Текст книги "Вольнодумцы"

Её жизнь в Самаре, в прекрасной, по мещанским меркам, семье, где полагалось обязательно всем заботиться друг о друге, рождала в ней дух противоречия. Невыносимо жить так, как её родители и старший брат. Всё время играть по чужим правилам и никогда не дерзнуть, никогда не возвыситься до того, чтобы самому эти правила диктовать. Встраиваться, пристраиваться, приспосабливаться.

Она была активным пользователем соцсетей, как почти все из её ровесников, и по своим френдам судила о том, как живут люди. Далеко не все в стране прогибаются под обстоятельства, как ей казалось. Так, как прозябают в Самаре, она прозябать не собирается. Есть другие города, другие места, другие люди и другие цели.

Первый месяц в Петербурге она радовалась каждой минуте. Слушала всех и верила всем, кто заскакивал в их гостеприимную комнату, мини-клуб по интересам. А интересы были обширными, и совместными чуть маргинальными застольями они не ограничивались. Разговоры будущих архитекторов и строителей, разогнавшись, могли достать до любой псевдофилософской загогулины, как обычно, основанной у молодых на их скудном ещё опыте и случайном чтении. Все жившие в общаге мальчики где-то подрабатывали. Иначе они бы остались без девочек. А девочки, выбирая мальчиков, старались не переборщить с требованиями, но тем не менее не забывали внедрять в мозги своих половинок то, что без денег мужчина не настоящий. Были, конечно, и те, что преуспевали в поисках богатых папиков. Но в их комнату такие бабочки не залетали. Лиза тоже приспособила себе мальчика и регулярно занималась с ним любовью в его комнате, когда удавалось выпроводить его назойливого и непонятливого соседа. Он не то чтобы ей сильно нравился, но был не урод. Добрый. Не самый худший выбор. А без мальчика легко прослыть синим чулком.

Всё это длилось ровно до той поры, когда в город не явился пронизывающий холод со своим верным Санчо Пансой – ледяным ветром.

Ноябрь в Петербурге ставит всё на свои места, возвращает город любителям нуара, подаёт на серебряном мокром блюде ключи от подлинного понимания экзистенции Достоевского и Блока. Ночь, улица, фонарь, аптека в XXI веке трансформировались в нечто беспредметное, вязкое, превращающее город в большой муляж, в лишившуюся стен крепость, за которой колючий безнадёжный пустой север, только и ждущий шанса, чтобы превратить европейскую, с налётом петровской тирании, цивилизацию обратно в болотную жижу.

Ноябрь в Петербурге ни к чему не имеет прямого отношения, но на всё влияет. С первого года к нему мало кто приспосабливается. В первый год его козням почти никто не способен ничего противопоставить.

Мальчика своего Лиза бросила, объявив ему это без обиняков. Он её немного достал своей добротой. А доставать себя добротой нельзя позволять никому, особенно тому, с кем спишь, так говорила одна её френдесса в «Фейсбуке», тётка зрелая, но очень интересная и умная.

Фонтанка, ещё недавно, в тёплую пору, зовущая ажурными перилами и надёжностью мостов, вся выстудилась и вытащила из своих вод тёмное волнение Невы, из которой она вытекала и в которую она втекала. В ноябре река уж предчувствует, как скуёт себя льдом словно в наказание за что-то, и по этому льду люди станут ходить, не боясь ничего.

Её подруга и соседка Катерина также избавилась от своего мальчика, объяснив это тем, что он без памяти влюблён в неё, и это приводит к такому нестерпимому занудству в постели, к такой череде постоянных вопросов, что она готова теперь спать с кем угодно, только не с ним. Лишь бы был человек с огоньком.

Ни Лиза, ни её соседка не переживали ничуть о своих прежних связях. Лиза не спешила с новыми отношениями. Надо было подойти к выбору тщательно и не запутаться в причудливом ассортименте большого города.

Ноябрь даже самых заядлых гуляк вернул в аудитории. Близость первой сессии обязывала. Отчислят с первого курса – потом не восстановишься. Отныне по вечерам в общаге на Фонтанке молодёжь грызла гранит науки с торопливым усердием. Пальцы бойко стучали по клавиатурам, на прикроватных тумбочках высились стопки учебников и пособий.

К ним теперь заглядывали редко и ненадолго. От былых вечеринок остались лишь воспоминания. Учёба – на первом месте.

Лиза старалась слушать лекторов прилежно, но в голове роилась куча отвлекающих мыслей. Не было ни одной лекции или семинара, которые бы её всерьёз увлекли. И она страдала.

Сейчас, размышляя о том времени, она поражалась, каким всё это стало давним, неважным, хотя прошло-то совсем чуть-чуть.

«Куда же пойти?» Она выбросила бычок в гостеприимную урну.

«Стоило тащиться из такой дали, с самой окраины города, чтобы тут застрять в раздумье по поводу бара?» – укорила она сама себя.

Она достала мобильный, набрала в поиске «бары в центре Петербурга с тихой музыкой». В ответ ей выкатился такой огромный список, что изучать его она поленилась.

«Придётся положиться на интуицию».

Лиза дождалась, пока загорится зелёный, и перешла набережную канала Грибоедова, очутившись на полном народу мостике. Машины с двух сторон пристально, недружелюбно разглядывали её.

Почему-то мелькнул в памяти один из гостей их ночных посиделок, коренной петербуржец, парень в очках и с явным недержанием речи. Однако про канал Грибоедова, в прошлом Екатерининский, он рассказывал жутко занимательно. Он с пеной у рта доказывал, что все заблуждаются, думая, что канал назвали именем драматурга Грибоедова, что был некий инженер Грибоедов, который участвовал в строительстве канала при Екатерине, и вот в его честь канал и был в 1923 году переименован из Екатерининского. Все тогда стали сверяться с Википедией, нашли там эту байку и подняли горе-краеведа на смех. Однако он не унялся и продолжал доказывать свою правоту, приводя кучу доказательств, ни одно из которых Лизавета не запомнила.

Справа вдали взгляд упирался в Спас-на-Крови, первого собеседника неба, а слева Казанский крыльями колоннад тщетно пытался обнять нечто несуществующее и замирал от отчаяния.

Дыхание Невского ближе к ночи походило на вдохи лёгочного больного. Автобусы и троллейбусы пофыркивали на остановках, автомобили пыхтели на светофорах, фасады шелестели холодной влагой, оконные рамы скрипели, чтоб хоть как-то напомнить о себе.

Около ночных клубов активизировались парни, рассчитывающие заманить нерасторопного и слабо соображающего туриста внутрь, где того обуют как минимум на штуку баксов. С парней – клиент, с заведения – процент.

Она переместилась на другую сторону проспекта и почти сразу свернула на Казанскую улицу. Около заведения с названием «Старгород» бесновался зазывала в костюме огромной свиньи. Он хватал посетителей за руки и пытался силой завести их в ресторан.

Эта пивная была ей знакома. Её соседке кто-то сказал, что это уникальное место, и не посетить его – значит ничего не понять о Петербурге. Как после этого сюда не пожаловать? Пиво в этом весьма специфичном баре подавали неплохое, закуски – так себе, но поражало другое: время от времени официанты и повара взбирались на сцену и под аккомпанемент пианино, по которому дубасила длинная нескладная девица с грязными жидкими космами неопределённого цвета, хором распевали скабрёзные песни. Ближе к полуночи к ним присоединялись некоторые изрядно захмелевшие посетители. Танцуют все!

Сюда ей сегодня точно не надо.

Увернувшись от цепкой хватки Хрюши, она проследовала дальше. В итоге очутилась на Гороховой. Шла быстро и легко. Силы словно прибавлялись с каждым шагом. Неожиданно организм стал нашёптывать что-то. Она прислушалась и поняла: хочется хорошего сочного стейка.

Перешла затаённую и всегда враждебную к пешеходам Садовую. Скоро Фонтанка. Там не так уж далеко и общага! Тридцать или сорок минут пешком. Всё-таки её ещё тянет туда… Совсем немного.

С Фонтанки началась её петербургская жизнь. Её воды так разнообразно блестели, когда она рано утром выглядывала из окна! Блестели на северном солнце, в начале сентября ещё беловатом, надёжном, но уже самую малость прохладном.

Немного не доходя до набережной, она наткнулась на ресторан с забавным названием «Декабрист». «Зачем так называть кабачок? А… Так он ещё и Стейк-хаус?» Она обрадовалась своей удаче. Вот тут она и «кинет кости».

Вошла. Оставила одежду в гардеробе.

Приятное тепло обволакивало.

«Никакой тихой музыки здесь, конечно же, ожидать не стоит, но в целом место неплохое», – сделав такой вывод, девушка устремилась к свободному столику в центре зала.

Cтейки в «Декабристе» изготавливали на любой вкус из всех видов мяса. Плюс имелись салаты, холодные и горячие закуски, десерты. В общем, всё как положено. Каждое блюдо сопровождалось красочным фото.

Лиза выбрала тот стейк, который показался ей особенно аппетитным. «Наверное, большой разницы между ними нет, но всё же этот хочется больше других». На то, как работает общепит, ей открыл глаза один парень, с которым её соседка сошлась совсем незадолго до того, как она провалила сессию. Парня звали необычно – Вольф. Когда его доставали по поводу имени, он отшучивался: в честь Мессинга.

Её соседка же нахваливала это имя и просила, чтобы он звал её не Катя, а Катрин. Вольф и Катрин – это так романтично.

Как-то раз он забрёл к ним в хлам пьяный, с подбитым глазом, растрёпанный. Что-то бормотал про то, какие негодяи и твари менты. Выглядел беззащитным и несчастным, несмотря на то, что хорохорился. Катька уложила его на свою кровать, а сама прилегла к Лизе. Стало крайне тесно, и Лиза всю ночь не спала, про себя проклиная забулдыгу Вольфа и Катрин, тонко посапывающую ей в ухо.

Вольф для пьяного спал на удивление тихо.

Утром он сбегал в ближайший продуктовый, купил пару бутылок «Льва Голицына», апельсинов и разных конфет. Вид он имел жалкий и виноватый, а фингал разросся до максимально возможных размеров.

Вольф явно хотел оправдаться и как-то развлечь девушек, потому болтал без умолку. Лизу, хоть она и мечтала залечь спать (при госте это было неудобно даже с учётом неформальной обстановки их жилища), россказни Вольфа изрядно позабавили.

Сперва он поведал трагически детективную историю, как он отдыхал со своими коллегами в караоке – отмечался ДР одной из сотрудниц их ресторана, – и там некие типы начали к ним приставать. Они их пытались отшить, те не вняли, в итоге завязалась потасовка, на которую быстро прибыла полиция, объявившая зачинщиками беспорядков их компанию, хотя на самом деле всё обстояло ровно наоборот. Пришлось им в отделении скинуться и отдать немалые средства, чтобы замять дело. А как иначе? Выхода не было. Не сидеть же всю ночь в «обезьяннике»!

Виртуальным полицейским он грозил своим небольшим изящным кулачком весьма выразительно, хоть и не совсем натурально, и это давало повод предположить, что в его истории не всё до конца правдиво, хоть рассказывать он, надо заметить, был мастак – заслушаешься.

В какой-то момент, после воздействия шампанского на хрупкую похмельную суть, он впал в меланхолию, принялся жалеть себя, проклинал свою работу в ресторане, где все его коллеги или пьют, или «дуют», а повара готовят одни и те же блюда под разными названиями. Лиза в итоге всё-таки задремала тогда сидя. Когда проснулась, ни Катьки, ни Вольфа в комнате уже не было.

– Вы готовы сделать заказ?

Боже, какой знакомый голос! Лиза подняла глаза. Вольф! Собственной персоной. Вот это да! Какое совпадение!

Официант смотрел на клиентку безразлично, но учтиво.

Лиза сделала заказ, добавив к стейку и овощному салату бокал красного вина.

«Он, конечно, меня не помнит. Может, написать Катюхе? Пусть подваливает сюда!» – но она сразу одёрнула себя. Из головы не выходило, как подруга отреагировала на её отчисление: «Надо было, душа моя, всё же учиться, а не баклуши бить». Кто бы говорил! Нет. Сейчас она видеть её точно не желает.

Катерина сдала сессию хорошо. Поговаривали, что её бывший мальчик, чтобы вернуть её расположение, перед каждым экзаменом занимался с ней, сделал ей кучу шпаргалок, в общем, подготовил, как мог.

Через стол два парня и девушка оживлённо обсуждали какое-то путешествие на яхте и то, как влип один их друг, спьяну плативший за всё картой своей жены.

Вольф довольно скоро принёс ей вино и поставил бокал перед ней. Лиза пригубила и пристально посмотрела на парня. Она полагала, что он всё же признает её, но он истолковал её взгляд по-своему:

– Вино не нравится?

– Нет. Вино отличное, Вольф!

– Мы знакомы? – Он нервно заморгал.

– Да. Мы виделись в общежитии на Фонтанке. Я соседка Кати. Помнишь?

Вольф явно не обрадовался встрече, но вскоре вернул лицу вежливое выражение.

– Ну да, конечно, вы её подруга. Напомните ваше имя?

– Лиза.

– Да. А чего решили к нам зайти?

– Шла мимо.

– Приятно. У нас отличная кухня. А по выходным живая музыка. Если зайдёте завтра – не пожалеете.

Лиза с трудом сдержала улыбку, вспомнив, как совсем недавно опохмелённый и разболтавшийся официант открывал им c Катей тайны общепита, объясняя, что разница только в названии блюд, а готовят их все одинаково.

– Только должен вас предупредить, – Вольф преисполнился глубокомысленности, – мы работаем до двадцати трёх.

Вольф не заставил её долго ждать салата. Несколько минут – и тарелка перед ней. Никаких вопросов он ей больше не задавал. Она ему тоже. Хотя некая связь между ними уже установилась, её невозможно было не почувствовать.

Лиза играючи справилась с салатом, как и с вином.

Потом подозвала Вольфа и заказала второй бокал.

Некоторое время раздумывала, идти курить или нет, но решила всё же воздержаться. Пора бросать! Ещё зубы испортятся…

Стейк показался жестковатым, но она справилась с ним, аккуратно отрезая ножом маленькие кусочки и тщательно пережёвывая их. Ресторан постепенно пустел. «Пора и мне». Девушка попросила счёт.

Вольф принёс ей чек и быстро удалился на кухню.

«Она неплохо выглядит, эта Лизавета, – размышлял он. – Свеженькая, игривая. Очень юная, хотя, видимо, такой себя не считает. Ведёт взрослую жизнь. Лицо открытое, длинные ресницы, взгляд ищущий. Ей явно чего-то не хватает, она чего-то ждёт, рассчитывает на случай. Одета, правда, чудно: белая блузка, синяя юбка, будто она не в ресторан собралась, а на торжественный приём какой-нибудь путинской молодёжной организации. Интересно, Катя успела наговорить ей про меня гадости?»

Когда он вышел из ресторана, собираясь двигаться домой, Лиза стояла и курила недалеко от входа.

Он не стал делать вид, что не заметил её, хоть и не понимал до конца, нужно ему с ней затевать общение или нет. Однако подошёл.

– Кого-то ждёшь? – Вопрос отнюдь не праздный и не невинный.

– Нет. – Лиза затянулась и выдохнула дым, который в морозном воздухе очертился неожиданно резко, как на картинах Константина Васильева.

На улице холодало. Небо будто кто-то поднял немного повыше, заменил серый цвет с разводами на густой тёмно-синий, ровный, безнадёжный, говорящий, что за ним всё так огромно и неосознаваемо, что бесполезно вглядываться.

– Тебе куда? – Вольф почему-то испытал острое желание взять её за руку в перчатке, но сдержался. Вряд ли бы она оценила его порыв.

– Не знаю. К метро, наверное… – Лиза обезоруживающе улыбнулась.

– Почему «наверное»?

– Не решила ещё…

– Странно видеть такую красивую девушку вечером в городе, ни к кому не спешащую…

Лиза чуть потупилась, делая вид, что смущена. «Может, отомстить Катьке?» – эта мысль зрела в ней давно, но сейчас она её уже не стеснялась. Пусть думает, что говорит. «Посмотрим, сильно ли этот парень к ней привязан. Похоже, не очень».

– Если не торопишься, может, где-нибудь по бокалу вина выпьем?

– В караоке? – Лиза вступала в игру.

– А! Ты про тот случай? Нет. В караоке не пойдём. – Вольф не среагировал на её иронический зачин. – Такой шум там! Двух слов не скажешь. Тут есть неплохой джаз-клуб. Рядом. В здании бывшего «Лениздата». У меня там бармен знакомый. Может, туда?

Лиза потушила сигарету; не найдя урны, бросила её на снег и взяла Вольфа под руку.

Так получилось, что, пока они шли по Гороховой до Фонтанки, а потом по скользкой набережной до длинного, по-советски казённого, изрядно потасканного здания бывшего «Лениздата», выяснилось, что они одинаково смотрят на всё.

Им не потребовалось много говорить друг с другом, подстраиваться, примериваться, думать о том, что дальше. Оба знали, что всё будет так, как они пожелают, и что желания их едины. Знали и то, что ничего нельзя торопить, равно как и то, что каждый ночной час что-то меняется в мире и в них, и предполагать эти изменения – занятие весьма бессмысленное.

Он поспешил сообщить ей, что с Катей они расстались, потому что она вернулась к своему прежнему парню. Лиза подумала: «Это предусмотрительно. До летней сессии не так уж и долго». В один миг мысли о Кате и о мести покинули её, освободив так много пространства, что дышать стало как будто легче.

Вольф никак не походил на мачо. И это привлекало.

В джаз-клубе они долго не задержались. И хоть знакомый Вольфа отыскал им хорошее место с видом на сцену, музыка мешала им.

Ближе к ночи в Петербург пожаловал сухой морозец, он очистил небо и воздух, прогнал ветер и на время застыл, поражённый тем, что люди его, пяти – семиградусного, не боятся. Ему страсть как грезилось походить на своих старших братьев, двадцати– и тридцатиградусных, как они, изгонять всех с улиц, закрывать школы, а троллейбусы заставлять сходить с маршрутов. Но градусами он не вышел… Не судьба!

Девушка поражалась, какое разное впечатление способен производить один и тот же человек. Когда она увидела его впервые, он был с фингалом, пьяный, болтливый, совсем случайный, а теперь интересный, заманчивый, близкий.

Их реплики цеплялись друг за друга, как в системе Станиславского. Петелька – крючочек, петелька – крючочек.

К Невскому они не пошли. Развернулись и последовали по набережной Фонтанки в противоположную сторону.

Вольф интересно рассказывал ей о петербургских театрах, особенно нахваливая Льва Додина и его Театр Европы: там можно смотреть всё.

Вольф был коренным петербуржцем. Его родители погибли в автомобильной катастрофе на следующий день после его первого юбилея, десятилетия. Он горевал дико, хотел даже себя убить, но бабушка с дедушкой его спасли. Вторую часть детства он провёл с ними. Сначала они опекали его, а потом он их. Когда они ушли в мир иной, близких у него не осталось. Вольф как раз заканчивал тогда школу. Большую квартиру на Десятой линии Васильевского унаследовал родной дядя Вольфа, и в его планы не входило, чтобы племянник жил с ним на одной жилплощади. Как-то он сумел обустроить всё таким образом, что Вольф остался в квартире только прописан, но собственником её не являлся. В качества подачки он бросил племяннику кость. Учредитель ресторана «Декабрист» – его друг. Вольфа взяли на работу, чтоб совсем не пропал. Его получки и чаевых хватало на то, чтобы снимать маленькую квартиру на улице Комсомола.

Лиза понимала: всё, что он ей излагает, отчасти случайно, но голос его звучал так искренне, в нём кипело такое желание излить душу, что она плыла на его фразах, как плывут на облаках во сне те, кто безумно боится высоты.

Она тоже собиралась в ближайшее время изменить свою жизнь, и она тоже не имела никаких оснований надеяться, что что-нибудь получится, но ей было 18 лет, и она не допускала мысли, что её ждёт неудача.

Ночь уже хозяйничала в Петербурге так уверенно, будто рассвет никогда не настанет. Они продвигались по Фонтанке в сторону Адмиралтейских верфей, чьи подъёмные краны издалека похожи на что-то суетливо поднимающих с земли великанов.

У дверей баров толпился курящий и гогочущий народ. Но Вольфа и Лизу что-то отделяло от них, будто они проходили по городу в ином, чем все остальные, измерении. Они давно должны были окоченеть от холода, но этого загадочным образом не происходило.

– Не замёрзла? Может, куда-нибудь зайдём?

Она энергично замотала головой. Ей нравилось его слушать на фоне зимнего ночного шума. Она ощущала себя такой свободной, как никогда. Она предоставлена самой себе, ни под кого не обязана подстраиваться и просто идёт куда-то с человеком, столь необычным для её представлений о мужчине, что ей пока трудно сформулировать, что она к нему чувствует. Но определённо чувство это яркое и сильное.

Несколько раз они переходили пересекающие Фонтанку улицы, и она брала его под руку. Потом отпускала. Они прошли её общежитие, и ничего в ней не всколыхнулось. Новая жизнь так новая жизнь!

Почти у самых верфей она его спросила:

– А куда мы идём?

– Не знаю, – ответил Вольф.

– Очень мило.

– Я люблю это место.

– Да, красиво тут. Я никогда здесь не была. А улица Комсомола далеко отсюда?

Вольф засмеялся:

– Я-то всё не решаюсь тебя пригласить к себе. А тут всё так просто.

– А с чего ты взял, что я хочу к тебе?

– Не хочешь?

Лиза на несколько секунд замерла. Всё в ней предупреждало, что вот так, с первого раза, ехать к парню домой – неправильно. Но ведь свобода же! Почему нет? Да и кому до этого дело? В его обществе всяко лучше, чем одной в квартире, в убогой новостройке, которую она всё никак толком не обживёт.

– Ты не сказал: это далеко?

– Далеко. В другом конце города.

– Тогда поехали?

– Поехали. Сейчас я такси вызову. Надеюсь, быстро приедет.

Такси приехало не очень быстро. Вольф неуклюже обнял её. Она не противилась.

Вольф сел вперёд, она – сзади. Он зачем-то начал ей сообщать, по каким улицам они едут. Лиза слушала вполуха.

Она перестала управлять своими мыслями. Силы откуда ни возьмись созрели в ней, и, если можно было бы, она бы выскочила из машины и начала бы прыгать на одном месте, высоко-высоко, замирая в полёте и запоминая каждую секунду, в которую тело оторвано от земли.

Когда проезжали Литейный мост, она вдруг представила, как Вольф занимался любовью с её недавней соседкой и подругой Катериной. И ведь это наверняка происходило в той съёмной квартире, куда они едут сейчас. Интересно, когда он начнёт к ней приставать?

Наконец они прибыли.

Когда вошли в подъезд, Вольф приложил палец к губам и прошептал:

– Не шумим. Тут соседи дюже вредные.

В жилище Вольфа Лизу ждал совсем не холостяцкий уют. Она подумала: «Катька, что ли, тут прибиралась, пока не бросила его?»

Диван был аккуратно застелен, ни грязной посуды, ни разбросанных вещей. Всё стояло на своих местах.

– Ничего себе! У тебя прямо идеальный порядок.

– Бабушка приучила. Царствие ей небесное. Иногда, бывает, я тут малость бардака наведу, а как вспомню её – стыдно станет. Сразу всё прибираю.

Лизу это так тронуло, такая в этих словах жила безыскусность и в то же время незащищённость, что она чуть не расплакалась.

Вольф принёс бутылку вина. Открыл её штопором, налил в два бокала. Включил ноутбук, из которого вскоре потекла сладко-медленная музыка, сел на диван на почтительном расстоянии от Лизы, затем нервно вскочил и судорожно выключил дивиди-плеер.

– Ты чего?

– Показалось, тебе не понравилась музыка.

– Понравилась. Но не включай опять.

– Я думал, для настроения.

– Оно и так хорошее… А из-за чего всё же вы с Катей разбежались?

Вольф весь превратился в своё страдальческое лицо.

– Я же уже рассказывал тебе, что она вернулась к своему прежнему кавалеру.

– Если бы ты хотел, то удержал бы её.

– Значит, не хотел.

Вольф почувствовал себя неловко, и от Лизы это не укрылось.

«Врёт, – подумала Лиза. – Да и бог с ним. Мне же не замуж за него выходить. Чем же он на самом деле не пришёлся Катрин? Она же так его сперва нахваливала!»

– Ты согрелась? – Вольф наконец придумал, что сказать.

– Я не особо и замерзала.

Они, как по команде, подняли бокалы и легко, но со смыслом чокнулись, будто и он, и она уже знали, что значат друг для друга.

– А теперь почему-то музыки захотелось. Думаешь, я капризная?

– Нет. Что поставить?

– На твой вкус.

Вольф поднялся, подошёл к ноутбуку, стоявшему на письменном столе, пощёлкал мышкой. Заиграло что-то французское.

– А зачем тебе такой большой письменный стол?

– Это мой стол. Я за ним уроки делал. Память… Люблю его. – Он никому не признавался, что тайком писал роман, разумеется, великий, как он полагал, и что он млеет от себя за этим столом, себя, непризнанного гения, азартно печатающего гениальные фразы, которые человечество оценит много лет спустя.

Лиза порывисто приблизилась к нему и поцеловала в губы:

– Какой же ты трогательный!

Вольф обнял её и крепко прижал к себе, потом слегка отстранился, коснулся губами её щеки, сначала почти около уха, потом всё ближе и ближе подбирался к её рту и наконец добрался. Они целовались долго, самозабвенно, словно боясь, что, если они оторвутся друг от друга, ничего не смогут противопоставить тому безжалостному, безнадёжному, способному помешать им любить безоглядно.