Текст книги "Эвенкийская жизнь"

Очерки, зарисовки

Дело восемнадцати

Волна репрессий, захлестнувших страну в тридцатые годы, не миновала и далекую Эвенкию. Созданный в 1930 году национальный округ еще только начинал обзаводиться всеми необходимыми институтами, становиться, что называется, на ноги, как от его руководства, правоохранительных органов свыше стали требовать усиления классовой борьбы.

В редакцию газеты «Эвенкийская жизнь» в конце 90-х попал любопытный документ. Это копия 56-страничного машинописного доклада, почему-то названного «кратким анализом» о состоянии преступности по Илимпийскому району Эвенкийского автономного округа в целом и с. Кислокан в частности за 1960–1969 годы. Как явствует из подписи, авторство этого труда принадлежит тогдашнему прокурору округа Н. Елагину.

Зачем и по какому поводу был сделан этот классический доклад, но никак не краткий анализ, мы не знаем. Но первые его 22 страницы, как и полагалось по тем временам, отведены борьбе вождя мирового пролетариата В. И. Ленина за установление «строжайшего революционного порядка в первом в мире социалистическом государстве. И лишь во второй половине доклада прокурор переходит к местному материалу, весьма, между прочим, насыщенному фактами, примерами из истории округа.

Как сообщает Елагин своим слушателям, к моменту узаконения Эвенкийского национального округа на первом окружном съезде Советов в июле 1931 года «…основная масса оленей и средств добычи пушнины… находились в руках местных богачей, которые эксплуатировали беднейшие массы» (мы и далее нередко будем прибегать к цитированию этого документа, изобилующего, в свою очередь, цитатами из первоисточников тридцатых годов, – это как нельзя лучше позволит нам донести до читателя дух и атмосферу тех времен).

В стране между тем полным ходом идет раскулачивание, самых смышленых и трудолюбивых крестьян лишают всего нажитого добра и ссылают в холодные края, на стройки социализма.

А в этих холодных краях, в Эвенкии, например, с раскулачиванием пока – никак. И в Красноярский краевой комитет ВКП(б) из Эвенкии отправляется справка «старейшего работника округа А. С. Воронина (сентябрь 1934 г.): «Органы суда и прокуратуры в округе работают явно неудовлетворительно. Так, например, кочевые суды при кочевых советах, как правило, не работают. Правильное проведение революционной законности не обеспечено. Еще имеются в отдельных местах родовые права (судит и разбирает дела между туземцами «старшинка»)… Органы НКВД очень слабы. Учета паразитических элементов в округе не ведется, характеристика политического состояния в округе не дается».

Идет заседание суда

Партийный секретарь и прокурор заняты выяснением отношений между собой. Воронин по этому поводу докладывает в крайком партии: «Между секретарем ОК ВКП(б) т. Чернявским и прокурором т. Кузнецовым имеются ненормальные отношения, последнему ОК не дал необходимых условий для работы и впоследствии это очень обострилось, оба беспрерывно пишут в край жалобы друг на друга, прокурор секретаря называет «грязным авантюристом», а секретарь прокурора «оппортунистом»…

Достается и судам. На бюро Байкитского РК ВКП(б) в качестве проявления «мягкотелости» судьи Мирошко приводился пример вынесения им в Байкитском нарсуде приговора за растрату работникам факторий Хромову и Капельницкому – всего лишь лишение свободы соответственно на 2 года и на 6 месяцев. Первый растратил 2500 рублей казенных денег, второй – 1000 рублей. За это их, видимо, следовало расстрелять.

На бюро также особо отмечалось, что все рассмотренные этим нарсудом в 1933–1934 годах 17 уголовных дел были заведены исключительно на русских (работников торгово-заготовительных организаций).

А за что было судить аборигенов, если, по приведенному в докладе Елагина воспоминанию бывшего работника НКВД Н. М. Проновича: «…коренное население, эвенки и якуты, в те времена вели спокойный образ жизни. Кражами они не занимались.

Единственными за ними были недостатки, они, особенно пастухи, убивали и кушали колхозных оленей, за это их привлекали к уголовной ответственности очень мало. А по части краж вещей или др. имущества, они этим не занимались и, наоборот, помню один такой случай: бухгалтер Ессейского рыбзавода, фамилию его не помню, зимой 1944 г. получил в Госбанке деньги и, пьяный, по дороге утерял, а эвенки, двое, нашли эти деньги, почти полный куль, и они привезли эти деньги и сдали в милицию».

Увы, сегодня таких людей в Эвенкии уже не сыщешь. Но вернемся к тридцатым годам. Кстати, тогда эвенки домашних оленей без надобности не забивали, и их поголовье достигало 58 тысяч (сегодня – не более четырех тысяч). Как отмечалось в докладе Елагина, 59 процентов этого поголовья оленей содержалось в «кулацких хозяйствах», удельный вес которых составлял 8 процентов: 59 процентов хозяйств аборигенов было отнесено к батрацко-бедняцким, 33 процента – к середняцким.

Сами аборигены еще не знали, что большие начальники-«люча» (русские) разделили их на кулаков и бедняков-батраков. Просто жили себе в тайге, одни были половчее, умели хозяйствовать, другие – не умели или не хотели.

И вторые шли пастухами к первым, чаще всего это были родственники, и вместе вели хозяйство, поскольку у каждого пастуха в стаде была своя доля оленей. Конечно, случались между ними конфликты, но они без лишней волокиты получали свое разрешение у собственных «судей» – родовых старшин.

Но богатеев надо было раскулачивать – так требовали большевистские руководители, строители социализма на Севере. И такие попытки предпринимались.

В том же Байкитском нарсуде рассматривалось дело на «кулака Гаюльского Якуни» – ему было присуждено уплатить работавшему на него в течение десяти лет батраку (фамилия, к сожалению, не приводится) 3600 рублей. И приговор суда невозможно было исполнить по той простой причине, что батрак не хотел уходить от своего работодателя, как и брать с него денег.

Так и заявил неоднократно посещавшему его нарсудью Мирошко: «Мне присужденных денег не надо, и я от Гаюльского Якуни не уйду, что мне надо, я от него получил… что хотите со мной делайте, я от него не уйду».

Еще по одному делу против того же Гаюльского судья Мирошко взял да и передал материалы в кочевой совет «… с предложением к совету немедленно взыскать 50 оленей с кулака… кулак, конечно, безоговорочно на предложение к/совета 50 оленей батрачке Баяки выдал».

Вот такой странный судья работал в Байките в тридцатых годах. Его за «неразбор дела на кулаков» обвинили в правом оппортунизме. Что с ним было дальше, мы не знаем. Но вот эти упреки, обвинения в адрес правоохранительных органов Эвенкии в мягкотелости, конечно же, со временем возымели свое действие.

Репрессии начались и здесь… Мы еще не располагаем полным списком всех осужденных, которых можно отнести к жертвам политического террора: в Эвенкии таких списков просто нигде нет, как нет никаких упоминаний о репрессиях 30 годов и в докладе Елагина.

Но некоторые списки репрессированных – на 18 человек, и все по одному делу, – прокуратура Эвенкийского автономного округа в конце 90-х годов прошлого века заполучила из Красноярска и передала в «Эвенкийскую жизнь» для публикации.

Как прокомментировал тогдашний прокурор Эвенкии В. В. Ботулу, все 18 человек были осуждены по зловещей ч. 2 ст. 58 УК РСФСР – за антисоветскую агитацию и пропаганду.

Жители заполярных факторий Ессея (единственное на территории Эвенкии якутское поселение) и Чиринды, в большинстве своем уже пожилые люди, малограмотные и не знающие русского языка, обвинялись в том, что якобы восхваляли царский режим, при котором им жилось лучше, чем в советские времена, порочили политику ВКП(б), высказывались против колхозного строя. Одним словом – контрреволюционеры. А раз так, то окружной суд 21 июля 1939 года выдал разоблаченным «врагам народа» на всю катушку: двое из них были приговорены к расстрелу, остальные получили по 10–15 лет лагерей.

– Однако предварительное и судебное следствие было проведено необъективно, имело тенденциозный, обвинительный характер, – рассказывал Владимир Васильевич Ботулу. – Приговор голословен, достоверными фактами не подтвержден. На самом деле эти люди при общении между собой и окружающими вели обычные разговоры о материальных трудностях жизни на Севере, высказывали по этому поводу свое мнение. Разговоры их призывов к свержению советской власти не содержали…

Тем не менее, чьих-то доносов по услышанным разговорам хватило на то, чтобы совершенно необоснованно и жестоко осудить мирных людей – эвенкийские служители Фемиды, похоже, хотели освободиться от прежних обвинений судебных органов в мягкотелости, примиренчестве. И явно переборщили.

Это стало очевидным после кассационной жалобы осужденных (бедняги в то время были уже в красноярской тюрьме, а там им более опытные сотоварищи по камере подсказали, что надо делать) в Москву.

Определением судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР от 26 сентября 1939 года дело эвенкийских «контрреволюционеров» направляется на новое судебное следствие, а вынесенный им необоснованно жестокий приговор отменяется – да, и такие прецеденты в те годы случались, вопреки устоявшемуся мнению о предельной жестокости.

Лишь на третьем по счету судебном заседании по этому делу окружной суд (обвиняемые к тому времени уже были этапированы обратно в Туру) вынес окончательный приговор по делу восемнадцати. Был первый день лета 1942 года. Приговор – зачет в отбытие наказания по 4,5 года тянувшегося следствия и лишение гражданских прав на предстоящие 5 лет, – молча выслушали лишь десять изможденных человек. Остальные восемь к тому времени поумирали.

В тот же день после освобождения оставшиеся в живых, но так не понявшие, в чем же их вина и за что они пострадали, пешком отправились к себе домой, на север Илимпии – это сотни километров по глухой тайге и лесотундре.

Самому старшему из них, «кулаку и единоличнику» Ивану Петровичу Ботулу, исполнилось тогда 69 лет, самому младшему, сыну «кулака-трудпереселенца» Павлу Павловичу Казанцеву – 25. Впереди у них была отчужденная жизнь с ярлыками «врагов народа». И ярлыки эти с них официально снимут, как с сотен тысяч других безвинно пострадавших, уже посмертно, в 1991 году по Закону РФ «О реабилитации жертв политических репрессий».

Вот он, этот список «восемнадцати», дошедший до нас из тридцатых годов:

1. Соломонов Федор Прокопьевич, 1893 г.р., якут, кулак, член ППО.

2. Ботулу Иван Петрович, 1873 г.р., якут, кулак, единоличник.

3. Ботулу Христофор Савич, 1902 г.р., якут, кулак, ППО.

4. Хирогир Афанасий Николаевич, 1892 г.р., эвенк, шаман, единоличник.

5. Боягир Дмитрий Михайлович, 1873 г.р., эвенк, кулак, единоличник.

6. Маймага Константин Николаевич 1898 г.р., якут, кулак, член ППО.

7. Ботулу Егор Гаврилович, 1906 г.р., якут, кулак, председатель ППО.

8. Зарубин Митрофан Васильевич, 1888 г.р., русский, кулак, засольщик Ессейского засольного пункта.

9. Ботулу Андрей Савич, 1912 г.р., якут, кулак, член ППО.

10. Маймага Степан Николаевич, 1878 г.р., якут, кулак, член ППО.

11. Хукочар Егор Григорьевич, 1887 г.р., эвенк, шаман, член ППО.

12. Эмидак Лаврентий Семенович, 1877 г.р., эвенк, шаман, член ППО.

13. Ботулу Константин Савич, 1906 г. р, якут, кулак, член ППО.

14. Елдогир Степан Константинович 1902 г.р., эвенк, кулак, единоличник.

15. Эмидак Моисей Лазаревич, 1888 г.р., эвенк, шаман, единоличник.

16. Осогосток Николай Матвеевич 1885 г.р., якут, кулак, член ППО.

17. Хирогир Трофим Гаврилович 1888 г.р., эвенк, середняк. Член ППО.

18. Казанцев Павел Павлович, 1917 г.р., сын кулака-трудпереселенца, зав. метеостанцией.

Отважный сын тайги

Маленькая Эвенкия (население её в 1941 году составляло немногим более 10 тысяч человек) отправила на фронты Великой Отечественной войны 1842 бойца, из которых домой не вернулись около 500. По призыву и на добровольных началах на войну уходили как русские, так и представители многих других национальностей, живших на то время в Эвенкии, в том числе, разумеется, и эвенки. Среди них был и промысловик Антон Мукто. Он ушел на фронт на втором году войны и оказался среди тех счастливчиков, кто выжил в горниле этой чудовищной войны и вернулся домой. Правда, весь израненный, но зато с наградами за проявленные мужество и доблесть в боях с немцами.

Антон Мукто

– Меня на фронт сразу не взяли, председатель окрисполкома Давыдкин не пускал, бронь дал, сказал: кто-то должен и в тылу работать, – рассказывал мне Антон Валентинович Мукто в 1995 году, накануне очередного юбилея Победы. Я его нашёл в больнице – он тогда прихворнул, давление донимало. Все же семьдесят пятый год тогда шёл ветерану, за плечами которого была не просто достаточно долгая, но и наполненная многими испытаниями, лишениями жизнь.

Когда началась война, Антон Мукто вместе со своей семьей, в которой, помимо него, было ещё одиннадцать детей, жил на фактории Виви. Отец его умер рано, еще в 1936 году. Большой был трудяга, но один не в силах был прокормить такую большую семью. Поэтому с ранних лет приобщил к труду и Антона, как старшего из сыновей. Парнишка из-за того, что надо было во всём помогать отцу, так и не пошёл в школу. Уже в тринадцать лет он начал самостоятельно охотиться, добывал в тайге белку, горностая, колонков и сдавал в заготпункт. И этот его приработок был весомым подспорьем в большой, не избалованной достатком семье.

С малых лет, чувствующий себя в тайге как у себя в доме, Антон быстро стал одним из добычливых промысловиков в Илимпийском районе. Лёгкий на ногу, он в поисках лучших для охоты мест запросто проходил по тайге десятки километров, метко стрелял из своего видавшего виды ружья-переломки.

В 1939 году Антон стал комсомольцем. И в том же году его, как лучшего промысловика, исполком окрсовета утвердил участником Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Вот что писалось в постановления окружного комитета ВКП(б) и исполкома окрсовета от 18 декабря 1940 года по поводу успехов молодого промысловика: «А. В. Мукто – члена Вивинской ППО (Простейшее Производственное Объединение), участника Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, в IV квартале 1940 года добыл пушнины на сумму 4 тысячи 918 рублей, премировать ружьем центрального боя».

Антон сумел добиться высочайшего результата по Эвенкии – в день он мог добыть до 40 белок. За лучшие показатели по добыче цветной пушнины Главный комитет Всесоюзной сельскохозяйственной выставки присудил Антону Мукто Малую серебряную медаль, а исполком Эвенкийского окрсовета в 1940 году вторично утвердил его участником ВСХВ на 1941 год. Кстати, вот это умение без промаха бить в цель и определило в дальнейшем военную судьбу.

– Хоть и небольшая была наша Виви, – вспоминает Антон Валентинович, – но когда началась война, от нас за один только раз на фронт ушли сразу шесть человек. А потом ещё и ещё… Меня же всё не берут и не берут. Ну, потом всё же добился, чтобы и меня открепили от брони и взяли на фронт. А то как-то нехорошо получалось: мои земляки там воюют, гибнут, а я в тылу прохлаждаюсь…

В августе 1942 года Антона Мукто и с ним ещё троих односельчан отправили в Красноярск – по Нижней Тунгуске, по Енисею. В краевом центре ему пришлось провести целых шесть суток – спать где попало, есть что найдется, пока его и других новобранцев, наконец, переправили на пересыльный пункт. Там их продержали еще пару недель, отсортировали – кого куда, и в какую команду направить. Так Мукто очутился в Иланске. Здесь из сибиряков формировали лыжный стрелковый батальон и почти до конца 1942 года обучали всяким военным премудростям. Мукто всё схватывал на лету. Впрочем, для него это было несложно: на лыжах он и так умел ходить, меткости в стрельбе сам мог обучить кого угодно.

И лишь после всего этого их батальон погрузили в эшелон и отправили на фронт. Через несколько суток пути на какой-то станции их выгрузили, считай, в чистом поле, поставили на лыжи – и вперёд. Маршрут был в направлении Калининской области, до которой от места выгрузки, ни много ни мало,700 километров. И вот весь этот путь на передовую сибиряки проделали на лыжах. В первый день сделали 50 километров, во второй – 60.

Сначала шли ходко. Полевая кухня плелась где-то сзади, а батальон, навьюченный стрелковым оружием, немудрёными солдатскими пожитками в заплечных мешках, в белых маскхалатах поглощал километр за километром, только снежная пыль столбом стояла. Питались всухомятку, горячее ели только через день-другой, а то и на третий, потому как кухне надо было где-то останавливаться, раздобывать дрова, растапливать снег на воду, варить кашу и уж потом догонять батальон, учесавший к тому времени на десятки километров.

Но через неделю почти беспрерывного пути, когда и спать приходилось почти на ходу, люди стали выдыхаться. Немало солдат тогда погибло, так и не дойдя до передовой, – отставали от колонны, падали в снег и засыпали. А это верная гибель. Замерзали и на привалах, кому не доставалось места у костров.

И всё же к месту назначения батальон дошёл. И, как оказалось, напрасно: ситуация изменилась, сибиряки в этом месте уже не понадобились. И погнали батальон, так и не понюхавший пороху, но уже понёсший потери, обратно. Сибиряки были злые как черти, что вот столько километров пришлось отмахать и после этого не отыграться на немцах. Впрочем, отыгрались позже. В войне уже наступил перелом, фашистов начали гнать с нашей территории.

Антон Валентинович в беседе со мной уже с трудом вспоминал названия тех деревенек, городов, которые приходилось брать с боем. В памяти остались лишь важнейшие из них, где и немцев побили много, и где своих оставили – не счесть: Ржев, Курск, украинские сёла. Весь 1943 год Мукто был на передовой в самой гуще боёв. Его верный «максим», самый популярный станковый пулемёт в наших войсках, изрыгнул не одну тысячу смертоносных пуль.

– Много ли немцев положили вы лично, Антон Валентинович? – с почтением прашивал я своего собеседника.

– А чёрт его знает! Стреляю – вижу, падают. Не считал. Но много, однако, – подумав, сказал он.

Пулемётчики всегда шли в первых рядах наступающих. Выдвигались на передовой рубеж и поливали раскалённым свинцом вражеские траншеи и окопы, подавляли их огневые точки. Без поддержки пулемётчиков пехоте наступать было бы очень скучно. При отражении вражеских контратак опять же большие надежды всегда возлагаются на пулемётные расчёты. Ну а если он ещё при этом не пуляет в белый свет как в копеечку, а каждая третья-пятая пуля находит свою цель, как это умел делать Мукто, такому расчёту цены нету. Вот почему командир роты Александр Ера был буквально влюблён в своего пулемётчика, промысловика из далёкой неведомой Эвенкии.

Офицер так и говорил:

– Многие из нас, Антоша, обязаны тебе жизнью. Но смотри, не зазнавайся!

Однако Антону такое чувство было вовсе неведомо. Он просто исправно выполнял свою работу и, как бывало в тайге, экономно расходовал патроны, стараясь всегда попадать в цель. Хотя сделать это при автоматической стрельбе из пулемёта, за минуту выплёвывавшего сотни пуль, было непросто. Поэтому Мукто стрелял короткими очередями и бил наверняка. Но когда надо было не дать немцам поднять головы, чтобы наступающие красноармейцы добежали до их расположения с наименьшими потерями, накрывал окопы плотным огнём.

Урону фашистам пулемётный расчёт Мукто наносил немало, поэтому на него всегда велась охота: старались накрыть снарядом или миной, забросать гранатами, поразить из обычного стрелкового оружия, из пулемёта. И небезуспешно, надо признать. За время участия в непрерывных боях А. В. Мукто был ранен шесть раз: в ноги, руки, корпус. Его тело рвали минные и снарядные осколки, пронзали пулемётные и винтовочные пули. После каждого из пяти первых ранений Мукто, подлечившись в госпиталях, вновь становился в строй, причём всегда возвращался в свою часть, к своему верному, видавшему виды «максиму», и рота облегчённо вздыхала: «Живём, наш Мукто им сейчас задаст!» И он давал фашистам прикурить. Пока шестое ранение окончательно не выбило его из строя.

На санитарном поезде Антона Валентиновича в 1944 году из Украины повезли в Казахстан. Лечили по дороге, лечили в госпитале, разместившемся в степном пыльном городке Алга. Поправился вроде пулемётчик, тем не менее врачи не решались больше отправлять его на фронт, поскольку Мукто мог уже служить наглядным пособием для начинающих медиков по характеру и видам ранений.

Так что комиссовали таёжника подчистую, и отправился он в родную Эвенкию многовёрстным путём через Ташкент, Алма-Ату, Новосибирск, Красноярск и далее по Енисею и Нижней Тунгуске.

Таёжная фактория Виви встретила его безлюдьем: отсюда к тому времени на фронт ушли уже 18 мужчин, практически вся наиболее трудоспособная мужская половина населения этого маленького эвенкийского стойбища. Ушёл на фронт и младший брат Антона Александр, впоследствии погибший в Берлине в 1945 году, как и подавляющее большинство почти двух десятков вивийцев – фронтовиков. Из участников войны, мобилизованных из Виви и вернувшихся домой, дольше всех оставался Антон Валентинович. Пережил он и всех членов своей некогда большой семьи. Но всё это было потом.

А тогда, в 1944-м, даже толком не отдохнув после ратных трудов, он включился в мирную работу: выпасал оленей, добывал пушнину. Сначала работал на колхоз имени Сталина, который был образован на фактории Виви. Позже, когда высокое начальство посетила «идея» объединить все мелкие эвенкийские поселения в более крупные, – трудился уже на колхоз «Верный путь» в селении Учами, куда были переведены все вивинцы.

– Всё там бросили – жилье, промыслы, пастбища. А ведь какое хорошее место было! – с сожалением вспоминал Антон Валентинович. – Потом избушки из Виви пришлось переправлять в Учами, ведь тут почти ничего не было. Нет, неправильно, по-моему, сделали начальники: это Учами надо было переводить на Виви…

В гостях у воина, оленевода, орденоносца Антона Мукто первый секретарь окружкома КПСС Василий Увачан

Но что сделано, то сделано. Обосновавшись в Учами, Антон Валентинович занялся тем же, чем всегда: оленеводством, охотой. А известен он стал всей Эвенкии именно как знатный оленевод. Ещё бы: приняв бригаду, в которой было 800 оленей, он через три года добился увеличения стада почти до четырёх тысяч голов. Ему завидовали, просили поделиться секретом, при помощи которого он достигает таких результатов.

– Да, секрет у меня есть, – рассказывал Антон Валентинович, выступая перед молодыми пастухами на слете оленеводов округа. – Совсем простой секрет: рано встаю, поздно ложусь, меньше чая в чуме пью, больше в тундре за оленями слежу. Вот и весь мой секрет. Отдаю его вам, молодым. Уверен, возьмете в свою копилку – скоро обгоните меня…»

И вполне естественно, что к боевым наградам Мукто – медалям «За отвагу», «За боевые заслуги» (он смог сохранить только эти, остальные, увы, растеряли детишки) прибавились знаки отличия за высокие достижения в созидательном труде, в том числе ордена Ленина и Октябрьской революции.

К его послевоенным достижениям следует также отметить участие в работе XXVI съезде КПСС в качестве делегата от Эвенкийской окружной партийной организации, предоставление ему статуса Почетного жителя Эвенкии.

Умер знатный промысловик и оленевод Антон Валентинович Мукто в 1996 году в возрасте 75 лет. И навсегда остался в памяти народной, в истории Эвенкии как замечательный труженик и отважный воин.