Текст книги "Беззумный Аддам"

Взмах ресниц

Джимми в гамаке под деревьями все еще спит. Тоби проверяет у него пульс: он явно замедлился. Она меняет опарышей (нога перестала гноиться) и вливает в Джимми немножко грибного эликсира с добавкой Мака.

Стулья расставлены овалом вокруг гамака, словно Джимми – главное блюдо на пиру: гигантский лосось или кабан на блюде. Над ним мурлыкают трое Детей Коростеля, по очереди. Двое мужчин и женщина: золото, слоновая кость, черное дерево. Каждые несколько часов одну троицу сменяет другая. Может, у них ограниченный запас мурлыканья, и они нуждаются в перезарядке, как батарейки? Конечно, им нужно время попастись и сходить на водопой, но, наверно, само мурлыканье – тоже что-то вроде электрических колебаний?

«Мы этого никогда не узнаем», – думает Тоби, зажимая нос Джимми, чтобы заставить его открыть рот. У нас уже нет возможности воткнуть электроды в чужой мозг, чтобы изучать его. Детям Коростеля повезло. В стародавние времена их украли бы из купола «Пародиза» – какая-нибудь конкурирующая корпорация. Делали бы им инъекции, электрошок, тыкали щупами, порезали бы на кусочки, изучая, как они устроены. Чтобы узнать, что в них тикает. Чем они мурлычут. Чем живут. Отчего болеют, если вообще болеют. И в конце концов от Детей Коростеля остались бы только аккуратные препараты ДНК в морозильнике.

Джимми глотает, вздыхает; левая рука дергается.

– Как он сегодня? – спрашивает Тоби у Детей Коростеля. – Он совсем не просыпался?

– Нет, о Тоби, – отвечает золотокожий мужчина. – Он путешествует.

У мужчины ярко-рыжие волосы, длинные стройные руки и ноги. Несмотря на цвет кожи, он напоминает иллюстрацию к детской книжке. Что-нибудь из ирландских народных сказок.

– Но сейчас он остановился, – говорит чернокожий мужчина. – Он залез на дерево.

– Не его собственное дерево, – объясняет женщина с кожей цвета слоновой кости. – Не то, на котором он живет.

– Он залез на дерево, чтобы спать, – говорит чернокожий.

– Вы хотите сказать, что он спит внутри своего сна? – уточняет Тоби. Тут что-то не так; непонятно, как это возможно. – Спит на дереве во сне?

– Да, о Тоби, – отвечает женщина. Все трое устремляют на нее лучистые зеленые глаза, словно она – крутящийся обрывок веревочки, а они – три скучающих кошки.

– Может быть, он будет спать долго, – говорит золотокожий. – Он застрял там, на дереве. Если он не проснется и не пойдет сюда, он вообще не проснется.

– Но ему становится лучше! – возражает Тоби.

– Он боится, – говорит женщина совершенно обыденным тоном. – Он боится того, что в этом мире. Он боится плохих людей, он боится Свиных. Он не хочет просыпаться.

– А вы можете с ним говорить? – спрашивает Тоби. – Можете сказать ему, что бодрствовать – лучше, чем спать?

Попытка – не пытка; вдруг у них есть какое-то средство для неслышного общения и они могут достучаться до Джимми, где бы он ни был. Волновые колебания, вибрация.

Но они уже не смотрят на нее. Они смотрят на приближающихся Рен и Голубянку с Амандой на буксире – она приотстала, словно прячась у них за спиной.

Все трое садятся на свободные стулья, Аманда – с робостью. Рен и Голубянка заляпаны грязью после работы на стройке, а на Аманде нет ни пятнышка. Голубянка и Рен моют ее в душе каждое утро, выбирают для нее свежую простыню и заплетают ей волосы.

– Мы решили сделать перерыв, – говорит Рен. – И посмотреть, как чувствует себя Джимми… Джимми-Снежнычеловек.

Женщина широко улыбается им. Двое мужчин тоже улыбаются, но сдержаннее: в обществе молодых женщин из саманного дома Сыновьям Коростеля теперь слегка не по себе. Им уже объяснили, что энергичное групповое совокупление в данном случае неприемлемо, и они не знают, как себя вести. Двое мужчин начинают переговариваться вполголоса, так что мурлыкает теперь только женщина с кожей цвета слоновой кости.

«Она синяя? Одна из них синяя. Две другие были синие, мы соединили свою синеву с их синевой, но они не были рады. Они не такие, как наши женщины, они не рады, они сломаны. Их тоже сотворил Коростель? Почему он сделал их такими, что они не рады? Орикс о них позаботится. Позаботится ли о них Орикс, если они не такие, как наши женщины? Когда Джимми-Снежнычеловек проснется, мы спросим его об этом».

«О, если б я могла побыть мухой на стене и подслушать, как Джимми объясняет Детям Коростеля неисповедимые пути Коростелевы! Человек – или вроде как человек – предполагает, а Коростель располагает».

– А Джимми… Джимми-Снежнычеловек выздоровеет? – спрашивает Голубянка.

– Думаю, да, – говорит Тоби. – Это зависит от того…

Она хочет сказать «…как работает у него иммунная система», но лучше не произносить этого при Детях Коростеля. («Что такое иммунная система?» – «Это такая вещь внутри вас, которая вам помогает и делает вас сильными». – «А где нам найти иммунную систему? Ее дает Коростель? Он пошлет нам иммунную систему?» и так далее, без конца.)

– …от того, как он будет спать.

Дети Коростеля не протестуют; вот и ладно.

– Но я уверена, что он скоро проснется, – продолжает Тоби.

– Ему надо есть, – говорит Голубянка. – Он ужасно худой! Не может же он питаться воздухом.

– Без еды можно долго обходиться. У вертоградарей все время были разные посты, знаешь? Можно долго протянуть. Несколько недель, – Рен наклоняется над Джимми, протягивает руку, приглаживает ему волосы надо лбом. – Надо бы ему голову помыть. Он начинает пахнуть.

– По-моему, он что-то сказал только что, – говорит Голубянка.

– Это он во сне бормочет. Можно обмыть его губкой. – Рен наклоняется поближе к Джимми. – Он как-то усох с виду. Бедный Джимми. Только бы он не умер.

– Я вливаю в него жидкости, – говорит Тоби. – И еще мед, я кормлю его медом.

Почему она вдруг заговорила на манер старшей медсестры в больнице?

– И мы его моем, – она словно оправдывается. – Каждый день моем.

– Ну, во всяком случае, температура у него упала, – говорит Голубянка. – Он уже прохладный на ощупь. Правда ведь?

Рен щупает лоб Джимми.

– Не знаю. Джимми, ты меня слышишь?

Все смотрят на Джимми: он не шевелится.

– По-моему, он теплый. Аманда, потрогай – правда ведь?

«Она пытается втянуть Аманду в общие дела, – думает Тоби. – Заинтересовать ее чем-нибудь. Рен всегда была доброй девочкой».

«Если она синяя, эта Голубянка, должны ли мы с ней спариться? Нет, нам нельзя этого делать. Нельзя им петь, нельзя собирать для них цветы, нельзя махать им членами. Они этому не рады, они кричат, и мы не знаем, почему. Но иногда они не кричат от испуга, иногда они…»

– Мне нужно прилечь, – говорит Аманда. Она встает и нетвердо шагает в сторону саманного дома.

– Она меня очень беспокоит, – говорит Рен. – Ее сегодня утром тошнило, она даже позавтракать не смогла. Она очень глубоко под паром.

– Может, это что-то вроде гриппа, – отвечает Голубянка. – Или она съела что-нибудь. Нам нужно придумать что-то получше для мытья посуды – по-моему, вода…

– Смотрите! – восклицает Рен. – Он моргнул!

– Он тебя слышит, – говорит женщина с кожей цвета слоновой кости. – Он услышал твой голос, и теперь он идет. Он рад, он хочет быть с тобой.

– Со мной? – отзывается Рен. – Правда?

– Да. Смотри, он улыбается.

Действительно, на лице у Джимми улыбка, или, по крайней мере, след улыбки, думает Тоби. Хотя, возможно, это всего лишь газики, как у младенцев.

Женщина смахивает комара, присевшего на губу Джимми.

– Скоро он проснется, – говорит она.

Зеб во тьме

Зеб во тьме

Настал вечер. Сегодня Тоби отвертелась от ежедневной обязанности – рассказывать сказку Детям Коростеля. Эти рассказы даются ей нелегко. Мало того что приходится напяливать дурацкую красную кепку и съедать ритуальную рыбу, которая, скажем так, не всегда хорошо прожарена. Самое трудное – домысливать и изобретать. Тоби не любит врать – во всяком случае, преднамеренно врать, – но ей приходится огибать наиболее мрачные и запутанные углы реальности. Все равно что жарить тосты и стараться, чтобы они не подгорели, но в то же время поджарились и стали тостами.

– Я приду завтра, – сказала она Детям Коростеля. – Сегодня я должна сделать кое-что важное для Зеба.

– Что это за важная вещь, которую ты должна сделать, о Тоби? Мы хотим тебе помогать.

Хорошо хоть не спросили, что значит «важный». Видимо, у них уже сложилось представление об этом слове: нечто среднее между опасным и восхитительным.

– Спасибо, – говорит она. – Но это могу сделать только я.

– Это нужно сделать с плохими людьми? – спрашивает мальчик, Черная Борода.

– Нет, – отвечает Тоби. – Плохие люди не показывались уже много дней. Может быть, они ушли куда-нибудь далеко. Но мы все равно должны быть осторожными и сказать другим, если их увидим.

Крозье по секрету сообщил ей, что пропала одна париковца – рыжая, с косичками. Но, может, она просто отбилась от стада на выпасе и заблудилась. Или досталась львагнцу.

Или кое-кому похуже, думает Тоби: человеку.

День ужасно душный. Даже послеобеденная гроза не спасает, хотя после нее обычно дышится легче. В норме – хотя что такое норма? – похоть в такую погоду должна слабеть, становиться приглушенной, словно ее накрыли мокрым матрасом. Тоби и Зеб должны были бы лежать изнемогая, обмякшие, обессиленные. Но вместо этого они улизнули от остальных еще раньше обычного, скользкие от желания, впитывают друг друга всеми порами кожи, наполняя друг другом каждый капилляр, и бултыхаются в постели, как тритоны в луже.

Сумерки, уже переходящие в ночь. Фиолетовая темнота поднимается от земли, как потоп, летучие мыши порхают, как кожистые бабочки, ночные цветы раскрываются, и воздух напоен их мускусным ароматом. Тоби и Зеб сидят в огороде, надеясь на хоть какой-нибудь вечерний ветерок. Их пальцы переплетены, но не сжаты; Тоби все еще чувствует, как между ней и Зебом проходит слабый электрический ток. Вокруг голов у них порхают фосфоресцирующие мотыльки. «Интересно, как мы для них пахнем? – думает она. – Грибами? Раздавленными лепестками? Росой?»

– Ты должен мне помочь, – говорит Тоби. – Мне нужен материал, иначе я не смогу дальше рассказывать Детям Коростеля. Они без конца требуют историй про тебя.

– Например?

– Ты для них герой. Они хотят узнать все о твоем жизненном пути. Историю твоего чудесного рождения, твои сверхъестественные подвиги, твои любимые кулинарные рецепты. Ты для них все равно что член королевской семьи.

– Почему я? Я думал, Коростель со всем этим покончил. Их не должно интересовать такое.

– Однако интересует. Они тобой просто одержимы. Ты для них рок-звезда.

– В господа бога и перепончатых стрекоз! Ну придумай какую-нибудь херню.

– Они устраивают перекрестный допрос, хуже прокурора, – говорит Тоби. – Мне нужны хотя бы основы. Исходный материал.

Почему она хочет знать подноготную Зеба? Для Детей Коростеля или для себя? И то, и другое. Но главное – для себя.

– Да я весь тут, как открытая книга.

– Не увиливай.

Он вздыхает.

– Мне ужасно не хочется все это вспоминать. Мало того что пришлось это прожить, так теперь еще переживать заново. Кому это нужно?

– Мне, – говорит Тоби. «И тебе самому, – думает она. – Оно у тебя все еще болит». – Ну так я слушаю.

– Вот же упертая.

– А куда мне торопиться, у меня вся ночь впереди. Итак, ты родился…

– Родился, не буду отрицать, – он снова вздыхает. – Ну ладно. Первое, что тебе следует знать, – мы родились не от тех матерей.

– Это как? – спрашивает она, вглядываясь в едва различимое лицо. Плоскость щеки, тень, блик в глазу.

История рождения Зеба

Видите, я надела красную кепку Джимми-Снежнычеловека. Я съела рыбу. Я послушала, что говорит мне блестящая вещь. Теперь я расскажу вам историю о том, как Зеб родился.

Вам не нужно петь.

Зеба не сотворил Коростель, как Джимми-Снежнычеловека. Его не сотворила Орикс, как кроликов. Он родился, точно так же, как рождаетесь вы. Он рос в костяной пещере, как вы, и вышел наружу через костяной туннель, точно так же, как и вы.

Потому что под нашими вторыми кожами, которые называются «одежда», мы такие же, как вы. Почти такие же.

Нет, мы не становимся синими. Хотя иногда от нас пахнет синим. Но костяная пещера у нас устроена так же.

Нет, сейчас мы не будем обсуждать синие члены.

Да, я знаю, что они больше. Спасибо за напоминание.

Да, у нас есть груди. У женщин.

Да, две.

Да, спереди.

Нет, сейчас я не буду показывать вам свои груди.

Потому что эта история не про груди. Эта история – про Зеба.

Давным-давно, еще до того, как Коростель уничтожил хаос, Зеб жил в костяной пещере своей матери. И Орикс заботилась о нем, как она заботится обо всех, кто живет в костяных пещерах. А потом Зеб перешел в этот мир по костяному туннелю. Он был ребенком и рос.

И еще у него был старший брат, которого звали Адамом. Но матерью Адама была другая женщина, не мать Зеба.

Потому что, когда Адам был еще совсем маленький, мать Адама сбежала от отца Адама.

«Сбежала» означает, что она очень быстро перешла в другое место. Это просто так называется – на самом деле она, может быть, вовсе и не бежала. Может быть, она шла или ехала на… В общем, Адам больше никогда в жизни ее не видел.

Да, я уверена, что он был очень печален.

Потому что она хотела спариваться сразу с несколькими самцами, а не только с отцом Зеба. Во всяком случае, так сказал Зебу его отец.

Да, хотеть такого – очень хорошо, и она была бы счастлива, если бы жила вместе с вами. Она могла бы спариваться с четырьмя самцами сразу, как это делаете вы. Тогда она была бы очень рада!

Но отец Зеба смотрел на это по-другому.

Потому что он сделал с ней вещь, которая называется «брак», а в браке у каждой женщины должен быть только один мужчина и у каждого мужчины только одна женщина. Хотя иногда их было больше. Но так не должно было быть.

Потому что они все жили в хаосе. Это вещь хаоса. Поэтому вы ее не понимаете.

Теперь никакого брака уже нет. Коростель уничтожил и его тоже. Он решил, что брак – глупая вещь.

«Глупая» означает, что эта вещь Коростелю не нравилась. Он считал глупыми очень многие вещи.

Да, хороший, добрый Коростель. Если вы будете петь, я перестану рассказывать.

Потому что из-за этого я забываю то, что рассказываю.

Спасибо.

И тогда отец Адама нашел себе другую женщину для брака, и родился Зеб. Теперь маленький Адам уже не был одинок, потому что у него был брат. И Адам с Зебом помогали друг другу. Но отец Зеба иногда делал им плохо и больно.

Я не знаю, почему. Он думал, что детям полезно, если им делают больно.

Нет, он был не такой плохой, как те плохие люди, которые делали плохо Аманде. Но он не был добрым человеком.

Я не знаю, почему, но тогда многие люди были недобрыми. Это вещь хаоса.

И мать Зеба часто ложилась поспать или делала другие вещи, которые были ей интересны. Маленькие дети ее не очень интересовали. Она часто говорила: «Вы смерти моей хотите».

Мне трудно объяснить, что это значит. Это значит, что она была недовольна тем, что они делали.

Нет, Зеб не убивал свою мать. Она просто так говорила «Вы смерти моей хотите». Очень часто говорила.

Почему она это говорила, если это было неправдой? Это… тогда многие люди так говорили. Нельзя сказать, что это правда или неправда. Это что-то среднее. Это такая фигура речи. «Фигура речи» значит…

Да, правильно. Мать Зеба тоже не была добрым человеком. Иногда она помогала отцу Зеба запирать Зеба в чулан.

«Запирать» значит… «чулан» значит… Это была очень маленькая комната, и в ней было темно, и Зеб не мог выйти наружу. Или его родители думали, что он не может выйти наружу. Но скоро он очень много узнал о том, как открывать закрытые двери.

Нет. Мать Зеба не умела петь. Не так, как ваши матери. И как ваши отцы. И как вы.

Но Зеб умел петь. Это одна из тех вещей, которыми он занимался, когда его запирали в чулане. Он пел.

Срань Господня

Труди, мать Зеба, была чрезвычайно добродетельна, а Фенелла, мать Адама, – течная сучка, готовая трахаться с кем угодно. Во всяком случае, так говорили Труди и преподобный. По их словам, Зеб был гадкий, негодный мальчишка, а поскольку они сами отличались незапятнанной добродетелью, Зеб, конечно, думал, что он не родной, а усыновленный. Не мог же он произойти от двух таких идеальных источников беспорочной ДНК.

Порой он грезил, что его бросила Фенелла – что она и есть его настоящая, негодная мать. Она была вынуждена спешно бежать и не могла взять его с собой – поэтому оставила на крыльце в картонном ящике, и Труди забрала его себе и измывалась над ним как могла, да еще и врала, что она его родная мать. И теперь Фенелла – где бы она сейчас ни была – горько жалела, что бросила его, и собиралась вернуться и забрать его, как только получится. И тогда они вместе уедут далеко-далеко и будут делать абсолютно все из длинного списка дел, которые не одобрял преподобный. Зеб так и видел, как они с Фенеллой сидят на скамье в парке, жуют лакричные конфеты и самозабвенно ковыряют в носу. Например.

Но тогда он был еще совсем маленький. Позже, узнав кое-что о генетике, он решил, что Труди тайно порезвилась с каким-нибудь водопроводчиком по вызову, который заодно подрабатывал взломом и мелким воровством. Или с садовником; она потрахивалась с нелегалами, текс-мексиканцами, у которых были черные волосы, точно как у Зеба. Она недоплачивала текс-мексиканцам, которые возили ей компост на тачке, окапывали кусты, подваливали камни на альпийскую горку. Насколько Зеб мог судить, горка была единственным, о чем его мать по-настоящему заботилась. Она постоянно торчала у горки, то выковыривая сорняки трехзубой садовой вилкой, то поливая гнезда муравьев горячим уксусом.

– Конечно, могло быть и так, что я унаследовал криминальные наклонности от преподобного. Вся разница между нами в том, что он свои эскапады приукрашивал и придавал им респектабельный вид, ну а я не стеснялся. Он был скрытным и хитрым, а я мозолил глаза.

– Не надо так сурово себя критиковать.

– Детка, ты не поняла. Я хвастаюсь.

Преподобный изобрел свою собственную религию. Это было верное дело в те дни, если ты хотел грести мегабаксы лопатой и умел толкать речи с громами и молниями, бичуя нравы, запугивать свою паству и красноречиво проповедовать, доводя ее до исступления, но тебе недоставало других востребованных на рынке навыков, таких, как умение торговать деривативами, например. Назовись основоположником новой религии, рассказывай людям то, что они хотят услышать, выжимай из них деньги, заведи собственных карманных журналистов и используй их для ловких рекламных кампаний в Интернете, задействуй автоматический телефонный обзвон, дружи с политиками или шантажируй их, уклоняйся от уплаты налогов. Надо отдать должное преподобному. Его психика была искривлена, как крендель. Он был мелкий садист и сволочь, святой с жестяным нимбом, крысиный король, но он был не глуп.

Об этом свидетельствует его успех. К тому времени, как родился Зеб, у преподобного уже был мегахрам, построенный среди бескрайних равнин, весь застекленный, со скамьями из поддельного дуба и отделкой из фальшивого гранита. Организация, созданная преподобным, называлась «Церковь ПетрОлеума» и была ветвью чуть более традиционной церкви петробаптистов. Те одно время пользовались колоссальным успехом – как раз когда нефть, ранее доступная всем, начала иссякать, цены на нее полезли вверх и в плебсвиллях воцарилось отчаяние. Корпоративные шишки часто являлись на богослужения в качестве приглашенных ораторов. Они возносили хвалы Создателю за то, что он благословил сей мир выхлопами и токсинами, возводили очи горé, словно бензин спускался с неба, и вообще выглядели набожными, как черти.

– Набожные, как черти, – повторяет Зеб. – Я всегда любил это выражение. По моему скромному мнению, набожность и черт – две стороны одной медали.

– Скромному мнению? – переспрашивает Тоби. – С каких это пор твое мнение стало скромным?

– С тех пор, как я встретил тебя. Один взгляд на твою прекрасную попу, чудо Господня творения, и я понял, какое я в сравнении с тобой убожество. Еще немного – и я начну вылизывать пол у тебя под ногами. Сжалься надо мной, а то я застесняюсь.

– Хорошо, я позволяю тебе иметь ровно одно скромное мнение. Продолжай.

– А можно я поцелую тебя в ключицу?

– Через минуту. Сначала расскажи до конца, – она только учится кокетничать, но наслаждается этим занятием.

– До конца? Ты соскучилась по моему концу? Хочешь поговорить о том, чем мы сейчас займемся?

– Обязательно, но сначала закончи свой рассказ.

– Ладно уж.

Преподобный разработал теологическую доктрину, с помощью которой греб деньги. Конечно, с обоснованием из Писания. Евангелие от Матфея, глава 16, стих 18: «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою».

«Не нужно быть семи пядей во лбу, – говорил преподобный, – чтобы понять: Петр по-латыни «камень», а значит, подлинное значение имени «Петр» – петролеум, каменное масло, оно же нефть. А значит, друзья мои, этот стих из Писания относится не только к святому Петру; это пророчество, предвещающее нефтяной век, и доказательство тому, друзья мои, у вас перед глазами! Ибо что в наши дни ценней всего? Нефть!» Да, этот вонючий говнюк был умен, ничего не скажешь.

– Он и правда все это проповедовал? – спрашивает Тоби. Это должно быть смешно или нет? По тону Зеба не понять.

– И не забудь про «олеум». Эта часть еще важней, чем «Петр». Преподобный мог часами распространяться на эту тему. «Друзья мои! Как мы все знаем, «олеум» по-латыни – масло. И действительно, в Писании повсюду упоминается освященное масло, елей! Что как не оно используется для помазания священников, пророков, царей? Елей – знак особой избранности, помазание им – одно из таинств Церкви! Какое нам еще нужно доказательство того, что наше каменное масло, петролеум, нефть – священна? Ее поместил в Землю Господь с особой целью, уготовав ее для верных, чтобы они могли преумножать Его дела! Его орудия для извлечения нефти ныне изобилуют на лике Земли, и Он посылает нам свои щедрые дары! Разве не сказано в Писании, что светильник нельзя держать под спудом? А что горит в светильнике, как не масло? На чем работают электростанции, дающие нам свет? Вот именно! На нефти, друзья мои! Священное масло нельзя прятать под спудом – иными словами, нефть нельзя оставлять в толще каменной породы, ибо поступать так означало бы идти наперекор Писанию! Вознесем же свои голоса в гимне, и да изливается нефть неиссякающими, благословенными потоками!»

– Это ты ему подражаешь, я так понимаю.

– А то! Я столько раз все это слышал, что мог бы воспроизвести даже стоя на голове. И Адам тоже.

– У тебя хорошо получается.

– У Адама получалось еще лучше. В церкви преподобного – и за обеденным столом преподобного – мы молились не об оставлении грехов и даже не о дожде, хотя видит Бог, нам не помешало бы ни то, ни другое. Мы молились о ниспослании нефти. Да, и природного газа тоже – преподобный включил его в список Божьих даров, посылаемых избранным. Каждый раз, когда мы молились перед едой, преподобный напоминал, что еда попадает к нам на стол исключительно благодаря нефти – ведь на нефти работают трактора, которые пашут землю, грузовики, которые доставляют продукты в магазин, и даже машина, на которой наша заботливая мать, Труди, едет за продуктами, и электростанция, которая питает бытовые приборы для приготовления пищи. Можно сказать, что мы едим и пьем нефть – впрочем, это и в прямом смысле отчасти правда. Так что – благоговейте!

Приблизительно в этот момент мы с Адамом принимались пинать друг друга под столом. Нужно было пнуть другого так сильно, чтобы он дернулся или вскрикнул, но самому не подавать виду, потому что за неподобающие звуки полагалась трепка. Или заставляли пить мочу. Или что похуже. Но Адам был не из тех, кого легко довести до крика. Меня восхищало это его свойство.

– Неужели буквально? Мочу?

– Честное слово. Пусть у меня сердце лопнет, если я вру – правда, не худо было бы сперва вспомнить, куда я засунул эту совершенно ненужную в хозяйстве вещь…

– А я думала, вы друг друга любили. Ты и Адам.

– Так и есть. А пинали друг друга, потому что мы мальчики. Девчонкам этого не понять.

– Сколько же тебе было лет?

– Слишком много. Хотя Адам был старше. Всего на пару лет, но у него, как сказали бы вертоградари, древняя душа. Он был мудр, а я глуп. И так было всегда.

Адам был тощий мелкий сопляк. Он был старше Зеба, но Зеб уже к пяти годам далеко обогнал его по силе. Адам был методичен: он размышлял и все продумывал. Зеб был импульсивен: он стрелял навскидку, поддавался приступам ярости. Это примерно с одинаковой частотой доводило его до беды и помогало выкрутиться.

Но вместе они добивались поразительных успехов. Словно сиамские близнецы, сросшиеся головами: Зеб – плохой мальчик, у которого хорошо получались плохие дела, и Адам – хороший мальчик, у которого плохо получались хорошие. Точнее, который использовал хорошие дела как ширму для плохих. Адам и Зебулон: A – Z, как подставки по двум концам книжной полки, первая и последняя буквы латинского алфавита. Эта умилительная симметрия была идеей преподобного – он любил, чтобы во всем просматривался некий смысл.

Адама вечно ставили в пример. Ну почему Зеб не может вести себя хорошо, как его брат? Сидеть прямо, не ерзать, есть нормально, рука – не вилка, не вытирай лицо рубашкой, слушайся отца, говори «да, сэр» и «нет, сэр», и так далее. Все это произносила Труди, причем почти умоляющим тоном: она хотела только мира и покоя, и ей совершенно не доставляло удовольствия то, что Зеб получал за строптивость и мрачность – рубцы, синяки и шрамы. Она не была садисткой, в отличие от преподобного. Но была центром своей собственной вселенной. Ей нужны были разные приятные вещи, а источником питающих их денежных потоков был преподобный.

Напомнив Зебу о том, как образцово ведет себя Адам, она продолжала: то, что он такой пай-мальчик, еще бóльшая его заслуга, еще более удивительно, если принять во внимание, что… тут она замолкала, потому что Труди и преподобный всячески избегали упоминать Фенеллу, мать Адама. Можно было бы ожидать, что они используют скандальное поведение Фенеллы как палку для морального избиения Адама, но почему-то они этого не делали. Он слишком хорошо изображал – имитировал – невинность, чему способствовали большие голубые глаза и худенькое благообразное личико.

Зеб нашел старые фотографии Фенеллы – на флешке, которая валялась на дне ящика в чулане, том самом, куда Зеба часто запирали. Он спрятал там мини-фонарик, чтобы видеть в темноте. Наткнувшись на флешку, он ее прикарманил, а потом воткнул в компьютер преподобного, желая посмотреть, что будет. Флешка еще работала: на ней оказалось штук тридцать фотографий Фенеллы, некоторые – с маленьким Адамом, несколько штук – с преподобным, никто из них особо не улыбался. Должно быть, про флешку просто забыли, потому что других фотографий Фенеллы в доме не было. Она совсем не походила на шлюху: у нее было такое же худое лицо с прямым правдивым взглядом больших глаз, как у Адама.

Зеб в нее прямо-таки влюбился; если б только он мог с ней поговорить и рассказать, что тут происходит, она бы встала на его сторону. Она бы возненавидела их домашний уклад не хуже самого Зеба. Наверняка она и правда ненавидела этот дом, иначе не сбежала бы. Хотя по виду она была не из беглецов – слишком хрупкая.

Иногда Зеб завидовал Адаму, потому что он успел немного побыть сыном Фенеллы, а у Зеба была только Труди. Потом его брала досада на то, что Адам из всех проделок выходит невинной овечкой, и он начинал украдкой мстить: подкладывал какашки в кровать, дохлую мышь в раковину, менял местами в кранах горячую и холодную воду – к тому времени он уже освоил водопроводную систему дома – или просто делал брату «мешок» в постели. Мальчишеские пакости. Преподобный хорошо наварился на нефтяных акциях, да и потоки из карманов прихожан изливались весьма обильно, поэтому семья жила в большом доме. Труди с преподобным спали в противоположном крыле. Так что даже если бы Адам завопил, они бы его не услышали. Хотя он никогда не вопил: только смотрел лучистым взглядом с ноткой упрека, словно говоря «Я тебя прощаю», и это злило Зеба еще в десять раз больше.

Иногда Зеб дразнил Адама Фенеллой. Он говорил, что у нее, наверное, татуировки по всему телу, даже на сиськах. Что она нюхает кокаин и совсем сторчалась; что она сбежала с байкером, нет, с десятью байкерами, и отсосала у них у всех, у одного за другим; что она уличная проститутка в Лас-Вегасе, обслуживает чокнутых нариков и сутенеров-сифилитиков. Зачем он говорил эти омерзительные гадости про женщину, которую считал своим вторым «я», духом-хранителем, феей-крестной, практически мраморной богиней? Кто скажет.

Но странное дело, Адам не протестовал. Он только улыбался – несколько пугающей улыбкой, словно знал что-то такое, чего не знал Зеб.

Адам ни разу не пожаловался на детские шалости Зеба. Он даже тогда уже был чертовски скрытный сукин сын. Как правило, они работали вдвоем. В школе – она принадлежала Нефтекорпу и называлась «Продуктивный пласт» – они были известны как «срань Господня» из-за отца. Но никто уже не осмеливался наезжать на них – во всяком случае, явно, как только Зеб немного подрос. Адам в одиночку стал бы просто сидячей мишенью, такой он был худой и прозрачный. Но стоило кому-нибудь хоть пальцем его тронуть, Зеб делал котлету из обидчика. Впрочем, хватило всего двух раз. После второго раза слух о том, что с ними лучше не связываться, разошелся по школе.