Текст книги "Леди на монете"

– Вы прекрасно знаете, Фрэнсис, что я очень люблю вас, – сказала она. – Будучи кузиной короля, вы занимаете здесь особое положение. В своем последнем письме вдовствующая королева упоминала вас. Она уверена, что вы приносите мне радость.

– Боже мой! Сомневаюсь, что я вообще могу приносить кому-нибудь радость, а уж Вашему Величеству и подавно! Хотя принцесса в своем письме написала мне то же самое. Мне кажется, что ей уже давно пора навестить своего брата. Они так любят друг друга, и, кроме того, – не могла остановиться Фрэнсис, – ей необходимо познакомиться с вами, Ваше Величество. Это совсем не то же самое, что обмениваться письмами.

Поскольку королева уже успела начать ревновать мужа к его возлюбленной сестре, и эта ревность была посильнее той, которую возбуждала Барбара, она не стала комментировать того, что сказала Фрэнсис, но заметила с явным сожалением:

– Боюсь, что Генриетте-Анне не удастся сейчас уехать из Франции. У нее там слишком много официальных обязанностей. Но самое важное, конечно, то, что ее дочка еще слишком мала…

– Это Филипп не отпускает ее! – не слишком вежливо воскликнула Фрэнсис. – Ваше Величество, вы даже не представляете себе, какой он… странный. Он ужасно ревнивый, хотя сам совершенно пренебрегает ею и открыто демонстрирует, что предпочитает общество кавалера де Лоррана. Мадам, вы не находите это странным? Такой щеголь, он постоянно говорит о фасонах одежды и занят больше всего своими кружевными манжетами. Впрочем, Филипп тоже любит покрасоваться, так что они вполне стоят друг друга. Он ведет себя совсем не по-мужски, хотя, казалось, что вначале он был очень влюблен в нашу обожаемую принцессу. Но на самом деле ни он, ни Лорран вовсе не интересуются женщинами. Дороти и Джентон смеялись надо мной, потому что, как я ни старалась, мне так и не удалось добиться ни одного комплимента от Лоррана! Он вообще не замечал меня! – с обидой закончила Фрэнсис свой монолог.

Для юной красавицы это полная неожиданность, думала Екатерина, испытывая самые добрые чувства к девушке, которой ничего не было известно о трудностях супружества, выпавших на долю несчастной Генриетты. Королева, воспитанная в монастыре, еще каких-нибудь несколько месяцев назад и сама была совершенно несведуща во многом, однако за это время ей пришлось узнать немало неприятной правды. Но она не считала возможным просветить также и Фрэнсис. Была ли она просто глупа или неподдельно наивна? Кавалер де Грамон считал Фрэнсис глупой. «Женщина вполне может себе позволить быть более красивой, чем умной», – презрительно говорил он. Екатерина, которой передали эти слова, совсем не была уверена в их правоте.

Несмотря на то, что Фрэнсис всегда боялась вдовствующей королевы, когда они вместе жили в Шато де Коломб, сейчас она сгорала от нетерпения увидеть ее и узнать из первых рук новости про Генриетту. Она была в числе тех, кого Карл и Екатерина взяли с собой в Гринвич, когда отправились встречать королеву Генриетту-Марию, а через несколько дней, после переезда Двора в Гемптон, вдовствующая королева нанесла визит королевской чете.

– Это значит, что теперь мы будем видеть Каслмейн пореже, – с удовлетворением заметила Джоан Уэллс. – Даже у нее не хватит наглости появляться при Дворе в присутствии вдовствующей королевы.

– Почему бы ей не появляться? – спросила Фрэнсис. – Королева вполне дружелюбна с нею, она уже смирилась с тем, что было в прошлом.

– Господи, Фрэнсис! Порой вы так разумны, а порой… не понимаете самых простых вещей! Эта дружба – самое настоящее притворство. И теперь, когда Ее Величество стала лучше говорить по-английски, они нередко обмениваются такими колкостями… Вы, наверное, не видели, как однажды, совсем недавно, королеве в течение нескольких часов делали прическу с локонами, после того как Карл сказал, что обожает локоны…

– Да, чтобы их сделать и уложить, требуется уйма времени, – согласилась Фрэнсис.

– Разумеется! И Каслмейн, которая крутилась поблизости, спросила Ее Величество, как она может терпеть, когда ее так долго причесывают. Потом запустила руку в свою прическу, показывая, что локоны у нее настоящие и она не боится их испортить!

– Ну и что из этого? Барбара вовсе не хотела обидеть Ее Величество. Просто, она сказала первое, что пришло ей в голову.

– Так же, как и вы, Фрэнсис Стюарт! Поэтому не приходится удивляться, что вы так прекрасно с ней ладите! Но королева не осталась в долгу и сказала, что у нее есть более серьезный повод проявлять терпение и она не склонна обращать внимание на подобные пустяки. Все прекрасно поняли, что именно она имела в виду, кроме вас, кажется.

– Я просто не обратила на все это никакого внимания: на шали Ее Величества запуталась бахрома, и я старалась привести ее в порядок.

– Ее Величество может быть великодушной. Поэтому, если я вижу, что кто-то обижает ее…

Джоан сделала драматический жест и добавила:

– Я считаю – и это не только мое мнение, – что королева совершила большую ошибку, позволив Барбаре Каслмейн появляться при Дворе. Ей следовало настоять на своем.

– Королева была вынуждена поступить именно так, – вполне разумно возразила ей Мэри Бойтон. – Вспомните приданое. Ведь оно еще не выплачено полностью. Кроме того, Англия активно поддерживала Португалию. Королева не могла не считаться с этими обстоятельствами. Кроме того, она любит короля и не хочет ссориться с ним.

– Предположим, она действительно любит его, – продолжила Джоан. – Тем хуже для нее, бедняжки. Но все-таки ей было бы немного легче. Как прекрасно встретилась с ней вдовствующая королева! Она не позволила Екатерине сделать реверанс, а обняла ее и поцеловала, демонстрируя всем, что она признает более высокое положение своей невестки. И это при том, Фрэнсис, что она, наверное, более суровый человек, чем королева Екатерина, которая всегда так добра.

– Нет, нет. Она тоже часто бывает добра, хоть у нее и такая нелегкая жизнь. Моя мать – одна из ее ближайших подруг, и она считает королеву Генриетту-Марию совершенством. На ее долю выпало немало горя, даже уже после Реставрации, хотя мы думали, что после возвращения короля Карла на престол нас всех ждут одни только радости… Она похоронила вначале принца Генриха, а потом принцессу Мэри…

– Потерять мужа и троих детей, – прошептала Мэри Бойтон. – Все говорят, что и у герцогини Орлеанской очень слабое здоровье. Наверное, вдовствующая королева немало волновалась, когда Генриетта ждала ребенка…

– Я тоже очень волновалась, – призналась Фрэнсис, что хоть и вполне соответствовало истине, но было сказано с отсутствующим видом, ибо она старалась развязать пакет, который слуга вдовствующей королевы принес ей всего лишь несколько минут назад.

Обе старшие девочки рассмеялись. Они не могли представить себе, что веселая Фрэнсис может быть взволнована или опечалена чем-нибудь. Она была более беззаботной, чем кто-либо из них, хотя ее семья – мать, сестра и брат – уже давно не приезжали в Лондон из Шотландии, и все знали, что у Фрэнсис нет ни денег, ни собственного дома. Казалось, ничто не может испортить ей хорошего настроения, и хотя другие фрейлины и были шокированы дружбой Фрэнсис с Барбарой Каслмейн, они одновременно завидовали ей, ибо гордая красавица не обращала на них никакого внимания. Как, впрочем, и прекрасный Букингем, который при всех оказывал Фрэнсис знаки внимания и позволял ей втягивать себя во все детские игры и забавы.

– Вот посмотрите, – сказала Джоан, – пока вдовствующая королева будет здесь, недели или месяцы, это не имеет значения, – Каслмейн будет жить в своем загородном доме, где она держит детей, подальше от чужих глаз.

– Это не понравится королю, – предположила Мэри Бойтон. – Что бы ни говорила его мамаша, у них скоро все начнется снова… Фрэнсис Стюарт, ради Бога, что у вас в руках?! О, какая красота!..

Развернув пакет, Фрэнсис вынула из него серебристо-зеленую парчу и, обмотав ею свою стройную, изящную фигуру, принялась делать складки.

– Подарок… от моей кузины, принцессы Генриетты… герцогини Орлеанской, – с гордостью сказала она. – Из нее получится прелестное платье.

Обе девушки, которые были старше Фрэнсис и принадлежали к знатным семьям, смотрели на нее с завистью. Фрэнсис всегда получала дорогие подарки. В день рождения, когда ей исполнилось шестнадцать лет, ей прислали кучу подарков из Франции, среди которых был и браслет с драгоценными камнями от короля Людовика.

И обе они подумали о том, что хоть Фрэнсис и кажется самой бедной из них, в действительности имеет гораздо больше, чем они.

Глава 9

– …Я уверена, что когда ваша дорогая мама вернется из Шотландии, она повторит вам то же, что я только что сказала, – говорила Генриетта-Мария. – Эта дружба с… леди Каслмейн совсем не то, что нужно. Королева, моя невестка, не рискнула поговорить с вами, но она придерживается того же мнения.

Это был конец длинной лекции, которую Фрэнсис пришлось выслушать с приличествующими случаю вежливостью и вниманием. Она сидела рядом со вдовствующей королевой на резном стуле, на который та указала ей в самом начале беседы.

– Я думала… Барбара одна из придворных дам. Невозможно быть невежливой и неприветливой с ней. Кроме того, и сама королева не позволяет себе этого.

Фрэнсис, которой никак не удавалось побороть раздражения, разговаривала со вдовствующей королевой более свободно, чем могла бы позволить себе в свое время в Шато де Коломб.

– Дипломатия, дитя мое, – очень важная вещь! Мне не следует больше говорить об этом. Вы уже не ребенок, хотя моя дочь всегда говорила, что вы никак не можете повзрослеть. Она не забывает вас. Она пишет часто, не так ли?

– О да, Ваше Величество. – Фрэнсис сразу оживилась. – Когда вы послали за мной, я надеялась, что вы хотите поговорить о ней, что, может быть, от нее получено письмо, хотя одно письмо, короткое, я уже получила вместе с парчой.

– Сюзанна, которая приехала вместе со мной и которую вы, без сомнения, помните, сошьет вам из нее платье, по фасону который специально для вас придумала Генриетта-Анна. У меня есть несколько поручений, и я обещала показать вам вот это…

Фрэнсис подумала с облегчением, что, очевидно, лекция закончена и от нее не потребуется никаких обещаний прервать отношения с Барбарой. И почему она должна давать такие обещания? Это было бы абсурдно! В Париже, после того как Генриетта-Анна вышла замуж, ей приходилось находиться в обществе очень славных женщин, которые имели примерно такую же репутацию, как Барбара, но были при Дворе persona grata.[30]30
  Особа, пользующаяся чьим-либо расположением, приятная особа (лат.).


[Закрыть] Люди просто не обращали внимания на эту сторону их жизни, продолжала размышлять Фрэнсис; то, что король и Барбара больше не являются любовниками, вполне возможно, а если это даже и не так, то королева Екатерина, видимо, смирилась. Если же она не хочет, чтобы Фрэнсис поддерживала дружеские отношения с ее соперницей, она сама может сказать ей об этом, а не просить свою свекровь. Конечно, можно было объяснить это тем, что Екатерина боится разозлить короля, но если бы она попросила Фрэнсис не говорить никому об этом, она бы, конечно, получила согласие… И я даже сказала бы ей, что сейчас Барбара… с месье Джермином, впрочем, нет… не сказала бы…

– Подойдите сюда. Или вам это не интересно? – с укоризной спросила ее Генриетта-Мария.

– Ваше Величество! Конечно, интересно…

– Вы по-прежнему мечтательница! Ваша дорогая мама часто сетовала на то, что вы не можете сосредоточиться на учении и на многом другом в том же духе…

Генриетта-Мария открыла украшенный жемчужинами золотой медальон, который висел у нее на груди на массивной золотой цепочке, тоже инкрустированной жемчугом. В медальоне оказалась миниатюра, на которой было изображено детское личико.

– Моя внучка, – с гордостью сообщила Генриетта-Мария.

– Какая прелесть! Настоящий ангел! – воскликнула Фрэнсис, хотя и удивилась, отчего-то внучка – такая новость для вдовствующей королевы. Все прекрасно знали, что Карл – отец Джемми, сына Люси Вальтер, к тому же существовали сыновья Барбары, и сын принцессы Мэри, который жил в Голландии, и брошенная дочка герцога Йоркского…

– Да, она прелестна, – согласилась вдовствующая королева. – Но моя бедная Генриетта! Как она страдала! Мы все умирали от страха! И потом, когда она пришла в себя, для нее было таким ударом, что родилась девочка!

Фрэнсис почувствовала, что ее немного знобит. Бедная Риетта! Ей даже думать об этом было тяжело.

– Я знаю, когда родился ребенок. Генриетта говорила мне, когда это должно было произойти. Она всегда была очень хрупкой и… тоненькой. Поверьте, Ваше Величество, я никогда не забываю ее.

– Вот и прекрасно. Сейчас уже все позади. И она поправилась. И мы все молимся, чтобы теперь родился мальчик и все прошло не так ужасно, как в первый раз.

– Второй ребенок?!

Даже вдовствующая королева, которая и улыбалась-то редко, не могла не рассмеяться при виде ужаса, который был написан на лице Фрэнсис.

– Mais certainement,[31]31
  Разумеется (франц.).


[Закрыть] – сказала она. – Весной. Мадам очень счастлива.

– В таком случае, конечно… я тоже очень рада, – сказала Фрэнсис вежливо и абсолютно искренне.

– Это самое большое счастье, которое только может дать супружество, Фрэнсис. Рождение ребенка искупает, – однако вдовствующая королева не стала заканчивать фразу и сказала: – Мне следует поговорить об этом с дорогой миссис Стюарт. Вы вступили в такой возраст, когда и сами скоро выйдете замуж, и мы все надеемся, – за хорошего, доброго человека, и будете счастливы с ним.

– Надеюсь, что это случится не очень скоро, – выпалила Фрэнсис, но поспешила придать своим словам более уважительное звучание. – Я получила письмо от мамы, Ваше Величество. Она скоро вернется в Лондон. Они уже давно приехали бы, но маленький Вальтер был болен. Кроме того, наши шотландские родственники ни за что не хотели их отпускать. Она будет очень сожалеть, если не застанет Ваше Величество.

– Я пробуду здесь еще несколько недель. Мне ваша мама тоже писала, и я непременно ей отвечу.

Вдовствующая королева сделала жест, означающий, что беседа окончена, и Фрэнсис вскочила со стула.

– Не забудьте, что я сказала вам, дитя мое. Положение королевы Екатерины очень сложное во всем, что связано с леди Каслмейн. Я полагаюсь на ваш такт. Никакого открытого разрыва или конфликта. Сейчас вы сможете без труда сделать это, потому что леди Каслмейн некоторое время будет жить в своем загородном доме, в Ричмонде. Королева великодушно разрешила ей отлучиться.

Фрэнсис молча сделала реверанс и поцеловала протянутую руку. Она не давала никаких обещаний, и ее первая мысль была о том, как скучно будет без Барбары, особенно теперь, когда лето кончилось. Великодушное согласие королевы Екатерины на отъезд Барбары в Ричмонд, разумеется, не что иное, как завуалированное изгнание, на которое Екатерина бы не отважилась, не чувствуй она поддержки свекрови.

Вряд ли Барбара станет от этого страдать. Она очень скучала в Гемптон Курт и, как казалось Фрэнсис, проявляла гораздо больше интереса к юному Генриху Джермину, чем к королю. А поскольку Генрих Джермин перестал появляться при Дворе практически одновременно с Барбарой, Фрэнсис решила, что она попросту увезла юношу с собой.

Фрэнсис надеялась, что переезд на зиму в Уайтхолл внесет какое-нибудь оживление в жизнь Двора. Она понимала, что Уайтхолл как место, где был казнен его отец, вряд ли способен обрадовать короля Карла, но зато там апартаменты леди Каслмейн были расположены по соседству с его собственными, а никому лучше, чем Барбаре, не удавалось развлечь и развеселить его. У нее всегда были интересные идеи, Букингем участвовал во всех ее замыслах, и им был прекрасно известен вкус короля. Чтобы затея действительно понравилась ему, в ней непременно должны были присутствовать ум, шарм и оригинальность. Она могла быть сколь угодно двусмысленной и рискованной, но в ней не должно было быть ни малейшей вульгарности, потому что вульгарность отталкивала его и наводила на него тоску. Поэтому маски, шарады и балеты, которые придумывались для короля, были лишены грубости и полностью соответствовали его вкусу. Сладострастие всегда представлялось либо в блеске остроумия, либо с помощью такой отточенной, изысканной вежливости, которая была недоступна даже придворным Короля-Солнца.

Обсуждалось очень много таких планов, но пришло время, когда Фрэнсис начала сомневаться в том, что им суждено осуществиться. С наступлением осени эти сомнения усилились, и все стало скучным и унылым. Кавалер де Грамон ежевечерне устраивал игру в карты, нисколько не сожалея о том, что король, взяв с собой Букингема и юного Джемми, отправился в Ньюмаркет, где они объезжали лошадей и проводили время исключительно в мужской компании.

Государственные дела были сведены к минимуму, король и его спутники вынуждены были довольствоваться весьма примитивными условиями жизни, и прелестные дамы наверняка стали бы отворачивать свои носики, если бы увидели этих галантных кавалеров в заляпанной грязью одежде и почувствовали запах стойла.

Однако такая передышка была абсолютно необходима Карлу, который изрядно настрадался после приезда матери от ее нравоучений и с трудом сдерживался, чтобы не нагрубить ей.

Наверное, и зима в Уайтхолле будет такой же, думала Фрэнсис, совершенно забыв, что в прежние времена, в Шато де Коломб, нынешняя скучная жизнь показалась бы ей сплошным веселым праздником.

Постоянная карточная игра утомила ее и надоела ей так же, как и самому королю, и ей уже не хотелось дразнить де Грамона. Генриетта-Мария не спускала с нее глаз, и каждый вечер Фрэнсис скучала в обществе двух королев и их придворных дам, слушая бесконечные баллады, концерты и игру на лютне.

Заметное место в их жизни занимала и религия. Поскольку обе королевы были весьма рьяными католичками, они проводили немало времени в собственной часовне Екатерины, и Фрэнсис, для которой религия не значила ничего и заключалась в нескольких обиходных выражениях, вынуждена была следовать их примеру. Ей пришлось подчиниться, потому что недовольное, обиженное письмо, которое она послала матери в Шотландию, вызвало ответ, содержащий мягкий укор. Фрэнсис не должна забывать, что они очень бедны, и это до сих пор заметно волновало миссис Стюарт, несмотря на заверения короля после Реставрации и помощь богатых родственников. Королева Екатерина при желании может отказаться от ее услуг, а это будет для всех больших огорчением. «Мне кажется, – писала миссис Стюарт, – что ты забыла, как важно твое пребывание при Дворе, и твое легкомыслие может все испортить».

Пора тебе подумать о более серьезных вещах, чем веселые развлечения. Я надеюсь, что отныне твои мысли будут заняты тем, как удачно выйти замуж. В связи с болезнью маленького Вальтера я была вынуждена прислушаться к тем, кто считает длительное путешествие вредным для него, иначе мы все были бы уже в Лондоне. Сейчас же мы сможем приехать только после Рождества. Я буду очень огорчена, если моя дорогая благодетельница, вдовствующая королева, уедет во Францию, и мне не удастся повидать ее. Прошу тебя, пожалуйста, поклонись ей от моего имени. Я очень завидую тому, что ты имеешь возможность ежедневно видеть ее. Будем молить Бога о том, чтобы весной все изменилось и один из наших родственников Блантиров, как и обещал, предоставил бы в мое распоряжение свой лондонский дом. Тогда, дитя мое, у меня будет возможность помогать тебе во всех делах…»

На этом письмо еще не кончалось, в нем было еще много всего. Фрэнсис не могла припомнить, чтобы ее мать когда-нибудь прежде писала такие длинные письма. Но у нее не было ни малейшего желания читать его от начала до конца. Оно вполне может подождать. На ее прелестном личике мелькнуло выражение раскаяния, когда она засовывала мелко исписанные листки в свое бюро. Фрэнсис была огорчена тем, что ее поведение разочаровало мать. Она предпочла бы получить письмо от какого-нибудь знатного господина с изложением серьезных намерений…

Однако она вынуждена была признать, что ее шансы получить такое письмо весьма не велики, ибо она по сию пору не относилась серьезно ни к кому, кто пытался оказывать ей знаки внимания. Может быть, она воспринимала более серьезно и благожелательно одного лишь Букингема, который был хорош собой, очарователен и умел развеселить ее. Но в то же время она была в дружбе и с его юной женой, которая относилась к ней с полным доверием и восторгом, и возможность обмануть Мэри Фэйерфакс просто не приходила Фрэнсис в голову. Все, что она хотела, – иметь возможность легко и непринужденно флиртовать и постараться избежать романтической влюбленности в кого бы то ни было.

Выкинув из головы все мысли о материнском письме, Фрэнсис надела теплую накидку с капюшоном и, хотя было сыро и холодно, вышла в сад. Она устала от общества трех других фрейлин, которые сейчас играли в волан в длинной галерее, и еще больше – от Екатерины, которая хоть и скучала без короля, но была очень довольна, что Барбары нет при Дворе и что Карл поехал в Ньюмаркет без нее и вообще без женщин.

В саду никого не было, и никогда этот прекрасный сад, окружавший дворец, не выглядел менее привлекательно: листья с деревьев уже облетели, и поникли цветы, тронутые первыми заморозками.

Всего лишь несколько месяцев назад этот сад был прекрасен, с грустью думала Фрэнсис, вспоминая, как сверкало солнце и блестела под его лучами река в тот день, когда она впервые увидела Барбару. Я становлюсь старой и скучной, думала она, во всем виноваты эти молитвы, обязанности, добродетель. Все интересные люди уехали из Гемптона, и в этом нет ничего удивительного.

И Фрэнсис настолько стало жалко себя, что она не смогла сдержать слез, и даже сама удивилась этому, потому что плакала она очень редко. Не переставая жалеть себя и как бы со стороны любоваться своей печалью, она неожиданно рассмеялась, потому что поймала кончиком языка соленую слезу.

Вытерев слезы, она уже собиралась вернуться во дворец, как неожиданно услышала стук лошадиных подков, и, обернувшись, увидела двух всадников, скакавших по дороге. Секундой позже она поняла, что ехавший впереди – король, и почти сразу же он тоже узнал ее. Быстро спешившись и передав поводья груму, ехавшему за ним, он подошел к Фрэнсис.

Было совершенно очевидно, что он с большой скоростью проделал неблизкий путь: парик его был растрепан, а одежда покрыта пылью. Но он приветливо и сердечно улыбался, и, быть может, потому, что он смотрел на Фрэнсис очень дружелюбно, она тоже почувствовала к нему симпатию. На нее почти не действовало его знаменитое очарование, о котором беспрерывно говорили все женщины, и она очень редко симпатизировала ему, но сейчас был, наверное, именно такой момент.

Грум уже уехал в стойло, и, подойдя к Фрэнсис, Карл взял ее руки в свои.

– Прекрасная Стюарт в слезах! – пошутил он. – Вот уж никогда бы не подумал, что и вы можете плакать, хотя, насколько я знаю по собственному опыту, большинство женщин делает это с легкостью.

– Я не принадлежу к этим женщинам, – мгновенно ответила Фрэнсис, забыв поклониться. – Но сегодня такой грустный день… все кажется таким… трудно сдержаться…

– И ничего более серьезного? А я-то уже вообразил какую-нибудь любовную историю… любовные проблемы…

– У меня нет никаких любовных проблем, Ваше Величество.

Карл доброжелательно посмотрел на нее.

– Честное слово, я вам верю! Я не удивлюсь, если узнаю, что эти влажные от слез голубые глаза скрывают маленькое жестокое сердце!

– Нет, сэр, нет!

Фрэнсис была возмущена, потому что причина ее слез заключалась в том, что ей запретили дружить с тем, с кем она хотела.

– Если я привязана к кому-то, это очень много значит для меня. И мне очень тяжело, когда приходится расставаться с этим человеком.

– Сядьте и расскажите мне обо всем, – сказал он, подводя ее к скамье из неотесанного камня.

– Но ведь королева ждет вас.

– Ничего подобного. Меня не ждут раньше завтрашнего дня, а, может быть, и позднее. Но в Ньюмаркете стояла ужасная погода – целую неделю лил дождь, – и я решил вернуться пораньше. По дороге я перегнал всех остальных. Они появятся здесь не раньше, чем через полчаса. У нас вполне достаточно времени.

Его интерес был совершенно неподдельным, и он впервые обратил на нее внимание. Для Карла Фрэнсис всегда была одной из многих хорошеньких девушек, которых он постоянно видел при Дворе, хотя ему было известно и о привязанности к ней Екатерины, и о том, что Букингем в восторге от нее. Он знал, что Фрэнсис стала фрейлиной благодаря письму его ненаглядной сестры, и это одно уже давно могло бы вызвать его интерес к девушке, подумал Карл. Однако в последнее время среди придворных дам было столько шума и волнений, что он явно предпочитал мужское общество.

Пребывание в Ньюмаркете стало для него передышкой, но в Лондоне набралось слишком много неотложных дел, которые требовали его внимания. Именно это, а не плохая погода, заставило его ускорить свое возвращение. Впрочем, возможно, он был тронут письмами королевы, в которых она жаловалась на свое одиночество. Как бы там ни было, он решил задержаться в Гемптоне на сутки, а уж потом отправиться в Лондон, в Уайтхолл.

Однако сейчас его внимание было поглощено Фрэнсис, и он решил, что королеве придется подождать. Внезапно перед его глазами возникла сцена, которую он, казалось, совершенно забыл: убогая комната во французском загородном доме. Компания болтающих, смеющихся девочек, одна из которых укутала другую в свое пальто и, когда он появился в дверях, с удивлением повернулась к нему…

– Боже мой! Теперь я все вспомнил! Именно вас я тогда по ошибке принял за свою сестру, потому что не видел ее с тех самых пор, когда она была еще крошкой! – воскликнул он.

Фрэнсис рассмеялась и покраснела.

– О, это было ужасно! Бедняжка Риетта! Я буквально спрятала ее в своем пальто. Это была единственная приличная вещь на всех нас. Я пыталась уговорить Генриетту поносить его, но ведь она гораздо меньше меня и просто утонула в нем!

– Я обнял вас и расцеловал раньше, чем понял свою ошибку. А после этого вы куда-то исчезли.

– И вы не обратили на это никакого внимания. И почему вы должны были замечать меня? Вы приехали к своей сестре, и, конечно, она полностью завладела вашим вниманием. И мы все были так счастливы за нее! Она мечтала снова увидеть вас. Хотя, – призналась Фрэнсис, – в то время я была еще очень молода и глупа, и мне так хотелось внимания! Я очень рада, что у меня хватило ума оставаться в тени.

При этих словах Карл расхохотался.

– А теперь вы повзрослели и поумнели?

– Наверное, немного… Во всяком случае, должна была бы, Ваше Величество.

– Никаких Величеств! Пожалуйста, Фрэнсис, когда мы одни… Разве мы не кузены? А теперь расскажите мне, что вы делаете здесь в одиночестве и почему портите слезами свои прелестные глазки. Или, если вы позволите, я выскажу некоторые предположения. Самое реальное – матушка сделала вам выговор, потому что вы не очень исправно молитесь или за какую-нибудь шалость, о которой ей рассказали…

– Нет, нет! Вдовствующая королева не ругала меня. Она была очень добра ко мне. Дело не только в том, что она мне сказала, но и в том, что моя мать написала мне из Шотландии. Может быть, они и правы, но я совсем так не считаю. Когда я была ребенком, меня учили, что одна из главных добродетелей – верность в дружбе, и я стараюсь этому следовать. Я стараюсь быть верным другом, я хочу быть верным другом… и вы ведь сами, сэр…

– Я стараюсь, – согласился Карл, сразу же ставший серьезным.

– О вас именно так все и говорят. Вы не забываете никого, кто был с вами в изгнании, кто пострадал из-за своей преданности вашему покойному отцу. Моя мать лишь одна из многих.

Карл попытался отмахнуться от ее слов.

– Кто мешает вам, моя прелесть, быть преданным другом? И дружбой с кем вы так дорожите? Кто тот счастливец?

– Вовсе это не мужчина. И я не только не хочу терять дружбу, но и все те удовольствия, которые она мне приносит. Приемы, смех, шарады с переодеванием, игры, встречи с приятными веселыми людьми, которые так добры ко мне! Ведь мы прожили в Коломбе много лет в такой тоске! Мне кажется, что я умру, если вынуждена буду снова жить так же. Конечно, наверное, уже не будет так ужасно, потому что мне не придется ни голодать, ни мерзнуть, но зато это будет невыносимо, потому что рядом не будет Риетты…

– Вы так привязаны к моей сестре?

– О да, очень. Очень! Я все бы отдала, чтобы только снова увидеть ее!

– И все-таки вы согласились расстаться с ней и жить здесь, при Дворе?

– Британия – мой дом… а там мы были изгнанниками. Кроме того, ведь многое изменилось. Генриетта-Анна стала герцогиней Орлеанской, она стала очень важной персоной, к тому же она ждала ребенка… Мы не переставали любить друг друга, но иногда… я разочаровывала ее. Она говорила, что я еще не скоро повзрослею.

Карл, для которого его сестра все еще оставалась маленькой девочкой, жестоко принесенной в жертву политическим интересам и выданной замуж за человека, которого он сам терпеть не мог и чьи пороки уже нельзя было ни замалчивать, ни игнорировать, вздохнул прежде, чем улыбнуться.

– Так сколько же вам лет, моя прекрасная кузина? Восемнадцать? Девятнадцать?

– Шестнадцать.

– Тогда я вынужден признать, что вам некуда спешить. Здесь кто-нибудь придирается к вам? Бранит вас?

– Нет. Хотя мама пишет, что мне следует подумать о замужестве. Но это вполне естественно. Я самая старшая, и она будет рада, если моя жизнь устроится. Ей хватает забот с двумя другими. Она считает странным, что за мной никто не ухаживает. Но я этого совсем не хочу. Мне было так весело раньше, до тех пор, пока… Ну почему человек должен быть всегда серьезным и думать о будущем?

– Действительно, почему? – повторил Карл ее вопрос, ибо он вполне понимал способность Фрэнсис жить настоящим и разделял это ее желание.

– Ведь сегодняшний день тоже важен. Кругом так много печали и горя. Почему нельзя быть веселым и радоваться, пока у тебя есть такая возможность? Разве это плохо? Барбара считает, что человек просто обязан жить так.

– «Обязан»? Не могу сказать, что я часто слышал от нее это слово.

– Она говорит, что мрачное лицо оскорбляет окружающих, и это правда. Подумайте только, как все ненавидели пуритан, которые считали, что смеяться грешно… Но дело не только в этом… О ней все плохо думают, потому что… о, потому что… Мне все равно, что они говорят. Я ее не предам, – закончила Фрэнсис смущенно, но весьма уверенно.

– Кто сказал, что вы не должны с ней дружить? Королева?

– О нет, нет!

Хотя Фрэнсис почти не сомневалась, что вдохновителем беседы, которую вела с ней вдовствующая королева, была Екатерина, верность и преданность юной королеве не позволили ей признаться в этом.