Текст книги "Я – Малала"

5. Почему я не ношу серьги, а пуштуны никогда не говорят «спасибо»

Когда мне было семь лет, я уже привыкла быть лучшей ученицей в классе. Я всегда помогала девочкам, у которых возникали трудности с учебой.

– Малала у нас просто гений, – говорили мои одноклассницы.

Еще я славилась тем, что принимала участие абсолютно во всех начинаниях – занималась в драмкружке, в изостудии, играла в крикет и бадминтон, даже пела, хотя и без особого успеха. Когда в наш класс пришла новенькая, девочка по имени Малка-и-Нур, я поначалу не обратила на нее особого внимания. Ее имя означало «королева света». На вопрос о том, кем она хочет быть, она ответила: первой в Пакистане женщиной-военачальником. Ее мать была учительницей, работала в другой школе, что, конечно, было необычно – больше ни у кого в нашем классе мамы не работали. В школе она не слишком выделялась, говорила мало, и я по-прежнему считала своей главной соперницей Монибу, которая, несмотря на это, являлась моей лучшей подругой. У Монибы был красивый почерк, тетради ее отличались безупречной аккуратностью, что, разумеется, нравилось учителям, но я знала, что по содержанию ее работы уступают моим. Когда после ежегодных экзаменов выяснилось, что первой ученицей в классе стала Малка-и-Нур, я была потрясена. Вернувшись домой, я залилась слезами, и маме долго не удавалось меня утешить.

К тому времени мы переехали в другой дом. Раньше мы жили на одной улице с Монибой, а на новом месте у меня не было друзей. Вскоре я познакомилась с живущей по соседству девочкой по имени Сафина. Она была немного младше меня, и мы часто играли вместе. Сафину в семье очень баловали, у нее было множество кукол и украшений, которые она хранила в коробке из-под обуви. Но она положила глаз на мою единственную игрушку – розовый мобильный телефон, который подарил мне отец. Подражая отцу, я вела длинные разговоры по своему игрушечному телефону, делая вид, что решаю важные дела. Но однажды игрушка исчезла.

Несколько дней спустя я увидела у Сафины игрушечный телефон, как две капли воды похожий на мой.

– Где ты его взяла? – спросила я.

– Купила на базаре, – ответила она.

Теперь я понимаю, что это вполне могло быть правдой, но тогда я ей не поверила. Раз Сафина так подло поступила со мной, я отплачу ей тем же, решила я. Теперь, оказавшись у нее дома, я при всяком удобном случае совала в карман ее игрушечные серьги и ожерелья. Поначалу сердце у меня замирало от страха, но это быстро прошло. Вскоре воровство вошло у меня в привычку. Я уже не могла остановиться.

Однажды, вернувшись домой из школы, я, как обычно, первым делом побежала в кухню, чтобы перекусить.

– Привет, бхаби! – крикнула я. – Я умираю с голоду.

Ответом мне было молчание. Мама, сидя на полу, толкла куркуму и тмин, наполнявшие воздух пряным ароматом. Она не поднимала головы, избегая встречаться со мной взглядом. Чем я провинилась? Ломая над этим голову, я, грустная и подавленная, пошла в свою комнату. Открыв шкаф, я увидела, что все вещи, которые я утащила у Сафины, исчезли. Меня разоблачили.

В комнату вошла моя двоюродная сестра Риина.

– Твои родители знали, что ты занимаешься воровством, – сказала она. – Они долго ждали, когда ты прекратишь и сознаешься во всем. Но ты так и не сделала этого.

Внутренности мои болезненно сжались. Понурив голову, я поплелась к маме.

– Как ты могла взять чужие вещи, Малала? – спросила она. – Или ты хотела, чтобы люди презирали нас за то, что мы не можем купить украшения своей дочери?

– Ничего я не брала, – солгала я.

Но мама в ответ лишь укоризненно покачала головой.

– Сафина первая начала, – попыталась оправдаться я. – Она украла розовый телефон, который подарил мне аба.

Мама пристально посмотрела на меня:

– Сафина младше тебя, а значит, ты должна учить ее, как себя вести. Должна подавать ей хороший пример.

Мне оставалось лишь расплакаться.

– Пожалуйста, ничего не говори аба, – упрашивала я.

Мысль о том, что отец разочаруется во мне, была для меня невыносима. Больше всего на свете я боялась упасть в его глазах.

Воровством я грешила не в первый раз. Когда я была совсем маленькой, мы с мамой пошли на базар, и я, увидев на прилавке гору миндаля, не смогла устоять и захватила целую горсть. Мама дернула меня за руку и извинилась перед торговцем. Но он пришел в ярость и никак не желал успокоиться. Денег у нас тогда было совсем мало, и мама, вытащив кошелек, пересчитала его содержимое.

– Десяти рупий будет достаточно за то, что она взяла? – спросила мама.

– Нет, – ответил торговец. – Это очень дорогой миндаль.

Мама была очень расстроена. Вернувшись домой, она рассказала о случившемся отцу. Он немедленно отправился на базар, купил у торговца кулек миндаля и высыпал его на стеклянный поднос.

– Миндаль очень полезен, – сказал он. – Тот, кто ест его перед сном, запивая молоком, станет умным.

Но я прекрасно понимала, что миндаль для нас слишком дорог и отец купил его вовсе не затем, чтобы я выросла умной. Миндаль, лежавший на стеклянном блюде, должен был напоминать о моей провинности. В тот раз я пообещала себе, что больше никогда не возьму чужого. И не сдержала обещания. По настоянию мамы мы с ней пошли к Сафине, чтобы извиниться перед ней и ее родителями. Это было для меня тяжелым испытанием. Сафина ни словом не обмолвилась о моем телефоне, а я не стала напоминать, хотя и сознавала, что это до некоторой степени послужило бы мне оправданием.

Когда эта неприятная история наконец осталась позади, я вздохнула с облегчением. С этого дня я ни разу не солгала и ни разу не взяла чужого. Не солгала даже в мелочи и не позарилась даже на те мелкие монеты, которые отец оставлял где ни попадя. А еще я прекратила носить украшения. Спросила себя: «Разве мне нужны эти дурацкие побрякушки? Неужели я позволю, чтобы они вводили меня в искушение?» – и твердо ответила: «Нет». И все же я долго не могла избавиться от чувства вины и каждый день молилась, чтобы Бог простил мой грех.

У моих родителей не было друг от друга секретов, и отец скоро узнал, почему я в таком подавленном настроении.

По его глазам я видела, что он расстроен моим поступком. А я хотела, чтобы он мной гордился, как в те дни, когда я приносила домой призы за успехи в учебе.

Отец утешал меня, рассказывая об ошибках и промахах, которые в детстве совершали даже великие герои. Он часто повторял слова Махатмы Ганди: «Свобода – замечательная вещь, за исключением свободы делать ошибки». В школе мы читали рассказы о Мухаммеде Али Джинне, основателе Пакистана. Когда он был мальчиком и жил в Карачи, ему приходилось учиться при свете уличных фонарей, потому что дома у него не было лампы. Он посоветовал другим мальчикам играть не в камешки, а в крикет, потому что во время этой игры не пачкаются одежда и руки. На дверях своего офиса отец повесил вставленное в рамку письмо, которое Авраам Линкольн написал учителю своего сына (разумеется, переведенное на пушту). Это было замечательное письмо, изобилующее хорошими советами:

Научите его, если можете, понимать, какое это чудо – книги. Но также предоставляйте ему досуг, во время которого он может созерцать вечную мистерию, творимую небом и птицами, пчелами, солнцем и цветами на зеленых склонах. Объясните ему также, что лучше потерпеть неудачу, чем потерять честь и унизиться до обмана.

Я думаю, нет такого человека, который ни разу в жизни не совершил ошибку. Самое главное – делать из собственных ошибок верные выводы. Именно поэтому мне так трудно следовать нашему кодексу чести Пуштунвали. Согласно правилам, которые в нем утверждаются, мы должны мстить за причиненное нам зло. Но кто же тогда положит злу конец? Если члены одной семьи убьют или ранят человека, принадлежащего к другой семье, между этими семьями вспыхнет настоящая война, которая может закончиться гибелью чуть ли не всех мужчин и с той и с другой стороны. Наша пословица гласит: «За обиду, нанесенную твоей семье, никогда не поздно отомстить».

Пословиц у нашего народа множество. Вот еще одна: «Пуштунское железо не ржавеет даже в воде». Эта пословица означает, что наш народ ничего не забывает и ничего не прощает. Мы очень редко говорим «спасибо», манана, потому что верим: пуштун никогда не забудет сделанное ему добро и непременно отплатит за него тем же, точно так же, как отплатит злом за зло. За доброе дело необходимо отблагодарить добрым делом, считает наш народ, просто сказать «спасибо» будет недостаточно.

Многие пуштунские семьи живут в домах, окруженных высокими стенами и снабженных сторожевыми башнями, с которых ведется наблюдение за окрестностями. Мы знали многих людей, ставших жертвами междусемейной вражды. Один из них, Шер Заман, когда-то учился с моим отцом в одном классе и был первым учеником. Дедушка и дядя доводили отца до исступления, упрекая его в том, что он уступает Шеру Заману. «До Шеру Замана тебе далеко», «жаль, что ты не так умен, как Шер Заман» – эти слова отец слышал едва ли не каждый день, и от них у него сводило скулы. Но Шер Заман не стал поступать в колледж и удовольствовался должностью фармацевта в деревенской аптеке. Между его семьей и семьей его дяди вспыхнул спор из-за небольшого участка леса. Как-то раз, когда Шер Заман и два его брата шли работать в поле, их подстерег дядя и его сыновья. Все три брата были убиты.

В качестве уважаемого члена общества мой отец часто получал приглашение разрешить семейный спор и примирить враждующих. Он не верил в необходимость мести – бадаль – и пытался убедить враждующих, что разжигание взаимной ненависти губительно для обеих сторон. В нашей деревне жили две семьи, которые не вняли его убеждениям. Они враждовали уже много лет и, кажется, успели позабыть, что послужило причиной конфликта. Возможно, то была сущая ерунда, но пуштуны обидчивы и злопамятны. В результате искра обиды разгорелась в пожар, погубивший несколько жизней.

Пуштуны утверждают, что именно благодаря законам мести уровень преступности у нас намного ниже, чем в других, не-пуштунских районах. Но я думаю, если кто-то убил твоего брата, ты не восстановишь справедливость, лишив жизни его убийц или их братьев. Куда разумнее объяснить им, что они совершили зло, от которого должны воздерживаться впредь. Подтверждение своим мыслям я нахожу в рассуждениях Хана Абдула Гаффара Хана, философа, которого иногда называют предшественником Ганди. Он исповедовал принципы ненасилия и стремился преодолеть жестокость, свойственную нашей культуре.

То же самое и с воровством. Некоторые люди, подобно мне, после того как их уличают, дают зарок больше никогда не брать чужого. Другие говорят: «Подумаешь, важность – взял какую-то мелочь». Но постепенно вещи, которые они воруют, становятся все более ценными. В моей стране многие политики не считают воровство грехом. Они богаты, а страна наша бедная, тем не менее они не упускают случая нажиться нечестным путем. Многие из них не платят налоги, но это еще самое малое. Они берут в государственных банках займы и не возвращают их, обеспечивают государственные контракты своим друзьям или компаниям, которые платят им щедрое вознаграждение. Многие из них имеют роскошные дома и квартиры за границей.

Я не знаю, как они успокаивают свою совесть при виде голодных людей и темных домов, где из-за перебоев с энергией отключено электричество. Не знаю, какими глазами они смотрят на детей, которые не могут ходить в школу, потому что с ранних лет вынуждены работать. Мой отец часто говорит, что нечистые на руку политики стали настоящим проклятием для Пакистана. Если сравнить всю страну с самолетом, можно сказать, что политики не желают находиться у штурвалов в кабине, хотя их место именно там. Они предпочитают нежиться в мягких креслах бизнес-класса, услаждать себя изысканной едой и напитками и не думать о тех, кто теснится в эконом-классе.

Я родилась в демократический период. В течение десятилетия правительства Беназир Бхутто и Наваза Шарифа сменяли друг друга, причем ни одно из них не сумело удержаться у власти в течение всего выборного срока. Взаимным обвинениям в коррупции не было конца. Через два года после моего рождения к власти снова пришли военные. Этому предшествовали события столь драматические, что на их основе можно снимать кино. Наваз Шариф, тогдашний премьер-министр, поссорился с командующим армией, генералом Первезом Мушаррафом, и снял его с должности. В это время генерал Мушарраф находился на борту самолета нашей национальной авиакомпании, совершавшего перелет из Шри-Ланки. Наваз Шариф так боялся реакции генерала на известие об отставке, что решил помешать самолету приземлиться в Пакистане. По его приказу в аэропорту Карачи были погашены сигнальные огни, а на взлетно-посадочную полосу согнаны пожарные машины. Самолет, на борту которого, помимо генерала, находились еще 200 пассажиров, лишился возможности совершить посадку. У экипажа оставался один выход – перелет в другую страну, но самолет не располагал необходимым для этого запасом топлива. Через час после того, как по телевизору было объявлено об отставке генерала Мушаррафа, на улицы вышли танки, а войска захватили редакции газет и аэропорты. Отряд под командованием генерала Ифтихара взял штурмом аэропорт Карачи, и самолет, на котором летел Мушарраф, смог приземлиться. Мушарраф захватил власть и незамедлительно отправил Шарифа в тюремное заключение. Многие люди радовались этому и поздравляли друг друга, так как Шариф не пользовался в народе популярностью. Но мой отец заплакал, услыхав эту новость. Он не сомневался, что в стране теперь установится военная диктатура. Шариф был обвинен в государственной измене. Жизнь его была спасена лишь благодаря вмешательству влиятельных друзей, представителей саудовской королевской семьи. Они добились того, что бывшему премьер-министру разрешили покинуть страну.

Генерал Мушарраф стал четвертым военным диктатором Пакистана. Как и его предшественники, он первым делом обратился к нации по телевидению.

– Мере азиз хамватано – мои дорогие соотечественники, – начал он свое обращение и разразился длинной обличительной тирадой против Шарифа. Он обвинил бывшего премьер-министра в том, что за время его правления Пакистан «утратил честь, достоинство и уважение». Генерал клялся, что положит конец коррупции и по заслугам накажет тех, кто «разворовывал национальные богатства». Он обещал также, что будет ежегодно публиковать собственную имущественную и налоговую декларацию. В завершение своей речи генерал заявил, что намерен править страной недолго, но этому никто не поверил. Генерал Зия-уль-Хак тоже обещал навести порядок в стране в течение девяноста дней и сложить с себя все полномочия. В результате он оставался у власти одиннадцать лет, пока не погиб в авиакатастрофе.

История повторяется, сказал отец, прослушав выступление Мушаррафа. Он был совершенно прав. Мушарраф обещал положить конец старой феодальной системе, при которой несколько десятков семей контролировали всю страну, и влить в правительство свежую кровь, включив в свой кабинет молодых, энергичных, ничем себя не запятнавших политиков. Все обещания оказались пустыми, и новый кабинет мало чем отличался от прежнего. Пакистан в очередной раз был исключен из Содружества Наций и стал международным парией. Америка приостановила помощь нашей стране еще год назад, когда в Пакистане начались ядерные испытания, но сейчас бойкот Пакистану объявили почти все страны.

Полагаю, теперь вы понимаете, почему жители долины Сват не слишком радовались тому, что их земли стали частью Пакистана. Каждые несколько лет Пакистан посылал в Сват нового полномочного представителя, который должен был управлять долиной. В точности так же делали англичане в колониальный период. Создавалось впечатление, что правительственные чиновники приезжают в наши края лишь с одной целью – обогатиться. Достигнув этой цели, они возвращались домой. У них и в мыслях не было защищать интересы долины Сват и способствовать ее развитию. Наш народ привык повиноваться, потому что при режиме вали всякая критика беспощадно подавлялась. Любой человек, позволивший себе неуважительно отозваться о правителе, высылался из долины Сват вместе со всей своей семьей. Правительственных уполномоченных, прибывающих из Пакистана, считали новыми ханами и, естественно, не требовали от них никакого отчета. Пожилые люди с ностальгией вспоминали о былых временах, о правлении последнего вали. В то время горы были покрыты лесами, школы имелись в каждой деревне, и любой человек мог обратиться со своей проблемой к сахибу, представителю вали.

После происшествия с Сафиной я поклялась, что больше никогда не буду обижать своих друзей. Отец всегда говорил, что это очень важно – уметь дружить с людьми и помогать им. Когда он учился в колледже, у него часто не хватало денег на еду и книги. Его выручали друзья, и он до сих пор был им благодарен. У меня были три хорошие подруги – Сафина, живущая по соседству, Сумбул, с которой мы встречались только летом, когда я приезжала в деревню, и Мониба, моя одноклассница. С Монибой мы прежде жили на одной улице, и я уговорила ее поступить в нашу школу. Она с детства отличалась умом и рассудительностью, но мы с ней частенько ссорились, особенно во время школьных экскурсий. Мониба росла в большой семье, у нее было три сестры и четыре брата. Я привыкла считать ее своей старшей сестрой, хотя на самом деле я на полгода старше, чем она. Тем не менее правила всегда устанавливала Мониба, а я пыталась им следовать. Мы делились друг с другом секретами, которые скрывали от всех прочих. Ей не нравилось, когда я слишком много болтала с другими девочками. Мониба считала, что не нужно общаться с людьми, которые не умеют себя вести или обладают плохой репутацией.

– У меня четыре брата, и стоит мне совершить малейшую оплошность, они запретят мне ходить в школу, – часто повторяла она.

Я так стремилась завоевать всеобщее одобрение, что с готовностью выполняла поручения чужих людей. Как-то раз соседи попросили купить им кукурузы. Когда я шла на базар, в меня врезался мальчик на велосипеде. Левое мое плечо пронзила такая боль, что на глазах выступили слезы. Но я все же дошла до базара, купила кукурузы, отнесла ее соседям, вернулась домой и только тогда расплакалась. Вскоре я нашла отличный способ вернуть себе уважение отца. В школе повесили объявление, извещающее о публичном состязании ораторов. Мы с Монибой решили участвовать. В памяти моей жила история о том, как отец поразил своим успехом дедушку. Я мечтала последовать его примеру.

Когда мы получили тему выступления, я глазам своим не поверила. «Честность как основная линия поведения» – было написано на листке. Более актуальной темы для меня в те дни не существовало.

До сих пор у меня не было опыта публичных выступлений. Во время утренних собраний мы читали вслух стихи, и этим моя практика исчерпывалась. Но в старшем классе училась девочка по имени Фатима, которая считалась отличным оратором. Она была красива, говорила живо и убедительно. Фатима не теряла уверенности даже перед многочисленной аудиторией, она умела держать внимание так, что слушатели ловили каждое ее слово. Мы с Монибой надеялись, что сумеем стать похожими на нее.

У нас принято, что речи для публичных выступлений школьников пишут их отцы, дяди или учителя. Как правило, речи эти пишутся не на пушту, а на урду или английском. Выступление по-английски обычно ценится выше. Я считаю, это неверный подход. Не важно, на каком языке ты говоришь, важно, насколько ясно и доходчиво ты выражаешь свои мысли. Речь для Монибы написал один из ее старших братьев. Там многократно цитировались стихи Алламы Икбала, нашего национального поэта. Для меня речь написал отец. Он развивал мысль о том, что к добру нельзя идти порочными путями, ибо добро, во имя которого творятся злые дела, превращается в зло. Если же кто-то попытается сотворить добро во имя злой цели, такое добро тоже обернется злом. Заканчивал он словами Линкольна: «Лучше потерпеть неудачу, чем потерять честь и унизиться до обмана».

Настал день состязания, в котором приняли участие восемь или десять мальчиков и девочек. Мониба говорила очень хорошо – она держалась спокойно, речь ее была эмоциональна и богата поэтическими образами. Этим она выгодно отличалась от моей. Впрочем, по части содержания моя речь ничуть не уступала, а возможно, даже превосходила речь Монибы. В отличие от своей подруги я ужасно нервничала, руки у меня тряслись, колени подгибались. В зале присутствовал мой дедушка, специально приехавший из деревни ради такого случая. Я знала, он очень хочет, чтобы я стала победительницей, и это заставляло меня нервничать еще сильнее. Отец учил, что перед тем, как начать говорить, надо глубоко вдохнуть. Но когда я увидела множество устремленных на меня глаз, все наставления вылетели у меня из головы. Я пропускала целые абзацы, листочки с речью трепетали у меня в руках, строчки плыли перед глазами. Произнеся наконец слова Линкольна, я взглянула на отца. Он улыбался.

Когда жюри объявило результаты, выяснилось, что Мониба заняла первое место, а я – второе.

Это было не важно. В том самом письме Линкольна, которое я цитировала, есть еще одна фраза. «Научите его достойно проигрывать» – просит Линкольн учителя своего сына. Я привыкла быть первой ученицей и полагала, что так будет всегда. Но даже если ты одержал несколько побед подряд, ты не застрахован от поражения. Это мне пришлось осознать на собственном опыте. Каждая новая победа требует новых усилий. А еще я поняла – убедительно и красноречиво говорит тот, кто произносит собственные слова. С тех пор я сама пишу все свои речи и выступления и говорю от сердца, не заглядывая в бумажки.