Текст книги "Тень Робеспьера"

Из последних сил беглецы выбежали навстречу свободе. За их спиной сражались австрийцы с французскими волонтерами, пушки нещадно били по вражеским позициям, крики раненых заставляли вздрогнуть окружающих и очнуться в аду. Смешанное чувство стыда и радости нахлынуло на Луи. Встречный ветер хлестал им в лицо, развевая длинные и немытые пучки волос. Ноги с каждой секундой наливались свинцом и слабели; Шарль и Луи боялись удара в спину.

Они уже достигли первых деревьев и продолжили углубляться в лес, чтобы раз и навсегда исчезнуть из мира, проклятого богами и людьми.

– Всё, не могу, – сдался Шарль, присаживаясь на влажную траву.

Рядом с ним упал на колени Луи, жадно глотая воздух.

– Они нас не заметили, теперь мы можем уйти дальше, – успокоил дезертир.

– Мне нужно в Париж, – спохватился Луи.

– Мне тоже, и скрыться там, слиться с людьми. Больше некуда идти.

– А разве ты не собираешься драться…

– Нет! Я не предатель! Слышишь меня? – перебил Шарль. – Мне нет дела до вас, всяких якобинцев и конвентов! Я хочу найти работу и жить.

– Ты будешь жить с совестью, помни это.

– А вы будете жить в истории как кучка злых псов! Понятно?

– В любом случае за помощь я оставлю тебя в покое, – отблагодарил Луи, – пошли, нам нужно скорее найти место для ночлега.

– Идем, – смиренно поплелся за Луи дезертир.

Целый день они шли среди молчаливых и спящих деревьев, поглощающих все звуки лесной жизни. Свежий воздух бил в нос Луи, привыкшему к зловонным углам в Париже. Шарль шел следом, потому что сам не знал, куда им идти.

– Надеюсь, мы не попадем к пруссакам, какой стыд будет! – огорчался Шарль.

Никто из них не знал пути домой. Ноги сами брели в неизвест ные края.

Глава 8

Приближался вечер. Уставшие беглецы вышли из леса, их встретила нелюдимая равнина, а над ней – темное, усыпанное звездами небо. Трава легонько колыхалась, полеты сов пугали беглецов.

– Черт! Куда же нам? – разозлился Луи. – Угораздило же меня попасть в такую историю! То твоя шайка, то Дюмурье.

– Хватит! Мне надоело это слушать, скажи спасибо, что не вспорол тебе брюхо.

– Да я бы уже на том свете отдыхал, – парировал Луи. – Придется дальше идти.

– Нет, давай костер разведем, – предложил Шарль.

– Ты прав. Ночью идти опасно, и волки боятся огня. Но как нам его добыть, здесь все сырое. И огнива у меня нет.

– Зато есть нож.

– Придется идти дальше.

– Что? В темноте?

– Боюсь, что да. В темноте.

И снова тяжелый переход по сырой траве изнурял силы Луи и Шарля, снова холодный ветер донимал несчастного сержанта, который мечтал попасть в Париж.

Тюренн оглянулся и сжалился над своим спасителем. Он снял испачканный камзол, передал его компаньону со словами:

– Будем постоянно меняться, хорошо?

Шарль кивнул и надел испачканную, потертую одежду. После нескольких часов блужданий они вышли на тропу, которая привела их к дороге.

– Смотри, тот самый экипаж! – обрадовался Шарль.

– Вот так встреча! На нем же я приехал.

– В нем же тебя и поймал! – засмеялся бывший сержант. – Помалкивай лучше, пока не повторилось все вновь.

– Лошади на месте, остается найти только этого кучера и прирезать как собаку, – разозлился Луи.

Они подошли к экипажу. Внутри раздавались голоса. Луи решил подслушать разговор.

– Здесь ты его оставил? – спросила женщина.

«Я узнаю этот голос, – обрадовался Луи, – это Марил».

– Нет, нет, – заикался кучер, – неподалеку. Здесь никто не ездит. Здесь австрийцы могут поймать.

– Ты знаешь, кого отдал разбойникам, предатель? – недовольно спросила Марил.

– Знаю, он из Конвента…

– Он куда серьезнее, чем депутат Конвента…

– Марил, – позвал Луи девушку.

– Кто там? – спросила она, испугавшись. Луи сел в темный экипаж вместе с Шарлем. Марил направила на них пистолет, не узнавая в оборванце гражданина Тюренна.

– Я вернулся, – успокоил девушку Луи.

Вместо внятных слов девушка обрадовалась и обняла Тюренна.

– Ты следила за мной?

– Не совсем, – ответила Марил, – я последовала за тобой. С трудом отпросилась у Марата. Ты настоящий глупец! В одиночку идти на фронт? На такое только Дантон способен, ибо он умеет приспосабливаться к обстоятельствам.

– Я должен был соблюдать…

– Тайну? Теперь министра схватил сам принц, – Марил быстро переключилась на Шарля. – Кто это?

Вместо полной истории знакомства Луи поведал о тех моментах, когда бывший сержант освободил его из плена. Во время рассказа Тюренна кучер с подозрением смотрел на Шарля.

– Чего уставился? – не растерялся Шарль. – Залезай на свое место и вези в Париж!

Кучер мигом взлетел на свое место и повез троицу в сторону Парижа.

– Рассказывай, что творится в Париже.

– Вместе и узнаем, Луи, я поехала за тобой уже вечером.

– Тогда мы с тобой успели познакомиться, – засмеялся Шарль, обращаясь к Луи.

Марил с отвращением смотрела на грязного и дурно пахнущего сержанта, напялившего на большие плечи узкий камзол гражданина Тюренна, а затем перевела вопросительный взгляд на Луи.

– Это мой спаситель, и он едет с нами в Париж. Он будет охранять Марию-Антуанетту, – заявил Луи.

– Кого? С ума сошел? Не стану я охранять никого, меня могут узнать и отправить к мадам Гильотине! – возразил Шарль.

Пот выступил на лбу Шарля, заподозрившего обман в глазах Луи. И правда, Луи перестал вести себя пугливым щенком: в его глазах загорелась уверенность, уголок рта приподнялся, выдавая нахальную улыбку.

– Вот что, мой друг Шарль, в Париже не хватает рук, ног, глаз и ушей. Теперь ты служишь лично Робеспьеру. У тебя будут еда, кров, тепло и товарищи, – решил Луи, – даже не смей отказываться, а иначе вышвырну отсюда. Ты спас меня, а я спасу тебя.

Луи погрузился в думы. Ему казалось, что многого он не знает, а задача только усложняется. С Дюмурье покончено! Он сбежал и никому не нужен, он беглец без родины и авторитета. Никто не будет с ним общаться, разговаривать, поддерживать. Такие люди губят себя сами на глазах окружающих, думая, что им дозволено все.

– Я потерял Дюмурье, но спас Париж, – сказал себе Луи.

Усталость клонила Тюренна ко сну. Через несколько минут он уже спал.

– Гражданин Тюренн, Мария-Антуанетта ждет вас, – сказал офицер у входа в камеру.

– Ждет? С каких это пор Коммуна позволила ей приглашать к себе…

– Ни слова более, она просит вас, – настоял офицер, отпирая тяжелую деревянную дверь.

Он впустил Луи в темное и холодное помещение, откуда дул скользкий и неприятный сквозняк. От неуютности неприятного места внутри Луи заиграл страх, который дергал одну за другой нитки его чувствительной души.

– Тюренн… – раздался во тьме слабый женский голос. Одинокая свеча с трудом боролась с темнотой и освещала руку Марии-Антуанетты.

– Кто там? – спросил Луи.

– Я, – ответила свергнутая королева, – иди ко мне, поближе, мой друг… Поближе, я слишком слаба, чтобы говорить. Дыхание слабое, голос не слушается.

Тяжелым молотом билось сердце Тюренна. Прозвучавший незнакомый и измученный голос не вселял доверия, отторгая надежду на спасение или утешение.

– Быстрее, – велела королева.

За спиной раздался глухой стук закрывшейся двери. Луи оказался один на один с королевой. Он невольно вскрикнул.

– Ближе, ближе, – не унималась Мария-Антуанетта.

– Иду, только не…

Вопль прервал слова Луи. Пленница вытянула костлявые руки и набросилась на гражданина Тюренна. Нестриженые ногти женщины глубоко впились в его лицо. Маленькие теплые струйки потекли по лицу, сводя с ума.

– Луи, Луи, проснись! – кричала Марил, дергая его за плечо.

С трудом Тюренн пробудился ото сна и долго приходил в себя. В таком состоянии человек ощущает себя ничтожеством, потому что собственное сознание едва не свело его с ума.

– Когда людям снятся плохие сны, им стоит рассказать о них, – сказал Шарль.

– Кровь текла по моим щекам, все лицо жгло, – ответил Луи, скрыв некоторые моменты.

– Да, сегодня такие дни, когда кровь течет в каждом углу и заливает улицы.

– Не смей так говорить! Какой из тебя монтаньяр, когда позволяешь при людях осуждать республику! – вспылила девушка.

– Разве я кого-то осуждаю? – спросил Шарль. – Здесь идет война, и пускать кровь своим врагам – привычное дело.

Не вслушиваясь в диалог спутников, Луи закрыл глаза и с нетерпением ждал конца этой истории. В голове он перебирал каждый эпизод и анализировал каждый шаг. Он совершил много глупостей и попал в нелепую ситуацию.

– Я думаю, что мне стоит написать книгу или поэму. Я назову ее «Дурак из Парижа», – поделился мыслью Луи. – Сами посудите, я не простой человек в Париже, но стоило мне вы ехать за пределы города в чужой край, как мне попадаются разбойники, генерал-соотечественник берет меня в плен и увозит подальше от родных людей, а простой сержант помогает мне сбежать и не бросает меня. Мне стоит написать поэму.

– Лучше поспи, у вас сегодня был трудный день.

– У него день, у меня целый год, – оскалил испорченные зубы Шарль.

Глава 9

На следующее утро экипаж вернулся в бушующий политическими страстями Париж. Новость о предательстве генерала Дюмурье добралась туда раньше Луи. В паническом настроении собирали новые полки: целая армия отступила к старым границам, Бельгия потеряна, вражеские штандарты маячат на горизонте.

Кончился 1792 год, когда армии с «Марсельезой» на устах шли на пруссаков и австрийцев. Только мольбы и прощания убитых горем родственников лились сплошным потоком на улицах.

Но кто-то чествовал победу. Марат снова доказал свою дальновидность. Он кричал народу, Конвенту, всей Франции, что их ждет предательство. Без страха он указал на Дюмурье, его не услышали, от него отворачивались. Уставший и больной человек расправил крылья и летел на ветре триумфа над Парижем.

Робеспьер скорбел о потере армии, но свободно вздохнул при известии, что Дюмурье больше не появится на политической арене. Дантон оказался хитрее. Он занимал две позиции и становился на сторону победителя. Еще неделю назад он ездил к Дюмурье в качестве комиссара Конвента и о чем-то вел с ним переговоры. Через несколько дней Дантон клеймил генерала и собирал новую армию. «Человек десятого августа» воспрянул духом и напомнил парижанам о счастливых временах, когда все вместе дрались за свободу. Париж вновь обрел жизнь…

Люсьен встретил старого друга у порога дома и удивился, разглядев в оборванце умного и хитрого человека, державшего целую команду шпионов.

– Как видишь, я тоже смертен, – сказал Луи, переступая порог дома.

– Робеспьер ждет тебя вечером у себя, а пока отдохни, – предложил Люсьен.

– Какая еще встреча? Вы посмотрите, что стало со мной. Передайте ему, что я приду утром, – запротестовал Луи, еле переступая с ноги на ногу, будто пьяный.

– Я приготовлю ванну, – взялась Марил.

– Я накрою стол, – спохватился Люсьен и спросил у Шарля: – Ты наверняка голоден, друг? Присаживайся с нами.

Шарль замялся.

– Погоди, Люсьен, пристрой нашего, он переходит в наш лагерь, – сказал Луи, – нас становится все больше.

– Но…

– Ни слова более! Накорми и пристрой! – отрезал Луи, падая на постель.

Ничего не снилось, темнота убаюкивала. Столица не заметила его отсутствия и продолжала жить, вливая кровь народа в республиканские жилы. Солдаты продолжали маршировать мимо Елисейских полей, Робеспьер по-прежнему гулял с собакой по имени Брут; Сен-Жюст с прозрачными глазами читал с трибуны приговоры своим врагам.

Мадам Ролан переживала последствия действий предателя-генерала. Они обесчестили себя связью с этим прохвостом. Дальнейший отпор в Конвенте окажется тяжелее. Нежнейшая из красавиц Парижа, но умнейшая из политиков Франции принимала утренний туалет в смиренном спокойствии. Ни дочь, ни муж не заметили ее душевного волнения: она жаждала концовки трагедии в духе Корнелия[13]13
  Древнеримский лирический поэт.


[Закрыть], жаждала своей очереди в Конвенте, чтобы преподать якобинцам урок.

Главным звеном, связывающим ее с Робеспьером, являлся Тюренн. Мадам Ролан желала переманить на свою сторону этого незадачливого предводителя якобинских ищеек.

В комнату вошел уставший господин Ролан, который несколько месяцев назад служил министром и ушел с поста из-за постоянной травли парижан. Молодая жена не видела в плешивом и сгорбленном муже опоры для ее партии.

– Послезавтра мы должны провести небольшой банкет для наших коллег. Позаботься, чтобы гражданин Тюренн пришел сюда, – велела Манон.

– Что? – изумленно уставился на нее муж. – Тюренн?! Нам не хватило истории с Дюмурье?!

– Прекрати меня упрекать за действия, которые могут вывести нас из опалы, дорогой муженек! Я устала слушать от тебя постоянное нытье! Мне нужен шанс, чтобы спастись от гильотины.

Покрасневший от стыда господин Ролан присел на край кровати спиной к своей супруге.

– Пригласим еще Дантона, вот кому еще нужен Тюренн! – обрадовалась Манон. – Нам нужен Тюренн.

– Тогда давайте сразу Робеспьера пригласим.

– Нет, он почти год не захаживает к нам, он принципиален и непроницаем. Он нас не любит.

– А Дантон?

– Этот интриган пойдет на все, чтобы нас сблизить, нам нужны люди и связи…

– Нам нужен народ, а не Тюренн, которого никто не знает!

– Робеспьер есть народ, а Тюренн – его близкий друг, возможно, ближе, чем Сен-Жюст. Ты недооцениваешь гражданина Луи, ой как недооцениваешь!

Бац приехал в Париж через день после Луи. Не прокрался, как делали шпионы, а именно приехал. Поддельные документы, природное актерское дарование сделали свое дело и обвели вокруг пальца все заставы Парижа. Первым делом он собрал имеющиеся силы, проверил связи с осведомителями и тайными сторонниками короля, потом пригласил к себе Эжена и нового гостя, мсье Ружвиля.

Мсье Ружвиль не занял место дисциплинированного Баца в силу своей лености и глупости. Выглядел он полноватым, явно не блистал красотой и статностью барона, но с девицами умел кутить. В нужные моменты его спасала скорее трусость, нежели благородство. Но Бац обратился за помощью к шевалье.

В душной комнатенке с плотно прикрытыми шторами собрались три заговорщика: де Бац, Тюренн и Ружвиль. За потертым столом сидел Ружвиль, Эжен стоял у камина и курил трубку, только барон позволил себе лечь на софу и мечтательно думать о побеге королевы.

Де Бац украдкой посмотрел на шевалье и поинтересовался:

– У вас есть план, дорогой шевалье?

Ружвиль выпрямился и ответил:

– Несомненно, но боюсь, что без жертв не обойтись.

– Жертвы? – рассмеялся барон. – Якобинцы тележками увозят людей на Гревскую площадь и не думают о последствиях. Как видите, республика Робеспьера и Дантона держится! Стоит ли нам переживать о простых смертных ради символа нашей просвещенной Франции?

– Тем более, кроме нас, некому спасти Марию-Антуанетту, – добавил Эжен, выпуская изо рта дурно пахнущие клубы дыма.

Барон захлопал в ладоши.

– Да, да! Некому помочь несчастной женщине! – сказал он.

– У меня не только план, но и связи с Тамплем, – уверял Ружвиль, – мы проберемся в Тампль, откроем секретный вход и выведем королеву из плена.

– Слишком просто, вы то же самое делали, когда освобождали короля, – не поверил Эжен и снова принялся сосать трубку.

– Что? У вас никакой методичности и практики!

– У тебя какая практика? Я давно не смеялся с тех пор, как услышал твой план о взрыве Конвента вместе с депутатами, – парировал Эжен.

От смеха у барона выступили слезы и прихватило живот. Он поднялся, поправив накрахмаленное жабо, и вернулся к вопросу:

– Знаете, я никогда не думал, что благородный шевалье пустится в такое ребячество! Нет, шевалье, вы не убедили нас.

Ружвиль не сдался. Он минуту помолчал, нахально всматриваясь в глаза заговорщиков, и достал небольшую бумажку, исписанную карандашом:

– Возьмите, барон, и прочитайте послание.

Де Бац взял послание и разглядел в нем знакомый почерк: «Мой шевалье! Я бесконечно благодарю Бога и вас. Нескончаемые дни для меня и моих детей становятся в тягость мучительными. Мы ждем в ас».

– Не верю, – слабо вскрикнул барон.

– Надо поспешить, ибо скоро возьмут маленького Людовика и отдадут кому-то на перевоспитание!

– Что? Людовик – санкюлот?!

– Давайте прекратим играть в игрушки, барон. Моя идея со взрывом Конвента звучит смешно, но я никогда не смеюсь над своими мыслями. Кстати, – сменил тон Ружвиль, – почему в марте ваш план провалился?

– Такая глупость, – махнул рукой барон, – когда Дюмурье проиграл сражение при Неервиндене, все санкюлоты Парижа окружили Тампль и слали проклятья королеве. Охрана так свихнулась от напора парижан, что закрыла все ходы, выходы, окна, наверняка еще за камином следили, чтобы якобинцы не просочились в крепость. Я поражен их настроем и невежеством. При чем тут королева? Ведь сражение проиграл республиканец.

– Вшивый республиканец, – добавил Эжен, задымляя помещение.

– Да, да. Вшивый.

– Странно, еще неделю назад мы отправили ей послание, – причмокнул губами шевалье.

– Скажите, милейший, откуда у вас связи с Тамплем? Кто конкретно вам помогает? Как люди, объединенные одной целью, мы должны знать о всех секретах и приемах.

– Да пожалуйста! – выкинул фразу шевалье, как тайный козырь из рукава. – Есть одна семейка, которая работает на кухне, наша ищейка Мишонис познакомил меня с ними, мы договорились переписываться и выяснять время и отгулы офицеров, время отдыха королевы и ее трапез. Также кухарка сама носит еду, потому она прячет письмо под посуду и оставляет ее в покое.

– Гениально, – саркастически улыбнулся Эжен.

– Действительно, вот внимательности мне не хватало, потому король остался без головы, – опустился на софу барон и поник головой.

– Выше нос, Бац! – похлопал в ладоши Ружвиль. – Сейчас есть надежда на спасение монархии, ведь дамы правят в Европе, потому не отчаивайся.

После пребывания на фронте Луи не следил за речами якобинцев и жирондистов в Конвенте. Кто-то подумает, что пустые лозунги и приветствия революционных реформ ничего не решают, но только недалекий человек позволит себе подобные мысли.

Любое слово, произнесенное депутатом за трибуной, вмиг побуждало народ к действию. Сен-Жюст первым выступил с обвинительной речью против Луи Капета – и через месяц начался судебный процесс. В начале августа 1792 года Дантон одной речью вооружил санкюлотов, отправляя их покорять Тюильри. Речи, газеты, идеи и личности служили главным орудием для революции. Сама революция началась с речей, и только потом сдалась Бастилия.

Луи перевернул страницу хроники выступлений и дошел до Робеспьера.

«О положении в стране.

Настал момент, когда надо спасать государство. Пора обнаружить язвы отечества и приложить к ним единственное возможное лекарство. Необходимо, чтобы народ и вы начали пользоваться всем доверием и всем уважением, на которое вы имеете право. Вы должны окружить себя народом. Только он может вам обеспечить право. Только он может вам обеспечить это уважение и оказать вам доверие. Все наши беды порождены малодушием и невежеством. Вы всегда принимали лишь полумеры, паллиативы. Вы никогда не обладали глубокими знаниями о нашем внешнем и внутреннем положении.

Скорбя о несчастиях, перенесенных моею родиною за то, что она произвела революцию, которая должна была ей обеспечить великое благоденствие, скорбя о бедствиях, которые ей готовят, я хочу изложить хотя бы часть истин, которые вам важно знать».

Дальше Робеспьер говорил о плачевных итогах войны, свидетелем которых стал Луи. Робеспьер вновь замахнулся на внутренних врагов, на монархов, чьи идеи и помыслы ведут к разорительной войне.

После нескольких страниц Максимилиан Робеспьер предлагал следующий проект декрета:

«1. Все члены семейства Капет обязаны в кратчайший срок покинуть территорию республики и всех областей, занятых войсками республики.

2. Мария-Антуанетта Австрийская должна быть привлечена к ответственности революционным трибуналом и немедленно судима по обвинению в соучастии в заговоре против государства.

3. Сын Людовика Капета должен содержаться в Тампле».

«Все пропало», – разочаровался в действительности Тюренн.

Резкая боль ударила в голову. Луи не знал, что делать и к кому обратиться за помощью. Неужели он не способен повлиять на своего друга, беспощадно боровшегося с врагами республики?

В минуты душевного смятения Луи обдумывал возможность побега королевы и связей с Эженом. Шеф полиции, терзаемый меланхолией весь оставшийся вечер, ждал прихода Робеспьера. Он ждал, когда знакомая тень пройдет мимо его окна.

Около девяти часов вечера Робеспьер и Сен-Жюст обсуждали новый декрет для Конвента. Старик Дюпле постучал в дверь и предупредил, что их хочет видеть Луи.

– Пусть заходит, – пригласил Робеспьер и вернулся к бумагам.

Спустя минуту Луи вошел в комнату. Ему показалось, что перед ними стоят другие депутаты Конвента. Свежий и бодрый Максимилиан расхаживал среди голых стен, освещаемых камином и двумя свечками, едва не приплясывая в такт. Сен-Жюст выглядел как во время первого знакомства: романтичным и вспыльчивым человеком.

– Максимилиан, – обратился Луи, – не рано ли ты начал суд над королевой?

– Я знал, что ты придешь ко мне по этому вопросу.

– Прочитав твою речь, я оказался в нелепой ситуации…

– Ты заходил в ее камеру? – спросил Сен-Жюст. – Мой друг, не стоит так разбрасываться словами, тем более перед королевой. Она – наш противник по всем вопросам.

– Она за народ, – вступился Луи, – не только в этом дело, граждане, вы забыли, что было после казни Капета? Одна травля!

– Неудивительно, нас всегда травили, я даже разницы не почувствовал. Мой друг, я облегчаю тебе работу. Здесь полно агентов роялистов, кто-то охотится за королевой, кто-то за депутатами, кто-то – за военными планами. Хватит с нас полумер, нам надлежит взять власть в руки и показать свою силу.

– Он прав, Луи, – привстал Сен-Жюст. – Я тоже симпатизирую королеве, но когда пал Дюмурье и жирондисты оказались не в лучшем положении, что стоит показать зубы народу и взять власть!

– Не пора ли показать миру…

– Мир не слушает нас, Тюренн, – обрубил последние концы Робеспьер, – сейчас никто не станет заниматься королевой, до нее очередь не сразу дойдет. Сейчас другие у парижан заботы.

– Луи, тебе стоит заняться более важными делами, чем опека над Марией-Антуанеттой. К тому же агенты роялистов поторопятся спасти ее.

Луи вздохнул от бессилия. Жирондисты, Мария-Антуанетта, Дюмурье вскружили голову и довели до раздраженного состояния. Трудно одному человеку держать в руках недоработанный механизм шпионажа. Кроме Люсьена, дело доверить некому.

Шеф тайной полиции сжал кулаки и закрыл глаза. Гнев подступал к горлу, не давая выдохнуть. Максимилиан и Антуан стояли в нерешительности и ожидали, пока Луи успокоится.

– Тебе следует забыть о королеве, – повторил Антуан, – она в наших руках и руках парижан. Не всегда одному человеку подвластно изменить судьбу страны. Пойди, мой друг, и поспи.

Робеспьер встал и обнял Тюренна.

– Луи, хватит нам слабостей, пора действовать. Жиронда скоро падет, нам нужны сила и авторитет. Если понадобится, то применим страх, ты слышишь меня? Страх! – прошептал Максимилиан.