Текст книги "Город Бабра"

Тихо шифером шурша…

У каждой крыши есть свой стиль перемещения. Все зависит от таракана за рулем.

Народная мудрость

Я вернулся в лабораторию только через два часа. Рабочий день уже подходил к концу, меня все потеряли, и на телефоне было полно пропущенных звонков и неотвеченных сообщений. Появление мое произвело фурор. Со всех сторон сыпались вопросы, на которые я отвечал загадочно: «Так было нужно…», «Так получилось…».

Мысленно я все еще гулял с Алтан-баленой по набережной, продолжая наш диалог в своем воображении. Удивительная все-таки девушка, хоть и помешанная слегка на всяческой эзотерике. Она искренне воспринимала города как живые организмы, считала, что с ними можно общаться, что они могут любить или не любить определенного жителя.

Ох, я же забыл спросить: может, она захотела провести свой ритуал под воротами, потому что они построены в форме арки, а у нее в имени тоже «арка»? Ой, нет, меня точно заносит. Кажется, во мне включилась та загадочная логика чокнутых ребят в шлемах из фольги, для которых любое совпадение – признак тайного заговора. Надо с этим завязывать. А еще надо снять данные с опыта и собираться уже домой.

Верка ходила, дулась на меня. Обиделась, что я ничего ей не объяснил. Нет, ну а что я должен был ей сказать? «Я хотел порисоваться перед тобой, но в процессе переключился на другую девушку». Лучше уж промолчать…

Вера – всегда такая красивая, словно сошла с обложки глянцевого журнала. И очень умная, несмотря на стереотипы о блондинках. Тьфу, какие еще стереотипы? Я же ученый. Даже думать о такой ерунде – позорно.

Прекрасная, милая девочка, близкий мне по духу человечек. Она понимает меня как никто другой, ведь она тоже не видела материнской любви в детстве. Дочь актрисы, уехавшей делать карьеру в Москву – это почти сирота. Мы оба до боли нуждались в любви, вот только я предпочел замкнуться в себе и притупить эмоции, а она осталась открытой и чувствительной, и от этого еще более привлекательной.

Правда немного обидно, что не могу поговорить с ней о том, что действительно важно. Страшно опозориться, сделать или сказать что-то неправильно при человеке, к которому неравнодушен. Перед потенциальным партнером все ходят на цыпочках, распушают павлиньи хвосты, выпрямляют спины и расправляют плечи, стараясь выглядеть лучше, выше. Это часть ритуала размножения вида Homo sapiens, ничего не поделаешь.

Я прислушался к внутренним ощущениям: а могу ли я поговорить с Аркабаленой о чем угодно? Судя по всему, да.

Когда шел домой, продолжал прокручивать в голове наши странные разговоры. Сидя в автобусе, держал телефон в руках, размышляя, стоит ли написать ей сообщение. Мы обменялись номерами и теоретически я мог продолжить диалог. Но сомневался, стоит ли? И что именно написать?

Может, спросить все-таки о воротах, что за желание она там загадала? Или, наоборот, рассказать что-то интересное о себе и своих взглядах на жизнь. Например, о каком-нибудь научном открытии, сравнимым по крутизне с магией. Или прислать ссылку на страницу учебника матстатистики, где доступно разъясняется, почему не каждое совпадение означает закономерность. Впрочем, таким, как она, не объяснишь, ей не хватит образования, чтобы это понять. Живет в своем мирке, в своем коконе из убеждений. И ничего кроме не воспринимает. Как и моя мама когда-то.

Вышел из автобуса в Университетском микрорайоне, где располагалась родимая общага номер десять. От остановки до дома я ходил через небольшой лесок, а не через новенький торговый центр, выросший здесь за время моего проживания.

Идя по тропинке между редкими березами и соснами, я так увлекся своими размышлениями, что не заметил, как мне под ноги молнией метнулась из кустов пятнистая кошка. Пытаясь не врезаться в нее, я сделал шаг в сторону, споткнулся и стал неуклюже падать боком на землю. В полете развернулся, сгруппировался, чтобы упасть мягко и без серьезных повреждений.

Но вот только я так и не упал, земли подо мной не было! Я продолжал падать куда-то в темноту. Дыхание перехватило, к горлу подступил комок, живот скрутило спазмом. Показалось, что падаю в воду с обрыва.

Мама… Вот я и повторил твою судьбу, связался с помешанным на магии человеком и теперь так же, как ты, лишусь жизни. «Повторил родительские паттерны», как сейчас принято говорить в популярной психологии.

Я падал и падал, лицо обдували потоки воздуха, одежда трепыхалась, рюкзак завис над моей спиной на лямках. Полет прекратился мгновенно, но мягко. Как будто я не летел эти бесконечные секунды, а просто рухнул на мягкую перину кровати из положения стоя.

Я приподнялся, опираясь на руки, и огляделся. Вокруг была кромешная темнота. И вдруг по спине пробежал холодок. В книгах порой пишут о том, что главный герой спиной почувствовал чей-то взгляд. Было смешно, когда я натыкался на этот антинаучный миф в литературе, но вот прямо сейчас… На меня явно кто-то смотрел сзади.

Я медленно сел и обернулся. В темноте светились кошачьи глаза. А позади кошачьих – человеческие. Или не совсем человеческие. Я почувствовал отвратительный запах. Дух разложения, гниющего мяса достиг рецепторов в носу, и меня затошнило. А затем вырвало прямо в мягкую податливую дрянь, в которой я лежал.

Освобождение желудка как будто освободило и мое сознание: мысли перестали носиться бешеным спутанным шаром перекати-поле, успокоились, глаза начали различать окружающий мир, а уши словно прочистились после заложенности, какая бывает в самолетах при наборе высоты. Я снова посмотрел в сторону глаз. Они не моргали и не двигались. Теперь различимы были фигуры: огромная пятнистая кошка, а за ней сгорбленная фигура, напоминающая очень старого человека. Я прочистил горло и попробовал заговорить, но голос оставался сиплым:

– Что происходит? Кто вы?

Вместо ответа фигура подошла ближе, так, что я смог разглядеть детали. Это была старуха. Она улыбалась. Вряд ли человеческий разум способен представить себе более отвратительный оскал. На старушечьем лице, изборожденном морщинами и изуродованном шрамами, искривлялся в мерзкой ухмылке почти беззубый рот. Левый желтый глаз был хитро прищурен. Взгляд второго – черного глаза – казался серьезным, сосредоточенным.

Старуха заговорила. Голос ее был с хрипотцой, как у только что проснувшегося человека, и имел интонацию, с которой бабули заставляют своих внуков идти на уколы в поликлинику или есть ненавистную манную кашу. При этом на фоне отсутствия зубов речь старухи казалась удивительно чистой, она говорила разборчиво и почти не шепелявила:

– Сейчас посмо-о-отрим, кто ты такой, мальчик. Сиди, сиди смирно. Больно не будет! Эрен мангатхай, взять его.

Кошка, которая стала намного крупнее, чем мне показалось до падения, тоже проявилась более отчетливо. Облезлая, пятнистая, уродливая зверюга разинула свой рот.

Фигуры эти были в десяти шагах от меня, но я отчетливо чувствовал зловоние, исходившее из жуткой пасти. Сверкнули желтые клыки, и я инстинктивно стал отползать в сторону, не отводя взгляда от ужасных фигур. И тут кошка начала втягивать в себя воздух, при этом увеличиваясь и надуваясь, словно воздушный шарик. Одежда на мне заходила ходуном, меня потащило в сторону твари. Я закричал, стал хвататься за мягкую дрянь, на которой сидел, попытался ползти в противоположную сторону на четвереньках, но бесполезно! Отвратительное существо притягивало меня, затягивало в пасть, словно пылесос всасывал пылинку.

И тут я понял, что вообще-то никуда меня не тянет, я продолжаю ползти вперед на четвереньках, отдаляясь от зловещей парочки. Но одновременно с этим все-таки лечу в пасть чудовищу. Мое сознание раздвоилось. Я одномоментно видел себя, изо всех сил цепляющегося за нетвердую не-землю руками и ногами, уползающего в сторону, и второго меня, которого как магнитом притягивало к монстру. Тот я, что приблизился к клыкастой разинутой пасти, стал растворяться, рассыпаться, как будто был сделан из бумаги, а сейчас эта бумага размокала, отрывалась, и по кусочкам исчезала в жуткой вонючей пасти с кривыми зубами.

Это было просто ужасно невыносимо, смотреть, как твоя точная копия распадается на куски. Не было ни крови, ни органов, никаких мерзких анатомических подробностей, но все равно зрелище было настолько отвратительным, что меня снова стало тошнить.

Кошка была омерзительна, и с ее увеличением я смог разглядеть больше кошмарных деталей: шерсть висела клочьями, а там, где не было шерсти, тело покрывали гноящиеся язвы, морда была кривая, словно проломленная в нескольких местах, одно ухо висело надорванное на тонкой полосочке кожи. Картину дополняли куски моего собственного тела, пропадающие навсегда в вонючей бездонной пасти.

Я почти физически чувствовал, как меня жрут. Когда нижняя половина моего тела уже полностью распалась, а верхняя с ужасом смотрела мне в глаза, перебирая руками и пытаясь отползти, сопротивляясь из последних сил, когда от лица стали отрываться и улетать кусочки щеки, обнажая челюсть, я заорал.

В голове промелькнуло паническое: «Они меня жрут! Жрут заживо! Ну, уж нет. Так нельзя! Если я и погибну, то точно не так, не таким способом, не в грязной вонючей пасти ободранной кошки, как угодно, но только не так! Я не согласен!»

Громко зарычав, я забормотал вслух самые крепкие матерные выражения, какие только знал, разжигая в себе ярость, встал и, оскальзываясь на черной гадости, пошел навстречу кошке – спасать второго себя. Схватив своего двойника за остатки руки, я оттащил его от твари, которая в холке уже превзошла размером мой собственный рост, обнял его и рухнул, утопая в кромешной темноте.

Очнулся лежащим на траве на тропинке к общежитию.

Ничего себе меня накрыло. Бред с галлюцинациями – прекрасное завершение интересного дня. Крыша едет не спеша, тихо шифером шурша. Интересно, это мир сошел с ума, или только я?

Похоже, при падении мне повезло удариться головой и потерять сознание. Я лежал в грязи, руки мои были в какой-то черной липкой гадости. Если это были глюки, то что за субстанция на моих руках? Неужели в дерьмо упал? Ядреный кедр, как отвратительно. А нехрен так поздно домой возвращаться. И это что на одежде… Следы моей блевотины? Какой кошмар! Позорно, отвратительно. Я поднялся на ноги.

По тропинке, как назло, шли мои соседки. Зашибись, только их не хватало сейчас! Ненавижу уродок. Всегда появляются не вовремя, что бы я ни делал. Стоит начать переодеваться – тут же постучат. То соли им надо, то зарядник какой-нибудь. И, конечно, почему бы им не появиться здесь и сейчас, это действие на сто процентов в их духе. Я сорвал листья с ближайшего дерева и судорожно вытирал с одежды следы моего позора, когда они подошли.

– О, Майдарчик, это ты что ли? – спросила Машка.

«Нет, блин, это Дед Мороз! Тупая сука…», – подумал, а вслух сказал:

– О, привет! Вот это встреча, – постарался вложить в приветствие как можно больше ненависти, чтобы до идиотки сразу дошло, что ей не стоит останавливаться. Но тупая – она тупая и есть. Машка продолжила:

– Майдарчик, что с тобой? У тебя все хорошо?

Я процедил сквозь зубы:

– Нормально.

Яна, вторая соседка, чуть менее тупая, сообразила наконец, что я не в настроении разговаривать. Она взяла подругу за рукав, сказав:

– Пошли. Я думаю, Майдар не рад нас видеть.

Маша возмущенно вывернулась, но потом наконец начала шевелить мозгами. И губищами своими при этом шевелила беззвучно, как рыба. Видимо, без движения губ ее две извилины не могли работать. Какая же тупорылая, губы, как вареники, студентка, еще двадцати нет, а выглядит из-за всех этих наращенных и накаченных частей тела, как старая, сотни раз перешитая на хирургическом столе резиновая кукла.

Я только и мог тогда думать о том, какие они обе отвратительные. Строят из себя подружек, но они же ни за что не общались бы, если бы не жили в одной комнате, только по распоряжению коменды они все еще терпят друг друга.

Яна снова взяла Машку за рукав и потащила подальше от меня. Видимо, моя злоба была физически ощутима. Похоже, я все-таки смог невербально сообщить той, которая чуть поумнее, что хочу остаться один.

До меня наконец дошло, что у меня есть рюкзак. М-да, похоже, я и сам отупел. Хорошо, видимо, головой приложился. Мысли огромным роем злющих ос вертелись в моем сознании. Я злился на соседок, на чудовищный обморок с галлюцинациями, на тупую кошку, на себя. Прежде всего на себя. Как же я сейчас отвратителен. Извалян в грязи, в какой-то черной вязкой жиже, в рвоте. Меня одолевала беспомощность и тупая, нестерпимая слабость.

Я достал из рюкзака салфетки и стал оттирать одежду. Тропинка была слабо освещена фонарями, стоявшими вдоль дороги по ту сторону редких деревьев. Вряд ли я смог убрать все с одежды. Но выбора, похоже, нет, придется идти домой в таком виде. А там будут люди. Там будет хренова туча людей на проходной, будет охрана и вахтерша, люди в лифте, а потом еще в секции могу снова встретить этих двух уродок.

Но что мне еще оставалось делать? Пришлось идти, позориться.

Я сделал каменное лицо и заставил себя сдвинуться с места. Возле общаги стояли студентки, болтали и, конечно, таращились на меня – грязного, страшного. Замолкнув, пялились на меня и на проходной, и в лифте. Только в секции повезло: я прошмыгнул в свою комнату, не встретив соседок, схватил полотенце и проскользнул в душевую. Там сорвал с себя одежду, кинул на поддон, засыпал порошком, встал ногами сверху и включил воду. И кто бы, черт возьми, сомневался! В это время все моются. До нашего этажа и так горячая вода еле доходит, а вот именно сейчас лилась тонюсенькая струйка. Кое-как отрегулировал воду, чтобы получить сносную температуру.

Хотелось завыть, кинуть душевой шланг со всей дури в стену или вырвать его к чертям собачьим! Едва сдержался, кое-как заставил себя залезть под холодную воду и помыться. Во мне клокотали злость и разочарование. До чего же мерзкая общага! Пока мылся, рассматривал нашу убогую душевую. Стены почти до потолка покрыты отвратительной серой плиткой, растрескавшейся, кое-как заляпанной замазкой на местах сколов. Серая от времени побелка на потолке и такая же серая грязная побелка в верхней части стены – вся в трещинах. В углах скопилась пыль, похожая на давно заброшенную скомканную паутину. Сантехника еле живая, грязная, в бело-желтом налете. Поддон с коричневыми потеками, которые уже никогда не отмоются.

Зубы стучали, я замерз, как собака.

Думая о трещинах в стенах, я почти физически видел, как они расползаются, увеличиваются. Представлял себе, как рушится эта стена, как рушится это чертово здание и как рушится моя жизнь.

Что я, нахрен, вообще здесь делаю? Гадость невероятная. Я хотел изменить мир. Хотел сделать этот отвратительный, наполненный тупыми людишками мир хоть немного лучше. Для этого получал образование, мечтал стать великим ученым. И к чему это привело? К тому, что я ставлю очередную серию абсолютно бесполезных опытов, которые, как и миллион раз до этого, при матанализе покажут свою несостоятельность? А мы всей сраной лабораторией будем улыбаться и махать, как пингвины в мультике, делая вид, что все в порядке? И в очередной раз научный руководитель аккуратно намекнет, что анализ нужно немного повернуть в нужную сторону, чтобы результат сошелся с обозначенными целями в заявке на грант. Ведь если не сойдется, то грант могут и не дать в следующий раз.

Отвратительно. Я похоронил свои мечты, подстроился, адаптировался под взрослую жизнь, в которой никто не работает ради идеи, ради развития, ради того, чтобы реально что-то изменить и сделать лучше. Только ради бабла, которое осядет в кармане руководства на девяносто процентов. И я сам уже не первый год играю в эту игру. Поддерживаю эту гадость, мерзость и ложь. Потому что я еще и трус.

В жизни каждого человека однажды наступает момент, когда он осознает, что он не герой книги или фильма и что у него будет самая обычная скучная судьба. Никаких свершений, никаких приключений. И вот, я наконец осознал, что я не из тех, кто заработал миллионы и стал успешным в двадцать лет, и даже не в двадцать пять. И скорее всего тоже самое будет и в тридцать, и вообще – всегда.

Когда долго работаешь на одном месте, начинаешь думать, что это центр мира. Психика оправдывает совершенный выбор, и ты убеждаешь себя, что выполняешь важное дело. Этакий защитный механизм от чувства бесполезности и безысходности. Люди, которые давно работают в институте, грызутся насмерть за какие-то мелкие подвижки в должности и уверены, что это суперважно. Хотя институт дохлый, никому не нужный аппендикс, оставшийся от советского прошлого, живой лишь благодаря Байкалу по соседству.

Смешно смотреть на стариков, которые ни черта не соображают в современной науке, не знают английского, не читают новых исследований, но при этом ведут себя, как царьки. Страшно стать таким же.

А ведь стану, стану же. Рано или поздно сдамся, прогнусь под систему, променяю правду и развитие на сомнительные привилегии местечкового начальника, начну подделывать данные, чтобы отчет по гранту сошелся с заявкой, и финансирование на будущий год не отрезали.

И еще эта противная Кабылена, тупая сука. Помешанная! Это из-за нее я задержался и встретился с дурацкой кошкой.

Опять чертовы фанатики портят мне жизнь. Я потерял когда-то маму из-за ее веры в магию: она ввязалась в какую-то религиозную секту, и сумасшедшие веруны буквально принесли ее в жертву. И теперь я чуть не попался на ту же удочку. Какой позор!

С такими мыслями я прошел в свою комнату, стуча зубами, дрожа всем телом от холода, злобы и бессилия, держа в руках мокрые, холодные, кое-как отстиранные вещи.

В комнате нажал на выключатель, чтобы зажечь свет.

Лампочка взорвалась.

Я не выдержал и закричал.

Чашечка утреннего депрессо

Я не против иронии, но словосочетание «Доброе утро» – это уже перебор.

Л. Красильщиков

Утром я раз за разом откладывал будильник на пять минут, потому что физически не был способен оторвать себя от постели.

Нет, я вовсе не досматривал приятный сон. Мне снилась та еще гадость: образы моего исчезающего тела и отвратительной кошки, картины того, как я бесконечно стираю свои заблеванные вещи, а они не отстирываются, как убиваю своего научного руководителя, а он оживает и заставляет меня ставить новый опыт, как разбиваю комп с недописанной диссертацией, а он снова включается… И так снова, снова и снова по кругу, мерзкие, тягучие кошмары.

Но наяву меня ждало кое-что похуже. Примерно те же кошмары, но я уже точно знал, что они – не сны, а самая настоящая реальность. Моя гребаная тупая жизнь. А еще я чувствовал, как на меня наваливается, давит на грудь тягостное чувство стыда.

Вчера на мой крик, конечно, прибежали соседки.

Я не знаю, как мне удалось никого не ударить в своем неудержимом гневе. Кажется, разум отключился окончательно, и я довольно бессвязно выкрикивал в их адрес какие-то гадости. Среди прочего обозначил и перекаченные губы Машки, и ее редкостную тупость, – как она до третьего курса доучилась, непонятно – и природные недостатки Яны, точнее ее неидеальную, подростковую еще, кожу, и неровные зубы, и манеру одеваться в старушечью одежду.

«И правильно! – говорил я. – Ведь кое-кому не помешало бы похудеть! Все верно, такое надо скрывать под широкой бесформенной одеждой».

Возможно, я говорил то, что думал о них иногда, но я не понимаю, почему я говорил это вслух. Ведь им же наверняка было больно это слышать. Всегда считал, что все эти детали – просто мелочи, ерунда. Какая разница, кто как выглядит? Главное, что девочки они действительно хорошие. Я же… Я хорошо к ним относился раньше! Принимал такими, какие они есть.

Я не хотел окончательно прерывать свой полусон, ведь все это вместе, все эти мысли сейчас готовы были обрушиться на меня одной огромной волной, как цунами на прибрежный город. Они уже вертелись где-то на границе сознания, но я отворачивался от них, как мог.

Я совершенно точно уже опаздывал на работу. Еще полчаса – и начнет названивать научрук. А что если я и ему скажу то, что думаю? Будут последствия, однозначно. Надо предотвратить этот разговор, прервать его еще до того, как он начнется. Я взял в руки телефон. Не вставая с постели, открыл один глаз и написал Верке смс: «Привет! Не смогу прийти, заболел». И добавил уже для старого пердуна: «Чтобы А. Д. не злился, скажи, что беру отгул за свой счет». А то он мне весь мозг вынесет за то, что придется платить эти лишние сраные пятьсот рублей за день, в который я не работал.

Просто отстаньте все.

Верка, видимо, все еще обиженная на меня за вчерашнее молчание, даже не поинтересовалась, что случилось. Просто ответила: «Ок».

И как же я умудрился за один вечер испортить отношения со всеми, кто был мне хоть немного дорог в этом сраном городишке?

Сквозь дверь послышалось шебаршение в секции. Соседки уходили на пары. Что ж, одной проблемой меньше.

Я лежал на кровати и тупо пялился на трещины в потолке. Я тоже чувствовал себя каким-то разбитым, разорванным на куски. Вспомнились вчерашние галлюцинации. Я поморщился.

Когда стук Машкиных каблуков по вымощенному растрескавшейся плиткой коридору стих, я наконец открыл второй глаз и пошевелился. С невероятным усилием оторвал себя от кровати, чтобы пойти в туалет. Там сразу же умылся холодной водой, почистил зубы. Кажется, после привычных действий стало чуть легче.

Стоило подумать об этом, как я тут же больно ударился локтем о дверной косяк. Корчась от боли, осознал, что болит не только локоть. Все тело ломило так, как будто начиналась мерзкая простуда. Возможно, смс о болезни было пророческим, и я действительно слягу теперь. Гадость, какая гадость.

Я поставил чайник, насыпал в кружку растворимый кофе. Ужасно захотелось курить, хотя курю я редко, в основном только за компанию или на пьянках. И меня всегда легко угощают, ведь я же на гитаре играю. Наверное, если бы не играл, меня бы и не звали никогда и никуда. Куда такого урода неразговорчивого, скучного, мерзкого позовут. Никому я на самом деле здесь не нужен, в этом городе. В родной деревне тем более – никому.

Сидя на кровати, выпил полкружки растворимой гадости. Невыносимо. Горькая пережженная дрянь. Кто вообще осмелился написать на пачке, что это – кофе? Руки пообрубать уродам. Вскочил, чтобы вылить остатки коричневой жижи в раковину, но не успел: мерзкий напиток дезертировал раньше. Кружка выскользнула из рук, будто почуяв мою к ней ненависть, и рухнула на незастеленную кровать, прямо на свежую белую простыню.

Я даже убирать ничего не стал. И даже материться сил не было.

Может, на улице полегчает? Надо пойти прогуляться. И сигарет купить заодно. Вроде бросил эту отвратительную привычку, но вот сейчас, когда и так все плохо, предупреждения на пачках не выглядят такими уж страшными.

Натянул быстро джинсы и рубашку, накинул куртку, с отвращением посмотрел на вчерашние, все еще не отмытые ботинки, достал из шкафа чистые кеды и надел их.

Рюкзак! Чуть не забыл.

На удивление, он остался невредимым после вчерашнего приключения. На него не попало ничего такого, за что мне сегодня было бы стыдно.

Я вышел в коридор, запер дверь и быстрым шагом направился в сторону лифта. Под ногами хрустели наполовину вывалившиеся из своих гнезд плитки кафеля, лампочки в коридоре мигали, слабо освещая бесконечный ряд одинаковых тонких, дешевых дверей.

А-а-а, как же все бесит! Еще и очередь у лифта.

Вот если я сейчас развернусь, уйду от лифтов, начну спускаться по лестнице, ведь навернусь же с нее. По любому, да?

***

Было пасмурно. Моросил отвратительный мелкий дождик. Недостаточно сильный, чтобы где-нибудь укрыться и переждать его, но в то же время достаточно мокрый, чтобы пропитать одежду насквозь.

Общага наша снаружи выглядела еще хуже, чем внутри. Обшарпанная, побитая какая-то. Такое чувство, что покосилась, как пизанская башня, хотя вряд ли это так на самом деле. Я отвернулся и пошел куда глаза глядят. Ноги автоматически несли меня по привычной тропинке. Шесть лет ходил в этот корпус учиться, прежде чем стал работать в центре.

На одном из домов значилась огромная надпись: «Доходный дом». Звучит как-то по-древнему. Что вообще за мода на старые термины? Нельзя было написать нормально «Аренда квартир». Какие же все вокруг тупые, тупые, тупые уроды. Думают, что старинное название добавит им солидности, но на самом деле звучит смешно и глупо.

Вокруг гомонили и весело щебетали птицы. Конечно, они поют по утрам, ведь им не надо на работу. Мне, впрочем, сегодня тоже уже не надо. Щас как спою!

Решил поехать в центр. Мне всегда нравилось гулять по центру, может, там меня отпустит это отвратительное настроение?

Все, ладно. Дойду до остановки возле универа и там сяду на какой-нибудь отвратительный убитый автобус, один из этих, восьмидесятых, которые вечно то горят, то ломаются, как еще не взрываются через один.

На переходе встало древнее советское корыто на колесах, тонированное, закатанное в дешевые обвесы, из его окон орала тупейшая песенка: «Это не шутки, мы встретились в маршрутке». Каким надо быть гадом, чтобы купить сабвуфер в ведро с гайками. Лучше бы приличную тачку купил!

Я стоял на остановке в ожидании автобуса с только что купленной пачкой сигарет. Как всегда, когда тебе нужен этот чертов восьмидесятый – его нет, а если ждешь другой маршрут – так их с десяток мимо проедет за пять минут.

Я закурил и тут же всем своим существованием подтвердил «Великий Закон Подлости Общественного Транспорта». Стоишь, ждешь три часа свой автобус, и ничего. А стоит только закурить, он моментально объявляется, заставляя тебя выбрасывать большую часть сигареты недокуренной.

Пока я судорожно пытался затушить почти целую сигарету о мусорный бак, подбирал ее с земли из-за того, что второпях выпустил из рук, пока наконец закинул ее в эту сраную мусорку, восьмидесятый встал возле остановки и открыл двери для пассажиров. О, этот автобус оказался еще уродливее, чем я ожидал. Помимо того, что он был старый, дребезжащий, так еще и оказался увешан дурацкими флажками и гирляндами. И это в середине лета? Новогодние огоньки? Какой же бред. Меня буквально уже трясло от злости, но выбора не было: надо же как-то добраться до центра. Вместе с толпой вонючих людишек я вошел внутрь и огляделся в поисках пустого места.

Взгляд зацепился за что-то знакомое. По телу пробежал озноб. Среди голов пассажиров на одном из задних рядов сидений маячила знакомая радужная голова.

Я разозлился еще больше. Она это специально? Она меня преследует? На глаза упала красная пелена. Я сейчас выскажу и ей все, что думаю, расскажу, что надо быть совсем тупой, чтобы верить в такую ересь, как живые города! Объясню, как по-идиотски выглядел ее вчерашний поступок, когда она босиком прошлась по грязной плитке!

Шатаясь, я пошел к сиденью, сел рядом с этой гадиной. Аркабалена смотрела в окно. Я сказал, вложив в свой голос максимум отвращения:

– Ну, привет.

Она повернулась ко мне и приветливо, с каким-то совершенно неуместным здесь и сейчас воодушевлением, произнесла:

– О, класс! Ты тоже любишь этот автобус?

Я растерялся. Девушка смотрела на меня прямо, спокойно. Было полное ощущение, что она действительно рада меня видеть. Я почувствовал легкий укол стыда за свои мысли и за тон, которым я к ней обратился. Ответил все еще раздраженно:

– Что за бред? В смысле любишь? Это же просто автобус.

Аркабалена ахнула от изумления, ее брови поползли вверх. Она стала объяснять:

– Просто? Ничего себе просто! Ты видел водителя? Это же настоящий хан, посланник неба, спустившийся на землю, чтобы созидать! Он просто гениален, мы все в полном восторге. Представляешь, он придумал быть водителем автобуса, потому что посчитал, что именно так сможет взаимодействовать с максимальным количеством людей, раздавая им жизненную энергию. А они еще и платят за это, формально, мелочью, но все-таки платят, так что свой заряд силы они точно получают, хотя бы просто по закону… – Арка резко замолчала, не закончив фразу, очень серьезно на меня посмотрела и спросила: – Да что с тобой?

Я не ответил. Я снова начинал злиться. Опять эта дура несет свой эзотерический бред. Попытался отвернуться, но не успел. Аркабалена схватила руками мою голову, повернула лицом к себе так, как будто собралась поцеловать. Я сперва попробовал оказать сопротивление, но… Посмотрел ей в глаза.

Уже не голубые, как в прошлый раз… Глаза-хамелеоны, так бывает. Теперь они были светло-серыми, и в них мелькали искры разного цвета, словно радуга прорывалась сквозь пелену дождя. Я потерялся там, в этих глазах, потерял все мысли и чувства. Она, не мигая, смотрела в ответ. Стало немного не по себе. Кошка и старуха из моей загадочной галлюцинации смотрели так же пристально, глубоко, как будто сквозь меня. Их образы всплыли в сознании, и я судорожно вздохнул.

Лицо Аркабалены исказилось в ужасе. Она прошептала:

– Ох, не повезло тебе…

И отпустила меня наконец. Отвернулась и сказала, глядя в окно:

– Знаешь, водитель этого автобуса тебе здесь не поможет, ну, может, если совсем чуть-чуть.

Я сморщился. Пробурчал в ответ:

– Чем поможет? Да о чем ты вообще? Хватит говорить загадками!

Аркабалена погладила меня по голове, сочувственно посмотрела и сказала:

– Майдар, Майдар. Подумай хорошенько. Разве это нормально для тебя – вот так себя чувствовать? Вот так думать, как ты сейчас думаешь?

Да я и так знал, что нет, не нормально. Мои соседки были хорошими девчонками, а исследования мои не так уж и ужасны. Ну, может, и ужасны, но у меня есть конкретные планы, я знаю, что с этим делать, как исправить ситуацию. И вообще. Но блин, при чем здесь водитель автобуса?

Я собрал остатки своих душевных сил и попросил настолько мягко, насколько это было возможно в данный момент:

– Аркабалена, или как там тебя зовут на самом деле, прекрати, пожалуйста, морочить мне голову. Если ты видишь в каком я состоянии, то ты должна понять, почему сейчас стоит быть предельно откровенной и понятной.

Та кивнула, ее голос стал мягче:

– Да, я обязательно тебе все объясню. Только, пожалуйста, пойдем сначала выпьем хорошего вкусного чая. А за чаем я все тебе расскажу, честно. Нам уже скоро выходить.

Мы каким-то чудом оказались уже на правом берегу Ангары. Как раз проезжали мимо корпуса, в котором я прозябал последние несколько лет на «любимой» работе. М-да, а ведь краска и на фасаде уже порядком облезла… Видимо, косметический полуремонт делали с расчетом на неделю службы. А потом – хоть потоп, как обычно у нас.

Аркабалена засобиралась к выходу. Когда подошла очередь платить за проезд, водитель поприветствовал девушку, как старую знакомую, и спросил, как у нее дела. Арка ответила, что все прекрасно, протянула ему несколько монет и пожелала хорошего дня.