Текст книги "Вольнодумцы"

Часть третья

* * *

Во сне Артём рыдал – горько, безутешно, так, что самого себя жалко до невозможности. Снилось, что его родители умерли, а он совсем маленький. Проснувшись, удивился, что щёки его сухи. Слезы, ещё какие-то секунды назад стекавшие во сне, были так горячи… Он с минуту ещё находился под воздействием сновидения, но потом реальность проступила во всём своём паскудстве.

Рано. За окном только наметился рассвет, чуть коснулся неба, почти не изменил его, только чуть добавив серого в чёрное. Со своей тахты ему хорошо был виден небосвод. Прежде это настраивало его на романтический лад: его взгляд устремлялся в небеса, минуя землю. Сейчас сна ни в одном глазу. И никакой романтики. Так рано он давно не просыпался. Встающие ни свет ни заря обычно чувствуют свою избранность. Артём ничего подобного сейчас не испытывал. Хуже всего утром лежать и маяться, что уже не уснёшь, а внутри – беспокойство, и всё тело словно не твоё, неудобное, неповоротливое.

Вчера он несмотря ни на что порывался позвонить Майе и рассказать о дурацкой эсэмэске. Но обида перевесила. Если она позволяет себе такое в адрес его сестры, вряд ли она войдёт в его положение, посочувствует ему. Да и чем она ему, строго говоря, способна в этой ситуации помочь?

Его брат погиб почти сорок лет назад. И теперь кто-то сообщил ему, что Веню убили и убийцы всё ещё живы.

И что? Он примется их искать? Бред. Дешёвка. Пойти в полицию? Вряд ли там кто-то заинтересуется этим. Срок давности. Но… В случае убийства тоже есть срок давности? Это давно не имеет никакого значения. Брата не вернёшь. Но кому понадобилось ему это писать? Кто-то глумится? Стоит ли это выяснять? У него нет врагов, чтобы так жестоко над ним шутить. А если он не замечает этих врагов? Кто-то же это настрочил… Куда важнее отношения с Майей и всё, что происходит сейчас, а не сорок лет назад. Но…

Впервые в жизни он сталкивался с тем, что совсем не может ничего поделать с обстоятельствами, сжимавшими его, как неумолимые тиски. Он убеждал себя в одном, но тут же сам с собой не соглашался. Полная беспомощность. И Веру во всё это погружать сейчас он не имеет права – это свинство.

Что же делать? Сидеть просто так и ждать, когда его всё это поглотит и уничтожит? Когда тот, кто состряпал СМС, найдёт его лично? Когда в его библиотеку нагрянет ФСБ и предъявит за сборища вольнодумцев? Когда Вера умрёт, а Майя пошлёт его, нерешительного, никчёмного, куда подальше? Он же только вчера порывался спасать любимую девушку! Быть умным, вёртким, спокойным, обыгрывать противников, проявляя терпение и хитрость. А теперь он с трудом находит силы, чтобы жить.

Он поразмышлял некоторое время, стоит ли выходить на улицу и что это изменит, но грудь теснило всё больше.

Прошёл на кухню. Вид пустой пластиковой бутылки на столе только усилил жажду.

«В любом случае надо cходить за водой» – это была первая его определённая мысль за всё утро.

На улице разгуливал не мороз, морозец. Лёгкий ветерок делал его несговорчивым, но не придавал ему сил. Снег во дворе, радостно поблёскивая, поскрипывал под ногами. Детская площадка вся словно нахохлилась – выглядела неуютно и вычурно. Дворников почему-то не было видно.

Он вышел на Плющиху, машины толпились вдоль всей улицы, от тишины двора не осталось и следа. В круглосуточном магазине «Магнолия» заказал скверный кофе. Но продавщица улыбнулась ему искренне, и он тоже улыбнулся ей в ответ. Хотя, возможно, она улыбалась не ему, а каким-то своим мыслям.

Напиток обжигал пальцы через бумажный стакан, и он едва донёс его до столика. Это мини-кафе выглядело вполне сиротским, чтобы он пожалел себя. Он даже попробовал представить, как бы сейчас оценили всё это мама с папой. Но он, и когда они были живы, не особо подпускал их к своей личной жизни, только изредка сообщал, чтоб не волновались, что-то типа – сегодня буду поздно, иду на свидание с такой-то, поэтому сейчас ему никак не вызвать их тени для поддержки. Попытки объяснить себе Майину жестокость ни к чему не приводили, забыть вчерашнее чудовищное СМС не выходило.

Почти автоматически, без всякой цели, он взял телефон и полистал контакты. Зачем ему это потребовалось – непонятно. Едва ли там найдётся тот, кто нужен. Но тоску и неопределённость этого утра стоило развеять хоть каким-то действием. Люди. Их контакты. Он всё же не совсем один. С кем-то знаком, кто-то знаком с ним.

Он любил иногда размышлять о себе в третьем лице. Ему не хватало людей, хоть как-то его оценивающих, поэтому он частенько перемещал себя на их место. Тем самым он как бы вырабатывал у выдуманного мира виртуальное отношение к себе. А реальный мир был к нему по большей части безразличен. – кроме Веры, родителей, нескольких женщин на короткое время и… Майи, как он себя убедил, но вчера эта убеждённость пропала. «Почему так? – иногда задавался он вопросом. – Ведь я достаточно открытый и общительный человек. Неплохой. Но мало кому нужный, по большому счёту. Хотя есть те, кому хуже».

Список контактов между тем открыл букву «Л». Лизавета, Верина дочка… Сейчас она учится в Питере.

Он отложил телефон. Прищурился.

А что, если?..

Мысль сегодня же, без всякой цели, поехать в Петербург наполнила его существо радостью.

Этого никто от него не ждёт.

Этого он сам от себя не ждёт.

Но в этом столько завораживающе бессмысленного.

В читальне проблем не будет. Он позвонит Синицыну и попросит его взять на себя хлопоты по оформлению ему отпуска на все дни, что у него есть в этом году. Их, кажется, семь или восемь. Бухгалтерия справится с этим. Саша Синицын подпишется за него на заявлении.

Что это ему даст? Что решит? Скорее всего, ничего. Но… Ему не нравится та точка, куда привела его жизнь. Значит, надо начать с другого места.

Вернувшись домой, он открыл ноутбук, вышел на сайт Туту. ру и быстро купил билет до Петербурга.

* * *

Майя томилась на лекции. Сосредоточиться на красивых фразах лектора не удавалось. С каждым днём учёбы очарование от специализации, которую она получала в этих стенах, таяло. Она уже давно признала, что РГГУ – это не то, о чём она мечтала. Она как проклятая готовилась к ЕГЭ, чтобы поступить с первого раза, ходила даже на подготовительные курсы, с восторгом открывая для себя в этих занятиях много заманчивого и неизвестного. После поступления некоторое время носила в себе счастье, а мать так просто ликовала. Училась Майя прилежно, каждый семестр подавала на повышенную стипендию и всегда получала её. И хоть учёба давалась ей легко (она даже иногда позволяла себе не слишком усердствовать), сам вуз тяготил её всё больше и больше. Много нудных преподов, непривлекательных, потухших, уставших талдычить всю жизнь одно и то же по одним и тем же конспектам, однокурсники – в основном тусовщики и снобы, толком ни в чём не разбирающиеся, несамостоятельные, инфантильные, прогуливающие родительские деньги.

Она притворялась, что записывала, а сама просто рисовала разные фигурки. Всё, что говорит этот нудила, есть в учебнике. Зачем мучить нас конспектами?

Сегодня перед первой парой все обсуждали смерть Вики, сокрушались, сочувственно чмокали, некоторые плакали, но потом всё рассосалось. Началась обычная жизнь: пары, перерывы, трёп.

Ещё ей мешали сосредоточиться разные моральные неудобства. Конечно, она осознавала, что поступила вчера по отношению к Артёму так себе, но не до такой степени, чтобы спешить извиняться. Он тоже мог бы войти в её положение и не устраивать спектакль с уходом и бросанием на стол денег. Ладно! Как-нибудь это разрешится. Если она напишет или позвонит ему первой, он зазнается. Такого нельзя допускать.

Тяготило её и то, что теперь ей какое-то время не с кем будет посоветоваться насчёт статьи от имени Вероники Трезубцевой. Она надеялась, Артём ей поможет, а он такое учудил. Теперь не попросишь.

Она никогда не писала для СМИ. Зачем она вызвалась? Какую же тему выбрать? Чтобы не в бровь, а в глаз. Обсуждать её с Соней – неправильно. Она тут вроде экзаменатора, с экзаменатором об ответах на вопросы экзамена не принято дискутировать.

Пара закончилась.

Майя вышла в коридор, достала телефон. Почти все её однокурсники сделали то же самое. Свет из больших окон старого здания на Никольской касался стёкол на мобильниках, не переставая удивляться, почему люди прекратили разговаривать друг с другом, а смотрят лишь в синтезированное прямоугольное пространство так внимательно, словно оно вот-вот оживёт. На дисплее отобразился пропущенный вызов от Володи Яснова. Она как-то совсем забыла о нём вчера. А зря. Интересно, он до сих пор влюблён в неё? Есть ли у него теперь девушка? Такие размышления её чуть-чуть успокоили. Скорее всего, влюблён. Ведь пытался же он её поцеловать тогда, когда они встретились после долгого перерыва. Потом, правда, не лез. Выжидает… Возможно, его удастся увлечь их идеями. Каждый человек теперь на вес золота.

Писать или звонить Артёму она сегодня точно не будет. Она не удержалась от улыбки, представляя, как сейчас её любимый ищет повод преодолеть обиду и помириться с ней, как часто смотрит в телефон.

Майя никогда не размышляла о силе привязанности Шалимова к ней, но женское чутьё ей шептало, что её власть над ним бесспорна и он никогда не рискнёт порвать с ней по собственной воле. Даже если очень захочет – не выдержит. Что он без неё? Стареющий мужчина. Зря она вчера, конечно, так безжалостно высказалась о его сестре. Видимо, действительно он из-за Веры переживает. У него кроме неё никого нет. Все умерли. Стоп! А вдруг вчера он искал повод, чтобы не приглашать её к себе? Хм! Это не так уж неправдоподобно. Так устал, что опасался за потенцию? Возможно. Он помешан на том, что он хороший мужчина, и боится сбоев как огня. Видимо, случались раньше у него провалы по этой части. С ней, кстати, у него всё всегда получалось хорошо. Её всё устраивало на данный момент. С ним было о чём поговорить, он делал её жизнь более насыщенной, при этом не ограничивал её свободу, не нависал над ней, не требовал ежеминутной преданности, не мешал ей жить. Он не раз говорил, что они встречаются только потому, что обоим это приятно и не мучительно. Вчера кое-что всё же изменилось. Ладно, как-нибудь наладится. Если он уже совсем долго станет дуться, она его приманит.

Её однокурсники вокруг галдели, как вернувшиеся весной на север птицы. Из тех, кто учится с ней, никто не годится для их дела. Мажоры, фигляры, дураки, зациклены только на том, как бы им поскорее разбогатеть и добиться успеха, не доходит до них, что в этой стране им никто этого не позволит. Если только детишки богатых родителей имеют шанс. Одна лишь Вика отличалась от всех них. Но её больше нет… Горечь от этого не растворится никогда. Нельзя поддаваться ей. Смерть – непоправима. А жизнь можно исправить…

Позвать Володьку на их следующую встречу в читальне? А почему нет? Или рано?

Студенты возвращались в аудиторию. Майя нехотя поплелась с ними, думая, как глупо она тратит время. Всё равно она сдаст сессию лучше всех. В отличие от многих она поступила сама, не по блату и не за деньги, и запас прочности в знаниях у неё ого-го какой.

* * *

Елисеев попросил секретаршу никого не пускать. Он только что закончил докладывать шефу о результатах работы бригады. Правда, обычно подобное происходило в кабинете генерала. Теперь Крючков пришёл к нему. Странно, но выглядел он вполне бодро: выбрит, глаза горят, даже как будто подобрался, похудел. Запах дорогого одеколона генерала постепенно заменил все другие запахи комнаты.

Перед мужчинами стояли стаканы в подстаканниках. Чай уже был выпит, только сморщенная и несчастная долька лимона лежала на дне стакана Елисеева.

– Давай наметим, куда дальше двигаться, – Генерал постучал ложкой легонько о край стакана. Этот жест ничего не означал. – По-моему, мы уже сделали много лишних телодвижений. Из всех домыслов и догадок надо вычленить только то, что конкретно. И перестать метаться от одного факта к другому.

Елисеев слушал начальника с удивлением. Никогда генерал так себя не вёл, не вникал в такие мелкие детали расследования, обычно только настаивал на результате, желательно быстром. Сейчас всё наоборот. Он дотошен, он боится спешки, он готов начинать сначала столько, сколько необходимо, но и не намерен ждать у моря погоды, не приемлет малейшего бездействия или простоя.

– Где у нас нет конкретики, но она остро необходима? Где без неё мы не в состоянии продвинуться дальше? На том и нужно сосредоточиться. Ты записываешь?

Елисеев не был готов к такому. Привык, что его слушают, его мысли фиксируют, а не наоборот, но взял всё же ручку и листок бумаги.

– Самое главное, мы не можем разобраться, как Вика попала в квартиру. Так?

– Так.

– Это ключевой вопрос. Камеры у подъезда нам ничего не дали. Есть только смутная догадка, что её мертвое тело могли перенести в квартиру через окно. В тот день во дворе работала машина местного «Жилищника», это видели соседи, и подъёмное устройство было как раз на уровне этажа, где живут Рахметовы. Так?

– Ну да. – Елисеев давно отвык от роли ученика, которому что-то разжёвывают.

– Однако Шульман считает, что через окно могли в квартиру и наркоту передать. Хоть это и крайне экзотический способ. – Крючков усмехнулся и бросил взгляд в угол кабинета. Там никого не было, но могло привидеться, что он кому-то подмигнул.

– Есть ещё и третий вариант. Через окно в хату Рахметовых ничего не передавали. – Елисеев на секунду прикусил ручку. Последний раз он так делал в школе, в минуты особенно тяжких раздумий.

Крючков никак не отреагировал на его слова.

– Кто занимается «Жилищником»?

– Туманову обещали найти рабочих и устроить с ними разговор. Но сейчас он в РГГУ, опрашивает однокурсников Вики.

– Ну вот и хорошо. Давай-ка мы его разгрузим и сами туда съездим.

Елисеев кивнул. Это было не обязательно.

На этот раз они поехали на служебном авто генерала.

Вероятно, Крючков рассчитывал, что эффект неожиданности принесёт свои плоды. Ведь ждали в «Жилищнике» совсем другого полицейского.

Они буквально ворвались в помещение, где чинно и спокойно коротали день рыцари жилищно-коммунального хозяйства района Раменки. Охранник кричал им что-то вслед, пока Елисеев не урезонил его: «Заткнись! Мы из полиции».

В кабинет начальника вошли без стука. Сунули ему под нос удостоверения. У того округлились глаза от их званий. Елисеев ненавидел эту публику, в основном аферисты и бездельники. Церемониться с такими нет смысла.

– У вас был наш коллега, – начал Крючков со спокойной издёвкой в голосе. – Вы обещали ему вызвать тех, кто работал во дворе дома, который нас очень интересует. – Генерал, похоже, отводил Елисееву роль статиста. Тот не возражал. Он найдёт момент, когда подключиться

Да… – Начальник «Жилищника» никак не приходил в себя. Похоже, посчитал, что его пришли арестовывать.

– Где они? – Крючков усиливал напор.

– Сейчас я их найду. Вы посидите тут недолго. Я всё понял…

Мужчина выбежал за дверь и завопил:

– Галя! Галя! Срочно сюда!

Дальше голос его потонул в стремительных переговорах с невидимой Галей.

Через несколько минут явились двое мужиков в спецовках. Вид они имели испуганный. От одного сильно пахло луком. Второй явно мучился похмельем. Они не стали садиться. Видимо, не собирались задерживаться.

Крючков ринулся к тому, кто мечтал о кружке пива:

– Рассказывай, кто вас просил загружать это в квартиру на втором этаже?

Малый испуганно отступил:

– Чё такое? Я недогоняю, – и обернулся на того, что постарше. – Мы газовщики. Газовую трубу вдоль стены тянули. Такое указание. Скажи им, Семёныч. Чё он на меня-то…

Семёныч приосанился:

– Да. Мы работали планово. Теперь газ пускают вдоль стен. По трубам. Везде уже почти сделали, а с этим домом всё тянули. Тут ТСЖ какое-то всё не разрешало. Типа общее имущество, не дадим дом уродовать. Наконец уболтали их.

– Кто был из вас за рулём? – Крючков продолжал давить.

– За каким рулём? – Семёныч удивился.

– Отвечай! – Генерал согласился бы только с тем ответом, которого ожидал.

– Да это вам Трандычиха наплела, – сообразил более молодой. – Она всех доводит до белого каления, якобы во дворе машины гудят ремонтные. Её весь околоток знает. Зачем нам машина? Мы в люльках. За рулём… Ничего себе!

Крючков, бросив на Елисеева быстрый недобрый взгляд, чуть было не оттолкнул рабочих, стремясь к двери. Они вдруг перестали существовать для него. Елисеев понёсся за ним. В другом конце коридора Крючков приметил начальника «Жилищника» и окликнул его:

– У кого-то есть ключи от квартиры Рахметовых?

– Откуда они у нас? – Коммунальщик развёл руками.

– Тогда пошли с нами. Живее, живее…

– Куда?

– К Рахметовым.

Генерал походил на человека, находящегося под сильным воздействием допинга.

До дома доехали на машине. Шофёр начальника ГСУ не вымолвил ни слова, хотя явно наблюдал шефа в таком состоянии впервые.

– Вас как звать-то? – обратился Крючков к коммунальщику.

– Василий Иванович.

«Такие имя и отчество весьма подходят ему». Елисеев не сомневался, что генерал пытается задобрить испуганного Василия Ивановича, чтобы тот не заподозрил незаконность их проникновения в квартиру. Ясно, что понятых Крючков звать не намеревается.

Ключ от домофона у начальника «Жилищника» отыскался всё-таки. Хотя он так нервничал, что сперва никак не находил его.

Дверь не слишком прочная у Рахметовых. Замок тоже не ахти какой крепкий. Фактически маленькая защёлка. Личинка разболтана. Такой открыть – не надо быть домушником. Просто немного навыков и ловкости. Елисеев вспомнил, что такой замок был у них когда-то на Киевской. Иногда он забывал ключ и, если возвращался поздно, чтобы не будить отца и мать, открывал его обычной монеткой. Удивительно, но и тут у него это получилось. Когда вошли в квартиру, полицейские посмотрели друг на друга и поняли, что думают об одном и том же. Замок открылся слишком легко. Вернувшись к двери и чуть не врезавшись в массивный живот тяжело дышащего Василия Ивановича, они изучили притолоку. Не оставалось сомнений, что этот замок уже кто-то вскрывал, поэтому он такой хлипкий. Рахметовы не заметили этого, вернувшись? Если ничего плохого не подозреваешь, можно и не обратить внимания. Но Рахметовы не из породы беспечных чудаков – это точно.

Крючков велел Василию Ивановичу подождать их на лестнице, а сам принялся осматривать квартиру, участок за участком, метр за метром.

– Ты протокол досмотра внимательно читал?

– Да. Я всегда внимательно читаю. Ни одной зацепки. Пальцев много. Но все неопознанные. Кроме пальцев самих Рахметовых и… Вики. – Он всё ещё опасался упоминать внучку генерала как жертву, как убитую.

Крючков двинулся к окну в комнате. Оно было плотно закрыто на шпингалет. Воздух из-за этого стоял спёртый, неприятный.

– Слушай, а вы когда версию выдвигали, что тело Вики через окно сюда попало, не спросили себя, как это могло произойти, если окна закрыты изнутри?

Елисеев потупился.

– Значит, кто-то должен был открыть. Так? – продолжил генерал.

– Да.

– Кто был в квартире, по-вашему?

– Рахметовы…

– И?

Елисеев посмотрел на шефа непонимающе.

– И опера из Раменок, чёрт бы их побрал…

– Вы их подозреваете? – удивился полковник.

– А ты нет?

Они выскочили на лестницу. Они всё делали стремительно сейчас, будто от этого зависело что-то самое главное.

Василий Иванович послушно ждал их, прислонившись спиной к стене.

– Звони, попроси газовщиков своих нас дождаться. Есть к ним ещё пара вопросов.

Начальник «Жилищника» набрал номер, передал кому-то просьбу полицейских и потом принял виноватый вид:

– Они уже ушли.

– Что же ты натворил? Почему они смылись? – Теперь уже Елисеев кричал.

– Вы не просили их оставлять, – совсем растерялся Василий Иванович.

– Но и не просили их отпускать, – сказал Крючков с ледяным спокойствием в голосе.

* * *

Генерал-лейтенант Владимир Родионов любил обедать в кафе в Доме композиторов на втором этаже. Немногие про него знали, считалось, что оно для сотрудников, и чоповцы на вахте вполне могли спросить у непрошеного гостя, куда он направляется. Генерала, разумеется, никто не останавливал. За годы он стал для всех здешних своим. Тут готовили вкусно, не сравнить с их столовой в Главке, да и цены приемлемые, что всегда приятно. Он ненавидел тех, кто стремится брать самое дорогое, надеясь на то, что цена обязательно подтверждает качество. Дураки!

Конечно, он посещал это заведение не каждый день, но точно не меньше двух раз в неделю. И каждый раз почему-то вспоминал строчку Бунина: «Писатель, пообедавший в гостях». Генерал ценил литературу. Она давала ему нечто иное, чего не отыщешь в обычной жизни. И музыку он тоже высоко ставил. Поэтому, обедая здесь, он наслаждался собой, равняя себя с интеллигенцией. Как приятно отделять себя от быдла, что только низменным пробавляется.

Однако сегодня он с трудом заставил себя сюда прийти. Есть не хотелось, но надо было себя заставить. Злоба и досада переполняли. Он так долго готовил эту операцию, до её финала оставалось не так уж много времени, все шло по плану, и тут такое…

Он погружал ложку в тарелку супа, наполняя золотистой жирной жижей, поднимал чуть-чуть и тут же выливал обратно. Надежда на этого тупицу Елисеева небольшая. Встреча с ним произвела удручающее впечатление. Он как мент из фильмов, прямой, честный, всё по закону. Ещё бы ума чуть-чуть этому новоявленному Шарапову. Но тут швах. Он почти впрямую ему сказал, что вокруг Вики тёрлось общество сомнительных бузотёров, и возможно, надо искать убийцу там, а он, похоже, ничего не разобрал из сказанного. Хотел, чтобы ему выдали все пароли и явки. А нет имён, так кого же разрабатывать? Логика железного полицейского. Кажется, надежда на то, что они разберутся, как умерла Вика, слабая. В этом есть, конечно, и плюсы. Почему они до сих пор не обыскали квартиру? Вот что интересно. «Бесов» этот полковник, разумеется, не читал. Никаких сомнений. Может, хоть с кратким содержанием ознакомится? Или спросит у кого?

Он всё-таки проглотил ложку супа. Овощной. Любимый. Диетический. Но сейчас не впечатлил…

Что о нём думают здешние официантки? Наверное, судачат между собой, зачем целый генерал сюда ходит? Неужели из экономии?

Конечно, сейчас он может позволить себе обедать где угодно, но не видит смысла. Эта кафешка напоминала ему заведения, которые он посещал в молодости, когда возглавлял милицию Киевского района Москвы, а с ним служили молодые лейтенанты Крючков и Елисеев. Да, гены на детях отдыхают. Если бы полковник Иван Елисеев унаследовал хоть частичку от своего отца, Петра Викентьевича! Жаль, что он не общается с Петром. Тот вышел в отставку рано и с тех пор ни с кем из коллег связь не поддерживал.

В те годы, в конце семидесятых, они любили пить пиво в одном баре на Поклонной, а после получки позволяли себе ресторан «Хрустальный», что у Дорогомиловской заставы. Крючков хороший, опытный служака. Но гибель внучки застит ему глаза. По-другому не бывает. Надо бы последить за ним, чтобы не наделал глупостей, не помешал. Для его же блага. Какая чудесная была девочка…

Писк мобильника оторвал его от размышлений.

Звонил его помощник. Сказал, что в приёмной ждёт полковник Ершов из ОВД Раменки, говорит, что по неотложному делу.

* * *

«Сапсан» подползал к Петербургу. Следовали один за другим неопрятные дома с мёртвыми окнами, заборы с замысловатыми граффити, потом начинались запасные пути, и люди в оранжевых фуфайках брели по ним с деловитым спокойствием.

Поезд наконец остановился.

Пассажиры принялись выгружаться на перрон, перетаскивая чемоданы и тюки. Некоторые сразу попадали в объятия встречающих, другие начинали спешно перемещаться, а иные оставались стоять, недоумевая, почему их не ожидают.

Артём ступал осторожно, будто платформа могла провалиться от каждого его шага.

Путешествие развлекло его, сняло напряжение. Теперь обо всём думалось как-то спокойнее: «Вот он красавец! Взял и уехал. Как быть с Майей? Со всем тем, что закрутилось вокруг неё? Да никак. Он же собирался её спасать? Ну не сейчас же. Если она не полная дура, то раскается в своём вчерашнем выпаде. И попросит прощения…»

Ожидание, что кто-то будет виниться перед тобой, весьма сладостно.

Человек, который должен был передать ему ключи от квартиры на Фонтанке, которую он забронировал на неделю, появится около парадной только через полтора часа. Шалимов наслаждался тем, что сумка его легка – он взял только самое необходимое: несколько рубашек, футболок и нижнее бельё (всё остальное он купит в Питере, если потребуется); в поезде он наконец вчитался в «Брисбен» и пребывал в хорошем настроении, как от классно выполненной работы. Такое всегда с ним происходило после удачного чтения. Ощущение короткое и бессмысленное. Но приятное и мало кому доступное. Те, кто его испытывает, неизменно вздрагивают от неофитских вопросов: зачем вообще читать книги?

В три часа дня в феврале в Петербурге до сумерек ещё далеко, но перевалившееся на другую сторону неба оранжеватое солнце уже лениво и слабо, ему неохота пробивать светом тучи, и потому в этот час цвета воздуха, асфальта, стен и заледеневших вод почти сливаются в нечто единое.

Центр Петербурга Артём знал неплохо. В годы его юности Ленинград-Петербург был одним из немногих романтических мест в стране, куда ездили с теми, в кого были влюблены. Отправиться вместе в Питер юноше и девушке – это почти как обвенчаться. После эклектичной внутренней Москвы, с романтикой неявной, скрытой во дворах, в изгибах переулков, в видах с возвышенностей, невские парадные перспективы выглядели более подходящими для окончательных признаний и смелых ласк.

Первый раз Артём попал в Ленинград, когда их класс выезжал на экскурсию. Поселили их в затрапезном общежитии недалеко от метро «Площадь Мужества». Всю ночь в комнаты к его одноклассницам ломились какие-то шебутные парни, и это было едва ли не единственное, что запомнилось. Потом он выбирался сюда часто, два раза с одной своей любовницей, позже променявшей его на милиционера; а незадолго до смерти матери, когда она ещё совершенно не собиралась умирать, он по её просьбе возил её сюда; они жили в шикарной гостинице прямо около Московского вокзала, в начале Лиговского, ходили по ресторанам, гуляли по Летнему саду, посетили Театр Европы, где давали Брехта, катались на ночном речном трамвайчике.

Последние несколько лет так получалось, что он регулярно посещал Петербургский культурный форум, – в один из таких выездов у него случился с одной библиотекаршей из Твери краткосрочный неуклюжий роман, быстро растворившийся в её слишком поспешном желании «быть с ним всегда».

Невский отталкивал огромным количеством людей, стремящихся к нему, удаляющихся от него, переходящих его. Куда пойти? Где-то выпить кофе? Те кафе, что виделись вблизи, не привлекали. Около вокзала в заведениях всегда присутствует некая неприкаянность. Мечталось о чём-то уютном, с особой атмосферой, какую в кафе Петербурга встретишь чаще, чем где-либо ещё, с вкусными свежими и красивыми пирожными, с ажурной легчайшей пенкой капучино, что тает на губах и заставляет просить кофе ещё. Однажды, когда он путешествовал по Италии, заказал капучино после сытного итальянского обеда и услышал в ответ от официанта улыбчивое: «капучино криминале». Потом официант объяснил на смешном и корявом английском, что итальянцы никогда после еды капучино не балуются, оно противопоказано, только всё портит внутри, перемешиваясь с блюдами. Если мыслишь себя эстетом или просто приличным человеком, следует заканчивать трапезу только ристретто, где кофе всего-то пару глотков на дне чашки, но крепость вполне подходящая, чтобы организм взбодрился и не поддался разным тяжестям.

Хоть Петербург сейчас предлагал ему не больше четверти от той свободы, что он испытывал, бывая изредка в Европе, без этой четвертушки ему сейчас не сдюжить. В Москве и её днём с огнём не сыщешь. Там ни о ком, кроме себя, недумающие машины, огромные распахнутые улицы, которые никак не перейдёшь, полные людей подземные переходы, всегда не в том месте, где надо. В общем, он, кажется, прав, что приехал сюда. Как пить дать, Майя скоро начнёт ему писать. Мелькнула мысль: может, вызвать её сюда? Ещё чего! Пусть помучается. Она виновата не только в хамстве, но и в том, что втянула его во всю эту революционную дребедень. Как спокойно и хорошо было без этого. Он спросил себя, сошёлся бы он с ней, знай раньше про её закидоны?

Пройдя немного по Лиговке, где дома по ночам хватаются за крыши, как за головы, он повернул в первый переулок направо и вышел по нему к аккуратной площади, где посреди сквера стоял небольшой памятник Пушкину в надменной позе со скрещёнными на груди руками и откинутой чуть назад головой. Александр Сергеич был изображён в привычном для своих копий возрасте, в районе тридцати, но выглядел по-мальчишески стройным и возвышенным.

Почти у самого поворота на Кузнечный Артём обнаружил кофейню, показавшуюся ему подходящей, чтоб скоротать часок. Поначалу он чуть было не прошёл мимо – витрина больше походила на магазин, – но потом взгляд его проник внутрь и радостно зафиксировал, что там всё, пожалуй, так, как ему сейчас надо. Всего несколько столиков, четыре на первом этаже и три на втором. Атмосфера чуть кукольная, будто здесь постоянно проводятся детские праздники. Пахнет приятно и не казённо, по-домашнему; казалось, здесь готовят кофе и выпечку для горячо любимых людей, а не для случайных прохожих.

Он заказал у стойки латте, помедлил немного, попросил ещё пирожное с гордым названием «Анна Павлова» и поднялся наверх. «Интересно, почему “Анна Павлова”, а не “Галина Уланова” или “Матильда Кшесинская”? “Кшесинская” хорошо бы продавалась после скандала с фильмом Учителя».

В окне старинная улица являла маленький кусочек своей высокопородной красоты.

Внутри намечалось некоторое равновесие. Так бывало с ним: вроде бы ничего не менялось, поводы для волнений никуда не девались, а мысли вдруг начали плыть безотчётно красиво и успокаивающе плавно, как в иллюстрациях к детским сказкам плывут лебеди и корабли. К этому он подсознательно стремился, заходя сюда, – найти точку, откуда он начнёт разбираться, что с ним происходит, как он по-настоящему относится к случившемуся с ним в последние дни.

Он положил мобильник на столик на некотором расстоянии от себя. Скоро ли Майя проявится?

Снизу долетел звонкий голос девушки за стойкой: «Латте и “Анна Павлова” готовы!»

Шалимов неизменно смеялся, когда слышал, что кто-то собирается начать всё заново. Как правило, это заканчивалось лишь намерениями, но само желание так возбуждало некоторых, что им представлялось, будто в их жизнях что-то изменилось. Но сейчас он сам был готов убедить себя в необходимости сбросить весь груз последних дней, притвориться, что его не существовало, утопить его в сером мареве этого непостижимого города, в его нескончаемой воде, спрятать во множащихся, будто подрагивающих дворах, забросить далеко за город, в промзоны и на пустыри, – нет территории более подходящей для забывания чего-то тягостного, чем Петербург.