Текст книги "Царица поверженная"

Глава 7

Обстановка в мире вновь изменилась, хотя в курсе происходящего были только мои советники, придворные и я. Большая часть населения Александрии, не говоря уж об остальном Египте, жила своей жизнью.

Помимо государственных забот у нас имелись и житейские. Например, Ирас заявила мне, что попытка стать мореплавательницей загубила мою кожу.

– Смотри, ее разъела соленая вода и обожгло солнце! – говорила она. – Все шелушится – смотреть страшно!

Олимпий согласился с ней. Он сказал, что я похожа на предсказателя из оазиса Моэрис.

– Предреки нам будущее, – предложил он, наклонив набок темную голову. – Кто будет властвовать над миром и долго ли?

– Предсказательница из меня не выйдет, – ответила я. – Во всяком случае, если дело касается политики.

– А как насчет личных перспектив, моя Цирцея? Можешь сказать, женюсь ли я на Фебе?

Олимпий, что казалось странным при его саркастическом нраве, влюбился и, как это часто бывает с такого рода скептиками, полностью отдался любви. А попросту говоря, одурел.

– Если ты ее попросишь, – ответила я.

До сих пор он ждал, полагая, что она прочтет его мысли.

– Ну, это уж слишком, – со смехом отозвался Олимпий.

– А вот ты, моя госпожа, – вмешалась Ирас, – никогда не выйдешь замуж, если срочно не займешься своим лицом. Но ничего, средства есть. У нас в Нубии, где солнце палит еще нещаднее, кожу спасают ослиным молоком.

– Помогает и миндальное масло, – порекомендовал Олимпий. – Его раздобыть легче.

– Сколько ослиц надо подоить, чтобы получить нужное количество молока? – осведомилась я, поскольку эта идея показалась мне забавной. – Или в Александрии их достаточно?

Олимпий поднял брови.

– Миндаль тоже пойдет в дело, – шутливо пообещала я.

Но напоминание о замужестве не радовало. Хотя бы потому, что Мардиан упорно склонял меня к такому шагу.

Я лежала в низкой мраморной ванне, наполненной ослиным молоком, втирала белую жидкость в кожу и размазывал по лицу. Пальцы моих ног, высовывавшиеся из белой жидкости, выглядели странно. Ширма из сандалового дерева отгораживала меня от Мардиана, мерившего шагами комнату. Чтобы не скучать в ванной и не терять попусту время, я сочетала процедуры с деловыми беседами.

– Моя дорогая госпожа, – говорил евнух, и его голос звучал еще выше обычного, поскольку Мардиан был раздражен. – Этот вопрос весьма тревожит твоих подданных.

– О чем им беспокоиться, – упорствовала я, – если наследник уже имеется? У меня есть соправитель. Даже римляне признали Цезариона.

Совсем недавно была выпущена новая серия монет со сдвоенным изображением меня и сына.

– Цезариону всего пять лет, – гнул свое Мардиан, приблизившись к ширме. – Жизнь полна неожиданностей, и ни у кого из нас нет уверенности в будущем. Если Цезарион не достигнет зрелости, династия прервется. И разве ты собираешься выйти за него замуж?

– Не говори глупостей, – ответила я, поливая пригоршнями молока свои плечи.

– Но посмотри на происходящее со стороны. Весь мир думает так: поскольку стране нужны наследники, а вы, Птолемеи, предпочитаете сочетаться браком внутри семьи – значит ты ждешь…

– Меня не волнует, как там думает мир!

– А зря. Тебя должно волновать. Проблему все равно придется решать.

– Не сейчас!

Я закрыла глаза и погрузила лицо в молоко.

– Нет, сейчас. Тебе уже двадцать семь, скоро двадцать восемь, – многозначительно напомнил он. – Ведь бывали случаи, когда Птолемеи женились на чужеземцах. Разве твоя бабушка родом не из Сирии?

– Да, – сказала я. Правда, мой дедушка считал, что она ему не пара. – Но за кого ты предлагаешь выйти мне?

– Ну. Октавиан не женат…

– Октавиан! – воскликнула я. – Октавиан! Какое неаппетитное предложение!

Я позвала Ирас, потому что хотела выбраться из ванны и посмотреть Мардиану в глаза. Ирас явилась с полотенцами и халатом, и очень скоро я с хмурым видом появилась из-за ширмы. Мардиан выглядел искренне озадаченным.

– Я предложил его только потому, что ты в отличие от многих явно не имеешь предубеждения против римлян.

– Цезарь был другим, – коротко заявила я.

Не объяснять же ему, что Цезарь был больше чем римлянином, больше чем смертным человеком.

– Октавиан красив, – неуверенно пробормотал Мардиан, – и обладает огромным могуществом.

Меня передернуло: вспомнилась сцена, которую я увидела через окошко в Регии. Красив, могуществен да еще и сладострастен.

– О да. Тут я с тобой согласна.

– Ну а что еще нужно женщине?

Я рассмеялась:

– Признаю, названные тобой качества вовсе не помешают. Но мне хотелось бы добавить к ним сердце и жизнерадостность.

– Тогда беру свои слова обратно. Тебе придется искать не римлянина.

Ирас принесла горшочек миндального масла.

– Может быть, ты приляжешь здесь. – Она указала на кушетку, застланную плотными полотенцами.

– Потом. – Я хотела закончить разговор с Мардианом. – Понимаю, что ты желаешь мне только добра. Однако…

Могла ли я объяснить ему, как мало все это меня интересует? Даже сны мои были чисты и стерильны. Он, с детства ставший евнухом, не понимал приливов и отливов страсти, не мог уразуметь, что на одной стадии жизни она доводит до безумия, а на другой – исчезает, как в засуху уходит вода из речного ложа. Я прекрасно помнила счастье от близости с Цезарем, но порой удивлялась тому, что могла испытывать подобные ощущения.

– Может быть, тебе стоит подумать о царевиче из Вифинии или Понта, – рассеянно продолжил он. – О молодом супруге, который будет боготворить тебя и делать все, что ты пожелаешь. Никогда не предъявлять никаких требований, но существовать только ради того… чтобы удовлетворять тебя.

Мардиан покраснел.

– Ты рассуждаешь так, будто мне шестьдесят, а не двадцать семь, – отозвалась я.

При этом я попыталась представить себе, о чем он говорит, и невольно покраснела сама.

– Цари берут себе прелестных наложниц, почему бы и тебе не сделать это?

– Мальчишки меня не привлекают.

– Я не имел в виду настолько юных. – Он помолчал. – Я слышал, что царевич Архелай из Команы отважный солдат и хорошо образован.

– Сколько ему лет?

– Я не знаю. Но могу выяснить, – встрепенулся Мардиан.

– Вот и выясни, – промолвила я, чтобы улучшить его настроение. – И вот что еще… Прости, что сменила тему, но правда ли это – насчет Лепида?

Похоже, что после сражения при Филиппах официальный триумвират превратился в неофициальный дуовират – союз двоих. Мир должен был быть теперь разделен, как пирог, между Октавианом и Антонием.

– Да, как раз сегодня утром пришло новое донесение. Я оставил его на твоем рабочем столе.

– Перескажи мне его, – попросила я, плотнее запахнув шелковое одеяние, сшитое из множества разноцветных шарфов.

– Они подозревают (или утверждают, будто подозревают, а это разные вещи), что Лепид действует за их спинами и более не достоин доверия. Соответственно, когда Октавиан и Антоний поделили Римскую империю – будем называть ее так, ибо по любым меркам это империя, – они не взяли его в расчет.

– И кто что получил? – спросила я.

– Антоний – герой дня, его престиж невероятно высок, и он прибрал к рукам лакомые куски: всю Галлию и Восток. Ему предстоит властвовать в нашей части мира и, вероятно, заняться претворением в жизнь плана Цезаря по сокрушению Парфии.

– А Октавиан?

Как Октавиан допустил такое? Впрочем, он ведь был болен, лежал на койке в палатке, а если перемещался, то на носилках. Он не мог диктовать условия герою-солдату.

– Ему достались лишь Испания и Африка, а в придачу к ним – почетные, но нелегкие обязанности. Во-первых, он должен обустроить ветеранов в Италии, найти для них землю и деньги. Во-вторых, покончить с Помпеевым сыном Секстом, который занялся пиратством. Неблагодарные задачи.

Да, неблагодарные, требующие времени и усилий. Я улыбнулась. Теперь руки Октавиана связаны надолго. Похоже, он получил не то, на что рассчитывал.

Мардиан ушел, и я позволила себе растянуться на кушетке. Ирас втирала смягчающее масло в мою кожу, а я закрыла глаза, отдавшись аромату и неге.

– Госпожа, ты прислушаешься к его предложению? – прошептала Ирас. – Не беспокойся: прежде чем ты встретишься с каким-нибудь царевичем, твоя кожа вновь обретет совершенство.

– Я лишь хотела, чтобы Мардиан успокоился, – пробормотала я. Благовония и массаж навевали сон. – Мало быть красивым царевичем для того, чтобы… чтобы…

Мой голос сошел на нет, но мысленно я закончила фразу: «Чтобы пробудить ту часть меня, которая впала в спячку. Она спала так долго, что, возможно, незаметно умерла».

Мардиан с энтузиазмом и удовольствием принялся подыскивать подходящего претендента на мою руку. С этой целью он обшарил весь мир: предлагал идумейцев, пафлагонцев, греков, нубийцев (включая сына кандаке), галатов и армян. Чтобы позлить его, я составила список требований к претенденту; вряд ли ему удастся отыскать человека, подходящего по всем пунктам. Жених должен быть молод, но не моложе двадцати лет; на голову выше меня ростом; атлет; сведущий в математике; знающий не менее трех языков; поживший за границей; хорошо играющий на каком-либо музыкальном инструменте; знаток греческой литературы и морского дела; и, наконец, потомок великого царского рода. Таковы минимальные требования, заявила я. Бедный Мардиан!

Урожай был хорош, и мы начали возмещать потери предыдущего года. Доходы позволили заложить шестьдесят новых кораблей и оплатить ремонт большей части каналов, дамб, водохранилищ и прочих элементов оросительной системы. Кроме того, у меня теперь имелась армия в двадцать тысяч солдат. Разумеется, о военной мощи говорить не приходилось – римляне посмеялись бы над нами. Но это пока. После потери флота мы начинали с нуля, и успех был очевиден.

К моей досаде, главный кандидат Мардиана Архелай из Команы подходил по всем пунктам, и теперь мой советник настаивал, чтобы я пригласила царевича в Александрию с визитом.

– Хотя бы для вида, – убеждал он. – Народу понравится. Люди поймут, что ты, по крайней мере, думаешь об этом.

Касу, моя ученая обезьянка, выступила вперед и предложила Мардиану блюдо с финиками. Она умела вести себя как настоящая служанка. Мардиан поджал губы и долго выбирал финик, пока не остановился на самом сочном. Он отведал плод и причмокнул губами.

– Хм. Они, должно быть, из Дерры.

Да, по части лакомств Мардиан был знаток. Касу вспрыгнула на стул рядом со мной, а я, уже не зная, как от него отделаться, сказала:

– Совсем забыла, есть еще одно требование. Мой избранник должен любить животных, особенно обезьян, и не возражать против того, чтобы Касу пристраивалась в ногах постели.

Мардиан пожал плечами и облизал пальцы.

– Слишком поздно, – сказал он. – Я уверен, Архелай сделает вид, что она ему нравится.

– А когда он приезжает?

При мысли о необходимости притворяться и любезничать с посторонним человеком настроение у меня ухудшилось.

– Как только он и его семья завершат визит почтения к Антонию. Все местные цари должны явиться к нему, дабы получить подтверждение своих прав на престолы и короны.

Я тоже взяла с блюда финик, но мне он показался неестественно приторным.

– Зависимых от Рима царств очень много, – заметила я, – и вопрос с каждым придется рассматривать отдельно. Многие восточные правители поддерживали убийц – кто по принуждению, а кто по убеждению. Теперь-то, конечно, все будут уверять, что подчинялись насилию. И что Брут с Кассием обобрали их до нитки.

– Антоний это знает. Деньги, конечно, ему нужны, и он их требует. Но он выслушивает тех, с кем разговаривает. Например, Гибр из Миласы, искусный оратор, сказал, что если Антоний желает собрать в один год налоги за десять лет, пусть он распорядится, чтобы в этом году не было зимы, а вслед за осенью настало второе лето. И Антоний смягчился.

– Где он сейчас? – задумалась я.

Мне было известно только, что он покинул Афины.

– В Эфесе. Уже несколько недель держит там свой веселый двор. Его приветствуют как Диониса и даже называют богом.

– Должно быть, ему это нравится, – сказала я. – Получается, что он превзошел Октавиана, который всего лишь сын бога. Правда, жители Эфеса называют богом всякого, кто хоть что-то собой представляет. Надеюсь, что он это понимает.

Мардиан рассмеялся:

– Я думаю, ему все равно. Он слишком занят Глафирой, матерью Архелая. Она вроде бы… скажем, опутывает его своими чарами.

По какой-то неясной причине я была шокирована. Это казалось таким… нечестным, что ли? Я представила себе, как правители-мужчины дожидаются своей очереди, пока Антоний любезничает с Глафирой.

– Так что сама понимаешь – как только его мать будет удовлетворена, Архелай сможет уехать.

Конечно, он имел в виду, что, как только Антоний будет удовлетворен, мать Архелая сможет уехать. Я покачала головой:

– Значит, у нас есть время.

Мне следовало поблагодарить эту Глафиру: пока она удерживала внимание Антония, я была избавлена от внимания ее сына.

Несколько месяцев в Эфесе продолжалась непрерывная череда празднеств, шествий и пиров. Антоний исполнял роль Диониса: увенчанный короной, он разъезжал по городу в увитой виноградными лозами колеснице. Его сопровождали женщины, обряженные вакханками, и мужчины-сатиры в венках из плюща. Вокруг играли на цитрах и флейтах, пели, танцевали и на каждом углу возглашали хвалы Дионису-Антонию, «дарующему радость». Эти крики разносились эхом по всему Востоку.

«Должно быть, Антоний наслаждается жизнью», – думала я. Интересно, как повел бы себя на его месте Октавиан? Наверное, на людях держался бы гораздо скромнее, а распутничал скрытно, вдали от чужих глаз. Он предпочитает тайные удовольствия.

Полгода спустя при моем дворе появился римский посланец Антония. Его звали Квинт Деллий, и он переменил уже много хозяев: служил у Долабеллы и у Цезаря, потом переметнулся к Кассию, затем перебежал к Антонию. Мне этот человек не нравился, и я заставила его долго дожидаться аудиенции.

К сожалению, незадачливый Архелай прибыл почти в то же самое время, стремительно преодолев немалое расстояние по суше и по морю. Его рвение тронуло меня, и я приняла царевича очень ласково. Но ему пришлось ждать, пока я разберусь с Деллием.

Деллий стоял передо мной, и его глаза находились вровень с моими, хотя я сидела на троне, а трон стоял на возвышении. Очень темные глаза на изрытом оспой лице смотрели сурово. Создавалось впечатление, будто не я, а он принимает гостя.

– Тебе, восхваляемая царица Египта, от господина Антония привет, – лаконично промолвил он. – Я явился, дабы передать тебе повеление прибыть к его двору и ответить на некоторые обвинения.

Мне показалось, я неправильно расслышала.

– Повтори, пожалуйста, – попросила я невозмутимым тоном.

– Я сказал, что тебе надлежит предстать перед господином Востока Антонием, дабы защититься от обвинений, перечень коих содержится в этом письме.

Деллий вручил мне свиток и с самодовольной ухмылкой отступил.

– Значит, Антоний просит меня, – сказала я, взвешивая каждое слово. – Но мне послышалось, будто ты сказал «повелевает».

– Наместник Антоний будет весьма рад, если ты прибудешь к нему и сочтешь возможным ответить на вопросы.

– Ага, стало быть, он не «повелевает», а «будет весьма рад», и мне предстоит не защищаться от «обвинений», а отвечать на вопросы, – насмешливо проговорила я. – Кажется, к тебе вернулась память.

Я сжала свиток, решив прочесть письмо потом, не на глазах у этого наглого и враждебно настроенного человека.

– И куда Антоний просит меня прибыть?

– В Тарс, где в скором времени появится и сам.

– Ты можешь передать наместнику Антонию, что царица Египта не подчиняется римским магистратам, не внимает чьим-либо «повелениям» и не собирается ни перед кем оправдываться. Я разочарована тем, что мой союзник, а некогда и друг счел возможным обратиться ко мне подобным образом. Если, конечно, его желание было передано верно.

Этими словами я предоставила послу возможность обелить Антония, но он ею не воспользовался.

– Значит, таков твой ответ? – спросил Деллий. – Ты не приедешь?

– Нет, – отрезала я. – Если ему угодно поговорить со мной, пусть приедет сам. Он уже был здесь четырнадцать лет назад и дорогу, наверное, помнит.

Оставшись одна в своей комнате, я прочитала свиток и нашла «обвинения» смехотворными: будто бы я помогала Кассию и Бруту, отдав им четыре римских легиона! Всем известно, что легионы были посланы к Долабелле и захвачены Кассием. Изменник Серапион передал им флот на Кипре, а мой собственный я потеряла, пытаясь прийти на помощь Антонию! Неужели он мог забыть об этом? Какое оскорбление!

Позднее мне пришло в голову, что все это можно объяснить наветами недоброжелателей – той же Глафиры или самого Октавиана. Особенно Октавиана: он был бы рад дискредитировать мать Цезариона и тем самым разорвать все связи сына Цезаря с Римом.

Архелай прождал несколько дней, и после отбытия Деллия мне пришлось согласиться на встречу с ним. Прежде чем отправиться в тронный зал для официальной аудиенции, я позволила Ирас заняться моим лицом и волосами, чего ей давно хотелось. Хармиона подбирала мне наряд.

Зачем я это делала? Рассчитывала ли я отпугнуть юношу неестественным цветом лица или слишком пышным нарядом? Хотя я была самой богатой и могущественной женщиной в мире – как легко произнести эти слова! – я умела располагать к себе людей. Но умела и удержать их на расстоянии. Все определялось наклоном головы, тоном голоса, выражением глаз.

Усевшись на скамью так, чтобы свет с севера падал мне прямо на лицо, я сказала:

– Хорошо, Ирас, пускай в ход свою магию.

Потом закрыла глаза и стала ждать.

Ее проворные пальцы погладили мои щеки и пробежались по линии скул.

– Лечение помогло, – заключила она. – Следов воздействия соли практически не осталось.

«А жаль, – подумалось мне. – Лучше бы они сохранились подольше. По крайней мере, пока соискатель не отправится восвояси».

Она распределила какую-то нежную субстанцию по моему лицу, втирая ее круговыми движениями.

Аромат был восхитительный.

– Масло из сыти, моя госпожа, – пояснила она. – А сейчас я удалю его смесью соков сикомора и огурца.

Ирас протерла мое лицо этим настоем, и кожу стало пощипывать.

– Твоя кожа станет гладкой, как отполированный мрамор, – говорила Ирас. – Хотя она и так хороша, в особом уходе не нуждается. А теперь закрой глаза, и я положу на твои веки охлаждающую смесь молотого сельдерея и конопли.

На мои глаза легла прохладная повязка.

– Полежи, расслабься.

Я и расслабилась – мысленно перенеслась в какое-то место, никогда не виданное прежде. Это был лесистый склон холма с высокими кипарисами и пасущимися овцами, где играли легкие ветерки.

– Ну вот, – сказала Ирас через некоторое время, сняв повязку. Я вернулась в реальность моей комнаты. – Чем ты сегодня хочешь подвести глаза – черной сурьмой или зеленым малахитом?

– Малахитом, – выбрала я. – Сурьма хороша на каждый день, а сегодня я все-таки встречаюсь с претендентом на мою руку.

Собственно говоря, если бы он хотел лишь подержать меня за руку, не стоило бы так суетиться.

Ирас взяла косметическую палочку и провела тонкие линии вокруг моих глаз, поверх век и за уголками.

– Теперь смотри. – Она поднесла зеркало. – Видишь, как зеленый цвет усиливает природную зелень твоих глаз?

Да, правда. Цезарь любил оттенок моих глаз – говорил, что они цвета Нила в тени. Но я давно не использовала зеленый цвет и привыкла к тому, что подсурьмленные глаза выглядели темнее. Теперь я сама удивилась – какими, оказывается, яркими они могут быть.

Ирас обмакнула палец в маленький горшочек с бараньим жиром, смешанным с красной охрой, и провела им по моим губам, придав им сочный красный цвет.

– Вот так! – вздохнула она. – Отказываясь красить губы, ты скрываешь их свежесть и форму.

Я уже чувствовала себя как усовершенствованная и дополненная версия знакомой Клеопатры.

– Твои волосы блестят от сока можжевельника и масла, в котором мы их промыли вчера. Теперь мне осталось расчесать их и вплести золотые украшения.

– Это хорошо, – послышался за спиной голос Хармионы. – Потому что я как раз подобрала зеленый наряд с золотой вышивкой.

Обернувшись, я увидела в ее руках зеленое платье финикийского покроя, подобранное у плеч, со вставкой на спине.

– Похоже, ты готовишь меня к визиту на Олимп и пиршеству в обществе богов, – заметила я. – Между тем я собираюсь выйти в собственный тронный зал.

– Может быть, для тебя это обычное событие, – сказала Хармиона, – но подумай о госте. Пусть он увидит то, ради чего стоило проделать такой дальний путь.

Я вздохнула. Бедный юноша, кем бы он ни был. Мардиан, наверное, обнадежил его, хотя и высказывался неопределенно.

Хармиона натянула на меня платье, другая служанка надела мне на ноги, тоже умащенные ароматическим маслом, расшитые золотом сандалии. Потом Ирас принялась укладывать мои волосы, а Хармиона вынула шкатулку с драгоценностями и выбрала изумрудное ожерелье, а также золотые с жемчугом серьги. Потом прибавила к ним браслет в форме кобры.

– Это подарок царевича, госпожа, – сказала она. – Архелай привез его и просил тебя надеть.

– Понятно.

Я повертела браслет в руках и нашла его изысканным. Тонкая работа: выделялась каждая чешуйка, в глазах полыхали рубины. Интересно, откуда он узнал о моей склонности к змеям?

Браслет подошел к моей руке.

Торжественно вступив в тронный зал, я прошествовала мимо собравшихся людей и поднялась к трону. Произнеся приветствие, я попросила выйти вперед царевича Архелая из Команы.

Рослый молодой человек отделился от группы придворных, послов и писцов и направился ко мне. Он держался как настоящий царевич, без подобострастия и надменности, но с достоинством. Я была приятно удивлена его внешностью и прекрасными манерами.

– Добро пожаловать, царевич Архелай, – сказала я. – Мы рады приветствовать тебя в Александрии.

Он улыбнулся.

– Видеть тебя, восхитительная царица Клеопатра, – это высокая честь.

Как я ни старалась, мне не удавалось найти в его словах или манерах что-либо недостойное.

– Благодарю за подарок, – промолвила я, поднимая руку с браслетом. – Прекрасная работа.

– Я счастлив познакомить тебя с мастерством ювелиров Команы, – прозвучал учтивый ответ.

После обмена любезностями я пригласила его в дворцовый павильон отобедать на открытом воздухе, а своих слуг, мастеров подглядывать и подслушивать, отослала. Вместе мы спустились по широким ступеням дворца и прошли через зеленую лужайку к белому затененному павильону, где нас поджидал стол. Архелай шагал легко и уверенно. Он превосходил меня ростом больше чем на голову.

Как обычно, мы расположились на ложах. Он оперся о локоть, внимательно посмотрел на меня, и мы оба неожиданно покатились со смеху, как будто были участниками одного заговора. От моего официального торжественного образа не осталось и следа.

– Прости меня, – наконец проговорила я. – Я смеюсь не над тобой.

– Я понял, – ответил он, и я поняла, что он действительно понял. – Я тоже смеюсь не над тобой. Наверное, я смеюсь от облегчения. Я ведь сотню раз задавался вопросом, зачем же сюда приехал. Чувствовал себя круглым дураком.

– Ты смелый, это очень ценное качество, – заметила я, присматриваясь к нему.

Кажется, он мой ровесник, волосы у него темные и прямые, рот – как у Аполлона. Интересно, так ли привлекательна его мать, вызвавшая интерес Антония?

– Но оказалось, все не напрасно, – продолжал он. – Стоило проделать такой путь, чтобы увидеть тебя.

– Пожалуйста, не переходи на избитые фразы.

Он улыбнулся:

– Беда с избитыми фразами в том, что порою они верны, но им никто не верит.

– Расскажи мне о твоем царстве, – попросила я, меняя тему. – Я ведь нигде не бывала, кроме Рима и Нубии.

В последнее время у меня пробудился интерес к внешнему миру.

Он объяснил мне, что его страна – это область Каппадокии, менее гористая, чем остальной край, и пока сохранившая независимость.

– Римский орел распростер над нами крылья, но пока не унес в свое гнездо.

– Да, аппетиты Рима мне известны.

Архелай удивился:

– Ну, у тебя-то нет оснований для беспокойства. Египет – слишком большой кусок, его трудно переварить.

– Боюсь, у Рима вместительный желудок.

Я видела, что он размышляет о том, можно ли задать вопрос о моей связи с Цезарем. Он решил не спрашивать, ограничившись словами:

– Но сейчас Комане ничто не угрожает.

Теперь я задумалась, можно ли сказать: «благодаря чарам твоей матери», – и тоже решила промолчать. Вместо этого я спросила:

– Что ты думаешь о новом наместнике Востока?

Пришел слуга и принес первое блюдо: латук, огурцы, фаршированные морским окунем, и пряные перепелиные яйца.

– Мы рады, что им стал Марк Антоний, а не Октавиан. После битвы при Филиппах побежденные строились в очередь, желая сдаться Антонию. Никто не хотел попасть в руки Октавиана: все знали, что он не ведает пощады. Некоторые пленники перед казнью просили Октавиана лишь о достойном погребении, но тот усмехнулся и ответил, что их тела будут пищей для ворон.

Есть ему явно расхотелось.

Да, такое я могла себе представить. Я воображала, как при этих словах Октавиан улыбается своей безупречной улыбкой.

– Власть над Востоком не могла отойти ни к кому другому, кроме Антония, – сказала я. – Наместнику предстоит подготовить вторжение в Парфию, и только Антоний может его осуществить. Кроме того, он служил здесь и раньше, он знает местные условия.

Я сделала маленький глоток белого вина, разбавленного горной водой. У него был легкий вяжущий привкус.

– А он… очень занят?

– И днем и ночью, – отозвался Архелай. – Особенно ночью.

Видимо, на моем лице отразилось удивление, ибо он счел нужным пояснить:

– Он неустанно занимается делами, принимает правителей и послов, совещается с чиновниками, выносит решения – которые, к слову сказать, все находят продуманными и справедливыми. Эфес – прекрасный город на море, с мраморными зданиями и мостовыми. Конечно, жителей Александрии этим не удивишь, но там есть кое-что, чего у вас нет: живописные окрестности, прекрасно подходящие для верховых прогулок. Несколько раз Антоний приглашал меня на эти прогулки и на охоту, так что я смог узнать его ближе.

Принесли новые угощения: жареные почки, копченого павлина и нарезанное ломтиками мясо быка. К ним полагалось три соуса: перец и мед, огуречный крем и порубленная мята в уксусе.

– Ну и каков он, по-твоему? – осведомилась я.

То было не праздное любопытство: грубость Деллия заставила меня заподозрить, что неожиданное возвышение повлияло на Антония не в лучшую сторону.

– Царь среди царей, – прозвучал неожиданный ответ, – и солдат среди солдат.

– О, ты хочешь сказать, что у него разные манеры в зависимости от ситуации! Меняет окраску, чтобы приспособиться к окружению?

Хамелеоны в человеческом облике никогда не вызывали у меня симпатии.

– Нет, я имел в виду нечто противоположное, – возразил царевич. – Я хочу сказать, что он всегда остается собой, вне зависимости от окружения. По сути своей Антоний человек скромный и честный. Что может быть более благородным и царственным?

– К сожалению, как раз среди знатных и могущественных особ подобные качества встречаются редко, – сказала я.

– Мне кажется, он вводит людей в заблуждение лишь тогда, когда без этого не обойтись, а на свой счет не обманывается вовсе. Если люди ошибаются, то только потому, что сами видят то, чего нет.

– Встречался ли Антоний с моей сестрой? – спросила я.

Как он поступает с Арсиноей?

– Нет, – ответил Архелай. – Арсиноя по-прежнему находится в храме Артемиды, а Антоний не относится к числу его посетителей. Хотя многие его люди не отказывают себе в посещении храмовых блудниц… То есть женщин, которые служат богине не духовно, но телесно.

Мы снова расхохотались. Я радовалась, что Антоний не ходит туда и соблюдает приличия. Впрочем, какое мне до этого дело?

Архелай стал рассказывать о своем дворе, но я прислушивалась не столько к его словам, сколько к своим чувствам. Я наблюдала за ними так же пристально, как ребенок смотрит на кокон бабочки, дожидаясь, когда он раскроется.

Признаюсь, наша беседа доставила мне удовольствие, да и сам Архелай пришелся по душе. Однако он понравился мне точно так же, как множество других людей и вещей: жрец Сераписа, являвшийся ко мне всякий раз, когда я хотела отметить годовщину или сделать особое приношение; женщина, что ухаживала за лотосами в дворцовом пруду и сплетала из них изящные гирлянды и венки; или мой бравый главный колесничий. Все они были привлекательны и согревали мое сердце остроумием, мастерством или добротой, скрашивая повседневную жизнь.

Но они ничем и никак не пробуждали ту часть меня, что погрузилась в сон или, хуже того, умерла вместе с Цезарем. Такая же история и с Архелаем. Я, например, не могла вообразить его без одежды, а самое главное – не имела желания воображать. Как не могла и не желала воображать рядом с ним саму себя.

Потом ночью я лежала в постели и ощущала жаркий летний воздух, наполнявший комнату. Мне пришло в голову: с одной стороны, я вроде бы не хочу телесной близости с мужчиной и не воодушевляюсь, думая об этом; но все-таки я об этом думаю.

Иногда можно внушить себе что-то – например, пробудить интерес к учению, к путешествиям, к какому-то роду деятельности. Но страсть неподвластна мыслям и воле, никакие ухищрения или уловки не способны призвать ее или изгнать. Похоже, у нее есть собственная независимая жизнь. Она погружается в сон, когда стоило бы танцевать, или бьет ключом без причины и без надежды.

Я жалела о том, что не могу испытать влечение к Архелаю, но, похоже, это не в моих силах. Ничто не затрепетало, не взволновало меня. Я по-прежнему покоилась в священных водах озера Исиды.