Текст книги "Из серого. Концерт для нейронов и синапсов"

Глава 6
Крокодилы и ягнята

Я снова не могу спать. Даже мягкий сыр бри, сладкая дыня, фисташки и пита, которые обычно бывают более эффективными, чем целая аптека снотворного, мне не помогают. Беспокойные мысли бьются о стенки моего черепа. Я позволяю своему разуму делать то, что хочет, никак его не связывая, чтобы он немного разрядился, но через два часа я сдаюсь. Подушки осели, я их снова взбил, снова лёг, но больше не пытаюсь заснуть. Мой разум мучает меня, как тиран. Я хочу, чтобы Джульетта была со мной здесь и сейчас.

Если только всё не предопределено, а мои варианты выбора – не иллюзии, если только реальность – это не только виртуальная реальность, и мы живём не в программном обеспечении космического программиста, то этот мой разум и эта чёртова подушка не дадут мне заснуть. Я могу помочь себе скоротать часы бессонницы, сочиняя стихи, но сегодня ночью из моего серого вещества не выйдет ничего стоящего.

Да, я счастлив, что нравлюсь Джульетте. Но я опасаюсь, что моя госпожа удача мне не верна. Я не могу избавиться от маячащих демонов, которые рушат моё настоящее. Мною правят живущие внутри меня силы. Я игнорирую Бога. Я проклинаю Сатану. Я кляну родителей Алоиса Альцгеймера за тот корыстный половой акт, в результате которого был зачат их сын, фамилия которого станет названием болезни, застопоривающей работу коры моего головного мозга. Но я должен встретиться с доктором Рутковским. Ни он, ни Джульетта не считают, что нужно действовать срочно. Чёрт побери, почему?

Я говорю себе, что если у меня болезнь Альцгеймера, то я должен принять её, как самого себя – как неизбежный процесс во мне. Я говорю себе, что мы все в один день умрём, что глупо позволять беспокойству о смерти в будущем портить жизнь в настоящем. Сейчас я сам навязываю себе это беспокойство, эту боль, говорю я себе, навязываю только своим собственным разумом, и дело не в болезни Альцгеймера.

Разум может стать инструментом пыток. Наши сознание и бессознательное превращают Землю в ад, в то время как некоторые люди, как счастливые утки, ожидают, что нас спасёт какой-нибудь спаситель. Религии кажутся мне смешными, в особенности, когда они с уверенностью разглагольствуют о том, что произойдёт с вами после смерти: вы отправитесь в рай или ад, или в чистилище. Священники, раввины, муллы и миллиарды верующих знают это, даже дети знают это, но почему этого не знаю я? Насколько я глуп? Ребёнком я начал смеяться над этим утверждением. Я бы и до сих пор смеялся, если бы не был так обеспокоен. Но я знаю, что некоторые другие люди тоже не знают того, что не знаю я, поэтому я не должен ощущать себя в такой изоляции. Я делаю глоток воды со льдом, чтобы немного охладиться. Это вызывает у меня холодную улыбку, которую никто не видит.

Я чувствую, что хочу спать, но тем не менее не могу заснуть. Я принимаю решение не позволять своему сознанию забеспокоить меня до смерти, пока я не умру. Я открою свой разум миру, как делаю сейчас. Я попытаюсь не бояться ничьего сурового суждения. Один раз я написал миниатюрный рассказ, всего из одного предложения, которое, как я думаю, рассказывает длинную грустную историю. Вот оно: «Однажды жили два незнакомца, которые никогда не встречались друг с другом!» Это и моя история, поскольку я встречу в своей жизни очень мало людей. Вскоре на Земле будет больше людей, чем рыбы в океанах, больше нас и меньше их. Однажды я увидел самку пеликана, которая что-то считала – может, людей своим длинным клювом!

Я хочу контролировать свой разум, в котором хранятся факты и ложь, я хочу контролировать создателя моих ожиданий, миражей, кошмаров, а также недоброжелательных и доброжелательных мыслей. Но я не могу включать и выключать его, как душ. Я и мой разум – не одно и то же, и этот мучительный факт вносит свой вклад в мою бессонницу сегодня ночью. Таким образом мой разум не подчиняется ни мне, ни самому себе.

Как абсурдно! Моя рука подчиняется мне, когда я шлёпаю по своей подушке, чтобы сделать её более плоской, или когда я хочу её взбить, но мой мозг накладывает вето на моё желание и не даёт мне спать! Скажите мне, нерождённые учёные, где находится моя сила воли? Где эта область? Каковы преимущества выживания разума, который ведёт себя как непослушный ребёнок или жестокий робот – без какой-либо роботоэтики, как сказал бы ЗЗ? Мой разум преднамеренно приносит мне боль? За что он меня наказывают? Почему возникают эти «почему»?

Может, я могу как-то заставить свой разум изменить мой мозг, который, в свою очередь, может изменить мой разум. Нейропластичность говорит нам, что это возможно. Медитация – хорошее начало. Мозг взрослого человека – это не затвердевшая глина, а податливый и мягкий воск, и продолжает оставаться таким на протяжении всей жизни.

Я страдаю от боли, которая несётся ко мне изо рта моих врагов и даже изо рта некоторых моих друзей. Я достал из почтового ящика в Университете следующую записку: «Пируз, ты – чужой, ты не подходишь для американского образа жизни. Ты знаешь, как люди в Америке любят Бога и боятся Бога. Ты – излишне самоуверенный и высокомерный левый, ты радиоактивен для нашего образа жизни. Тебя следует остановить, чтобы ты не загрязнял наш университетский городок». Я слышал и худшее. Эти причиняющие беспокойство слова не дают мне сегодня уснуть! Может, я слишком мягок для жёстких и твёрдых США.

Да, мой разговор с Джульеттой и наш поцелуй перед расставанием успокоили меня. Я для неё – не просто клинический случай. Но я озадачен. Разве она не знает и не беспокоится, что я вскоре уйду? Что я не являюсь хорошей долгосрочной инвестицией? Я не знаю, что произойдёт со мной в другом мире, куда я попаду из этого, в то время, как другие уверены, что знают. Я чувствую себя глупо от того, что я не знаю, что дальше произойдёт со мной в этом мире.

Че бадбахти! (Какая незадача, или какое несчастье!) Я чувствую себя неосторожной мышью, которая свалилась в глубокий колодец. Но я поднимаю голову вверх, меня поражает ночное небо, и я задумываюсь о том, что находится за его пределами. Разве мне не стоит попытаться выбраться из колодца, чтобы спастись, вместо того, чтобы позволить яркости Бытия очаровать или загипнотизировать меня?

Че бадбахти! Мой разум скрывает от меня столько секретов. Я обращаюсь к Богу, эволюции и инженерам-генетикам:

– Разве вы все не думаете, что человеку требуются особые нейроны для понимания того, что задумали другие нейроны? Природе требуется думающая эволюция, а не пьяная эволюция, которая с грохотом врывается в жизнь, чтобы формировать, реформировать или деформировать всё, включая себя. Части тела, устаревание и моральный износ в различной степени – какие же это неразумные разработки!

Не осознавая этого, я засыпаю и попадаю в кошмар: я на совещании на факультете и не могу узнать ни одно из лиц, как бы ни пытался. Я чувствую себя, как слепорождённый, пытающийся понять реальность. Но я не могу узнать лиц. У меня прозопагнозия[21]21
  Прозопагнозия – расстройство восприятия лица, при котором способность узнавать лица потеряна, но при этом способность узнавать предметы в целом сохранена.


[Закрыть], то есть слепота на лица; я пытаюсь сказать коллёгам о своём состоянии, извиниться перед ними за то, что их не различаю и не узнаю. Я шевелю губами, но не слышу никаких звуков. Они показывают на свои уши и на языки и корчат мне жуткие рожи, словно говорят мне, что для меня они – глухонемые и их не волнует, что я говорю. Я просыпаюсь в ужасе, простыня плотно обмоталась вокруг моей шеи. Я тут же понимаю, что кошмарный сон – это драматизация моей жизни в реальности.

Я напуган и на этот раз пытаюсь не заснуть – в противоположность тому, что пытался делать до кошмара. Чтобы успокоиться, я медитирую. Я раздумываю, убьёт ли угроза болезни Альцгеймера мою волю к жизни. Мой усталый разум раздумывает, не разрушили ли вопиющее общество потребления и тупость этой пластиковой культуры, в которой я живу, мою способность видеть и понимать, что хорошо. Что красиво. Что истинно. Страх заставляет мой разум разрушать мой разум до того, как разум разрушен болезнью Альцгеймера? Я уверен, что множество американцев живут жизнью, которая представляет собой тихое отчаяние, как и у меня. Есть масса поводов, чтобы привести к отчаянию.

Мне в голову приходит глупая мысль. Простейшие технологии увеличили количество еды и таким образом способствовали подъёму древних цивилизаций, появилось больше свободного времени, развивались искусства и религии. Таким образом фокус-покус насчёт на самом деле непостижимых и непознаваемых вещей был сфабрикован. Если бы древних больше волновало, что они будут есть в следующий раз, то их бы не беспокоила их следующая жизнь.

Я пришёл к своим взглядам на религию в очень раннем возрасте. Если точнее, мне следует сказать, что взгляды сами пришли ко мне, поскольку я в то время был пустым сосудом, легко впитывал информацию, она вливалась в меня, как вливается в кувшин, который опускают в колодец. В любом случае я помню, как сидел с отцом во дворе нашего большого дома в Тегеране. Грязный воздух усиливал мою астму.

– Папа, – обратился я к отцу, – я был бы счастлив жить в соответствии с десятью заповедями, если убрать из них скрытые повторы и кое-что добавить.

– Добавить к законам, выбитым в камне с помощью Божьей руки? – ответил он поражённо и засмеялся. – Что, по твоему мнению, забыл Бог?

Я был слишком молод, чтобы точно знать, во что верит отец. Поэтому ответил осторожно.

– Я уверен, что Бог ничего забыть не может. Может, забыл Моисей.

Мой отец смеялся так, что этот смех отдавался от стен нашего двора и был слышен во дворах наших соседей.

– Хорошо, Ферейдун, что забыл Моисей?

– Не отравляй землю, воду и воздух, – сказал я.

Моё сознание продолжает блуждать таким образом, охватывая и соединяя прошлое и настоящее, смешивая воображаемое и реальность. Возможно, мне стоило бы побольше беспокоиться о своём интересе к Джульетте, чем интересе Джульетты ко мне? Таинственная сила тянет меня к ней. Она серьёзная, она яркая, она воодушевляет и вливает жизнь! Она возрождает меня и перестраивает меня одновременно. Как я могу кому-то объяснить, что я чувствую, если я не могу это объяснить себе? Конечно, невозможно почувствовать боли, страхи и надежды других. Эмпатия ограничена и неопределённа.

Че бадбахти! Всё дело в разнице в возрасте между Джульеттой и мной? Это паранойя односторонней любви? Она меня и беспокоит? Боль обрезанной любви? Перечёркнутой любви? Мне следует игнорировать мои опасения и продолжать наши отношения? Как продолжают подростки? Любовь неопределима, неописуема, неизмерима и необъяснима? Непредсказуема? Что мы можем безоговорочно сказать о любви? Если такого нет, следует ли нам вообще ничего про неё не говорить? О, как бы мне хотелось иметь волшебную лампу, чтобы осветить самое тёмное во Вселенной – этого замаскированного хищника – будущее!

Че бадбахти! Почему я боюсь яркого света – того, в котором нет туманности? Разве реальность, истина и любовь не являются туманными? Неопределёнными вещами? Сколько оттенков любви мы переживаем на собственном опыте? Ясность – это только идея, как и воображаемые идеальные формы в геометрии? Может ли идея – любая идея – избежать всеобщей паутины неясности? Это должно сейчас иметь для меня значение?

Я забуду, какой особенной является Джульетта? Насколько она красива? Насколько она соблазнительна? Как она добра к детям неизвестных родителей или к детям, которых никогда не видела, но которые живут и умирают в далёких землях? Я забуду, что она выиграла большой грант и вскоре у неё будет своя команда исследователей, чтобы серьёзно заняться магией памяти, возможно, даже моей памяти? До того, как я об этом забуду, мне следует сделать ей подарок, чтобы отметить её успех перед тем, как у неё начнётся головная боль управления собственной лабораторией. Джульетта не испугалась и не лишилась присутствия духа, когда оказалась одной из двух женщин в аспирантуре Мичиганского Университета, и не испугалась, когда оказалась единственной женщиной на факультете из представителей её специальности здесь. Она обладает магической способностью заставлять других воспринимать себя серьёзно, причём при этом она совсем не выглядит серьёзной! Она не боится бросать вызов ортодоксальности в своей сфере, как сказал мне Рутковский. Интересно, а почему мне в голову лезут эти мысли?

Я забуду, кто я? Ну, если я забуду свои недостатки, то это будет совсем неплохо, если удастся удержать в памяти мои немногие, но ценные достоинства. Но болезнь Альцгеймера – это не меню в китайском ресторане. Я не могу выбирать, что забыть, а что не забывать. Могут ли в ближайшее время изобрести таблетку для этого? Почему хорошее в жизни запаздывает и оказывается медлительным, а плохое такое пунктуальное?

Че бадбахти! Как раз, когда я засыпаю, моё тело устраивает землетрясение и будит меня. Почему моё сознание беспокоит и изматывает меня, когда я бодрствую, и создаёт кошмары, когда я засыпаю? Что я ему сделал? Мне хотелось бы, чтобы я мог выдернуть свои мысли, как гнилые зубы.

Да, я голоден до любви, хотя я знаю, что наука льёт ледяную воду на романтические идеи о любви. Это просто стремление, стимул, внутренний импульс, типа жажды или голода. Любовь связана с теми же нейронами, которые вызывают радость от шоколада. Джульетта любит шоколад во всех формах, всех цветов и любого вкуса. Она сказала, что чувствует себя голой, если у неё в сумочке не лежит пакетик «М & М». Она предлагает их всем, кто показывает хоть малейшую слабость. Есть персидская поговорка: сумасшедший что-то должен делать правильно, или он не выживет. Когда я сказал об этом Джульетте, она странно посмотрела на меня. Потом разразилась смехом.

– Я рада, что ты выживаешь, Пируз, – сказала она.

Че бадбахти! Почему любовь, что бы это ни было, стучится мне в голову прямо сейчас? Когда вскоре дома может не оказаться никого? Насколько негативным я стал?

Как я мог взяться за пульт дистанционного управления от телевизора, чтобы позвонить по телефону? Как я мог надеть очки на запястье, словно часы, а затем расстраиваться от того, что они никак не держатся на запястье? Да, признаюсь, я ничего этого не сказал Джульетте в «Кошке и мышке».

Что бы обо мне подумала Джульетта, если бы всё обо мне знала? Что бы делали люди, если бы всё знали друг о друге? Смогло бы общество удержаться, если бы везде превалировала честность? Может ли алетофобия быть полезной болезнью, созданной эволюцией для выживания? Мой разум перескакивает с одной вещи на другую по мере того, как уходит ночь, а звёзды блуждают по небосводу и некоторые из них выключает Бог.

Мой разум в смятении, потому что я беспокоюсь, что завтра у меня останется его меньше, чем есть сегодня. Но Джульетту это не беспокоит, словно я совсем не болен или для неё это не играет роли. Она бросила диагноз на колени будущего и на колени доктора Рутковского. Если я спрошу себя: «Какой у меня диагноз?», ответа у меня нет. Я не знаю!

Я думаю о своей жизни в Америке. Почему я столько стону по поводу неё? В конце концов, как кажется, я здесь наслаждаюсь свободой, у меня есть много персидских вещей и персидских друзей в Америке. Мы, люди с акцентом, проживающие здесь, находимся не в том положении, в котором были евреи в Египте, когда там правили фараоны. Нас много, и по большей части нам разрешают проектировать наши собственные пирамиды.

Че бадбахти! Почему рождённые за границей столько ворчат в своей эмигрантской литературе? Насчёт диаспоры в глобальной деревне? Дайте мне отдохнуть. Для многих из нас новое место жительства эмигранта в большей степени является домом, чем место, где мы родились. Да, я чувствую себя одиноким. Но в чём причина моего одиночества? Я мечтаю о прошлом, которое мерцает во мне?

Ребёнком я любил отгадывать загадки. Я до сих пор обожаю решать задачи, например, математические или шахматные, когда есть логическое решение и определённый результат. Но теперь, независимо от того, как я стараюсь, я не могу отгадать загадки, с которыми сталкиваюсь, и это не радует. Одна из загадок – это моя память – откуда она и куда она идёт. Ещё одна загадка – это любовь. Откуда появлялась моя любовь, куда она ушла и куда уходит? Ещё одна – это то, во что я верю. Откуда появилось то, во что я верю, и куда уходит? Как связаны моё сознание и бессознательное между собой и как они связаны с коллективным сознанием и бессознательным человечества?

Че бадбахти! Временами у меня появляется ощущение, что жизнь – это остановка для атомов, летящих на реактивном самолёте. Мы рождаемся. Нам удаётся несколько раз хорошо посмеяться. Какое-то количество раз мы вкусно едим. Испытываем несколько оргазмов. Огромное количество страхов. Затем атомы снова садятся в самолёт и направляются к другому человеку, растению или вещи.

Че бадбахти! Как бы мне хотелось быть мёртвым парсом в Бомбее, ждать, чтобы моё тело положили на «Башни молчания», чтобы меня сожрали стервятники. Но загрязнение окружающей среды, само по себе ненасытный падальщик и любитель мертвечины, поглотило стервятников из Южной Азии, поэтому никаких стервятников не осталось, чтобы поглощать и переваривать гниющих мертвецов, которые вызывают серьёзные проблемы со здраво охранением. Вокруг своего дома я вижу очень мало пчёл и совсем не вижу чёрных муравьёв. С природой происходит то, что произошло с динозаврами? Я – человек двадцать первого века, мечтающий о том, о чём мечтал последний динозавр?

Я чувствую любовь к Джульетте, я испытываю любовь к сыну и я думаю о своей любви к неоконченной книге, и я чувствую себя лучше, словно эти три любви – это мои три таблетки счастья, которые я только что принял! Как моё настроение может так быстро меняться от этой таинственной пилюли, которая называется любовь?

Я чувствую любовь к другим людям, и я также вызываю любовь, но моё состояние причиняет мне страдание и лишает меня любви.

Звонок телефона прерывает мои мечтания. Я шарю рукой в темноте и нахожу очки, которые принимал за часы.

– Да?

– Просыпайся, Пируз. Это я, Джульетта, сейчас три часа утра.

Её голос звучит так чувственно!

– Я не сплю, ты расцветала у меня в сознании, Джульетта.

– И я тоже о тебе думала. Надеюсь, что ты рад этому звонку? Или наоборот?

– Нет, нет, нет! Я хотел, чтобы ты позвонила! Хотел этого! Твой голос делает тебя очень реальной для меня, а меня очень реальным для меня самого. Он даёт мне внезапную радость.

После момента приятного молчания она говорит:

– Сегодня больше никакой поэзии! Пируз, ты говорил, что слово «джан» на фарси означает «моя дорогая, моя жизнь, моя душа, моя любовь» – всё в одном слове. Боюсь, что должна добавить ещё одно значение к «джан».

– И какое же?

– Мучитель. Даже семейный пакет «М & М» не может меня успокоить сегодня ночью. А игра на фортепиано ещё больше разбудила меня, а не утомила. Я хотела, чтобы ты послушал, как я играю.

– Что я сделал, Джульетта, кроме того, что скучал по тебе здесь?

– Дело в том, что ты не сделал, и это не даёт мне спать.

– Может, я что-то забыл, как и всё остальное, что я забываю сделать.

– Пируз-джан, я хотела бы, чтобы ты был здесь со мной, с пианино или без пианино.

Одна звезда, потом ещё несколько звёзд, затем галактики начинают сиять у меня в голове.

– Мне бы тоже хотелось быть с тобой.

– Я рада, что ты этого тоже хочешь.

– Послушай, Джульетта, Я могу сесть в машину и приехать к тебе. Или я могу выпрыгнуть из окна и прилететь к тебе.

Я полностью проснулся. И я делаю то, что делают полностью проснувшиеся мужчины. Я веду себя, как дурак.

– А потом?

– Я могу придумать много всего, Джульетта. Но, скорее всего, вес радости и приятного возбуждения раздавит меня в твоих объятиях.

– Ничто тебя не раздавит в моих объятиях, Пируз. А теперь слушай меня, Пируз. То, что я хочу, – это не всегда то, что я пытаюсь получить. По крайней мере, не сразу. Я попытаюсь поспать со своими желаниями, а ты можешь превратить свои в большую поэму, которую ты планируешь написать…

Мой вздох эхом проносится по спальне.

– Твоё терпение делает меня нетерпеливым, Джульетта. А как насчёт того, что я приползу к тебе на четвереньках, с целым взрослым слоном на спине? Это произведёт на тебя впечатление?

– У тебя имеется под рукой взрослый слон?

– Должен признать, что нет.

– А можешь раздобыть слона к вечеру следующей субботы?

– К тому времени я могу раздобыть стадо слонов – и также каких-нибудь гиппопотамов.

Она смеётся так, словно мы уже стали любовниками. Она приглашает меня на ужин к себе в квартиру после семинара. Ещё минуту мы говорим «спокойной ночи».

Че бадбахти ширини! (Какая приятная незадача, или какое сладкое несчастье!) Мой разум исчезает, а Джульетта управляет тем, что осталось. Всего несколько минут назад я был нетерпелив, но теперь я спрашиваю себя, почему она так торопится. Разве мы не можем просто сходить на концерт или поиграть в теннис? А! Теннис! Может, именно поэтому она кажется мне знакомой! Проходя мимо кортов в университетском городке, я иногда останавливаюсь, чтобы посмотреть, как играют женщины. Мне хотелось, чтобы я, а не инструкторы помогали им улучшать подачу. Я – в некотором отношении мужчина-шовинист, это означает, что я шовинист только часть времени и только когда мне навязывают убеждения по поводу освобождения женщин. Но бывают случаи, когда природа заставляет подчиниться ей.

Почему я чувствую эту неохоту быть вместе с Джульеттой? Потому, что я так сильно её хочу, и мне хочется, чтобы это желание длилось подольше? Или потому, что я боюсь лишиться разума, как раз когда я нашёл любовь, которую искал всю жизнь? А что если я вместо этого приглашу её где-нибудь поужинать? И что если она скажет, что мы уже ходили в ресторан? Но она хочет что-то для меня приготовить. Тогда что мне говорить следующее? Я ругаю себя.

– Пируз, Пируз, что случилось с голодным крокодилом в тебе? Что случилось с твоим мозгом рептилии? Твои чешуйки исчезли, и на тебе растёт пушистая шерсть кастрированного ягнёнка.

Мне в голову приходит мысль. Кливлендский оркестр в четверг даёт симфонию № 2 Яна Сибелиуса. Приглашу Джульетту. Надеюсь, что она сможет пойти. Это немножко замедлит развитие событий и одновременно ускорит. Компромисс, с которым спокойно смогут жить рептилия, млекопитающее и разумный человек, существующие во мне.