефимовича Шалимова сын?

– Да. – Шалимов удивился и насторожился.

– Я прекрасно знал вашего отца. Боже! Как же вы на него похожи. Давайте-ка перебирайтесь к нам.

Шалимов-старший до развала СССР работал в Главмосстрое, потом несколько лет нёс государеву службу в Департаменте строительства правительства Москвы, пока не занялся бизнесом. Артём интересовался работой отца не больше, чем требовала обычная сыновняя вежливость.

Выяснилось, что обладатель роскошной шевелюры, Генрих Болеславович Медвецкий, был связан с отцом Артёма с давних времён. Он характеризовал его исключительно в восторженных тонах, с упоением рассказывая, как Сергей Ефимович в 1980 году пришёл к ним в Главмосстрой и сразу произвёл на всех потрясающее впечатление. Грамотный, умный, цепкий, при этом в общении прост, но не до панибратства.

Медвецкий и Рыбaлко, вернее их фирма, выиграли тендер на строительство нового торгового центра в Самаре, и вот теперь они возвращаются в Москву, вдохновлённые и горящие желанием жить.

Иногда российское застолье, гордое и самодостаточное в своих свободных, безрассудно накатывающих на житейские берега волнах, достигает такого этапа, когда все испытают нечто вроде катарсиса, только без трагедии, и над столом воспаряет иллюзия, будто все давно стремились к этому светлому моменту: все рубят правду-матку и проясняют всё до конца как в своей судьбе, так и в устройстве мироздания. И тогда вылетают из людей слова легко, как шустрые птицы, и безответственно парят над столом, нарезая причудливые круги. Водка гарантирует будущую безнаказанность. С пьяного какой спрос? Ну, наговорил лишнего. С кем не бывает…

Медвецкий с высоты своего возраста, а на вид ему было явно за шестьдесят, взял на себя в горячем разговоре роль вопрошающего. Похвалами отцу он выпросил у Артёма доверие и теперь вроде как почти по-свойски имел права на неудобные вопросы.

– Вот скажи мне, Артём Сергеевич… Ты нам рассказал, что работаешь в библиотеке. Прости, директорствуешь. А как отец твой к этому относился?

– Всячески поощрял. – Артём не соврал.

Заслуженный строитель Сергей Ефимович Шалимов всегда заявлял в семейном кругу, что заставлять детей идти по стопам отца – невиданная глупость. Пусть сами выбирают профессию. И когда младший сын поступил на филфак МГУ, горячо это одобрил. Конечно, его связи в московских чиновничьих кругах пригодились Артёму, когда он после нескольких лет преподавания литературы в музыкальном училище взвыл, что никак не может заставить будущих музыкантов хоть что-нибудь прочитать, и задумал сменить работу. Артёма взяли в одну из библиотек Северного округа, сразу на должность заместителя директора. В библиотечную систему главное попасть. В итоге к нынешнему моменту он продвинулся по служебной библиотечной лестнице максимально высоко. Возглавляемая им библиотека, по задумке московских чиновников, должна была стать самой передовой, с кофейней, кучей кружков и прочих премудростей развитого городского капитализма. Её даже переименовали в читальню. Артёму слово нравилось. Да и располагалась библиотека в тихом особняке недалеко от Чистых прудов. Городским ландшафтам Артём придавал особое значение. Старался тщательно избегать тех точек в городе, где его что-то напрягало или страшило. Природу категорически не любил. Не понимал тех, кто живёт за городом, вдали от цивилизации, кормит комаров летом, а зимой беспрерывно спасается от завалов снега. После смерти мамы они с Верой продали семейную дачу и выручили за неё неплохие деньги. Правда, от них довольно быстро ничего не осталось. Вера вложилась в приобретение квартиры для сына (знала бы она тогда, что через некоторое время ей понадобятся деньги на лечение!), а Артём просто прожил их, позволив себе пару раз дорогие одинокие европейские поездки, остальные разошлись сами собой.