Текст книги "Жемчуг проклятых"

– Откуда он знал?

– Но вы же так пахнете. А он разбирается в ароматах. Он во всем разбирается, что для дам предназначено.

Эстер помогла Лавинии искупаться, не замочив волосы. Аккуратно завернула ее в нагретую простыню. Лавиния покорялась осторожным прикосновениям горничной, глядя на себя в зеркало. Все-таки она красивая. Какая же она красивая! Особенно если рассыпать волосы по плечам, когда от влажности они завиваются кольцами. Как жаль скармливать все это могиле. Если бы только сэр Генри был… Пусть старым, пусть гадко пахнущим, но нормальным! Не таким, какой он есть…

Эстер отвела Лавинию в будуар, обставленный в стиле восемнадцатого столетия, и с таким количеством всевозможных коробочек, баночек и флакончиков на подзеркальном столике и в застекленном шкафчике, что Лавиния с трудом удержалась от соблазна немедленно начать все это открывать. И тут ужасная мысль мелькнула у нее:

– Это… принадлежало прежней леди Мелфорд?

– Нет, миледи. Это приготовлено для вас. От прежней леди Мелфорд в этом доме остался только ее портрет. Как и от остальных леди Мелфорд, – с неожиданной жесткостью ответила Эстер.

«От меня даже портрета не останется. Не успели написать», – мрачно подумала Лавиния. Есть, конечно, тот их с Диком детский портрет. Но вряд ли родители отдадут его сэру Генри.

Эстер застегнула на ней дневное платье – из числа новых, темно-голубое, с кружевом. Собрала волосы в простую прическу, оставив несколько прядей у щек. В этом платье и с этой прической Лавиния казалась даже моложе своих восемнадцати лет. Похоже, Эстер знала толк в том, как доставить своему господину визуальное удовольствие, одевая и причесывая его жен. И не только жен, наверное. Вряд ли сэр Генри ограничивался в своей бурной жизни близостью только четырех женщин.

– Милорд ждет вас в чайном салоне. Он приказал накрыть легкий завтрак.

– Сейчас почти четыре.

– Он приказал накрыть к четырем. Я сказала, что к этому времени мы управимся с ванной и одеванием.

Лавинии хотелось есть. И это очень ее угнетало. После всего, что она пережила, после принятого решения о самоубийстве, – чувствовать себя такой голодной?! Только страх немного приглушал голод. Она боялась встречи с сэром Генри после всего, что было. Боялась, что он окажется таким, как этой ночью, а не таким, как прежде.

Но сэр Генри улыбнулся ей приветливо, как если бы ждал ее за чайным столом в коттедже ее родителей. Он поклонился и едва коснулся губами ее пальцев.

– Надеюсь, вы хорошо отдохнули, моя драгоценная супруга. Выглядите вы восхитительно. Я не могу описать вам, как счастлив, что вчера мы навеки соединились перед Богом и людьми. У меня небольшой подарок для вас, в память о сегодняшней знаменательной ночи.

Он протянул плоский деревянный футляр. Лавинии пришлось взять и открыть.

Нельзя сказать, чтобы ей было совсем не интересно, хоть она и собиралась умирать. Но все же – в таких футлярах продают драгоценности. А драгоценности – это интересно, даже когда стоишь на пороге могилы.

На черном бархате сияла опаловая капля изумительной красоты. Фероньерка. Лавинии всегда шло именно такое украшение. К ее высокому лбу. К ее тонко прочерченным бровям. К ее огромным ярким глазам.

И камень очень красивый…

– Это опал. Древние считали, что он успокаивает сердце и сохраняет душу от бурных страстей, отгоняют бессмысленные страхи и лишает привлекательности беспочвенные фантазии. А еще придает блеск глазам. Полагаю, все эти свойства вам пригодились бы. Правда, я не верю в магическое действие драгоценных камней. И все же примерьте, прямо сейчас. А после я позволю вам наброситься на чай и сконы. Я велел приготовить сконы. Я знаю, как вы их любите. И не сомневаюсь, что вы страшно голодны.

Лавиния примерила. А что ей оставалось делать? В салоне имелось зеркало – огромное, в сложной раме, по краям почему-то разрисованное цветами, Лавиния никогда такого не видела. И никогда не видела таких красивых женщин, как отразившаяся в этом зеркале юная леди, нарядная юная леди, с мерцающей опаловой каплей на лбу. Она горделиво улыбнулась своему отражению.

– Вот в эту улыбку я и влюбился, – голосом доброго дядюшки заявил сэр Генри. – И боялся, что больше уже ее не увижу, так скверно вы вчера себя вели.

Лавиния в бешенстве обернулась к нему. Скверно?! Она себя вела скверно?!

– Кстати, я приказал обыскать ваши вещи и изъял вот это, – сэр Генри показал Лавинии ее флакончик с мышьяком. – Я предполагал, что у вас, как и у каждой тщеславной красотки в наше время имеется немного этого яда… У вас безупречная кожа и вам не нужен мышьяк, чтобы сохранять ее гладкой. И вообще он вам не нужен. Я знаю таких женщин, как вы, милая Лавиния. Убежден, что вы уже запланировали совершить преступление против Бога и человечности. Я опасался даже, как бы вы не совершили ее до свадьбы, но надеялся, что вы не оскверните дом своих родителей. И потом, наивные надежды… Они были убиты только вчера, правда же? Ваш рыцарь не явился вас спасти. И вы достались дракону. Лавиния, мой долг супруга оберегать вас от вашей же собственной глупости. К тому же я знаю: пройдет немного времени – и вы смиритесь. Вы даже войдете во вкус. Жизнь прекрасна, дитя мое. И вы сможете в полной мере вкусить ее сочных плодов. А сейчас садитесь и вкушайте чай со сконами.

…И что ей оставалось делать? Сесть и пить чай.

А на шестую брачную ночь у Лавинии случилась истерика. Постыдная истерика с квохчущими рыданиями и судорогами. Перепуганный сэр Генри вызвал Эстер и, пока она держала бьющуюся на постели Лавинию, он капал в воду какие-то темные капли. Потом заставил Лавинию выпить, практически насильно. Лавиния все пыталась вырваться, но Эстер была сильнее. А потом Лавинии вдруг стало все равно и она уснула.

Проснувшись, она обнаружила себя в постели, но в своей комнате. В той комнате, которую сэр Генри отдал ей в личное пользование, в которой хранились ее вещи, привезенные из дома. Здесь Лавиния проводила большую часть дня.

Сэр Генри сидел у постели, встревожено глядя ей в лицо.

– Вы напугали меня, Лавиния. Я надеялся пробудить вашу чувственность, но по-видимому, вы еще слишком молоды. Я принял решение прервать на год развитие вашей телесной чувственности. Сейчас это не приносит вам пользы. Займемся пока вашим интеллектуальным совершенствованием. Это тоже доставит мне удовольствие. Я принес вам первую книгу, которую вы должны изучить, а после мы ее обсудим.

Сэр Генри сунул в вялые руки Лавинии изящный томик.

– Жаль, вы не читаете по-французски. Я исправлю это упущение, найму вам учителя. Это скверный перевод, но, надеюсь, вы все поймете. Если что-то не поймете – спросите у меня. Мне будет приятно вам объяснить…

Книга называлась «Тереза-философ». Разумеется, она была скабрезной. И напичкана гнусными иллюстрациями. Но ради того, чтобы сэр Генри больше ее не трогал, Лавиния готова была читать и обсуждать какие угодно книги. Конечно, читала она медленно, чтение никогда не было ее сильной стороной, но чем больше она читала – тем ловчее буквы складывались в слова, а слова – в фразы, и вскоре на книгу у нее уходило не больше недели. Сэр Генри давал ей античных философов, порнографические романы, богоборческие запрещенные труды, романы современных серьезных авторов и авторов модных. Лавиния никогда не знала, какую книгу ей дадут в следующий раз. Однажды она поймала себя на мысли, что ждет этой следующей книги. Ждет с интересом.

Они с сэром Генри выезжали на прогулки и на приемы. Ей шили умопомрачительные наряды, а сэр Генри дарил ей все новые драгоценности, достойные королевской сокровищницы. Леди Лавинию Мелфорд называли открытием сезона. Все мужчины хотели хоть раз потанцевать с ней. Или хотя бы на нее полюбоваться. Танцевала Лавиния не слишком хорошо, но за красоту ей все прощалось, а потом с опытом пришло и умение. Зиму они провели в Лондоне. А весной, когда Лавиния с трепетом ожидала возвращения в родные края, сэр Генри объявил, что они уезжают за границу.

Они жили во Франции. Жили в Италии. В каждом городе, который сэр Генри считал достойным пристального изучения, они проводили несколько месяцев. Лавиния посещала картинные галереи, в том числе коллекции, хранившиеся во дворцах богатых аристократов – сэр Генри был принят везде и всеми! – она увидела Флоренцию и Венецию, Сиену и Пизу, Падую и Равенну. Они жили в Риме. Сэр Генри водил ее гулять по Форуму, часами они стояли в тени Колизея, и прошлое великой империи оживало для Лавинии в рассказах ее мужа. Они посетили древнюю Остию и Помпеи. Они пол года прожили у моря, и Лавиния научилась плавать.

Она почти перестала ненавидеть сэра Генри. Почти.

С ним было интересно. Он был невероятно, фантастически образованным человеком и прекрасным рассказчиком. А его пристрастие к пороку во всех видах также имело под собой философскую основу… Сэр Генри патологически ненавидел ханжескую мораль и считал, что люди должны быть свободны в проявлениях своих природных инстинктов. Да, он понимал, что проявления его инстинктов являются источником страданий для других людей. Но считал, что у сильного есть право побеждать. Так устроена природа. А природа мудрее людей.

Лавиния перестала стыдиться обсуждать с ним порнографические романы. Она без малейшего трепета рассматривала самые скабрезные гравюры и могла раскритиковать их за несовершенство рисунка.

В награду за благоразумие сэр Генри преподнес ей три книжки про фейри. Нет, не волшебные сказки, а серьезные исследования, написанные учеными мужьями. Томас Кейтли «Мифология фейри». Томас Крокер «Волшебные легенды Южной Ирландии». И Роберт Кирк «Тайное содружество». Последнюю книгу Лавиния помнила: она видела ее в руках Джейми…

Продираться сквозь эти тексты было куда труднее, чем сквозь любимые романы сэра Генри, но Лавиния справилась. Она хотела знать, как можно больше знать о том, что она потеряла. Что они с Джейми потеряли, когда он отказался от Третьей Дороги.

«Надеюсь, чтение этих книг хотя бы пробуждает в вас страсть, моя дорогая», – посмеивался барон. Лавиния кивала с томной улыбкой.

Она больше не стеснялась своего обнаженного тела. Она позировала итальянскому живописцу в образе вакханки. Потом скульптору – в образе Медеи. Скульптор хотел изобразить Лавинию Психеей, с крыльями бабочки и бабочкой на ладони, но сэр Генри сказал, что это не для нее. Лавинии на голову надели диадему и дали в руку кинжал.

Результат работы Лавинии понравился. Она была прекрасна. Она была прекрасна на картине, такая сияющая, белая, с разметавшимися темными волосами, с листьями винограда в волосах, плещущая вино себе на грудь. Она была еще прекраснее в мраморе – полуобнаженная, горделиво выпрямившаяся, с гневным взглядом и кинжалом, сжатым в опущенной руке.

Теперь они с сэром Генри почти не ссорились. Почти подружились. Насколько это вообще было возможно.

И Лавиния научилась не думать. Не вспоминать. Не мечтать.

Всему возможно научиться, если как следует потренироваться.

Почти всему: сколько сэр Генри не подступался к ней со своей «наукой чувственной страсти» – всегда это кончалось одинаково. Ее истерическими или яростными припадками. Но казалось, его устраивало и то, что у них было. Разговоры. Прогулки. Путешествия. Лавиния расслабилась и не ожидала от сэра Генри никакого подвоха. Она считала, что изучила его. И что познала уже все. Что хуже уже не будет. А значит – будет только лучше.

…Хуже стало, когда они вернулись в Англию. Они жили в Лондоне, но общаясь с людьми, говорившими на одном языке с ней, Лавиния вдруг остро ощутила свою нечистоту и ужас всего того, что произошло с ней за последние годы, безумие этой полуязыческой беспутной жизни. И чем сильнее ее жег стыд – тем прямее держала она спину, тем надменнее смотрела на окружающих. Больше всего она боялась, что придется вернуться в Йоркшир. Но однажды, конечно же, это случилось. Барон пожелал навестить Мелфорд-холл.

О том, как они снова встретились с Джеймсом, ей до сих пор было больно вспоминать. Это произошло на прогулке. На лесной тропинке. Лавиния на своей пепельной ахалтекинской, Джеймс – на белом Келпи, буквально вылетели друг другу навстречу и… Сердце Лавинии тогда чудом не остановилось от счастья, и она за несколько мгновений успела перемечтать о скольком – как он бросится к ней, как они вместе упадут на землю, слившись в объятии, и как они станут встречаться в том же гроте, в котором в юности провели столько сладостных часов. Но Джеймс остановил коня, только чтобы пропустить ее, коротко и учтиво поклонился, будто незнакомке. Кажется, он даже и не посмотрел на нее. Кажется, он все время смотрел куда-то мимо ее лица…

Вторая их встреча произошла во время похорон сэра Генри. Но Лавиния уже знала, что ей предстоит увидеть не Джеймса, нет: всего лишь преподобного Линдена.

Она почти не слушала те банальные слова, которые он произнес, потому что так положено.

Лавиния осталась богатой, очень богатой вдовой, и была совершенно свободна во всем, кроме одного: она не могла снова выйти замуж. Таково было условие завещания. То есть, выйти-то она могла бы, но тогда она потеряла бы все. А кто из мужчин стоит подобных жертв? Никто.

Они с Джеймсом старательно избегали новых встреч. А если случалось встретиться и если нужно было изобразить видимость беседы – любой разговор превращался в обмен колкостями. Лавиния с удовольствием вспоминала эти пикировки… Если бы только в его глазах мелькнула хоть искра тепла. Хоть намек на игру. Но преподобный Линден являл собой образец сдержанности.

5.

Играет ли он с Агнесс?

Шутит ли он с Агнесс?

Целует ли он Агнесс?..

Агнесс, Агнесс, Агнесс…

Агнесс, у которой есть секрет…

«У меня есть друг, и он живет в пещере, – как наяву зазвенел в ее памяти голосок Агнесс – Прячется там вместе со своей матушкой. Он добрый, и смелый… Лавиния, он такой… такой… я не нахожу слов, чтобы объяснить. Он очень хороший. И его матушка тоже, хотя она слегка не в себе. Я навещаю их несколько раз в неделю, сразу как закончу разносить еду беднякам… Он боится, что их выследит его отец, который как раз остановился в Линден-эбби. Понимаете, его отец довел до безумия его мать, тиранил ее и даже бил, но ведь на суде это не имеет никакого значения…»

И другой голос, скрипучий, омерзительный голос, произносивший гнусные угрозы в адрес Джеймса… Зачем приехал в их края мистер Хант? «За тем, что, к несчастью, принадлежит мне. Как только я отыщу это, мы сразу же вернемся в Лондон, пока оно не распространило вокруг свою скверну… Все зависит от того, как скоро я обрету искомое. Ежели расследование будет на начальной стадии, у меня едва ли достанет времени его продолжить. Но ежели поиски затянутся…»

Лавиния пообещала ему, что поиски не затянутся. Она собиралась сама охотиться за его женой и сыном, найти их, отдать Ханту, лишь бы он забрал их – и убрался прочь, лишь бы он оставил в покое Джейми… Но пока она успела сделать только одно: взять у землемера карту местности и изучить ее в поисках возможных убежищ. Ей повезло: не пришлось обходить их все с собаками. Агнесс сама указала ей на место, где прячутся беглецы.

Двое несчастных, которые заплатят жизнями за спокойствие Джеймса Линдена.

Что ж, это достойная плата. А Лавинии все равно гореть в аду…

Заодно и Агнесс будет больно. Ведь она к этому мальчику неравнодушна. Возможно, даже немного влюблена, что, конечно же, странно: как можно влюбиться в кого-то, живя рядом с Джеймсом Линденом?

Впрочем, все это не имеет значения. Важно только одно: если Хант заполучит свою семью – он уедет. И надо дать ему то, что он хочет, как можно быстрее.

Лавиния поднялась в кабинет сэра Генри, поискала в его шкатулке лист бумаги – чтобы обычный, без герба, – и написала: «Мистер Хант, прошу вас навестить меня сегодня в 19.00. Мы продолжим прерванную беседу. Баронесса Мелфорд».

Она отправила горничную с письмом немедленно.

И быстро получила ответ: «Милостиво прошу извинить меня, но я уже приглашен этим вечером. Надеюсь, баронесса согласится принять меня завтра утром в 11.00. Джон Хант»

Баронесса согласилась.

Что еще оставалось ей делать?

Глава Десятая

1.

– Ой, мисс Агнесс, мэм! Где ж вас носит? Мы вас искали – не доискались! – с порога напустилась на барышню Дженни, в который раз подтверждая свою полную непригодность на должность камеристки. От тех ожидается большее смирение.

– Что-то стряслось? – устало спросила Агнесс.

Ее разморило на полуденной жаре и клонило ко сну.

Еще одно подтверждение того, что ночью она не успела выспаться.

– Хозяин велел передать, что у нас сегодня гости будут! На чай!

Груз ответственности, тяжелый, как наковальня, опустился на плечи Агнесс, заставив ее содрогнуться. К чаепитию следовало готовиться загодя, предпочтительно, за неделю, ведь на одно то, чтобы умерить дрожь в пальцах и восстановить стесненное дыхание, ушло бы не менее суток. Не говоря уже о таких мелочах, как составление меню, выбор платья, которое потешило бы взор гостей, и – почему бы не помечтать? – поездка в лондонскую чайную лавку Твайнингз за лучшим «хайсоном» или «пеко». Успеть до вечера? Да у нее даже не хватит времени как следует поволноваться!

– Да ничего, миссис Крэгмор уже готовит баранину и кекс с тмином, – успокоила барышню Сьюзен.

Перед глазами Агнесс уже вздымалась бисквитная громада, со шпилями и контрфорсами из ячменного сахара, припорошенная тертым мускатом и утыканная иорданским миндалем, сочащаяся бренди и розовой водой, но от слов Сьюзен сложная конструкция зашаталась, роняя сладкие крошки. Сельское меню ни коим образом не входило в планы мисс Тревельян. Опять этот ужасный «мясной» чай, когда гости набивают животы, вместо того чтобы вкушать десерт и вести непринужденный светский разговор. До чего же провинциально, решила Агнесс. Только через ее труп, скрючившийся на пороге.

– Никакого мяса, – строго изрекла она. – Чай, сладкое и легкие закуски. В Лондоне файф-о-клок проводится именно так.

– Ну, мисс Агнесс мэм, у нас же не Лондон, у нас север, – заныла Дженни, но схлопотала суровый взгляд от хозяйки.

– Не спорь со мной, девушка. Слишком долго ожидала я этого момента.

В «Компенидиуме» подготовка к чаепитию преподносилась с тем пафосом, с каким описывается подготовка к затяжной осаде. Вместо рытья окопов и возведения фортификаций следовало расстелить на столе белоснежную скатерть, до блеска начистить столовые приборы, сделать выбор между фарфоровым и серебряным чайником для заварки, что само по себе приводило хозяек в смятение – фарфор придавал чаю приятный вкус, тогда как серебро лучше удерживало тепло. Правильно проведенное чаепитие возносило хозяйку на вершину почета, но любая промашка покрыла бы ее имя густым слоем позора.

И пасторат взорвался суматохой. Хлопали крышки сундуков, звенело стекло, бряцали чайные ложечки и ножи для масла, которые Диггори, высунув от усердия язык, натирал смесью лимона и соды. Из буфета извлечена была дамастовая скатерть, белая, как свежие сливки, с цветочным узором и тяжелыми золотыми кистями по кромке. Когда девушки встряхнули ее, ткань захлопала в воздухе, как огромная взлетающая птица.

Молодая хозяйка разрывалась между столовой и кухней. На десерт она решила испечь кекс с яблоками. Пока миссис Крэгмор, ворча, шарила на дне бочки, где, зарытые в песок, лежали последние осенние яблоки, Агнесс замачивала в вине «дамские пальчики», складывала их в стеклянную чашу и заливала взбитыми сливками. Покончив и с трайфлом, и с кексом, она понеслась в дом, где горничные уже закончили стелить скатерть и, следуя инструкциям Агнесс, расставляли вазы с цветами. Чтобы далеко не ходить, они нарвали наперстянки, но Агнесс погнала их за дикими розами и свила из прохладных бутонов гирлянды вокруг масленок и молочников. Когда стол уподобился стенду на выставке Йоркширского садоводческого общества, девушки выдохнули и рассмеялись, но тут же кинулись отгонять пчел, которые до поры до времени отмалчивались в бутонах, но одобрительно загудели при виде сахарницы. В качестве завершающего штриха, Агнесс распорядилась заменить подсвечники на две лампы Арганда и наполнить их спермацетовым маслом. Миссис Крэгмор хранила бутылку масла под замком и взирала на него, как на флакон со слезами Девы Марии, но после затяжных переговоров, заламывания рук и истовых клятв зажигать свет только после полуночи, Агнесс удалось отвоевать у нее немного драгоценной жидкости. Приблизительно три наперстка. Зато теперь все будет, как в столице!

– Посторонитесь!

Мимо протопал Диггори, держа на вытянутых руках огромный чан с кипятком. Чан грузно опустился на стол рядом со своим фарфоровым собратом, тут же запотевшим от такого соседства. Со всей серьезностью, словно алтарник во время причастия, Сьюзен подала госпоже китайскую шкатулку с двумя отделениями – для зеленого чая и для черного. Выбор пал на ароматный черный пеко.

– А сколько гостей придет?

– Не знаю, мисс, хозяин не сказывал.

Ох уж эти мужчины! Вечно рассуждают о Хлебных законах или о том, кому ирландские католики должны платить десятину, зато все насущные вопросы со снисходительной улыбкой передоверяют женщинам. Вопросы вроде того, как заварить чай из расчета по ложке на гостя плюс еще одна для чайника, если не знаешь, сколько их вообще намечается! Между прочим, с дядюшки станется выудить сэра Илберта со дна пруда и пригласить на огонек, а по дороге захватить еще парочку праздношатающихся демонов и какого-нибудь боггарта, которому этим вечером не сидится в болоте. С ним вообще ничего нельзя предугадать. После давешней-то ночи.

– Он пригласил членов церковного совета? Мистера Кеттлдрама и всю честную компанию?

– Не знаю, мисс.

Придется импровизировать. Отослав девушек на кухню, Агнесс глубоко вдохнула и отсчитала семь ложек чая. Остается только ждать. Она тихо затянула:

 
Мой милый мне дороже всех
Властителей земных,
Его не променяю я
Ни на кого из них!
Я от него не откажусь,
Не отступлюсь вовек,
Хоть мой любимый – рыцарь-эльф,
Не смертный человек.
 

– Что это за песня? – голос пастора полоснул ее, как ножом.

Агнесс подскочила и уронила лопаточку для торта.

Умеет мистер Линден бесшумно подкрадываться!

И взгляд у него был… Таким насквозь проткнуть можно.

– Ой, сэр, как вы меня напугали! – выдохнула Агнесс, нагибаясь за лопаточкой. – Просто баллада, у миссис Крэгмор подслушала. Это чтобы засечь время, прежде чем заварится чай. Но, если вам угодно, могу прочесть псалом…

– Этого не нужно, – холодно оборвал ее мистер Линден.

Поначалу Агнесс даже не узнала дядюшку, так он прифрантился: свой длиннополый сюртук, один вид которого вышибал из души всю радость и наполнял ее благонамеренным унынием, он сменил на элегантный фрак, даже не черный, а темно-зеленый, как листья дуба ночной порой. Агнесс не питала приязни к фракам, едва доходившим до пояса, уж слишком часто они приоткрывали округлое брюшко, но на сухощавой фигуре мистера Линдена фрак смотрелся идеально. Видимо, чтобы не пачкать лацканы фрака, тоже зеленые, но из более светлого шелка, дядюшка обошелся без макассарового масла – просто зачесал волосы и прихватил черной лентой, что выглядело несколько старомодно, однако очень ему шло. Как жаль, что это всего лишь на один вечер, и завтра он снова вырядится пугалом для грешников.

Тут Агнесс вспомнила, что даже не успела переодеться, и чуть не взвизгнула. Может, еще успеет хотя бы кружевной воротничок спороть и пришить свежий?

Но мистер Линден заступил ей дорогу.

– Все очень красиво, Агнесс, – похвалил он.

– Вам правда нравится? – уточнила племянница, подозревая, что сейчас он ужалит ее сарказмом.

Мистер Линден улыбнулся, просто и как-то очень хорошо, точь-в-точь как ночью, когда она едва не положила голову ему на плечо. Но как раз досада на ту бездумную доверчивость отрезвила Агнесс. Держалась она настороженно, словно кошка, которую угостили молоком, а когда она расслабилась и заурчала, огрели метлой. Поневоле задумаешь, подходить ли на очередное «кис-кис» или сразу бежать подальше.

– Правда нравится. Никогда не думал, что в моем скромном жилище возможна такая элегантность.

– Спасибо, сэр, – сдержанно отвечала Агнесс.

Пока что она не решила для себя, стоит ли прощать тех, кто не просит прощения, или это будет неразумная трата доброты, которую можно израсходовать как-то иначе.

– И когда же вы успели настряпать столько вкусностей, – он отщипнул кусок кекса, рассыпая по скатерти сахарную пудру, и подмигнул племяннице. – Ты, кстати, знаешь, что на староанглийском означает слово «леди»?

– Нет, сэр, я слишком молода, чтобы это помнить. Так что же?

– Та, что печет хлеб.

– Значит, вы все же признаете меня леди! – восторжествовала Агнесс.

– Зависит от того, насколько вкусен кекс, – дядюшка пожевал кекс и, судя по блаженству, смягчившему его строгие черты, незамедлительно повысил ее в ранге.

Ароматный пар, оседавший росой на плафонах лампы, подсказал Агнесс, что чай готов, и девушка подхватила чайничек, чтобы переместить его на треножник в центре. Пусть гости полюбуются лазурными узорами, оплетавшими бока чайника. У чая, который польется из его нежно-кремового носика, наверное, сразу появится вкус сливок.

– Кстати, я не знала, сколько гостей придет и заварила на шестерых. Это много или мало? – уточнила королева вечера.

– Это много. Мы ждем одного гостя.

– А кого?

– Мистера Ханта, – сообщил дядюшка невесело.

Агнесс не сразу поняла, что произошло. Зажмурилась. Открыла глаза. Чайник лежал на боку, из него струилась темно-янтарная влага и растекалась по столу. Чай был заварен идеально, и скатерть впитывала его с удовольствием, можно сказать, с аппетитом. Брызги виднелись повсюду, даже на лепестках дикой розы.

Даже на белом платке мистера Линдена.

Ничего не понимая, Агнесс смотрела на свои руки. На свои никчемные, предательские руки, которые следовало тотчас же отрезать тупой пилой. Предварительно отхлестав их тростью, чтобы больше так не делали. Но потом все равно отрезать.

Как она могла уронить чайник? При дяде…

Словно похоронный колокол, застучал дверной молоток.

…и прямо перед приходом врага!

На порчу имущества пастор отреагировал с хладнокровием, только бант на груди поправил, но когда племянница зашлась в рыданиях, потянулся к ней через стол. Агнесс отскочила.

– Что с тобой? – изумился мистер Линден. – Я же тебя не браню!

– Ну и что с того?… зато про себя… вы такое про себя думаете!.. что я ничего не умею… а я так старалась, а теперь все, все испорчено!… и скатерть… такая красии-ивая!

Все те слезы, которые она не успела выплакать утром, потому что одним своим касанием барон Мелфорд заморозил их у нее в глазах, растаяли от стыда и хлынули потоком, неудержимые, как половодье. Полжизни бы Агнесс отдала, чтобы вернуть назад те полсекунды, за которые запотевший чайник выскользнул у нее из рук. Ее первое взрослое чаепитие! Столько стараний, и все насмарку!

Агнесс уже ничего не видела, но почувствовала по движению воздуха, что ладонь дядюшки зависла у нее над щекой. Видимо, пастор примерялся, как бы ударить ее покрепче и остановить тем самым истерику. «Ну и пусть!» – решила Агнесс, не уклоняясь от пощечины: «Пусть бьет, я заслужила». Но мистер Линден продолжал водить рукой, и кожа Агнесс почему-то начала пощипывать. Неужели от его гневного взора? Или от жгучих слез?

– Вот и готово, – непонятно к чему сказал дяди и приказал коротко: – Высморкайся и встречай гостя, – коротко распорядился дядя. – Я обо всем позабочусь.

«Да о чем же он позаботится?», – думала Агнесс, опрометью выбегая из столовой, подальше от мерзкого пятна. Так и не услышав колокольчик для прислуги, она поняла – это конец. Опозорена навеки. В самом деле, не будет же джентльмен, хозяин дома, самолично перестилать скатерть? Да и когда успеет, если гость на пороге? А служанку он не позвал. Значит… значит…

Ну конечно!

Ведь он все время, просто все время над ней издевается!

Да разве он притронется к скатерти? Только чашки в сторону сдвинет, чтобы ее промах виднелся явственнее.

Агнесс представила, как ей придется стоять, низко опустив голову, с полыхающими ушами, пока эти двое обсуждают ее недостатки. «Извините мою племянницу, сэр, она такая неуклюжая». – «Да, сэр, совершенно безнадежна». – «Послушаем, что на сей счет говорит пророк Исайя…»

Когда Агнесс, сдерживая всхлипы, выскочила в холл, гость отдавал Сьюзен свою трость и цилиндр. Под мышкой он держал сверток, увесистый и с острыми углами, упакованный в плотную серую бумагу.

Только тут девушка вспомнила, что, собственно, стало причиной чайной катастрофы – перед ней стоял враг. Вдвойне ужасно. Быть растоптанной на глазах у врага!

Но не реветь же перед ним, точно девчонка, которую изгнали из гостиной и отправили спать чуть раньше, чем она рассчитывала.

– Добрый вечер, сэр, – присела Агнесс.

– Мисс Тревельян, – гость тоже церемонно поклонился. – Вы чем-то огорчены?

То было величайшее преуменьшение от начала времен.

– Ничего подобного, сэр, я очень весела. Не угодно ли пройти в столовую? Мистер Линден вас ожидает, – произнесла она таким тоном, словно приглашала его занять место у эшафота, где ее скоро четвертуют.

– Что ж, не будем заставлять ждать нашего милейшего ректора, – согласился гость, левой рукой прижимая к груди сверток, правую сгибая и предлагая Агнесс. Она и забыла, что именно так хозяйка должна вести в столовую гостя! Двумя пальцами она прикоснулась к его руке и едва подавила дрожь, когда по ним скользнула траурная лента, стянувшая его рукав чуть выше локтя. Такое внезапное отвращение возникает, когда просыпаешься то прикосновения к лицу и понимаешь, что по нему только что пробежал паук, а то и мышь хвостом задела.

Но по кому мистер Хант носит траур? Ронан думал, что по тетушке Джин, но так ли это? Агнесс решила проверить эту версию и заранее огорчилась, представив себе его неуместную радость. Ее не покидала уверенность, что кончину любого родственника Ронан воспримет на ура.

И все таки следовало расспросить мистера Ханта, прежде чем она погрузится в пучину позора, потому что тогда он уже ни на один ее вопрос не ответит. Не сочтет ее достойной ответов.

Но мистер Хант дошагал до столовой чересчур быстро, даже на грани неучтивости: только близкие друзья могли бросаться в комнаты, обгоняя сопровождающую их хозяйку или служанку. Не успела! Повесив голову, которая вообще ни на что не годилась, Агнесс вошла вслед за ним.

И вышла.

И снова вошла.

Потому что зрелище, поджидавшее ее там, могло быть только обманом зрения.

Это какой-то особый мираж, возникающий в суровом северном климате и вблизи вересковых пустошей…

Так же не бывает…

Сходу Агнесс сумела подобрать объяснение только для чистого пасторского платка. Он так и сиял белизной, ни единой бурой крапинки! Положим, платок мистер Линден успел поменять. Это не так уж трудно, учитывая, что он в любом случае обходится без камердинера.