Текст книги "Власть коммуникации"

Социальные структуры, такие, как сетевое общество, возникают в процессах производства и присвоения благ. Но что конституирует благо в сетевом обществе? Что движет систему производства? Что мотивирует тех, кто присваивает блага и контролирует общество? По этим вопросам не произошло изменений по сравнению с существовавшими ранее в истории социальными структурами: благо, или ценность, – это то, что устанавливают в качестве такового доминирующие институты общества. Таким образом, если глобальный капитализм формирует мир, а накопление капитала с помощью оценки финансовых средств на глобальных финансовых рынках является наивысшей ценностью, то это и будет ценностью в каждом случае, пока при капитализме получение прибыли и ее материализация в денежной форме может, в конечном счете, дать все остальное. Важный момент заключается в том, что в социальной структуре, возникающей в глобальных сетях, какая бы иерархия ни существовала внутри, сети регулируют всю энергетическую систему сетей, организующих/доминирующих на планете. Если, к примеру, мы говорим, что накопление капитала – это то, что двигает систему, а обращение капитала в основном происходит на глобальных финансовых рынках, то глобальные финансовые рынки и будут определять цену каждой трансакции в любой стране, так как не существует экономики, не зависящей от финансовой оценки, предписываемой глобальными финансовыми рынками. Или, наоборот, мы считаем, что наивысшая ценность – военная мощь, технологическая и организационная способность военных машин структурировать власть в их сферах влияния и создавать условия для других форм ценности (например, для накопления капитала или политического доминирования), существовать под ее покровительством. Однако, если передача технологии, информации или знания определенной вооруженной организации блокирована, эта организация становится иррелевантной в мировом контексте. Следовательно, мы можем сказать, что глобальные сети информации и технологии являются доминирующими, поскольку они обусловливают военные возможности, которые, в свою очередь, обеспечивают безопасность функционирования рынка. Другая иллюстрация своеобразия процессов установления ценности: мы можем утверждать, что самый важный источник влияния в сегодняшнем мире – это трансформация человеческого сознания. Если это так, тогда ключевыми сетями оказываются медиа, поскольку именно медиа, организованные в глобальные конгломераты и их передающие сети, являются основными источниками сообщений и образов, которые оказывают влияние на сознание людей. Но если мы станем рассматривать медиа преимущественно как медиабизнес, тогда логика получения прибыли, как путем коммерциализации медиа с помощью рекламной индустрии, так и в ходе оценки его активов, станет самым важным.

Таким образом, разнообразие потенциальных источников сетевого доминирования позволяет представить сетевое общество как многомерную социальную структуру, в которой сети различного рода обладают разными логиками формирования ценностей. Определение, которое конституирует то, что является ценностью, зависит от особенностей сети и от ее программы. Любая попытка свести ценность как таковую к единому стандарту сталкивается с непреодолимыми методологическими и практическими трудностями. Так, если получение прибыли является наивысшей ценностью при капитализме, а военная власть – в конечном счете, основа государственной власти, то государство обладает значительными возможностями создавать и вводить новые правила для деятельности бизнеса (спросите русских олигархов о Путине). В то же время государственная власть, даже в недемократических контекстах, зависит по большей части от убеждений людей, их способности принимать правила или, в качестве альтернативы, от готовности оказывать сопротивление. В таком случае медиасистема и другие средства коммуникации, такие как Интернет, могут превосходить государственную власть, которая, в свою очередь, будет обусловливать правила получения прибыли и, таким образом, вытеснять деньги с позиции наивысшей ценности.

Таким образом, ценность фактически является выражением власти: кто бы ни обладал властью (зачастую это не те, кто входит в правительство), тот и решает, что является ценностью. В этом смысле сетевое общество отнюдь не ново. То, что действительно ново, так это глобальный охват и сетевая архитектура. Это означает, с одной стороны, что отношения доминирования между сетями очень важны. Они характеризуются постоянным гибким взаимодействием: например, между глобальными финансовыми рынками, геополитическими процессами и медиастратегиями. С другой стороны, поскольку логика создания ценностей как выражения доминирования становится глобальной, те явления, которые имеют структурные препятствия для глобального существования, находятся в неблагоприятном положении по отношению к другим, чья логика по своей сути глобальна. Это обстоятельство имеет важное практическое значение, так как лежит в основе кризиса национального государства в индустриальную эпоху (но не в качестве государства как такового, поскольку каждая социальная структура создает свою собственную форму государства). В связи с тем что национальное государство может только усиливать действенность правил на своей территории, за исключением случаев слияний или захватов, оно становится либо имперским, либо сетевым, встроенным в другие сети определения ценности. Вот почему, например, Соединенные Штаты в начале XXI в. сделали упор на понятии защиты от терроризма как доминирующей ценности для всего мира. Это был способ выстраивания основанной на военной силе сети, которая должна была утвердить свою гегемонию с помощью внедрения на место получения прибыли в качестве наивысшей ценности безопасности или менее крупных целей (таких, как права человека или окружающая среда). Однако нередко капиталистическая логика быстро вытесняет проекты по защите безопасности, что замечательно иллюстрирует прибыльный бизнес коррумпированных американских компаний в Ираке [Klein, 2007].

Капитал всегда тешил себя представлением мира без границ, о чем настойчиво напоминает нам Дэвид Харви, так что глобальные финансовые сети обладают решающим преимуществом высшей ценностной инстанции в глобальном сетевом обществе [Harvey, 1990]. Хотя человеческая мысль, по-видимому, самый быстро распространяющийся и влиятельный элемент любой социальной системы, ее существование в условиях зависимости от глобальной/локальной интерактивной коммуникационной системы, функционирующей в реальном времени, безусловно, представляет собой возникшее только сейчас, впервые в истории явление [Dutton, 1999; Benkler, 2006]. Таким образом, идеи или некий набор идей могут отстаиваться как подлинная наивысшая ценность (например, защита нашей планеты, живых существ на ней или как служение Божьему промыслу), являясь предпосылкой всего остального.

Резюме: старый вопрос индустриального общества – фактически краеугольный камень классической политической экономии – а именно: «что такое ценность?» не имеет определенного ответа в глобальном сетевом обществе. Ценность – это то, что формируется в каждой доминирующей сети всякий раз в каждом пространстве в соответствии с иерархией, запрограммированной для сети акторами, воздействующими на сеть. Капитализм не исчез. На деле он более распространен, чем когда-либо. Но, вопреки распространенному идеологическому представлению, это не единственная игра в этом глобальном городе.

Приведенный выше анализ новой политической экономии создания ценностей в глобальных сетях проложил путь к пониманию нового разделения труда и, следовательно, работы, производительности труда и эксплуатации. Люди работают, и они всегда это делали. Фактически сегодня люди работают больше (если брать общее количество рабочих часов в данном обществе), чем когда-либо раньше, с того времени в прошлом, когда бо́льшая часть женского труда не рассматривалась в качестве социально признанного (оплачиваемого) труда. Основная проблема всегда состоит в том, как работа организуется и оплачивается. Разделение труда было и до сих пор является мерой того, что оценивается в качестве трудового вклада, а что – нет. Это оценочное суждение организует процесс производства. Оно также определяет критерии, обусловленные разницей в потреблении и социальной стратификацией, в соответствии с которыми продукция распределяется. Наиболее фундаментальное, хотя и не единственное, разделение в сетевом обществе – между самопрограммируемым трудом и общим трудом [Carnoy, 2000; Castells, 2000c; Benner, 2002]. Самопрограммируемый труд обладает автономной способностью фокусироваться на цели, обозначенной в качестве таковой в процессе производства, находить релевантную информацию, перерабатывать ее в знания, используя доступные ресурсы знаний, и применять их к сформулированным задачам, направленным на достижение целей данного процесса. Чем сложнее наши информационные системы, интерактивно связанные с базами данных и источниками информации через компьютерные сети, тем больше требования, предъявляемые трудом, открывают возможностей для поиска и обработки информации. Для реализации этих потребностей необходимы соответствующее образование и опыт, но не в смысле практических навыков, а в виде креативных способностей, а также стремление к самосовершенствованию как в связи с организационными и технологическими изменениями, так и в процессе получения знаний. Напротив, необходимые задачи относятся к универсальному труду, который, в конечном счете, выполняется машинами или перемещается в места с низкой стоимостью производства в зависимости от динамики анализа затрат и прибыли. Подавляющая масса работающих на планете людей и бо́льшая их часть в развитых странах все еще заняты универсальным трудом. Они – это нечто, не имеющее значения, нечто одноразового использования, за исключением случаев, когда они отстаивают свое право на существование как люди и граждане с помощью коллективных действий. Но в случае создания ценностей (в финансовой сфере, в производстве, исследованиях, спорте, в сфере развлечений, военных действиях или политическом капитале) речь идет о самопрограммируемом сотруднике, который стбоит любой организации, контролирующей ресурсы. Таким образом, организация процесса труда в сетевом обществе действует согласно бинарной логике, отделяющей самопрограммируемый труд от универсального. Более того, гибкость и адаптивность обоих видов труда к постоянно меняющейся среде является предпосылкой их использования в качестве труда.

Особое разделение труда обусловлено гендером. Восхождение гибкого труда напрямую связано с феминизацией оплачиваемой рабочей силы – фундаментальной тенденцией социальной структуры в последние три десятилетия [Carnoy, 2000]. Патриархальная организация семьи вынудила женщину ценить гибкую организацию своей профессиональной деятельности как единственный способ совместить семью и трудовые обязанности. Вот почему в большинстве стран подавляющее большинство временных работников и работников с частичной занятостью – женщины. Более того, хотя большинство женщин заняты универсальным трудом, их образовательный уровень значительно вырос по сравнению с мужчинами, при том что их заработанная плата и условия труда не претерпели подобных изменений. Таким образом, женщины превратились в идеальных работников сетевой глобальной капиталистической экономики: с одной стороны, они могут работать эффективно и адаптироваться к изменяющимся требованиям бизнеса; с другой стороны, они получают меньшую заработную плату за такую же работу и имеют меньше шансов для продвижения, поскольку идеология и практика гендерного разделения труда подчинены патриархальным установкам. Однако реальность, используя старое слово, диалектична. Хотя массовое привлечение женщин к оплачиваемому труду, частично из-за их подчиненного положения в условиях патриархата, стало решающим фактором в распространении глобального информационного капитализма, сама трансформация условий жизни женщин как оплачиваемых работников, в конечном счете, подорвала патриархальные устои. Феминистские идеи, зародившиеся в культуре социальных движений 1970-х годов, нашли благодатную основу в опыте работающих женщин, подвергавшихся дискриминации. Еще более важно, что экономическая имущественная состоятельность, приобретенная женщинами, усилила их властные позиции в отношении мужского главенства в семье, подрывая тем самым идеологическую правомерность подчиненного положения женщины, основанного на уважении авторитета мужчины как кормильца семьи. Таким образом, разделение труда в условиях его новой организации носит гендерный характер, но это динамический процесс, в котором женщины, разворачивая преобладающие структурные тенденции в противоположном направлении, стимулируют бизнес ставить мужчин в такие же условия, которые ранее были участью женщин (а именно: гибкость, профессиональная незащищенность, сокращения и перенос производства в офшоры). Таким образом, скорее, чем женщины поднимутся до уровня работников-мужчин, многие мужчины опустятся до уровня большинства работающих женщин, в то время как высокопрофессиональные женщины достигнут более высокого уровня коннективности, использовавшейся в сетях профи-парней. Эти тенденции оказали глубокое влияние как на классовую структуру общества, так и на отношения между мужчинами и женщинами на работе и в семье [Castells, Subirats, 2007].

Креативность, автономия и возможность самопрограммируемого умственного труда не принесли бы достойного вознаграждения, если бы они не были в состоянии совмещаться с сетевым характером труда. Действительно, фундаментальной причиной структурной необходимости гибкости и автономии является трансформация организации производственного процесса. Эта трансформация представлена подъемом сетевого предпринимательства. Подобная новая организационная форма бизнеса в условиях информатизации является историческим эквивалентом так называемой фордистской организации индустриализма (как капиталистического, так и огосударствленного), который представляет собой организацию, характеризующуюся большими объемами стандартизированного массового производства и вертикальным контролем трудового процесса в соответствии с нисходящей рациональной схемой его организации («научный менеджмент» и тейлоризм – методы, вызывавшие восхищение Владимира Ленина, что привело к их имитации в СССР). Хотя еще миллионы работают на схожих по типу управления предприятиях, деятельность на высших уровнях современного производственного процесса (исследования и разработки, инновации, дизайн, маркетинг, менеджмент и массовое, ориентированное на потребителя, гибкое производство) зависит от совершенно другого типа фирм и, как следствие, от иного типа производства и труда: сетевого предпринимательства. Это не эквивалент сети предпринимательства. Это сеть, состоящая из фирм или сегментов фирм и (или) из внутренней сегментации фирм. Таким образом, большие корпорации полностью децентрализованы в качестве сетей. Малый и средний бизнесы соединены в сети, что обеспечивает как критическую массу вложений их субподрядчиков, так и сохранение в то же время их основной характеристики – гибкости. Сети малого и среднего бизнеса зачастую являются вспомогательными для больших корпораций, в основном для нескольких. Большие корпорации и их вспомогательные сети обычно формируют сети сотрудничества, которые в деловой практике называют стратегическими альянсами или партнерством.

Но эти альянсы редко оказываются постоянно действующими структурами сотрудничества. Это не процесс олигопольной картелизации. Подобные многокомпонентные сложные сети создаются под конкретные бизнес-проекты и изменяют свою конфигурацию, перенастраиваясь для каждого нового проекта в рамках осуществляемой в разных сетях кооперации. Обычная бизнес-практика в этой сетевой экономике – использование любого из альянсов, видов партнерства или сотрудничества, наилучшим образом соответствующих данному продукту, процессу, времени или месту. Подобная совместная деятельность основана на разделении капитала и труда, но прежде всего – на информации и знаниях ради выигрыша доли рынка. Таким образом, это преимущественно информационные сети, которые связывают поставщиков и потребителей через сетевую фирму. Единицей такого производственного процесса является не фирма, а бизнес-проект, запущенный через сеть, сетевое предприятие. Фирма (компания) продолжает быть юридической единицей накопления капитала. Но с тех пор как ценность фирмы стала, в конечном счете, зависеть от ее финансовой оценки на фондовом рынке, она как единица накопления капитала превратилась в узел глобальной сети финансовых потоков. Таким образом, сетевая экономика как доминирующий слой глобального финансового рынка – «мать» всех оценок. Глобальный финансовый рынок лишь частично работает в соответствии с правилами рынка. Он также формируется и развивается в зависимости от турбулентности информации различного происхождения, взаимодействуя с помощью компьютерных сетей, создающих «нервную систему» глобальной информационной капиталистической экономики [Hutton, Giddens, 2000; Obstfeld, Taylor, 2004; Zaloom, 2006].

Финансовая оценка определяет динамику экономики в краткосрочной перспективе, но для продолжительных временных интервалов все зависит от роста производительности. Вот почему источник производительности является краеугольным камнем экономического роста и, следовательно, прибыли, заработной платы, накоплений и инвестиций [Castells, 2006]. Ключевым фактором роста производительности в этой насыщенной знаниями сетевой экономике являются инновации [Lucas, 1999; Tuomi, 2002], или способность перестраивать производственные факторы иным, более эффективным способом, и (или) создавать бо́льшую ценность, добавленную в процесс производства или продукт. Инноваторы зависимы от культурной креативности, институциональной открытости к предпринимательским идеям, от автономии труда в трудовом процессе и от соответствующего типа финансирования этой инновативно развивающейся экономики.

Новая экономика нашего времени определенно капиталистическая, но это новый бренд капитализма: зависящий от инноваций как источника роста производительности; от подключенных к компьютерным сетям глобальных финансовых рынков, на критерии оценки которых влияют информационные турбулентности; от объединения в сеть производства и менеджмента, как внешне, так и внутренне, локально и глобально, и от труда, который является гибким и адаптивным. Создатели ценностей должны быть самопрограммируемыми и способными автономно перерабатывать информацию в соответствующие знания. Универсальные работники, сведенные до роли простых исполнителей, должны быть готовы адаптироваться к потребностям сетевого предпринимательства либо в противном случае столкнутся с замещением машинами или альтернативными трудовыми ресурсами.

В этой системе, кроме постоянства эксплуатации в ее традиционном смысле, ключевой проблемой труда является сегментация между тремя категориями работников: теми, кто является источником инноваций и оценивания; теми, которые являются простыми исполнителями инструкций; и теми, кто структурно не соответствует критериям и перспективам получения прибыли в условиях глобального капитализма, или как работники (недостаточно образованные и живущие в районах без надлежащей инфраструктуры и институционального окружения для глобального производства), или как потребители (слишком бедные, чтобы стать частью рынка), либо и те, и другие. Первоочередная задача для большинства населения планеты заключается в том, чтобы избежать этого несоответствия, вступив вместо этого в значимые отношения, такие, как те, что мы можем назвать эксплуатацией, потому что эксплуатация делает значимыми эксплуатируемых. Самая большая опасность для таких людей – стать невидимыми для программ, управляющих глобальными сетями производства, распространения и оценивания.

Как во всех исторических трансформациях, возникновение новой социальной структуры связано с переопределением материальных основ человеческого существования, пространства и времени, как показали Энтони Гидденс, Барбара Адам, Дэвид Харви, Скотт Лэш и Джон Урри, Уильям Митчелл, Майкл Диар, Стефен Грэхем и Марвин Саймон, Питер Холл и Кэтрин Пэйн и Симонелла Таббони [Giddens, 1984; Adam, 1990; Harvey, 1990; Lash, Urry, 1994; Mitchell, 1999; 2003; Dear, 2000; 2002; Graham, Simon, 2001; Hall, Pain, 2006; Tabboni, 2006] наряду со многими другими. Властные отношения встроены в социальную конструкцию пространства и времени, поскольку обусловлены пространственно-временными образованиями, которые характеризуют общество.

Две вновь возникшие социальные формы времени и пространства характеризуют сетевое общество, сосуществуя при этом с предшествующими формами. Это пространство потоков и мгновенное время. Пространство и время связаны в природе, как и в обществе. В социальной теории пространство может быть определено как материальная основа разделенных во времени социальных практик; иначе говоря, конструирование одновременности. Развитие коммуникационных технологий может быть понято как постепенное расщепление близости и разделение времени. Пространство потоков относится к технологической и организационной возможности практической одновременности взаимодействий без пересечения. Это также относится к возможности асинхронного взаимодействия в выбранное время на расстоянии. Большинство доминантных функций в сетевом обществе (финансовые рынки, транснациональные производственные сети, информационные сети, сетевые формы глобального управления, глобальные социальные (общественные) движения) организованы вокруг пространства потоков. Однако пространство потоков имеет место. Оно состоит из узлов и сетей, иначе говоря, из мест, соединенных электронно управляемыми коммуникационными сетями, через которые потоки информации, обеспечивающие распределение времени действий, происходящих в таком пространстве, циркулируют и взаимодействуют. Хотя в этом пространстве мест, основанных на смежности деятельности, значение, функция и местоположение тесно взаимосвязаны, в пространстве потоков отдельные места приобретают значение и функции в зависимости от их роли относительно центральной точки в тех сетях, которым они принадлежат. Таким образом, пространство потоков не будет тем же самым для финансовой деятельности и для науки, для медиасетей и для сетей политической власти. В социальной теории пространство не может рассматриваться отдельно от социальной деятельности. Следовательно, каждое измерение сетевого общества, которое мы анализируем в этой главе, имеет пространственное представление. Поскольку практики объединены в сеть, существует также их пространство. Так как сетевые практики основаны на информационных потоках, протекающих между различными сайтами (местами) с помощью коммуникационных технологий, пространство сетевого общества возникает при взаимодействии между тремя элементами: мест локализации действий (и совершающих их людей), сетей материальной коммуникации, соединяющих эти виды деятельности, а также контента и геометрии потоков информации, в рамках которых осуществляется конкретная деятельность в соответствии с функцией и значением. Это и есть пространство потоков.

Используемое в социальном контексте время определяется как последовательность практик. Биологическое время, характеристика большей части человеческого существования (и все еще участь многих людей в мире), определяется как последовательность, запрограммированная в жизненных циклах природой. Социальное время сформировано в ходе истории с помощью того, что я называю бюрократическим формальным временем, которое является организацией времени в институтах и повседневной жизни с помощью кодов военно-идеологического аппарата, на который повлияли ритмы биологического времени. В индустриальную эпоху постепенно складывается «часовое» время, порождая то, что я, следуя традиции Фуко, назвал бы дисциплинарным временем. Это измерение и организация последовательности действий с достаточной точностью для назначения заданий и упорядочивания каждого момента жизни, начиная со стандартизованной промышленной работы и подсчета промежутков времени коммерческих операций, формируют два основных принципа индустриального капитализма, который не может работать без учета времени: время – деньги, и деньги возникают во времени. В сетевом обществе акцент смещен с точностью до наоборот. Отношение ко времени определяется использованием информации и коммуникационных технологий в неослабевающей попытке упразднить время, отрицая последовательность: с одной стороны, сжимая время (как в мгновенных глобальных финансовых трансакциях или обобщенной деятельности многозадачности, вмещая больше деятельности в данное время); с другой стороны, смешивая в случайном порядке последовательность социальных практик, включая прошлое, настоящее и будущее, подобно электронному гипертексту Web 2.0, или размывая модели жизненного цикла как на работе, так и в воспитании в семье.

В индустриальном обществе, которое было организовано вокруг идеи прогресса и развития производительных сил, становление структурировало бытие, время упорядочивало пространство. В сетевом обществе пространство потоков как бы растворяет время, нарушая последовательность событий и делая их одновременными в коммуникационных сетях, создавая, таким образом, иллюзорную структуру общества: бытие отменяет становление.

Конструирование пространства и времени социально дифференцировано. Множественное пространство мест, раздробленных и не связанных друг с другом, демонстрирует разнообразные темпоральности – от наиболее традиционного доминирования биологических ритмов до контроля часового времени. Избранные функции и индивиды выходят за пределы времени (подобно изменению глобальных часовых зон), в то время как обесцененные действия и подчиняющиеся люди всю жизнь проводят в рамках протекающего времени. Существуют, однако, альтернативные проекты структурирования времени и пространства, выраженные, например, в социальных движениях, которые стремятся изменить доминантные программы сетевого общества. Так, энвайронменталистское движение вместо принятия мгновенного времени как времени финансового автомата нацелено на переживание времени как большой длительности – longue durée (термин Фернана Броделя для обозначения долговременных, сравнимых по длительности с космогоническими процессов исторических изменений. – А. Ч.) в космологической перспективе, рассматривая наши жизни как часть эволюции человеческого вида и ощущая солидарность с будущими поколениями и с нашей космологической принадлежностью: то, что Лэш и Урри [Lash, Urry, 1994] назвали «ледниковым временем».

Сообщества по всему миру борются за сохранение значения локальности и за отстаивание пространства мест, основанных на опыте исторического существования, перед логикой пространства потоков, основанных на инструментальности, в процессе, который я анализировал как «основу общества» пространства потоков [Castells, 1999]. В действительности пространство потоков не исчезает, поскольку является пространственной формой сетевого общества, но его логика может быть трансформирована. Вместо включения значения и функции в программы сетей должна быть предоставлена материальная поддержка глобальной связи с локальным опытом, как это происходит в интернет-сообществах, возникающих из сетевого взаимодействия локальных культур [Castells, 2001].

Время и пространство переопределяются в ходе появления как новой социальной структуры, так и новой силы, борющейся против формы и программ этой социальной структуры. Время и пространство выражают властные отношения сетевого общества.