Текст книги "Политическая генетика. Интегральная индивидуальность как генотип"

Глава 6
Интегральный системный метод

Предприняв попытку междисциплинарного, интегрального исследования разноуровневой системы индивидуальности, мы пришли к первичному выводу, что свойства, относящиеся к различным специфическим ее подсистемам, на деле являются одними и теми же, гомоморфными, тождественными и равнозначными (однозначными) свойствами одного из возможных индивидуальностных типов. В процессе интеграции, иерархическая уровневая структура человека, таким образом, оказалось «слитой» в одно и то же неспецифическое, монистическое целое без какой-либо иерархии, но, в то же время, путем абстрагирования, были выделены равнозначные, единовременные, «слитые» стороны (аспекты) генотипа: его соматопсихохимия [см. гл.1–2].

Вместе с тем мы интегрировали относительно устойчивые индивидуальные свойства с динамической организацией системы наследственного типа: ее функционированием и саморазвитием, а также генетической изменчивостью, как в функционировании, так и саморазвитии (саморазвертке) на одних и тех же «уровнях». Положение о закономерных и стохастических типах (первичный и вторичный стиль (усиление и ослабление, ускорение и торможение свойств, – при том, что последние остаются теми же одними и теми же свойствами генотипа)) показало не только изменчивость наследственной стабильности как видоизменения индивидуальности, но и констатировало гомоморфность ее статики и динамики (в их видоизменении), при том, что «слитых», фактически, с одним и тем же отраженным природно-социальным миром [см. гл. 2,3].

Таким образом, теоретическая системная интеграция была осуществлена как бы сразу в нескольких направлениях и доведена до известного предела не в полисистемном измерении, закономерно сложившемся в теоретическом осмыслении предмета пермскими учеными [36], но в моносистемном, включающем и индивидуальность, и ее динамику, и индивидуальный мир, подчиняющихся единой, интегрально-неспецифической наследственной закономерности. Вместе с тем нами была предпринята попытка интегрального исследования человеческого общества (зоологического вида Homo sapiens), всеобщего видового воспроизводства, распределения в нем конституциональных типов человеческих животных и типов наследственных социальных групп, – т. е. исследования, всего означенного с позиций интегральной генетики [см. гл. 5].

Но как бы то ни было, методология, с помощью которой удалось прийти к известным эвристическим результатам, сама еще не была предметом самостоятельного изучения (разумеется, интегрального). B.C. Мерлин, в своем легендарном «Очерке», скорее наметил наиболее общие ее черты, не раскрыв, к сожалению, системно-интегральный подход всесторонне и полностью. Между тем, «интуитивно представление о целом», о котором писал замечательный ученый, должно быть, наконец, верифицировано теоретически. Ибо, по сути, метод системной интеграции (монизма), в прямом смысле, противостоит до сих пор господствующей методологии диалектического материализма (в России), являясь вместе с тем более продуктивным, в смысле достижения истинного знания и более эффективным в приложении к теоретическому и экспериментальному материалу самых различных наук, требующих своей интеграции ради укрепления и развития нового, интегрального мировоззрения.

Исходя из типологии прогрессивного развития (познания) И.П. Павлова, основанием которой являются генетические носители (конституциональные типы) 1-й, 2-й и 3-й сигнальных систем действительности [см. гл. 3–4], мы предполагаем, что именно третьесигнальное познание позволяет раскрыть системно-интегральную картину мира, бытия, в силу только ему присущей («слитой» с ним), особой, генетической третъесигнальной организации мозга. Наследственные носители такой организации, по-видимому, распространены во всех сферах духовно-творческого производства, и за ними, по существу, стоит последнее слово в утверждении новейшей Истины.

Итак, попытаемся разобраться в феномене интегрально-системного познания, с помощью него же самого. Но для начала повторимся: «Суть интегрального подхода (метода), в отличие от аналитического, при котором система расчленяется на составные элементы (уровни), и синтетического, при котором отдельные подсистемы свойств объединяются в целое, – заключается в том, что объединение разноуровневых элементов, полученное в результате синтеза, подвергается последующему анализ-обобщению (межуровневой интеграции), основанному на поиске внутрисистемного единства компонентов подсистем» [см. гл. 1].

Наиболее точно вероятность межуровневого единства можно обозначить рамками понятия, так называемого «слития» (относительного тождества), использованного в свое время И. П. Павловым для отражения, бесспорно, «специфической» зависимости или связи психики (как темперамента) и высшей нервной деятельности животных, – в том числе и человеческих.

В «биологически ориентированной» философии прошедших лет, встречаются такие характеристики трем основным исследовательским методам: «…в истории познания, на каких-либо его этапах, – «абстрагирует» себе В. Сержантов, – имеют место вновь и вновь повторяющиеся явления синтеза и интеграции научного знания. Не останавливаясь на всех формах и проявлениях этого процесса (а почему бы и не остановиться? – Авт.), заметим, что каковы бы они ни были(?), отправным пунктом любого синтеза, в пределах той или иной научной дисциплины (?) и интеграции различных дисциплин (?!) является эмпирическое проникновение в объект исследования. В нем находит выражение степень и глубина нашего анализа (?) изучаемой области объективной реальности» [42; с. 75–76], – как будто интеграции не может быть в отдельных, узкоспециальных областях наук, не говоря об интегральной аналитике любой системы (вплоть до мега– и микрообъектов, любых дихотомий понятий, а также и самого познания).

Слегка увлекшись масштабом обобщений, В. Сержантов, плавно переходит к некоторой конкретике: «…есть основание полагать, что в истории науки две противоположные (?) тенденции – анализа (дифференциация) и синтеза (интеграция) – сопряженно между собой соотнесены, логически взаимосвязаны, как единство противоположных (?) определений объекта исследования и как взаимно дополнительные направления (?) этого исследования» [42; с. 76–77].

В туманных «научно-исторических» (гносеологических?) высказываниях автора, анализ почему-то выступает как «эмпирическая база» интегральных обобщений, хотя на деле относительно исходный «пункт» любого познавательного акта – суть изначально целостное восприятие (представление о целом); и только лишь затем вступают в силу и аналитический, и синтетический, и интегрально-абстрагирующий компоненты (независимо от «индуктивно-дедуктивного» подходов в изучении явления), – причем, что одновременно, в монизме, тождестве и «слитии».

Поэтому, «взаимосопряженные», «взаимно дополнительные» стороны единства «противоположных» (?) когнитивных направлений (и определений) было бы верней назвать одним и тем же интегральным методом, в котором операциям анализа (в т. ч. и в абстрагировании закономерного) отводится, лишь «производно-вспомогательная» роль. Ибо внутрисистемное единство когнитивного монопроцесса, по интегральной логике, взаимоисключает противоположность направлений (и обозначений), предполагая в «слитии» однонаправленность познания, – один и тот же вектор. А именно: системно-интегральное исследование явления, с выходом на внутреннюю его сущность, представляющую тождество «противоречия» дихотомий системы.

Вместе с тем, цель и высший смысл любой науки, – как и научного познания вообще, – есть абсолютность объективной истины (абсолютность тождества предмета), эквивалентная направленности к абсолютной интеграции (монизму) внутренне закономерного как абсолютно объективной целостной системы, отнюдь не исключающей, помимо сущности, – и внешних проявлений сути, как закономерного и объективного.

Из сказанного можно заключить, что вся история познания являет не «противоположные» и «взаимно дополнительные» направления, – иначе, дуализм анализа (дифференциации наук) и синтеза (их интеграции), но четко выраженный вектор интеграции науки в целом как моносистемы, со «вспомогательным» дифференцированием (абстрагированием) дисциплин на «интегральной базе» всего Сущего.

Вообще, надо признать, «…как и все схемы, схемы творчества… разрывают живой целостный процесс, заключая его в жесткие рамки, отделяют рационалистические моменты от интуитивных, относят к одному этапу то, что свойственно всем. Нельзя разложить творческий процесс также на исключительно логические аспекты и математически выверить их. В отсеки схемы, невозможно втиснуть воображение, фантазию, вдохновение. Не объясняют они и процесс возникновения замысла, и оригинальность формы его воплощения…» [12; с. 219]. Иначе говоря, абстрактная модель не может, в полной мере, высветить вербально «…сущность внутреннего и скрытого процесса, в котором, органически и прихотливо, сплетаются («сливаются», – точнее – «слиты». – Авт.) сама мысль, воображение, воля, хотение, пылкие эмоции и холодные расчеты» [12; с. 223].

Данной иллюстрацией нам бы хотелось показать неоднозначность такого феномена, как гипертрофированный исследовательский рефлекс, каким, по павловской терминологии, является научное познание и творчество[17]17
  По сути, те же формулировки Н. Гончаренко, как исследователь гениальности, использует и в отношении художественного творчества («первосигнального» инстинкта специально человеческого типа), справедливо полагая, что «.. тот и другой (ученый и художник. – Авт.) часто берут одно и то же, но видят в нем разное, по-разному реагируют на него, воспринимают иначе. Художник смотрит на природу часто как на средство выразить свои чувства (но также и «мысли чувств». – Авт.), пробуждаемые ею; ученый хочет понять и выразить ее внутренние причинно-следственные связи, ее закономерности, свойства (но также и собственные «чувства мыслей». – Авт.)» [12; с. 224].


[Закрыть]. Психологический «состав» рефлекса (помимо материальных, субстрат-химических «сокоррелятов»), как видим, не ограничивается, одной лишь, общекогнитивной компонентой, но в тождестве, монизме с аффективно-чувственным, подразумевает и энергетический аспект научно-творческой активности.

Общеизвестно, что активность и эмоциональность выступают, как формально-динамическая база и обеспечение (точнее – внутреннее подкрепление) всех познавательных процессов; однако менее известно, что содержание формально-когнитивных свойств определяемо двояко: тем же генотипом (темпераментом), в видотипичной уникальности и тем же генотипом в связи с условиями существования [см. гл. 4].

Между тем, какой бы ни была «высокой» творческая мысль, упорно подкрепляемая «пытливо-благородным» отношением к науке, – вне прагматической «привязки» (притязаний на высокий статус (превосходства, первенства), а также внешние «отличия», материальные «эквиваленты»), – то бишь, вне базового подкрепления, она теряет всякий смысл. Поэтому характер творчества, какой бы ни была его масштабность, всегда сугубо «производен» от базового отношения (рефлекса власти, первенства), но эта производность, надо полагать, лишь относительна, поскольку «слита» с «базой», равнозначна, гомоморфна ей.

Иной вопрос, что у различных генотипов (в том числе, «нетворческих»), ориентировочно-исследовательский рефлекс реализуется исходно равновероятно, тогда как собственно реализация, «полезность» результата носят разновероятные характеристики. И тем не менее необходимо подчеркнуть, что движущие силы познавательной активности у человеческого вида в целом (типологии развития) – одни и те же, ибо замыкаются, в конечном счете, на интегральный общецелевой рефлекс, в психологическом контексте именуемый «направленностью статуса», со всеми вытекающими следствиями материального порядка.

В то же время, «…гении выделяются среди других тем, что не пытаются описать каждую деталь Вселенной. Они как бы сводят воедино бесконечное и конечное, единичное и множественное, в части видят целое, в целом – часть, в осязаемом – неосязаемое…» [2; с. 227]. «Умением выразить, казалось бы, невыразимое многообразие мира» различным языком, художественный и научный гений, в сущности, неразличимы как психологический (третьесигнальный) тип познания и творчества.

К так называемому «положению» в известных социальных группах всеобщий генофонд стремится вне зависимости от модальностных и динамических акцентуаций типов, самореализуя всякий раз посредством производно-динамической «ориентировки», большинство инстинктов под «эгидой» статуса. Вместе с тем как «перводвижущее», социально-базовое отношение последний обладает теми же акцентуациями видоспецифичной типологии развития, формально-качественно представляя специфический видотипичный генофонд; к примеру, взять сугубо «материальную» либо «духовно-творческую» ориентации онтогенеза.

Отсюда разница «не творчества» и истинного творчества с формальной точки зрения лишь в том, что творческий инстинкт (активность), «базирующийся» на прочих типах (половозрастных и «общих»; «специально человеческих» и «кастовых»), хотя и специально «обособлен» и гипертрофирован, однако жестко независим от подкреплений установками на внешний статус, в гораздо большей мере характерным вариантам прочего «развития» (с его финансово-детерминированными стилями онтогенеза).

В данной связи активность жизненной позиции и цели B.C. Мерлина, когда он говорит об исторической (практической) необходимости, о неотложности системно-интегрального подхода в исследовании человека, – можно понимать как относительно конечный результат, «предел» познания (и личного статуса), когда объект (субъект) системной интеграции (представленный лишь субъективно) достигает поэтапно тождества познания третьесигнального субъекта в объективной его данности; что время разрешения великих «вековых» проблем и время «кардинальных» социальных видоизменений давно назрело…

Надо сказать, решение проблем системного подхода в биологии имеет давнюю традицию, отмеченную борьбой различных, зачастую противоположных взглядов как на «анализ объективно целостных образований», так и формализацию (попыток интеграции) понятий принципа системности [27; с. 319–331]. Соотношение частей и целого (моноорганизации и взаимосвязей уровневых элементов): неаддитивное и аддитивное; редукционистское и автономное; равноорганизованное и иерархичное; изоморфное и полиморфное и др.; далее – открытости и замкнутости; внешнего и внутреннего (системы); активности и реактивности; энергии и информации; энтропии и негэнтропии; статичного и динамичного; объективного и субъективного; абсолютного и относительного; условного и безусловного; биологического и социального; наследственного и приобретенного; физиологического и психического; интеграции и дифференциации; организации и дезорганизации; дискретного и непрерывного и т. д. – тот далеко не полный перечень формализованных проблем[18]18
  Помимо формального аспекта, – (количественной и качественной) сторон системного подхода, – его (подхода) моносистема характеризуется и понятийно-содержательным формализованным аспектом, которые в единстве отражают «слитность» (не изолированность и не «взаимообусловленность», тем паче, «противоположность») содержания и формы конкретного объекта изучения. Это и означает тождество познания объекта на одной и той же, – фактически, формальной, – «базе».


[Закрыть], имеющих прямое отношение к биологическим объектам.

Те же самые проблемы (с существенными уточнениями и дополнениями) – являются предметом интегрального исследования, с выходом на интегральную теорию живых саморегулируемых и самоактуализирующихся систем, которой руководствовался B.C. Мерлин в своих теоретических и экспериментальных разработках. Например, соотношение детерминации телеологической и каузальной; объективной и субъективной; связей однозначных и много-многозначных; одноуровневых и разноуровневых; полиморфных и гомоморфных; закономерного и стохастического; непосредственного и опосредованного; жесткого и гибкого; устойчивого и изменчивого; инвариантного и вариабельного; случайного и достоверного; равно– и разновероятного; зоны определенности и неопределенности; далее – всеобщего и уникального; типичного и индивидуального; типов стохастических и закономерных; разноуровневых и одноуровневых; свойств основных и производных; первичных и вторичных; стилевых и базовых; формально-динамического и содержательного; интра– и метаиндивидуального; индивидуального стиля (реакций, операций, целей) и индивидуальных свойств; стиля видового и типологического; первичного и вторичного; активности и саморегуляции; видоизменения и константности; онтогенеза возрастного и типологического; созревания и саморазвертки; саморегуляции и саморазвития; конвергенции и дивергенции в онтогенезе; усиления и ослабления свойств; их ускорения и торможения; перестроек и функционирования; одних и тех же требований и различий стилевого выбора и др.

В задачи интегрального исследования входит, помимо «слития» противоположных сторон объекта в одно и то же целое, – упорядочивание, по возможности, формальной проблематики в унифицированные группы (типы), с последующей интеграцией в «неспецифическую специфичность» данных понятийных групп. Например, безусловно-условное, закономерно-стохастическое, каузально-телеологическое, инвариантно-вариабельное, формально-содержательное, неизменно-изменчивое, наследственно-приобретенное и пр. – относительно аспектов объективно-субъективного Закона.

«Три ключевых понятия, – гласит философ «от естествознания» И. Лисеев, – (система, организация, целостность) лежат в основе системного похода в биологии, так как все биологические объекты являются целостными, организованными системами (а что, логично и даже очень «интегрально» сказано! – Авт.).

Исходя из основных типов связи (?) реальных биологических объектов, их упорядоченность можно рассматривать в разных аспектах: пространственном (?) (структурном), функциональном (?) и временном (?) (онтогенетическом и филогенетическом) (на деле, структурность и функциональность также следует рассматривать в хронологическом аспекте, – т. е. одном и том же, с одной направленностью. – Авт.).

В соответствии с этими аспектами, целесообразно выделить разные (?) типы организации биологических систем: структурный, функциональный, онтогенетический и филогенетический. Следовательно, системный подход… должен предполагать учет и синтез знания, полученного при изучении всех этих типов…».

«С методологической точки зрения, – резонно подмечает специалист-абстракционист, – этот вывод показывает ограниченность сведения системных исследований только к системно-структурным, открывает широкий простор для объединения знаний (не объединения, а интеграции. – Авт.) … на основании различных (не различных, а одних и тех же. – Авт.) познавательных подходов (?) – субстратного, структурного, функционального, исторического. Таким образом…. при разработке принципа системности возникает еще одна непосредственно методологическая задача – задача изучения процесса систематизации знания… чтобы объединить (интегрировать. – Авт.) различные познавательные подходы… в биологии…»

«Иными словами, принцип системности, – подводит к кульминационной мысли автор, – должен быть применен к самим принципам познания, к оценке тенденций и направлений биологического исследования», способствуя, тем самым, «…объединению разных теоретических идеи…, установлению путей их синтеза, осмыслению их взаимодополнительности» [27; с. 328–329]. Впрочем, на этом благие пожелания И. Лисеева счастливого пути в познании познания счастливо и заканчиваются…

В отличие от тривиального системного подхода «биологической» ориентации (не говоря уже о расчлененной «интегральной индивидуальности» ученых пермяков (по Л. Берталанфи и У. Эшби, но не по B.C. Мерлину [28; с. 20])), универсализм и уникальность мерлинского метода, как отмечалось, характеризуется не только многоаспектностью (тотальностью) охвата, но и особым способом аналитического обобщения, основанного на абстрагировании существенного (общего) для разнокачественных, на первый взгляд, сторон объекта.

Полученное перед этим относительное тождество дихотомии составляющих любой проблемы (комплекса проблем) – суть парадокс, соединение, казалось бы, несоединимого, «абсолютных» противоположности и разнородности, что, в сущности, и составляет разрешение «противоречия» любой диалектической «борьбы», в любой (живой) системе и любых (живых) систем.

Сказанное, в равной мере, можно отнести и к собственно познанию, когда предметом интегрального исследования становится способность большинства животных к аналитико-интегративным ориентировкам, сообразно всем базовым и «производным» потребностям живого организма (см. безусловный ориентировочный рефлекс). Иной вопрос, что, несмотря на видимую разнокачественность «уровней» способности у разных видов, особенно, у человека, – с формальной точки зрения (и в том числе, формально-содержательной), мы сталкиваемся, лишь с ее количественным эволюционным видоизменением, но отнюдь не «кардинальным» изменением. Ибо «надбиологической» и трансцендентной самоценности познания, как таковой, в Природе нет; и значит, высший (творческий) характер данного рефлекса, как творческое воплощение идеи, – остается, в сущности, всегда сугубо «производным».

По павловской терминологии, ориентировочный рефлекс подразделяется у человека на «общий» (базово-первосигнальный); специально человеческий «художественный» (первосигнальный) и «мыслительный» (второсигнально-человеческий) [см. гл. 4.]. Все они (типы), – вкупе или порознь, – могут быть подвергнуты системной анализ-интеграции (на предмет состава-целостности и акцентуаций), хотя и остаются в то же время прямой заслугой павловского обобщения.

Предметом интегрального исследования может стать и сам процесс третьесигнального познания, причем в единстве с соответствующим конституциональным типом. А именно: «носителем», включающем, помимо когнитивной специфичности, рефлексы и «нижележащих» сигнальных «подсистем» («творческой» и «общей»), – естественно, в том или ином соотношении, пропорции.

Между тем, если вернуться к особенностям мерлинского метода, парадоксальность относительного тождества еще не есть его абсолютизм как цель и смысловое направление системной интеграции. Поэтому парадоксальность целостности разнородных качеств в качестве одной системы (разнородных, а не однородных), должна быть преодолена для достижения того же тождества, но только абсолютного. Логическое восхождение к вершинам абсолютной интеграции предполагает, в основании, модель: триаду Гегеля «теза – антитеза – синтез», как наиболее приемлемую, – вернее, – адекватную процессу объективно-поступательного знания. А именно: исследования проявлений имманентной сущности; синтеза и интеграции последней (т. е. вычленения), с выходом на apriori гомоморфную, закономерную и абсолютно целостную моно(!)систему, включающую, в объективной целостности, и симптомокомплекс внешних проявлений.

Выше было определено, что относительно исходным пунктом интегрального и всякого познания обыкновенно выступает общее, не дифференцированное представление о целом. Исходно отправное чувственное представление и, собственно, конечный результат исследования связаны между собой, через посредство непосредственного когнитивного процесса, обнаруживая схожесть, именно по признакам характеристик целостного видения; но видения на различных временных этапах и различных качественных «уровнях» познания.

Процесс системной интеграции можно представить, таким образом, в виде нейро-психического рефлекторного «кольца» с известным замыканием (пределом), – либо витка саморазвития; хотя последовательность развития познания можно представить и иначе: в качестве одной и той же, «слитой» целостности процесса как моносистемы, вне дискретности «взаимодополнительных» этапов тождества.

Итак, первичное ознакомление с предметом (гегелевский тезис), отличает от последующих ступеней не только симультанность[19]19
  Симультанность – фр. simultané – одновременный; лат. simul – в одно и то же время. – Прим. ред.


[Закрыть] образа, но и поверхностное знание, «пока» свободное от всякого «анализа с проникновением» во внутреннюю сущность целого. Для той либо иной его дихотомии, двойственности имманентных сил, нередко характерны «острые противоречия» и даже «ни за что не примиримый» понятийно-классовый антагонизм; тогда как интегральное познание, в отличие от «классового» (либо иных подходов), направлено на выявление одной и той же сущности, как раз для этих «противоположных», как ни парадоксально, «борющихся» двух тенденций.

Итогом восхождения к предельной, абсолютной интеграции, как отмечалось, выступает объективный «внешне-внутренний» монизм, а именно: монизм одной и той же абсолютно целостной системы, а значит, и одних и тех же объективных ее свойств. Что же до промежуточных этапов («антитезы» – отрицания и «синтеза» – второго отрицания), то в результате синтеза сторон мы можем получить лишь относительное тождество «противоречия» (логически необходимый парадокс), – соединение, казалось бы, взаимоисключающих сторон объекта изучения.

Итог второго отрицания противоречит упрощенной точке зрения на существо системы, предполагая ломку и преодоление стереотипов знания («мыслительных барьеров»), – когда «второсигнально»-понятийная дискретность составляющих преобразуется (точнее, – интегрируется) в «дополнительность» третьесигнального значения: – то бишь, «слитие», монизм как абсолютность тождества моно(!)объекта (вспомним принцип или метод дополнительности, выдвинутый Н. Бором, а также его знаменитый парадокс соединения несоединимого [15]).

В приведенных формулировках принципа системной интеграции, в неявном виде, содержатся, так называемые основные законы формальной логики. При этом важно подчеркнуть, что, несмотря на специфичность каждого из них, «…за исключением закона достаточного основания, все они (законы тождества, противоречия, исключенного третьего. – Авт.) могут быть тождественно истинными формулами» [46; с. 76]. Ибо вытекая из относительно устойчивой (или однозначной) «качественной определенности» предмета, – противоречия хронологической его изменчивости могут быть разрешены лишь в тождество (первично-относительное), предполагающее «третий» элемент, как некоторую «дополнительность понятий».

«Принцип тождества… – писал Ф. Энгельс, – есть основной принцип старого мировоззрения… Каждая вещь равна самой себе. Все считалось постоянным – Солнечная система, звезды, организмы. Естествознание опровергло этот принцип в каждом отдельном случае, шаг за шагом; но в области теории он все еще продолжает существовать, и приверженцы старого все еще противопоставляют его новому: «вещь не может быть одновременно сама собой и другой» [цит. по с. 77; там же]. Кроме того, «метафизическое понимание закона тождества связано с представлением о законах логики, как о принципах, которые полностью независимы от содержания познания, от характера объектов исследования и, в этом смысле, являются законами абсолютными» [с.78, там же].

Но, вместе с тем, чтобы придти к известной качественной определенности понятий, отражающих, помимо формы, и формальность содержания конкретики вещей (т. е., абсолютизм), их внутренне статичную противоречивость поначалу точно так же можно разрешить, лишь в относительное тождество, «пока не абсолютно» выражающее меру истинного знания. Ибо при любом раскладе: формы с содержанием, абстрактного с конкретным, неизменности с изменчивостью, – вещь всегда остается тождественной себе, соединяя содержательную форму, абстрактную конкретность, стабильную изменчивость в третьесигнально интегрированной целостности собственной системы.

Поэтому «естественно предположить отсутствие противоречия… в том случае, когда утверждение и отрицание относятся к одному и тому же предмету, но к разным временам… Противоречия не будет…, когда оба высказывания (утверждение и отрицание) относятся к одному и тому же предмету, взятому в одно и то же время, но утверждение рассматривает его в одном отношении, а отрицание – в другом…». Ибо «…закон противоречия имеет силу, лишь в области таких суждений (или понятий. – Авт.), где утверждение и отрицание производятся одновременное), об определенном предмете, взятом в одном и том же отношении» [с. 80; там же] (хотя предмет по сути тот же самый, следовательно, «антитезы» нет).

Нельзя не подчеркнуть, что «требования непротиворечивости, предъявляемое к научным теориям, является… одним из важнейших. Если доказана непротиворечивость теории, то, тем самым, доказана теоретическая возможность материальных объектов, удовлетворяющих этой теории, и в силу этого возможность практического ее использования». Вместе с тем, «…наука и практика убедительно свидетельствуют об отсутствии в природе объектов, одновременно обладающих и не обладающих некоторым свойством, в одном и том же отношении» [с. 81; там же].

Отсюда и закон исключенного третьего, опирающийся на соблюдение требований законов тождества и противоречия, сформулирован следующим образом: «В процессе рассуждения необходимо доводить дело до определенного утверждения или отрицания; в этом случае истинным оказывается одно из двух отрицающих друг друга суждений». Иными словами, «законом… исключается истинность какого-то третьего суждения, кроме того суждения, к которому мы пришли, или его отрицания» (т. е. быть или не быть; или/или; то, либо другое; «третьего не дано». – Авт.).

Между тем, при равных условиях, «…закон исключенного третьего имеет обязательную силу, лишь для определенного вида противоположности между высказыванием и его отрицанием, а именно контрадикторной, противоположности… Для отношения же контрарной, или так называемой диаметральной противоположности, закон силы не имеет». Из двух общеутвердительного и общеотрицательного суждений, «…ни одно из них не может быть истинным, оба суждения ложны. В то же время, между ними «укладывается» некоторое третьесуждение («синтез», парадокс (частноотрицательное и частноутвердительное). – Авт.), которое как раз и оказывается истинным» (т. е. не то либо другое; но не то и не другое и, в то же время, и то, и другое. – Авт.) [с. 82–83; там же].

Следует дополнить, что «любая пара суждений (понятий). – Авт.), подчиняющаяся действию закона исключенного третьего, подчиняется и закону противоречия, но не обязательно имеет место обратное» [с. 83, там же]. В обратном порядке, данное суждение будет выглядеть так: любая пара противоположных понятий дихотомии, подчиняющаяся закону противоречия, не обязательно подчиняется закону отрицания третьего, ибо противоречие сторон (как парадокс и относительное тождество) не отрицает «дополнительного» элемента («третьего»), но обязательно его предполагает.

В связи со сказанным, небезынтересно знать, как могут быть приложены основные законы логики, в исследовании такого сложного объекта, как человеческая индивидуальность?

«Некоторые авторы… утверждают, – сетует B.C. Мерлин, – что математические критерии различения иерархических уровней большой системы основаны на формально-логическом принципе дизъюнкции (закон исключенного третьего), несовместимым с диалектическим принципом развития (А. Брушлинский, 1978). В этом утверждении, математическое понятие дискретности смешано (подменено. – Авт.) с логическим понятием дизъюнкции. Отношение между частью и целым дискретно, но не дизъюнктивно, так как существование части не исключает, а предполагает существование целого (или третьего «дополнительного» условия. – Авт.) [28; с. 41].

Означенная аксиома имеет отношение не только к разноуровневой статике системы, но и «полиморфизму» динамической ее организации (именуемой у B.C. Мерлина онтогенезом индивидуальности; уже – индивидуальным стилем деятельности), а также, разумеется, – к «соотношению» обоих. Если речь идет об абсолютном целом (каковым в действительности является живое существо), – по дизъюнктивной логике, оно никак не может быть разъединенным, ибо прерывность не предполагает, но отрицает неразрывность целого. Стало быть, оно-таки дискретно в собственном абсолютизме, а именно: как абсолютная «неспецифическая специфичность», абсолютная непрерывная дискретность. Тем самым противоречие снимается: часть, отрицающая целое, его предполагает.