Текст книги "Сочинения. Книга 3. Вспоминая Маргариту Константиновну"

Ваши стихи очень добры, песенны, искренни, честны, достоверны, музыкальны. Очень музыкальны.

Вам всё время веришь, когда Вы пишете на любую тему.

Написал Вам, чтобы Вы ещё раз узнали – Вас понимают и любят.

Уверен – на «Кукушку» уже написана хорошая музыка. Но – умоляю Вас – простите мою дерзость: я тоже рискнул.

Песня уже исполняется нашим ансамблем и солистом, заслуженным артистом Бурятской АССР Евгением Черемных. Её слышат многие из тех, кто «считает дни до встречи с далёкой Родиной своей».

Поверьте, очень нужно, чтобы такие стихи слышали наши люди, особенно – солдаты.

Мне 27 лет. Работаю дирижёром – заместителем руководителя ансамбля «Содружество» в г. Улан-Баторе.

Виталий Васильев

18 мая 1985

Воронежская обл., г. Борисоглебск, ул. Свободы, 190 б-4

Дорогая моя Маргарита Константиновна!

Вы меня не знаете, но я имею право назвать вас «дорогая», потому что свою любовь к Вам я несу по жизни уже 33 года.

Впервые я познакомилась с Вами в 1952 году. Мне было 20 лет, и жила я в Алтайском крае. Собралась куда-то уходить, уже была в пальто – и вдруг слышу по радио отрывок из Вашей поэмы «Моё слово». Я остолбенела. Не ушла, пока не дослушала до конца. А через месяц в кружке самодеятельности мне дали переписанный отрывок из этой поэмы для чтения со сцены. Я так обрадовалась, немедленно выучила отрывок наизусть и за прошедшие годы где только его не читала!

Сегодня, в субботний день, мне что-то взгрустнулось. Машинально включила телевизор, а на экране – Вы! Стоите, прислонившись к дереву, говорите о стихах для детей… Я жадно смотрю на Вас и вот – пишу.

Получите ли Вы это письмо без адреса? Хочу, чтобы получили.

Да, Пушкин. Да, Лермонтов… Но Вы наша, такая родная и понимающая нас, людей. Я люблю поэзию, имею много книг, но Вашей – нет. В «Поэзии ХХ века» нашла Вашу «Варю» – опять восторг… Откуда Вы так точно знаете, таким легко льющимся слогом пишете?! Строчка «Как будто за окном не воет ветер, ломая молодые деревца…» просто разрывает сердце. Больно за Варино смирение, за её утраченную любовь.

Маргарита Константиновна! Напишите, пожалуйста, поэму о без вести пропавшем отце, которого любящая дочь ждёт 40 лет, и, наконец, находится его могила – могила героя. Напишите, что он нежный, умный, был латышским стрелком, преподавателем, партийным работником и в 1941 году погиб, защищая Родину. А дочь назвала правнука его именем… Только Вы сможете это написать душевно. И уж обязательно пришлите поэму мне – я прочту её людям раньше, чем она будет напечатана!

Обнимаю Вас, будьте счастливы и жизнерадостны!

Маргарита Августовна Нейман

24 июля 1986

CSSR, Vera Prokopova, Jana Malata 1871, 504 01 Novy Bydzov

Уважаемая Маргарита Агашина!

Сердечный привет из Чехословакии Вам посылает студентка Вера Прокопова.

Я никогда не забуду о тёплой встрече с Вами и Фёдором Ивановичем у берёзки. В память об этом дне я посылаю Вам несколько фотографий. Сердечный привет передаёт Вам также моя подруга Мария. Вы помните, мы обе родились в 1965 году, когда Фёдор Иванович посадил берёзку.

Я желаю Вам крепкого здоровья и ещё много хороших стихов!

Вера Прокопова

25 апреля 1991

Волгоград-26, просп. Героев Сталинграда, 58

Ясли-сад № 381, подготовительная группа

Здравствуйте, уважаемая Маргарита Константиновна!

Пишет Вам воспитатель-методист из я/с № 381 Красноармейского района Волгограда. Получили мы Ваше письмо, книжечки, открытки – большое спасибо. Когда я писала с детьми письмо, не думала, что Вы ответите, хотя дети спрашивали: «А нам придёт ответ?»

Хочу извиниться, что не смогла сразу ответить, у меня в семье огромное горе.

Дорогая Маргарита Константиновна, когда мне было семь лет, мама подарила мне Вашу книгу «Пять – шестой» (Сталинградское книжное издательство, 1957 год). Вот с тех пор я и полюбила Ваши стихи. Ещё учась в педучилище, удивлялась, почему стихи А. Бар-то, П. Воронько, других писателей есть в программе детсада, а Агашиной – нет? Это несправедливо, тем более, мы живём в одном городе! И вот, придя работать в детсад, я уже 20 лет читаю детям Ваши стихи – ребята их легко запоминают и, поверьте, любят! А книжка «Пять – шестой», хотя уже и старенькая, всегда со мной. От всей души спасибо Вам – за стихи (они помогают мне в работе), за Ваше чуткое сердце.

В подготовительной группе я читаю детям Ваши стихи о городе, Волге, о защитниках Сталинграда. Мы проводили литературный вечер, посвященный Вашему творчеству, – пришли мамы, папы, бабушки, дедушки. Это был по-человечески чистый, добрый вечер. Читали и слушали стихи, пели, говорили о нашем городе и его защитниках, о Вас. Мне кажется, никто не остался равнодушным. Благодаря Вашим стихам мы все стали чуточку добрее, внимательнее друг к другу в такое неспокойное время. Посылаю Вам сценарий вечера – не судите строго, сочиняла сама, может, что не так.

Дорогая Маргарита Константиновна, поздравляю Вас с Днём Победы. Спасибо Вам за то, что Вы есть!

Ваше письмо я буду хранить всегда и передам его своим детям.

До свидания.

С уважением

Татьяна Алексеевна

12 июля 1989

Челябинск, ул. Энтузиастов, 13 а-141

Уважаемая Маргарита Константиновна!

Примите большую благодарность за тёплые слова о моём двоюродном брате Юрии Окуневе в Вашем предисловии к его, наконец-то, изданной книге «Не лгите дневникам». Тем более приятны эти слова от Вас – автора прекрасных стихотворений и, особенно, песен на Ваши слова.

Рад был обнаружить в этом юбилейном издании эссе о моём отце Израилеве Науме Исаевиче, рождения 1901 года, члене партии с 1918 года, участнике гражданской войны (боец, затем политрук роты в 11-й армии С. М. Кирова). В конце 20-х он был секретарём одного из райкомов партии г. Астрахани, в 1932 году окончил военный факультет комвуза им. Я. М. Свердлова в Москве и был направлен комиссаром полка на Дальний Восток. Вскоре умер в благовещенском госпитале, может быть, к счастью, т. к. позже весь комсостав 11-й армии был полностью уничтожен (или некоторые сами застрелились, оставив записку «Жил и умер коммунистом»).

Автор изобразил отца немножко «не таким». Я отца хорошо помню, и, с кем впоследствии ни встречался, все о нём говорили только с тёплым чувством, а его знало до войны почти пол-Астрахани. Говорил об этом с братом – он сказал: таковы мои детские воспоминания, на их основе писал. Но всё равно приятно читать в книге «дядя Нома». Я рад, что сохранили в сборнике это воспоминание.

Могу Вам признаться, будучи в Волгограде году в 79 – 80-м, я говорил брату, что мне нравятся Ваши стихи, но не могу достать книгу (хотя вырезки из периодической печати жена моя сохраняла). Он обещал помочь, но не сдержал обещание, спасибо Лене, его дочери, – она подарила мне два Ваших сборника, когда я в этом мае заходил в Волгоград на теплоходе «Владимир Маяковский» (Пермь – Астрахань – Пермь). Эти сборники сразу же пригодились: Вашему творчеству был посвящён один из вечеров – его прекрасно провела С. К. Кадакина.

Ещё раз большое спасибо за Ваш вклад в издание сборника Юрия Окунева и за Ваши стихи. Желаю Вам долгих лет жизни и творческих успехов на долгие годы.

С уважением, Владимир Наумович Израилев

10 марта 1993

Москва, ул. Россошанская, 13-3-21

Уважаемая Маргарита Константиновна!

Я никогда не встречалась с Вами, но я Вас давно знаю, давно пою Ваши песни. Проходят годы, старимся мы, выросли наши дети, появились внуки и тоже стали взрослыми, а Ваши песни не стареют!

Я пою их до сих пор – «Подари мне платок», «А где мне взять такую песню, «Что было, то было…» И до сих пор поражаюсь, что ни одного фальшивого слова в них нет.

Недавно была в санатории в Подмосковье, в январе этого года. И на двух вечерах – в концертах – пели Ваши песни. Как пели! С душой! Пели выступавшие солисты, но сразу же зал ответил мощной поддержкой, захваченный правдой слов, болью стихов и музыки. Пели все! А после концерта я писала по памяти слова этих песен многим отдыхающим – по их просьбе.

Весна только началась, я опоздала с поздравлением с 8 Марта. Но хочу поздравить Вас с тем, что Вы до сих пор в сердцах многих сотен и тысяч женщин, поющих Ваши песни. Будьте здоровы! Будьте благополучны!

С уважением к Вам,

Мария Михайловна Щепотьева

9 октября 1998

Волгоградская обл., г. Елань

Уважаемая Маргарита Константиновна!

Добрый день!

Сейчас в передаче «Старая квартира. Год 1969-й» Ольга Борисовна Воронец cпела «А где мне взять такую песню…»

Вспомнил, естественно, Вас. Вспомнил Пономаренко, которого видел только однажды, в Волгограде. Слушал песню, вытирал слёзы, как и одна из слушательниц, мелькнувшая в кадре. Так хорошо, так лирично, с мудрым раздумьем подана эта мелодия, эти слова! Это вечная вещь! Негасимая!

Будьте здоровы и счастливы!

Искренне, Ю. М. Щербаков

2 марта 1999

Волгоградская обл., Еланский р-н, с. Вязовка

Уважаемая Маргарита Константиновна!

Я, Мартынова Мария Семёновна, поклонница Вашего таланта, горжусь тем, что живу в Ваше время, и считаю Вас своей самой близкой, доброй, милой и родной. От имени селян сердечно поздравляю с Днём Вашего Ангела и желаю много-много радости, здоровья Вам, вашим родным и близким, благополучия и огромного счастья.

От души дарю Вам платочек^*. Пусть он согревает Вас. Носите его и знайте, что мы любим Вас и ценим.

Всего Вам самого доброго. Обнимаю Вас, целую и крепко жму Ваши трудовые руки. Спасибо Вам за всё.

«Ах, бабье лето – слёзы на полсвета…»

 
Ах, бабье лето – слёзы на полсвета!
И горько хорошеют зеленя…
Я не хочу, чтоб всё прошло, как лето.
Но кто об этом спрашивал меня?
 
 
И первый снег хозяйничает снова.
И снегу не противится трава.
А вот из песни выкинули слово,
а песня эта всё-таки жива.
 
 
Так что гадать – что не было, что было!
Надеяться: мол, было, так пройдёт…
Когда о том, что я тебя любила,
На всю Россию Зыкина поёт!
 

Воспоминания друзей и коллег

Инна Гофф^*
Гофриты
(Из книги воспоминаний «Превращения»)

Много лет назад Ольга Кожухова написала повесть «Не бросай слов на ветер» – о Литинституте.

Эта повесть была напечатана в журнале, вышла отдельным изданием. Повесть о нас, молодых, дерзких, исполненных ещё не осуществлённых надежд…

Все мы были в ней выведены под собственными именами. И Владимир Солоухин, и Владимир Тендряков, и Юрий Трифонов, и Расул Гамзатов, и Маргарита Агашина…

Была там и я. Кожухова подарила мне эту книжку и подписала «Мама Оля» – потому что в общежитии мы играли в семью, где она была матерью, я и Агашина её дочерьми. Был у нас и отец – худая, рыжая студентка, по кличке папа Фиттих. Как в детском стишке:

 
Папа Фиттих с мамой Фиттих,
Мама Фиттих с папой Фиттих
На скамеечке сидят,
Вдаль задумчиво глядят…
 

Но уж играть так играть. И кроме рыжего папы Фиттиха у нас было ещё по отцу – те, от кого мы явились на свет. И бабушка – её роль исполнял Юрий Трифонов, он даже вздрагивал и оборачивался, если на улице слышалось:

– Бабушка!

На непоседливых внучек он добродушно поглядывал сквозь стёкла очков. Был и дядя у нас, и дедушка…

В первый день занятий в Литературном институте, 17 сентября 45-го, нас было на курсе всего двенадцать – десять парней и две девушки. Маргарита Агашина и я. Мы сразу и надолго объединились – сидели рядом на лекциях, неразлучны были на переменах и потом, в общежитии.

Как и я, небольшого роста, но русоволосая, – косы уложены на затылке накрест, упрямый выпуклый лоб. Очки ещё более круглили глаза. Глухое чёрное платье, тонкая талия. Что-то от прежних курсисток.

Но во взгляде за очками таились чёртики скрытой иронии, негромкий голос был нежен:

– Девочка, у тебя это от голода… Дать печенье?..

Это когда у меня голова закружилась на лекции. И она протягивала мне маленькое печеньице, – ей их присылал отец, военный хирург, ещё служивший на Дальнем Востоке.

В общежитии у нас всё было общим – и еда, и даже одежда. У меня было пальто поновей, – мне сшили, когда училась в десятом классе, – и Рита ездила в нем в Тейково, где встречались её одноклассники, а я неделю ходила в её, которое было мне широко и висело мешком. Ни от чего так не страдаешь в молодости, как от скверной одежды. Меняться у нас было принято. Менялись всем – платьями, даже обувью, когда подходил размер. Одеты все мы были скудно.

Рита была застенчива. Когда на экзамене не знала ответа, а не знала часто, как и все мы, – молчала, чуть склонив набок аккуратно причёсанную голову. Другие что-то несли, выкручивались, действуя по известной модели: «Прежде чем сказать об Индии, надо сказать об Африке», – а она молчала. Ей уже со всех сторон подсказывали, шептали, кричали. Даже сами экзаменующие, – а она молчала уже из упрямства и гордости. Молчала, как будто это был не экзамен, а допрос в стане врага. Случись такое – там бы тоже молчала, наверное, моя дорогая названая сестра!..

Гордость, упрямство, застенчивость – всё это, вместе взятое, образовало её характер, довольно сложный для дружбы и даже простого общения.

Нас подружила песня. Нет, мы песен ещё не писали, ни она, ни я. Но обе любили петь. Песня была нашим спутником, она наиболее полно выражала состояние нашей души – и грусть зимнего вечера, и нервную приподнятость в пору весенней сессии, и радость самого бытия, молодости, надежды, ожидания любви – всё выражала песня.

Пели «Тонкую рябину», «Каховку», какую-нибудь «Челиту». И, конечно, частушки, – мы обе их знали великое множество.

 
Я надену кофту белу
на груди со стрелочкой,
пускай миленький побегат,
как лиса за белочкой…
 

В общежитии и в перерыве между лекциями, прислонившись к тёплой батарее – их было несколько: в начале, середине и конце коридора, – мы всегда что-нибудь распевали. Песня спасала нас в том голодном, неурожайном 46-м году. Песня была для нас хлеб, тепло, самая жизнь.

Иные говорили:

– Инка с Риткой воют!..

Большинство терпело, а некоторым даже нравилось.

У нас было общее имя – Гофриты. Этим именем мы подписывали песни, сочинённые нами для институтских капустников и просто для внутреннего пользования, то есть те, что распевались друзьями по общежитию.

Мы с Агашиной занимались в поэтическом семинаре у Веры Звягинцевой.

 
Повиликой молодость повяла,
Жизнь нельзя сказать, чтоб удалась…
 

Немудрёные эти строчки приходят в голову всякий раз, как вижу повилику, и возникает в памяти сама Вера Клавдиевна, сочинившая их. Она была ещё не стара тогда, любила море, солнце и Коктебель и носила бусы морских тонов – голубые и зелёные, под стать её близоруким глазам. Я была в семинаре Звягинцевой недолго – перешла к Михаилу Светлову. А с третьего курса и вовсе ушла в прозаики – к Паустовскому.

Рита Агашина осталась верна стихам.

Однажды мы с Ритой удрали с лекций и очутились в Останкине. Бродя по пустынному парку, собирали в букет опавшие листья.

Не то было начало зимы, не то конец осени. Деревья ещё хранили остатки убранства, но было всё уже как-то разорено, печально, как бывает, когда праздник покинет самый дорогой и желанный гость. На воде тихого пруда неподвижно лежали листья клёна.

Вдруг подуло откуда-то, набежали облака, посыпал снег, понеслись, полетели листья…

 
И вступают с ветром в поединок,
гордые холодной красотой,
два дождя: серебряный – снежинок
и кленовых листьев – золотой.
 

Стихотворение Агашиной «Два дождя» осталось на память о том дне. В её стихах был север, ярославская сторона, ушедшее детство и – характер:

 
Я опять убегу и на том берегу,
до которого им не доплыть,
буду снова одна, допоздна, дотемна
по некошеным травам бродить…
 

И ещё о травах:

 
У тебя тяжёлый нрав,
не помогут сорок трав.
Всё по-твоему выходит,
ты всегда бываешь прав…
 

Сорок трав. Один из её стихотворных сборников так и называется.

Спустя много лет сидели мы вечером с Агашиной у меня дома, перебивая друг друга, вспоминали нашу «подвальную» жизнь.

Наш суп-огонь из воды, лука и красного перца – перчили так, что обжигало глотку, отсюда и название. И как гуляли по мокрой, осенней Москве, кружились в вальсе на пустой по-ночному Пушкинской площади, которая ещё не была застроена и больше, чем теперь, походила на площадь…

И как с майской демонстрации возвращались босиком, – новые туфли жали. И как тащили с Полянки через Большой Москворецкий мост никелированную, в собранном виде, кровать нашего «папы Фиттиха», переезжавшего в общежитие…

Вдруг Рита говорит:

– А ты помнишь, что завтра двадцать лет, как мы кончили институт?..

Взяв писательский телефонный справочник, стали обзванивать однокурсников.

Одни радовались звонку, другие мялись – некому погулять с собакой, срочная работа. Ко многим не дозвонились.

И всё же собрались – девять человек из двадцати двух – один критик, три поэта, прозаики.

Сидели в ресторане Дома литераторов, соединив два столика, – шутили, смеялись. К нам подходили, спрашивали, что мы празднуем, и, узнав, вздыхали:

– Молодцы!..

Звучала зависть. Многих учившихся позже нас уже нельзя собрать, совместить за общим столом. Изменилось и время, и люди…

В старости мои папа и мама стали плавать на теплоходах. Билеты отец приобретал загодя, ещё зимой. И начинал мечтать…

Они плавали несколько раз по Волге, до Астрахани и обратно. Как-то Маргарита Агашина, знавшая моих родителей с наших студенческих лет, пришла на пристань в Волгограде с цветами и огромным арбузом.

Теплоход уже стоял у причала. Но она не знала номер каюты.

Спросила у встречного пассажира на палубе, не знает ли он, где найти двух старичков москвичей, жену и мужа…

Она не успела закончить.

– Он врач? – спросил пассажир. – Вчера в салоне он сделал нам очень интересный доклад о сердечно-сосудистых заболеваниях…

Кем бы ни был папа, врачом он был прежде всего. О своей лекции на теплоходе он тут же забыл – я узнала о ней от Риты.

Но «Риточкин арбуз» он вспоминал долго.

Она писала стихи по ночам и теперь сохраняет эту привычку. Мы дружим, хотя видимся редко, – она живёт в Волгограде и приезжает раза два в году. Но нить разговора, растянутого в пространстве и времени, не рвётся. Наши дочери – сверстницы. И наши песни – тоже.

Помню, в 65-м году Агашина приехала в Москву и говорит:

– А я написала песню…

И негромко запела:

 
Что было, то было, закат заалел.
Сама полюбила, никто не велел…
 

А я в ответ ей спела свой «Август»:

 
Скоро осень, за окнами август,
от дождя потемнели кусты,
и я знаю, что я тебе нравлюсь,
как когда-то мне нравился ты…
 

Так впервые и тоже одновременно у нас появились с в о и песни. Если не считать студенческих, шуточных…

Приезжала и я в гости к Агашиной. Первый раз – весной, в апреле. Уже цвели красные и желтые тюльпаны за Волгой, город был весь в золотистой дымке солнца, света, близкой большой реки, к которой сбегала нарядная белая лестница…

Мы с Ритой сели на катер, почти пустой, – и оказались вскоре за Волгой, среди заколоченных летних дач и степного простора. Нарвали тюльпанов и долго потом сидели на деревянных ступеньках какой-то дачи.

 
Мы сядем с тобою на катер,
и выйдем на том берегу,
и взглядом весь город охватим,
не сдавшийся в битве врагу…
 

Сами собой слагались стихи. Но песней они не стали. Песню я написала уже потом, в Москве, вспомнив молодой парк у Мамаева кургана. И туда меня привела Агашина. Молодой парк, где на каждом деревце – табличка с именем павшего в годы войны – мужа, брата, любимого человека.

Рита показала мне берёзку с медной табличкой – пятый брат посадил её в память четырёх погибших. Меня поразило, что на некоторых фанерных табличках уже нельзя различить имени. Но – развёртывается листва, поют на ветвях птицы…

 
Пусть с годами надписи сотрутся,
их никто не сможет прочитать, —
будет к солнцу дерево тянуться,
и весною – птица прилетать.
 
 
И стоят деревья, как солдаты,
и в буран стоят они, и в зной.
С ними те, погибшие когда-то,
оживают каждою весной…
 

Музыку на стихи написал Ян Френкель, с которым в ту пору, кроме романса «Август», было написано мной несколько песен и наша самая главная – «Русское поле».

Эту новую – «В парке у Мамаева кургана» – замечательно пела Людмила Зыкина.

Юбилей Маргариты Агашиной отмечался пышно. В Волгоград приехали гости, и я в их числе. Из окна моего номера была видна площадь и Аллея Героев с обелиском у Вечного огня. Неподвижные фигуры маленьких часовых.

После оттепели ударил мороз, и город стоял нарядный, в инее. Всё искрилось на солнце. В доме у Агашиных царила весёлая суматоха. Приходили телеграммы от друзей студенческих лет, теперь известных литераторов.

Был торжественный вечер, зал, уходящий к потолку амфитеатром, пионерские горны, приветствия ветеранов войны. Она стояла, моя Агашина, у края сцены, в строгом платье, с орденом Трудового Красного Знамени на отвороте.

Эти люди её хорошо знали, любили её песни – «Растёт в Волгограде берёзка», «Подари мне платок» и «…Чтоб никто не догадался». Они её знали, но, наверное, многие не догадывались, что пишет она о себе. Что её жизнь сложилась не очень гладко, и что за каждую строчку в стихах и песнях она заплатила своей судьбой.

 
Мне приходилось слышать часто
непостижимые слова,
что баба любит быть несчастной,
что баба муками жива…
 
 
И вот не бабьей – новой властью
на волю вырвалась в пути.
И уж ни счастья, ни несчастья
ты мне не можешь принести.
 

Она изменилась. Охотно и много выступает с чтением стихов – на заводах, в библиотеках, институтах и школах. Мне случалось слышать её выступления. Она говорит негромко, как человек, который уверен в том, что его услышат.