Текст книги "Рыцарь Испании"

Глава XI. Интриги

Сквозь планки зеленых ставней лилось утреннее зимнее солнце и падало золотым сиянием на парчовую постель, на которой, опираясь на подушки, сидел дон Хуан, закутанный в фиолетовую шелковую накидку.

Около кровати стоял дон Карлос, еще дрожащий от трехдневной лихорадки и говорящий настолько быстро, горячо и безостановочно, что Хуан, едва пробудившийся и все еще пребывающий в недоумении относительно цели столь раннего визита инфанта, с трудом улавливал значение его слов.

На покрывале лежала шпага, оправленная в чернь и золото, которую Карлос принес в подарок новоиспеченному адмиралу флота, вместе с восторженными поздравлениями с назначением. Хуан взглянул сонными глазами с золотистым отсветом сначала на великолепное оружие, затем на принца, как будто пытаясь связать их в своем сознании и понять, что бы все это могло значить.

Наконец среди жалоб и яростных обвинений, которыми сыпал инфант, Хуан уловил слова «побег» и «восстание».

– Вы пришли, чтобы повторить то, что говорили прошлой весной? – живо спросил он.

Неистовый поток речи Карлоса прервался. Его лицо раскраснелось, в глазах стояли слезы. Он весь дрожал от сильного волнения и лихорадки.

– Я покидаю королевство, – заявил он. – Я написал дворянам, которые дали клятву последовать за мною. Я подниму свое знамя в Италии. Я занял денег в Вальядолиде и в Севилье.

Быстро произнеся все это задыхающимся голосом, он остановил взгляд своих маленьких бледных глаз на лице Хуана.

– Ты поддержишь меня? – спросил он.

– Нет, – сказал Хуан.

– Если поддержишь, – ответил инфант, – я дам тебе Неаполитанское королевство или Миланское герцогство.

Хуан соскочил с постели. Стояла середина зимы, и, несмотря на яркое солнце, было холодно. Он застегнул, дрожа, свою подбитую мехом накидку и сунул ноги в туфли.

– Не продолжайте, – взволнованно сказал он, – я состою на королевской службе.

Карлос шагнул к нему и с чувством сжал худые руки на его груди.

– Неужели он купил и тебя тоже! – вскричал он. – А ведь ты был моим другом. Но он всех переманивает на свою сторону. Однако он плохо платит; ты ничего не получишь, кроме бедности и зависимости, пока тебе платит мой отец, дон Хуан.

– Я уже занимаю высокий пост, – ответил адмирал. – Я всем обязан королю.

Карлос издал раздраженный звук, как животное, наткнувшееся на препятствие.

– Разве ты не видишь, что он тебя использует? – яростно воскликнул он. – Эта старая ведьма, принцесса Эболи, сказала ему, что ты будешь хорошо служить. Неужели ты не видишь, что в нем нет ни доброты, ни справедливости, ни благодарности? Он завлечет тебя и даже кровь из тебя высосет, а когда ты не сможешь больше ничего ему дать, он тебя отшвырнет и раздавит.

Хуан стоял и неотрывно смотрел на него. Несомненная сила, благородство и уверенность звучали в словах, слетавших с сухих губ этого бледного от волнения мальчика, и придавали им убедительность.

– Я его сын, – продолжал Карлос, – но он всегда обманывал и предавал меня. Он обещает посты и награды, но никогда не дает. Он обещал мне Елизавету Валуа, а затем забрал ее себе. Он обещал мне эрцгерцогиню Анну, но тянет время. Почему ты думаешь, что он обойдется с тобой лучше, когда ты даже не его сын?

– Мы не можем выступать против короля, – ответил Хуан тихим голосом, – как не можем выступать против Бога.

Инфант засмеялся.

– Бог! – запальчиво воскликнул он. – Я не признаю его.

– Если бы вы были обычным человеком, Ваше Высочество, – с ужасом воскликнул Хуан, – и Вальдес услышал ваши слова…

– Ах, Вальдес уже тянет ко мне свои когти, – перебил его Карлос, – он сказал королю, что я немногим лучше еретика. Хотя на самом деле я немногим лучше раба. Помоги мне покончить с этим, Хуан.

Молодой адмирал прошелся по комнате. Он был растроган и обеспокоен. Слушать эти дикие предложения было в равной мере бесчестно и неблагоразумно, поскольку авантюра принца была обречена на неминуемое поражение. Однако обиды Карлоса были вполне реальны и обнаруживали в короле нрав, который будил в сердце Хуана страх и жалость: страх подчиниться такому господину и жалость к несчастному слабовольному человеку, издевательствами доведенному до принятия столь отчаянного решения.

Он сразу же понял, что его поддержка является ключевой частью плана инфанта, поскольку позиция адмирала давала контроль над портами и морем, а значит, и над возможностью для побега Карлоса. Он понял также, насколько трудно было бы уговорить инфанта отказаться от своих замыслов, ведь было очевидно, что он их так долго лелеял, был намерен твердо придерживаться и решительно осуществить.

Чтобы выиграть время, Хуан принялся расспрашивать Карлоса о его приготовлениях и обнаружил, что созданный инфантом план совершенно безрассуден и явно составлен почти открыто на глазах соглядатаев Фелипе.

У Хуана не было сомнения, что королю уже известны замыслы инфанта, и он содрогнулся от страха за Карлоса.

– Ваше Высочество, – твердо произнес он, – этот план приведет вас к погибели, и я никоим образом не намерен в нем участвовать. Ни честь слуги короля, ни благоразумие здравомыслящего человека не позволяют мне поддержать вас в этом диком восстании.

Карлос сжал бледные губы, искры безумного упрямства вспыхнули в его светлых глазах.

– Ничего из того, что ты можешь сказать, не тронет меня, – яростно ответил он. – Ты боишься короля. Я – нет.

– Вы просите меня шагнуть вместе с вами в яму, может быть, в ловушку, – сказал адмирал. – Я не сделаю этого. Ради бога, я не приму в этом участия!

Карлос затрясся от бешенства.

– Я предложил тебе высокую награду, – сказал он, оскалив острые зубы.

– Вы предложили мне корону в небесах, – ответил Хуан, – но, хоть я и честолюбив, предпочитаю всё же адмиральский жезл на земле.

– Я отправлюсь без тебя! – вскричал инфант. – Мне служит половина грандов Испании. Я обойдусь без тебя!

Хуан подыскивал какой-нибудь аргумент, который мог бы урезонить взбешенного мальчика.

– Восстав против короля, вы тем самым совершите государственную измену, – сказал он, – а государственная измена – это великое преступление и тяжкий грех.

Карлос коварно улыбнулся.

– Я получу полную индульгенцию по случаю папского юбилея, – ответил он. – Приор Аточи и его монахи не пожелали меня исповедовать, но я найду других.

Хуан, который знал, что весь предыдущий день инфант провел в монастыре иеронимитов, с монахами, исповедуясь перед принятием благ, обещанных папой по случаю юбилейного года, встревожился при этих его словах.

– Не было ли вам отказано в отпущении? – быстро спросил он.

Карлос поморщился.

– Завтра ты не увидишь меня среди причащающихся, – уклончиво ответил он.

– О, Господи! О чем вы говорите? – в отчаянии вскричал Хуан. – Почему они не захотели исповедовать вас?

– Потому что они глупцы, – злобно возразил инфант. – Но оставим это. Присоединишься ли ты ко мне?

– Я уже ответил на этот вопрос, – сказал Хуан. – Я не только не присоединюсь к вам, но и умоляю вас отказаться от этой вопиющей глупости.

Карлос с бешенством ударил его в грудь.

– Ах, как я ошибся в тебе! – вскричал он. – Ты уже раб Фелипе!

Пена показалась на его губах, глаза закатились. Опасаясь, что волнение может привести к приступу, Хуан торопливо добавил:

– По крайней мере, дайте мне время обдумать ваши слова.

– Сколько времени? – требовательно вопросил Карлос.

– Дайте мне, – сказал Хуан, – двадцать четыре часа.

Инфант колебался, полный подозрений, сомнений и раздражения, но Хуан был спокоен и тверд.

– Вы мне предложили, – добавил он, – принять участие в трудном и опасном предприятии. Вы же не рассчитываете, Ваше Высочество, что я соглашусь без раздумий?

– Тогда, – медленно ответил инфант, – завтра в это же время я пошлю к тебе и буду ждать ответа. Если ты примешь решение в пользу короля, – продолжил он с некоторым достоинством, – ты отринешь того, кто является твоим другом, в пользу того, кто всегда будет твоим врагом, вне зависимости от того, какие услуги ты ему окажешь.

Он схватил с кресла берет и стремительно покинул комнату.

Хуан торопливо начал одеваться.

– Принц безумен, – сказал он себе, – и я должен постараться спасти его.

Единственную возможность сделать это он видел в том, чтобы так или иначе остановить отчаянное предприятие Карлоса.

Он был уверен, что позволить ему проявить упорство и выступить открыто значило позволить ему пойти к своей гибели, ибо тому, кто спровоцирует такой скандал, гордый и жестокий король пощады не даст.

Хуан думал, что дону Фелипе, должно быть, что-то известно, хотя маловероятно, что он знает все, так как в этом случае Карлос был бы уже арестован.

Молодой адмирал чувствовал, что должен быть непоколебимо верен королю. Лишь накануне он получил назначение и все еще оставался под впечатлением этого события.

К тому времени, когда он закончил одеваться, решение было принято.

Король был в Эскориале. Именно этой его отлучкой из Мадрида и рассчитывал воспользоваться Карлос для своего побега. Предполагалось, что Хуан будет ожидать возвращения Фелипе в столице, но поскольку то, что он решил рассказать королю, нельзя было доверить посланцу, он взял лошадь и с одним сопровождающим поскакал в Эскориал.

Дон Фелипе несколько недель провел в уединении, творя молитвы и готовясь к принятию благ, обещанных папой христианскому миру по случаю юбилейного года; так что Хуан не удивился, застав короля в окружении монахов.

Молодой адмирал немного постоял, переводя дыхание, на пороге темной комнаты.

Король сидел, сжавшись, в глубоком кресле, одетый в черное и в черном берете. Его лицо выглядело осунувшимся, старым и несчастным, запавшие глаза были закрыты.

Хуан прошел мимо клириков и, опустившись на колени, поцеловал холодную королевскую руку.

– Должно быть, ты принес важные новости, – резко сказал Фелипе.

– Важные и частного характера, сеньор, – ответил Хуан, хотя и знал, что у короля было мало секретов от священников.

Фелипе приподнялся в просторном кресле и подпер свое изможденное лицо рукой.

– О чем они, твои новости? – спросил он.

Хуан поднялся. Роскошь его одеяния так же выделялась среди темных ряс и мантий, как и его прекрасное лицо среди бескровных лиц и обритых голов.

– Они касаются инфанта, сеньор, – сказал он, и его сильный приятный голос был очень тих.

Фелипе криво улыбнулся и медленно перевел взор на приора Аточи, который стоял рядом с его креслом.

– Ваши новости, – спросил он, – также касаются инфанта, не так ли, падре?

Он говорил мягко, как обычно говорил со служителями церкви, и таким тоном, как если бы он был почти доволен.

– Да, Ваше Величество, – ответил приор. – Однако пусть Его Превосходительство скажут первыми.

– Нет, – сказал Хуан, вытянув руку. – Я выйду и подожду, когда окончится ваша аудиенция.

– Ты останешься, – резко скомандовал король. – И каждый из вас будет говорить в присутствии остальных. Говорите, падре.

Приор, дон Антонио де Толедо, привлекательный мужчина в расцвете лет, выступил вперед и лишенным эмоций голосом сказал следующее:

– Господин мой король, вчера Его Высочество инфант прибыл на исповедь в королевский монастырь св. Иеронима. И среди своих грехов он назвал смертельную ненависть к известной персоне и желание осуществить ее смерть.

Дон Антонио на мгновение замолчал, и взгляды короля и Хуана встретились.

– Вследствие этого, – продолжил приор, – исповедник отказал Его Высочеству в отпущении грехов, причем инфант чрезмерно разгневался и был очень настойчив. После этого был собран совет священников, в котором приняли участие шестнадцать человек, и я в их числе. Никто из нас не нашел доводы Его Высочества, который предложил позволить ему для видимости принять участие в таинстве причастия, но получить неосвященную гостию, убедительными. Мы ответили ему, что предложенное им – есть святотатство.

Фелипе содрогнулся и перекрестился, затем глубже осел в кресле.

– Тогда я, – добавил дон Антонио, – отвел принца в сторону и велел ему открыть мне имя особы, против которой направлены его лютая ненависть и его гибельный план. И он, нисколько не волнуясь, ответил мне, что это Ваше Величество.

– Господи! Он безумен! – пробормотал Хуан.

Король молчал. Он казался совершенно безжизненным.

– После этого, – продолжил приор, – я распустил собрание, уже в два часа ночи, а принц спокойно уехал домой.

Последовало непродолжительное молчание, после чего Фелипе с мучительным усилием приподнялся в кресле.

– Я благодарю вас, – сказал он, и его голос был столь же безжизненным, сколь и лицо.

– А что ты, – обернулся он к Хуану, – желаешь сказать?

– Сеньор, – сказал адмирал, – я хотел бы молить вас быть милостивым к принцу. Какой-то злой дух вошел в него, и он не ведает, что творит. Он пришел ко мне сегодня утром и сказал, что он намерен бежать из королевства. Я говорю об этом Вашему Величеству, чтобы вы могли поместить Его Высочество под надзор и предотвратить великий скандал.

Произнеся это, он покраснел, ибо почувствовал, что оказался причастен к делу, недостойному рыцаря. Фелипе вновь и вновь поворачивал кольцо с белым бриллиантом на своем бледном указательном пальце и не поднимал глаз от сияющего камня.

– Что же, я прикажу взять его под надзор, – сказал он, – чтобы он не причинил себе вреда.

Хуан почувствовал облегчение, услышав, что король произнес эти слова мягким тоном. Ему казалось, что он, в конечном счете, не только следовал требованиям благодарности и лояльности, но и сделал так, как было лучше для Карлоса.

Король вновь повернулся к приору.

– Итак, принц не сможет присутствовать на юбилее, – заметил он. – Какая жалость.

– Его Высочество, – сказал Хуан, – больной человек с больными фантазиями. Я надеюсь все же отговорить его от его планов, когда вернусь в Мадрид.

– Брат, – сказал король, – ты не вернешься в Мадрид. Ты останешься здесь.

Хуан ненавидел Эскориал и не имел желания находиться при особе короля, но он сразу же с изяществом уступил.

– Инфант будет удивлен моему отсутствию, – было его единственное возражение.

Дон Фелипе неловко поднялся. Он страдал от сильного приступа подагры и ходил, тяжело опираясь на толстую палку.

– Напиши ему, что ты занят делами флота, – сказал он, беря своего молодого брата за руку. – Я люблю держать при себе тех, кто меня любит.

С дрожью почти стыда Хуан осознал, что только что снискал еще большее расположение своего брата. Он подумал о донье Ане: разве она не была права, разве он не становился и вправду слугой короля?

– Ты хорошо мне послужил, – добавил Фелипе. – Иди ужинать. Мой новый повар просто превосходен.

Глава XII. В покоях королевы

Королева праздно сидела у огня. Было удивительно, что она еще жива, ибо весь ее облик, казалось, говорил, что смерть занесла над нею свою косу. Испуганное выражение в ее глазах сменилось в последнее время ужасной безучастностью, как если бы она уже больше не видела и не слышала ничего из происходящего вокруг нее. В эти дни после Рождества Карлос часто приходил посидеть с нею, и она была добра к нему, хотя ее сочувствие было уже немного менее сердечным, чем прежде. Этим вечером он сидел рядом с нею у огня, жалуясь, что дон Хуан все не возвращается из Эскориала. Последний раз он приезжал лишь ненадолго и в сопровождении приора Аточи, которого Карлос возненавидел с тех самых пор, как тот отказал ему в отпущении грехов.

Королева не ответила. Она отрешенно смотрела на пламя и, должно быть, даже не слышала его.

Ее молчание поразило Карлоса. Долго и задумчиво он смотрел на ее прелестное лицо, обрамленное жесткими батистовыми брыжами.

Затем придвинулся к ней осторожным, почти собачьим движением.

– Если бы я уехал, вы бы помнили обо мне? – спросил он.

Она медленно повернула свою красивую голову и посмотрела на него с легким испугом.

– Если бы вы уехали? – повторила она.

– Да.

– Но ведь это невозможно.

Коварная гримаса исказила его черты.

– Однако я стану свободным человеком, – ответил он.

Елизавета оглянулась на неизменных дуэний, работавших в дальней части комнаты.

– Замолчите, Карлос, – нервно сказала она, – будьте осторожнее в выражениях.

– Как будто мне есть дело до этих старых женщин! – легкомысленно воскликнул он.

Действительно, разрыв между ним и королем был очевиден, и она знала это, хотя и не догадывалась о его диком плане побега.

– Иисусе! – жалостливо пробормотала она. – Чем это закончиться? Я заклинаю вас блюсти свой долг перед королем!

Карлос обратил на нее полубезумный взгляд. Выражение его лица было решительным.

– Если бы вы стали моей женой, вы были бы счастливее, чем сейчас, будучи королевой Испании, – угрюмо сказал он.

– Mon Dieu! – вскричала Елизавета. – Вы навлечете на себя беду такими словами!

И она выпрямилась в кресле. Ее болезненная апатия отступила перед ужасом.

Карлос остался бесстрастен. Из-под дублета он вынул свое главное сокровище, портрет эрцгерцогини Анны.

– Я женюсь на своей кузине, – сказал он, – я, и никто другой. Разве она не хорошенькая?

Королева часто видела этот портрет. Постоянство, которое выказывал инфант в восхищении своей кузиной, трогало ее и казалось ей самой лучшей чертой его своевольного характера. Однако сейчас, когда она смотрела на маленький портретик этой светловолосой австрийки, ужас, в который ее привели отчаянные слова Карлоса, необъяснимым образом усилился при виде этого бледного, грустного лица, которое внушило Карлосу настолько сильную страсть.

– Мы будем счастливы, – продолжил инфант, – и вы сможете полюбить её, правда?

Елизавета попыталась улыбнуться.

– От ее благосклонности будет зависеть мое положение, – сказала она, – ведь она будет королевой после меня.

Злобный взгляд обезобразил лицо Карлоса.

– Королевой после вас! – повторил он кисло. Он слышал, что в случае смерти Елизаветы эрцгерцогиня могла быть обручена с Фелипе, и уже сама мысль об этом наполняла его ревнивой яростью. Вспомнив об этих слухах сейчас, он затрясся от бешенства и ревности и спрятал портрет под дублетом.

– Скажите что-нибудь хорошее, – пробормотал он. – Когда мы поженимся, я заберу ее от двора, и король никогда больше ее не увидит.

Елизавета побледнела. До нее также дошли слухи о ее возможной преемнице.

– Вам не следует говорить столь безумных вещей, – с усилием сказала она, – вы не должны.

В этот момент, опираясь на руку дона Хуана, вошел король.

Ни королева, ни Карлос не знали, что он в Мадриде, и даже не ожидали его прибытия, и в этом необъявленном вторжении оба сразу угадали зловещую преднамеренность.

Елизавета поднялась. Ее волнение было очевидно, но Фелипе сделал вид, что не замечает его. Он приподнял берет и приветствовал ее с обычной учтивостью.

Принц вскочил на ноги и украдкой рассматривал отца. Они не встречались неделями и не разговаривали месяцами, король и сейчас не глядел на сына, лишь сказал несколько слов, обращаясь к Хуану.

– Ах! – пробормотал Карлос и прихрамывающей походкой отошел к стене, кусая ногти.

Он надеялся осуществить побег до возвращения отца в Мадрид и ждал только двух вещей: получения денег от банкиров Вальядолида и Севильи и содействия дона Хуана.

Сейчас же, при неожиданном появлении отца в сопровождении дона Хуана, он подумал, что пришел конец всем его надеждам, и острое чувство гнева и безысходности пронзило его душу.

Елизавета, вечная примирительница, попыталась смягчить ситуацию, хотя и без надежды на успех.

– Сеньор, – сказала она, – со мною проводит время Карлос. Ваше Величество заметили его?

Фелипе кротко обернулся туда, где у стены скорчился его сын.

– О, Карлос! – доброжелательным тоном произнес он, – сын, как твое самочувствие?

Карлос выпрямился рядом с гобеленом.

– Достаточно хорошо, сеньор, – ответил он без всякого выражения, – но чувствую небольшую слабость с тех пор, как похолодало.

– Ты должен молиться святому Диего, – ответил король, – который столь чудесным образом исцелил тебя в Алькале.

Карлос ухмыльнулся, показав острые зубы.

– Святой Диего в небесах, – коварно произнес он, – а мое исцеление придет от земли.

Взгляд дона Фелипе метнулся к неподвижным дуэньям в глубине комнаты.

– Карлос, – сказал он мягко, – после ужина я пришлю за тобой. Мы давно уже не разговаривали.

– Да, давно, – повторил Карлос.

– Вы могли бы поговорить здесь, – сказала королева, испуганно переводя взгляд с одного на другого.

Дон Фелипе положил свою костлявую руку на ее рукав, украшенный драгоценностями и кружевными гофрированными манжетами.

– Нет, Елизавета, – ответил он, – нам надо поговорить о делах.

Несчастный Карлос вновь принялся грызть ногти, его взгляд беспокойно метался.

– Да, о делах, – пробормотал он.

– А сейчас я не задерживаю тебя более в покоях королевы, – произнес Фелипе, пристально глядя на него.

Карлос направился к двери. Несмотря на хромоту и сутулость, в его манере держаться было несомненное достоинство, и он попрощался с бледной королевой с большим изяществом, чем ему было свойственно.

На пути к двери он должен был миновать Хуана, который по-прежнему стоял у входа, молчаливый и прямой.

– Ваше Превосходительство, – тихо сказал Карлос, – я хотел бы видеть вас сегодня вечером.

Хуан поднял голову, их взгляды встретились.

– Сегодня вечером вы будете у короля, – ответил Хуан.

– Нет, сначала я поговорю с тобой, – сказал Карлос. Гнев сообщил силу этому хилому человеку, и его взгляд, устремленный на Хуана, был гордым и мужественным.

– Предатель! – сказал он еле слышно и сделал движение губами, как будто сплюнул.

Ни король, ни королева не слышали этого слова, и Хуан никак не показал, что слышал его.

Карлос открыл дверь и вышел, и они услышали, как он, хромая, удаляется по коридору. Елизавета быстро посмотрела на Хуана, а затем на супруга.

Она стояла перед большим открытым камином, и темно-красные отблески пламени играли на ее темно-красном платье.

– Сеньор, – произнесла она, – как идут переговоры о руке эрцгерцогини?

Она очень редко задавала вопросы подобного рода, но Фелипе не выказал и тени удивления.

– Присядьте, Елизавета, – сказал он, – вы выглядите уставшей.

Она села в кресло, которое покинула при его появлении, и принялась нервно сжимать и разжимать руки.

– Было бы большим благом для инфанта, – продолжила она, – если бы вы смогли ускорить заключение этого союза. Карлос всем сердцем стремится к нему, и я думаю, что он не сможет быть полностью счастлив, пока эрцгерцогиня не станет его женой.

Дон Фелипе улыбнулся.

– Мальчишеская фантазия, – сказал он. – Переговоры прекращены. Я посоветовал императору отдать дочь за короля Франции.

– Ах, бедный Карлос! – воскликнула королева. – Кто же будет его женой, сеньор?

– У меня нет планов относительно женитьбы инфанта, – холодно ответил Фелипе.

Слезы затуманили большие голубые глаза Елизаветы.

– Увы, сеньор, если бы только вы могли представить, что будет означать для принца крушение его надежд! – воскликнула она, забыв от сочувствия к Карлосу свой обычный страх перед королем.

– Вы принимаете большое участие в делах инфанта, – улыбнулся Фелипе, глядя на нее прищуренными глазами.

– Нет, – честно ответила она, – мне всего лишь жаль его.

– Да, – сказал король, – его действительно очень стоит пожалеть.

Елизавета смотрела на огонь. Безразличие, спутник слабости, вновь овладело ею. Ее красивая голова склонилась на подушки, а длинные, тонкие, почти прозрачные руки безвольно свесились вдоль пышных складок широких юбок.

– Я лишил вас одного кабальеро, – любезно добавил Фелипе, – но я дам вам другого. Хуан побудет с вами.

Он вновь приподнял берет и оставил их. Хуан подошел к камину и встал напротив королевы. Он был в белом наряде, отороченном золотом и темным мехом, еще щеки были румяными от свежего зимнего воздуха.

Елизавета заговорила, не отрывая взора от искр, падающих с горящих поленьев.

– Вы, кажется, теперь пользуетесь расположением короля, Ваше Превосходительство.

– Волею Господа, Ваше Величество, – ответил Хуан.

– Было печально, когда галеры отплыли без вас, – сказала Елизавета.

– Я думаю, что нет, – ответил он довольно мрачно. – Это было глупое предприятие.

– Нет, – мягко сказала она. – Очень мудрое.

– Король возвысил меня, – сказал Хуан очень тихо.

Королева посмотрела на него.

– Остерегайтесь этого возвышения, дон Хуан.

Он молчал.

– Вы станете гонителем или орудием? – спросила она.

– Я служу королю, – ответил он. Теперь эти слова стали его девизом, он ставил их превыше всего, и именно в них заключалась его слепая вера.

– Ах! – вздохнула она и устремила на него взгляд добрых и красивых голубых глаз, исполненный сочувствия и сожаления.

– Скажите мне, – сказала она очень тихим шепотом, – когда вы уехали, вы отправились на встречу с дамой?

Он серьезно ответил:

– Да.

– Вы ее любите?

– Не знаю.

– Вы вернетесь?

– О Господи! Я думаю, что да.

– Тогда, значит, вы любите ее?

Душевное смятение отразилось на его ясном лице.

– Я не знаю, – медленно повторил он.

– Любовь к ней спорит в вас с честолюбием, – сказала королева, – и поэтому вы оставите ее. Бедняжка! Скажите мне, Хуан, кто более несчастен – тот, кто любит без взаимности, или тот, кто не любит совсем?

Хуан не ответил.

– Вы не любите эту даму, – добавила Елизавета, – но вы, должно быть, любили ее. Что она будет делать?

– Забудет, – улыбнулся Хуан, вопреки уверенности собственного сердца. – Через год она будет замужем. Я поступил глупо, но она ничуть не пострадала из-за меня…

– Сомневаюсь. Если она любит вас, едва ли забудет, – задумчиво произнесла королева. – Ждать без надежды, должно быть, больно. Я думаю, что она очень пострадала из-за вас.

– Она не будет ждать, – торопливо сказал Хуан. – Она знает, кто я, знает, что я должен делать.

– Ах, это честолюбие! – вздохнула королева. – Что же, я не сомневаюсь, что вы станете великим человеком. Моя сестра Маргарита совсем как вы: на все готова из честолюбия. Если вы когда-нибудь будете во Франции, обратите на нее внимание, она очень красива.

Она вздохнула, настолько тихо, что ее дыхание едва разомкнуло губы, и опустила бледные веки.

– Мне так жаль бедного Карлоса, – пробормотала она.

Хуан вспыхнул.

– Ваше Величество, инфант действительно не в здравом уме, – сказал он.

– Он таков, каким его сделал отец, – тихо ответила королева. – А его отец – король.

– Разве это все оправдывает?

Наступило молчание, нарушаемое лишь шумом прялок и стуком челноков о рамы ткацких станов, доносившимся из глубины комнаты, где женщины были заняты работой и не смотрели по сторонам.

Хуан долгим взглядом посмотрел на Елизавету, которая устало сидела, отвернувшись.

Он не вполне понимал жену своего брата. В ней было воплощено нечто такое, чего он не встречал прежде и даже не мог назвать – та самая сущность, которая была и в донье Ане и символом которой была голубая роза, только в Елизавете она была побежденной и сломленной, а в Ане – все еще неиспорченной и великолепной.

Стоя перед королевой в тишине и полумраке зимнего дня, озаренного прекрасным сиянием огня в камине, он уловил отзвук того ощущения, которое пережил, сидя с Аной в ее маленькой комнате и глядя в окно в темноту, окутавшую Алькалу.

Было ли это ощущение умиротворенности или довольства, или чего-то более высокого, чему он не мог так просто подобрать название?

Что это была за сущность, которую он чувствовал как в свежем облике цветущей Аны, так и в раненом образе умирающей королевы?

Эти вопросы волновали Хуана, и он не мог на них ответить.

Не нравственная ли чистота привлекала его в этих женщинах? Не было ли святостью то, что он чувствовал в них?

По меньшей мере, это было нечто отличное от всего известного ему мира, нечто такое, чего он не находил ни в Фелипе, ни в Карлосе, ни в принцессе Эболи, ни в герцоге Пармы, ни в ком из тех, рядом с кем проходила его жизнь, кроме этих двух женщин – королевы и Аны де Сантофимия-и-Муньятонес. Эта сущность волновала его, привлекала, однако не могла удержать. Королева посоветовала ему оставить двор и искать независимости. Ана внушила настолько сильную любовь, что он попытался последовать этому совету. Но все окончилось ничем: власть Фелипе вновь сомкнулась вокруг него, и он оказался слишком слаб, чтобы сопротивляться. Более того, он и не желал сопротивляться, он очень охотно вверил себя хитрым течениям королевского расположения, которые принесли его к славе.

Однако сожаление об идиллии, которую он так скоро отринул, причиняло ему боль почти неслыханной остроты, и сейчас, когда он говорил с королевой, он вспоминал Ану, и они обе словно сливались в нечто единое, чудесное и сладкое, что упрекало его, предупреждало и сожалело о нем.

Он настолько задумался, что едва отдавал себе отчет в том, что происходит вокруг него. Свет, идущий от камина, словно стал сочетанием сияния свечи и лунных лучей, которые озаряли золотое алтарное облачение, перед которым стояла Ана. Темно-красное платье королевы могло быть темным платьем Аны, а комната дворца – комнатой Аны с полом из красных и желтых плиток.

Голос королевы, говорящий на неуверенном испанском с французским акцентом, внезапно вывел его из этой глубокой задумчивости.

– Сеньор дон Хуан, – сказала она, – я хотела бы попросить вас об одолжении.

Он отогнал свои туманные мечтания и с полным вниманием приготовился слушать ее распоряжения.

– Как вы знаете, – Елизавета слегка улыбнулась, – мне вскоре суждено умереть.

Она оборвала его возражения, протянув к нему худенькую руку.

– Нет, послушайте. Когда я умру, – она говорила очень спокойно, – не останется никого, кто жалел бы Карлоса. Он любит вас. Я прошу вас постараться помочь ему в отношениях с королем.

Хуан покраснел. Однако он тут же энергично уверил себя, что всегда старался служить инфанту, даже тогда, когда выдал его планы королю.

– Я сделаю все, что в моих силах, – ответил он, – и не противоречит верности королю.

Он чарующе улыбнулся.

– Но вы будете жить долго и увидите, как между ними воцарится мир, Ваше Величество, – добавил он, – а при дворе – согласие.

Королева прямо посмотрела на него.

– Нет, – сказала она резко. – Мы никогда не увидим этого – ни я, ни вы.