Текст книги "Власть коммуникации"

Сети

Сеть – это совокупность взаимосвязанных узлов. Узлы могут быть по-разному значимы для сети, а особенно важные узлы называются «центрами» в некоторых вариантах сетевой теории. К тому же любой компонент сети (включая «центры») является узлом, а его функция и значение зависят от программы сети и от взаимодействия с другими узлами в сети. Значимость узлов для сети увеличивается за счет поглощения более важной информации и более эффективной ее обработки. Относительная значимость узла вытекает не из его особых качеств, но из способности вносить вклад в эффективность сети в ходе достижения ее целей, которые определяются ценностями и интересами, заложенными в сетях. Несмотря на то что все узлы необходимы для деятельности сетей, последние тем не менее допускают некоторую избыточность как защиту своего надежного функционирования. Когда узлы становятся не необходимыми для достижения целей сети, сети склонны перестраиваться, удаляя некоторые узлы и добавляя новые. Узлы существуют и функционируют только как компоненты сетей. Сеть является единством, но не узел.

В социальной жизни сети представляют собой коммуникативные структуры. «Коммуникационные сети – это паттерны контактов, которые создаются с помощью потока сообщений между коммуникаторами в пространстве и времени» [Monge, Contractor, 2003, р. 3]. Таким образом, сети производят потоки. Потоки представляют собой движение информации между узлами, циркулирующее по каналам связи между узлами. Сеть определяется программой, которая задает сети ее цели и правила исполнения. Эта программа состоит из кода, который включает оценку исполнения и критерии успеха или неудачи. В социальных и организационных сетях социальные акторы, отстаивая свои ценности и интересы во взаимодействии с другими социальными акторами, находятся у истоков создания и программирования сетей. Так, однажды установленные и запрограммированные сети следуют инструкциям, занесенным в их операционную систему, и оказываются способными к самоформированию в рамках параметров, предписанных им целями и методами. Для изменения результатов сети новая программа (набор ориентированных на результат совместимых кодов) должна быть инсталлирована в сеть извне.

Сети (а также совокупности интересов и ценностей, которые они облекают в конкретную форму) сотрудничают или конкурируют друг с другом. Сотрудничество основывается на способности сетей коммуницировать между собой. Эта способность зависит от существования кодов трансляции перевода, оперативной совместимости между сетями (протоколы коммуникации) и от доступа к точкам соединения (переключатели). Конкуренция зависит от способности превзойти другие сети бо́льшей действенностью в исполнении или в способности кооперации. Конкуренция может также принять деструктивную форму при разрушении переключателей конкурирующих сетей и (или) при столкновении интерференции с их коммуникационными протоколами. Сети работают на основе бинарной логики: исключение/включение. Внутри сети расстояние между узлами стремится к нулю, если каждый узел напрямую связан с любым другим узлом. Между узлами в сети и находящимися вне сети расстояние бесконечно, пока отсутствует доступ, кроме тех случаев, когда программа сети изменялась. Когда узлы в сети объединяются в кластеры, сети следуют логике параметров «тесного мира»: узлы могут соединяться с помощью ограниченного числа шагов со всей сетью или со смежными сетями из любого узла в сети [Watts, Strogatz, 1998]. Что касается коммуникационных сетей, я хотел бы добавить условие разделения протоколов коммуникации.

Следовательно, сети являются комплексными структурами коммуникации, сконструированными вокруг набора целей, которые одновременно обеспечивают единство цели и гибкость исполнения благодаря их способности адаптироваться к операционной среде. Они запрограммированы и самонастраиваемы в одно и то же время. В социальных и организационных сетях их цели и операционные процедуры запрограммированы социальными акторами. Их структура развивается согласно способности сети к самонастраиванию в нескончаемом поиске более эффективных сетевых устройств.

Сети не являются специфическим явлением для обществ XXI в. или – в нашем случае – для человеческого сообщества [Buchanan, 2002]. Сети конституируют фундаментальный паттерн жизни. Как пишет Фритьоф Капра, «сеть – это паттерн, общий для всех видов жизни. Где бы мы ни находили жизнь, мы находим сети» [Capra, 2002, р. 9]. Исследователи социальных сетей осуществляли длительное изучение динамики социальных сетей в самом сердце социального взаимодействия и производства смысла – в социальной жизни [Burt, 1980], что привело к разработке систематизированной теории коммуникационных сетей [Monge, Contractor, 2003]. Более того, археологи и историки Античности настойчиво напоминают нам, что исторические записи свидетельствуют о проницаемости и важности сетей как главной опоры общества на протяжении тысячелетий в самых развитых античных цивилизациях в нескольких регионах планеты. Действительно, если мы перенесем понятие глобализации на географию античного мира, обусловленную доступными транспортными технологиями, то обнаружим некоторого рода сетевую глобализацию в античных обществах, зависящих от связи их основных видов деятельности с сетями, выходящими за пределы локальности их жизнедеятельности в отношении средств к существованию, ресурсов и власти [LaBianca, 2006]. Исламская культура была исторически основана на глобальных сетях [Cooke, Lawrence, 2005]. А Джон МакНейл и Уильям МакНейл [McNeil, McNeil, 2003] продемонстрировали важнейшую роль сетей в социальной организации на протяжении истории.

Эти наблюдения реальных исторических фактов противоречат наиболее распространенному видению эволюции общества, сконцентрированному на иного типа организации – на иерархическом бюрократическом аппарате, основанном на вертикальной интеграции ресурсов и субъектов как выражении организованной власти социальной элиты, легитимированной с помощью мифологии и религии. Это в некотором роде искаженное видение, поскольку исторический и социальный анализ ориентировался преимущественно на этноцентризм и идеологию, чем на скрупулезное изучение сложности мультикультурного мира. Однако эта относительная индифферентность наших исторических представлений о важности сетей в структуре и динамике общества может быть также связана с реальной подчиненностью этих сетей логике вертикальных организаций, чья власть была вписана в институты общества и распространялась через односторонне направленные потоки управленческих команд и контролирующих указаний [Braudel, 1949; Mann, 1986; 1992; Colas, 1992; Fernandez-Armesto, 1995]. Моя гипотеза, объясняющая историческое превосходство вертикальных (иерархических) организаций над горизонтальными сетями, заключается в том, что у децентрализованной сетевой формы общественной организации существуют требующие преодоления фундаментальные материальные ограничения, обусловленные наличными технологиями. Действительно, сила сетей – в их гибкости, адаптивности и способности к самонастраиванию. Однако за определенной гранью размера, сложности и объема потоков в условиях доэлектронной коммуникационной технологии они оказываются менее эффективными, чем вертикально организованные командно-административные структуры [Mokyr, 1990]. Да, использующие силу ветра парусные суда сумели создать торговые сети и сети завоеваний, пересекающие моря и даже океаны. А эмиссары на лошадях или быстроногие гонцы смогли обеспечить связь между центром и периферией на обширных территориях империй. Однако временнбой лаг замкнутого цикла обратной связи в процессе коммуникации был таков, что логика системы вела к одностороннему потоку передачи информации и директив. В этих условиях сети были расширением сконцентрированной на вершине вертикальных организаций власти, которая формировала историю человечества: государства, религиозные институты, военные диктаторы, армии, бюрократии и их подчиненные в вопросах производства, торговли и культуры.

Способность сетей включать в процесс социальной организации новых акторов и новый контент, обладающих некоторой автономией относительно центров власти, возрастает с течением временем благодаря технологическим изменениям и, если быть более точным, с развитием коммуникационных технологий. Определенно это был особый случай, позволивший использовать развитую энергетическую сеть, характеризующую наступление индустриальной революции [Hughes, 1983]. Железные дороги и телеграф создали первую инфраструктуру квазиглобальной сети коммуникации, обладающей возможностью самостоятельного изменения своей конфигурации, возможностью перенастройки [Beniger, 1986]. Однако индустриальное общество (как в капиталистическом, так и в государственническом варианте) было структурировано преимущественно вокруг крупных, вертикально управляемых организаций и предельно централизованных иерархических государственных институтов, в некоторых случаях превратившихся в тоталитарные системы. Это означает, что ранние, основанные на электричестве коммуникационные технологии были недостаточно мощными, чтобы обеспечить автономию всем узлам сети, поскольку эта автономия требовала разнонаправленности и обработки непрерывного потока интерактивной информации. Но это также означает, что доступность подходящей технологии является необходимым, но недостаточным условием трансформации общественной структуры. Только в условиях зрелого индустриального общества могли возникнуть автономные проекты организационного сетевого взаимодействия. Только с их появлением стало возможным использовать потенциал микроэлектронных цифровых коммуникационных технологий [Benkler, 2006].

Таким образом, сети, развивающиеся в новой технологической среде, оказались самыми эффективными организационными формами в результате трех их главных характеристик: гибкости, масштабируемости и живучести. Гибкость – это способность перенастраиваться в соответствии с изменяющимся окружением и сохранять свои цели даже при изменении их компонентов, обходя точки блокировки коммуникационных каналов для нахождения новых соединений. Масштабируемость – это способность к увеличению или уменьшению в размерах с наименьшими потерями. Живучесть – это способность сетей, поскольку у них нет единого центра и они могут действовать в широком диапазоне конфигураций, противостоять атакам на их узлы и коды, ибо коды сети содержатся во множестве узлов, которые могут воспроизвести предписания программы и найти новые способы для их установки. Таким образом, только материальная возможность разрушить точки соединения может уничтожить сеть.

Ядром этого технологического изменения, которое высвободило властный потенциал сетей, стала трансформация информации и коммуникационных технологий, основанных на революции в микроэлектронике, произошедшая в 1950–1960-х годах [Freeman, 1982; Perez, 1983]. Она заложила основу новой технологической парадигмы, впервые появившейся в 1970-х годах в США и быстро распространившейся по всему миру, приведя к тому, что я охарактеризовал как информационную эпоху [Castells, 2000a; 2000c; 2004c]. Уильям Митчелл [Mitchell, 2003] создал концепцию исторической трансформации логики информации и коммуникационной технологии в процессе расширения и наращивания возможностей человеческого тела и человеческого сознания: процесс, который в начале XXI в. характеризуется взрывным развитием портативных мобильных устройств, обеспечивающих вездесущую беспроводную коммуникацию и возможность бесперебойной обработки данных. Это побуждает социальные единства (индивидов или организации) взаимодействовать везде и всегда, хотя и полагаясь на поддерживающую инфраструктуру, которая управляет материальными ресурсами в распределяющей информационную власть энергетической системе [Castells et al., 2006b]. С приходом нанотехнологий и конвергенции микроэлектроники и биологических процессов и материалов границы между человеческой жизнью и жизнью машин размываются, поскольку сети расширяют возможности их взаимодействия из нашего внутреннего Я на всю сферу человеческой деятельности, выходя за границы времени и пространства. Ни Митчелл, ни я не предались написанию сценариев научно-фантастических фильмов в качестве замены анализа техносоциального процесса трансформации. Но именно для целей анализа существенно подчеркивание роли технологии в процессе социальной трансформации, особенно когда мы рассматриваем центральную технологию нашего времени – коммуникационную технологию, – которая относится к сердцевине существования человеческого вида: осознанной, осмысленной коммуникации [Capra, 1996; 2002; Damasio, 2003]. Вот почему сетевое общество смогло полностью развернуться именно благодаря доступной электронной информации и коммуникационным технологиям, выйдя за исторические ограничения сетей как формы социальной организации и интеракции.

Глобальное сетевое общество[3]3
  Этот раздел – уточненный и дополненный анализ, представленный в моей книге «Восход сетевого общества» [2000с]. Я беру на себя смелость отослать читателя к этой книге для дальнейшего уточнения и эмпирического обоснования представленных здесь теоретических выводов. Дополнительные вспомогательные материалы можно найти в некоторых из моих недавних работ [Castells, 2000b; 2001; 2004b; 2005a; 2005b; 2008a; 2008b; Castells, Himanen, 2002; Castells et al., 2006b; 2007].


[Закрыть]

Сетевое общество – это общество, социальная структура которого выстраивается вокруг сетей, активируемых с помощью переведенной в цифровую форму информации и основанных на микроэлектронике коммуникационных технологий. Я понимаю социальные структуры как организационные упорядоченности людей в сферах производства, потребления, воспроизводства, опыта и власти, выраженных в осмысленной, закодированной культурой коммуникации.

Цифровые сети глобальны, поскольку они, как предписано в их программах, обладают способностью самостоятельной перенастройки, выходя тем самым за территориальные и институциональные границы через телекоммуникационные компьютерные сети. Таким образом, социальная структура, инфраструктура которой основывается на цифровых сетях, обладает потенциальной возможностью стать глобальной. Однако сетевая технология и сетевая организация являются только средствами для реализации тенденций, существующих в социальной структуре. Наблюдаемый процесс глобализации берет свое начало в экономических, политических и культурных факторах, что подтверждено научным анализом этого феномена [Beck, 2000; Held, McGrew, 2000; 2007; Stiglitz, 2002]. Но, как показано в некоторых работах, силы, движущие глобализацию, могут быть приведены в действие только потому, что в их распоряжении есть возможность глобального осетевления, предоставляемая цифровыми коммуникационными технологиями и информационными системами, включая компьютеризированные, быстрые, большой протяженности передающие сети [Kiyoshi et al., 2006; Grewal, 2008]. Это фактически и есть то, что отличает современный процесс глобализации – размер, скорость и сложность – от предшествующих форм глобализации в ранние периоды истории.

Таким образом, сетевое общество – это глобальное общество. Однако это не означает, что люди везде включены в эти сети. На текущий момент большинство жителей планеты – вне их [Hammond et al., 2007]. Но каждого затрагивают процессы, происходящие в глобальных сетях, которые конституируют социальную структуру. Основная деятельность, которая формирует и контролирует человеческую жизнь в каждом уголке нашей планеты, организована на основе глобальных сетей: финансовые рынки; транснациональное производство, управление и распространение товаров и услуг; высококвалифицированный труд; наука и технологии, включая высшее образование; массмедиа; сеть Интернет с интерактивной, многоцелевой коммуникацией; культура; искусство; окружающая среда; спорт; международные институты, управляющие глобальной экономикой и межгосударственными отношениями; религия; криминальная теневая экономика; транснациональные общественные организации и социальные движения, которые отстаивают права и ценности нового, глобального гражданского общества [Held et al., 1999; Volkmer, 1999; Castells, 2000a; Jacquet et al., 2002; Stiglitz, 2002; Kaldor, 2003; Grewal, 2008; Juris, 2008]. Глобализацию предпочтительнее понимать как осетевление (объединение в общую сеть) этих решающих в социальном смысле глобальных сетей. Следовательно, исключение из этих сетей, часто в кумулятивном процессе исключения, равносильно структурной маргинализации в глобальном сетевом обществе [Held, Kaya, 2006].

Сетевое общество избирательно распространяется по планете, функционируя в уже существующих сайтах, культурах, организациях и институтах, которые все еще формируют большинство материальной среды жизнедеятельности людей. Социальная структура является глобальной, но большая часть человеческого опыта локальна как в территориальном, так и в культурном смысле [Borja, Castells, 1997; Norris, 2000]. Специфические общества, определяемые наличными границами национальных государств или культурными границами исторических идентичностей их граждан, глубоко фрагментированы двойственной логикой включения и исключения из глобальных сетей, которые структурируют производство, потребление, коммуникацию и власть. Я выдвигаю гипотезу, что разделение общества на включенных и исключенных является чем-то большим, чем просто выражением отставания по времени, временны́м лагом, необходимым для постепенного внедрения предыдущих социальных форм в новую доминантную логическую схему. Фактически таково структурное свойство глобального сетевого общества. Это связано с тем, что возможность перенастраивания, вписанная в процесс создания сети, позволяет программам управлять каждой сетью в поиске ценных дополнений везде и их последующим включением, в то же время обходя и исключая те территории, виды деятельности и людей, которые представляют незначительную ценность или даже вовсе не обладают ею для выполнения тех задач, что предназначены для данной сети. На деле, как заметил Джефф Малган, «сети созданы не только для обмена данными, но также для создания позиции, выхода за рамки коммуникации как таковой» [Mulgan, 1991, р. 21]. Сетевое общество работает, как я уже отмечал, на основе бинарной логики включения/исключения, границы которой меняются с течением времени: при изменениях как сетевых программ, так и условий создания этих программ. Это также зависит от способностей социальных акторов действовать в соответствии с этими программами в различных ситуациях, модифицируя их согласно своим интересам. Глобальное сетевое общество – это динамическая структура, которая легко поддается воздействию социальных сил, культуры, политики и экономических стратегий. Но то, что сохраняется во всех этих случаях, – это доминирование над деятельностью и людьми, находящимися вне сетей. В этом смысле глобальное одерживает верх над локальным до тех пор, пока локальное не становится связанным с глобальным в качестве узла альтернативных глобальных сетей, созданных социальными движениями.

Таким образом, неравномерная глобализация сетевого общества является фактически высокозначимым свойством этой социальной структуры. Сосуществование сетевого общества в качестве глобальной структуры с индустриальным, аграрным, коммунальным обществами или обществом выживания характеризует реалии всех стран, несмотря на различные доли населения и территорий по обе стороны разделительной линии, в зависимости от релевантности каждого сегмента для доминирующей логической схемы каждой сети. Это говорит о том, что разные сети обладают различными геометрией и географией включения и исключения: карта глобальной криминальной экономики не та же, что карта, демонстрирующая схему размещения интернациональных образцов высокотехнологичной промышленности.

В теоретическом плане сетевое общество должно быть проанализировано, во-первых, как глобальная архитектура самоперенастраивающихся сетей, постоянно программируемых и перепрограммируемых властями, которые присутствуют в каждом измерении; во-вторых, как результат взаимодействия между различными геометриями и географиями сетей, которые включают основные виды деятельности, иначе говоря, деятельность, формирующую жизнь и работу в обществе; и, в-третьих, как результат вторичного взаимодействия между этими доминирующими сетями с геометрией и географией разобщенных социальных формаций, оставшихся вне системы глобального осетевления.

Понимание властных отношений в нашем мире должно быть специфичным для этого конкретного общества. Обоснованное обсуждение особенностей сетевого общества требует определения параметров его главных компонентов: производства и присвоения благ, работы, коммуникации, культуры и ее способа существования как пространственно-временного образования. Только после этого я смогу, по существу, представить предварительную гипотезу о специфике властных отношений в глобальном сетевом обществе – гипотезу, которая будет ориентиром исследования, представленного в настоящей книге.