Текст книги "Город Бабра"

Меня чуть не стошнило от этой наигранной вежливости. Цирк, да и только.

Когда я протянул деньги, водитель, приятного вида мужчина лет пятидесяти, в чистой светлой рубашке и наглаженных брюках, улыбнулся и мне. Сказал:

– У вас все будет хорошо.

Я буркнул в ответ:

– Спасибо.

И вышел из автобуса.

Капля волшебства

Рододендрон Адамаса применяется в качестве тонизирующего, адаптогенного средства. В кружку добавить 3—5 листочков, залить водой 80—90°, настоять 20 минут.

Из инструкции на пачке чая

Небо прояснилось, а может, просто немного улучшилось мое настроение, но центр города мне показался вполне терпимым на вид.

Мы пошли в сторону улицы Карла Маркса. По дороге Аркабалена свернула в неприметную подворотню, и мы оказались возле входа в заведение с вывеской «Капля волшебства». Под названием был написан целый ряд вещей, которыми, по-видимому, занимались за этой дверью. Здесь были и гадания, и эзотерические товары, и книги, и кофейня, и свежая выпечка. Полный набор для фанатов Макса Фрая.

Я усмехнулся про себя: ну да, с ее вкусами и взглядами на жизнь – вполне ожидаемо!

При входе звякнули висюльки, которые везде продаются обычно под названием «музыка ветра». Удивительно, но висели они, как и положено, снаружи, а не как обычно, сразу за дверью в качестве звонка-уведомления о приходе покупателя. Так что звуки они издавали действительно от ветра. Серебристые металлические трубочки выпевали очаровательную, наверное, мелодию, но меня от нее аж передернуло. Звук болезненно ударил по барабанным перепонкам, и каждая нота отзывалась во мне зубовным скрежетом.

Аркабалена с порога заорала, нанеся еще один сокрушительный удар по моим бедным ушам:

– Дядя Саган, у нас гость! Точнее пациент. Ему срочно нужно выпить твоего волшебного чая!

Названный дядя помахал мне рукой из-за барной стойки, я поднял руку в ответ. И стоило так кричать?

Мужчина этот был высоким, статным, на вид лет семидесяти, или даже больше. Его лицо избороздила целая сеть глубоких морщин. Когда он улыбался, азиатского типа глаза, которые сияли живым и молодым блеском, на время превращались в узкие щелочки. Длинные седые волосы были собраны в низкий хвост. На лице добрая и загадочная улыбка, речь плавная, голос мягкий и приятный. Он разговаривал с Аркабаленой и параллельно заваривал чай в небольшом белом чайнике, понемногу досыпая туда какие-то травы, которые доставал из-под барной стойки.

Я присел за ближайший столик, осмотрелся. В полу-тьме небольшого помещения сначала показалось, что интерьер кафе не представляет из себя ничего интересного. У стены стоял книжный шкаф, два круглых стола расположились в центре, почти перегораживая проход, третий – у большого, во всю стену, окна слева от входа. Справа вдоль стены потянулась витрина с товарами, а чуть дальше – барная стойка. За стеклом обитали всевозможные амулеты, камни, коллекции карт Таро, свечи и прочее в таком роде. За спиной дяди-бармена к стене были криво прикручены шкафчики, в которых стояли кружки, упаковки чая и кофе и всевозможные приправы.

Весь интерьер «Капли волшебства» был выполнен в приятных бежевых и белых тонах: стены цвета топленого молока, резные шкафы, деревянные столики с аккуратно свернутыми в трубочку салфетками, белоснежными настолько, что, кажется, светились бы в темноте. На единственном огромном окне висела приоткрытая, подвернутая в сторону штора: светлая, с нежным узором из сверкающих, золотистых нитей. С потолка на длинных проводах низко свисали люстры-шары из светло-оранжевого плотного материала, похожего на бумагу, который делал свет очень мягким и домашним. Слегка пахло какими-то сухими травами, кофе и приправами, особенно четко выделялся аромат корицы, которую я, кажется, когда-то давно, еще вчера, любил. Но властвовал в помещении яркий, приятный древесный хвойный аромат, исходивший, видимо от мебели.

Я подумал: «Какая отвратительная милота, просто кошмар. Покажите, куда блевать». Еле сдержался, чтобы не озвучить это вслух.

Неожиданно прямо над моей головой раздался скрипучий мужской голос:

– Пр-р-ривет! Ало! А-а-ар-р?

Подскочив на месте, я уставился на потолок. На ветвях сидел огромный иссиня-черный ворон, разевая свой грозный клюв с заостренным кончиком.

– П-п-привет, – пробормотал я в ответ. Ворон каркнул и перелетел на соседнюю ветку. Только тут я осознал, что смотрю не на потолок, а на самое настоящее небо, прикрытое плотным переплетением ветвей хвойного дерева. Судя по типичному для этого вида расположению иголок, это была лиственница.

«Интересный эффект» – подумал я, разглядывая имитацию солнечного дня над головой. Конечно, я решил, что это хитрая технология, ведь иначе не может быть: в доме, в который мы зашли, было несколько этажей…

Взглядом проследил откуда ветви растут, и выяснил интересный факт. Как говорится: «А слона-то и не приметил!». В углу помещения прямо из пола выпирали корни-ходули лиственницы, очень похожей на те, что растут в Песчаной бухте на Байкале.

Надо же… Как это вообще возможно? Дерево не просто могло прорасти сквозь бетонный пол, скромно встать в углу, так еще и невероятным образом оплело своими ветвями почти весь потолок «Капли волшебства».

Ворон тем временем ловко забрался в широкое дупло, расположенное в стволе лиственницы и выглядывал оттуда, поворачивая голову то одним, то другим глазом в мою сторону.

Наконец, до меня дошло, что дерево это – искусственное! Ну конечно! Все так просто объясняется. Пожалуй, из-за аромата хвои какой-нибудь впечатлительный посетитель поверил бы… Но не я.

Аркабалена болтала о чем-то со своим дядей, я не мог расслышать, в ушах отдавалось биение собственного сердца, слегка потерявшего правильный ритм из-за неожиданного диалога с птицей. И чего я так распереживался? Общеизвестный факт: ворона можно научить повторять слова, они говорят не хуже попугаев. Я отчетливо слышал, с каким мощным громким звуком, похожим на шуршание волн, накатывающихся на берег, двигалась кровь по сосудам с каждым сжатием сердечной мышцы.

Чтобы отвлечься от странных ощущений в ушах, постарался сосредоточить внимание на визуальной информации и стал разглядывать книжный шкаф. Беглый осмотр показал наличие всевозможной антинаучной литературы, какую только можно было найти в нашем мире. то-то об ангелах и демонах, книги о гаданиях на картах, пара произведений Паоло Коэльо, рядом несколько томов Кастанеды, философские трактаты Платона, «Заратустра», «Этика» и «Поэтика» Аристотеля, «Искусство войны» и прочее, прочее. Так, стоп. Почему «Поэтика» в двух томах? Второй, «О комедии», кажется, был утерян в средние века, а здесь стоит просто очень старая книга… Ерунда, кто-то просто прикалывается.

Мой взгляд остановился на полке с сувенирами. Ожерелья и браслеты из всевозможных минералов, дерева, металла смотрелись словно выставка товаров ручной работы на рынке для туристов в Листвянке. Деревянные прутья, вполне годные для роли волшебных палочек в Гарри Поттере, каждая на своей подушечке или подставке. Таким экспонатам место скорее в детской песочнице, чем среди экспозиции эзотерических товаров. Впрочем, если спрошу, то эти странные люди мне наверняка станут затирать какую-нибудь очередную дичь о древней магии, заключенной в бренном дереве. И в потертой веревке, ага.

Как же долго заваривался их идиотский чай, я бы успел прочитать все «Диалоги Платона», пока сидел и ждал, тупо пялясь на полки. Дурацкая цветастая голова Кабылены тряслась и конвульсивно дергалась от смеха, они, кажется, обо мне вообще забыли. Раздражение нарастало во мне словно магма, поднимающаяся в жерле вулкана, вот-вот готовая вырваться наружу и поглотить всех вокруг, сжечь к чертям эту убогую кафешку и всех ее обитателей. Я уже собрался подняться и уйти из этого рассадника бредятины всех видов. Но не успел, Арка подошла и принесла мне чашку с ароматным напитком. Села за столик напротив меня и сказала:

– Пей, станет легче.

Я взял в руку чашку и, борясь с желанием выплеснуть напиток в лицо этой наглой девице, которая раскомандовалась тут, поднес напиток ко рту. Чай был не слишком горячим, и запах его не слишком раздражал, так что я все-таки сделал глоток.

От напитка исходил довольно приятный аромат, я узнавал запах смородиновых листьев, мяты и чего-то еще, смутно знакомого, но нестандартного. И послевкусие на языке – приятная пряная горчинка. Кажется, я знаю эту траву, мы собирали ее во времена полевой практики, когда ходили по окрестным горам, изучая растительность Прибайкалья. Я сделал еще глоток, чтобы точно понять, что это.

Аркабалена смотрела на меня сочувственно, и это раздражало, но уже заметно меньше, так как мое сознание было увлечено поиском названия загадочной травы. Девушка попросила:

– Дядя Саган, а налей мне тоже, а?

И тут я вспомнил! Саган, точнее «Саган-дайля», рододендрон Адамса, шаманский чай, содержащий тонизирующие вещества, а при передозировке способный вызывать галлюцинации. Привет шаманам, которые видят всяческих духов! Если они тут дружно хлещут этот напиток целыми днями, увлечение эзотерикой вполне оправдано. Я усмехнулся и даже немного повеселел. По крайней мере, желание выплеснуть напиток в лицо спутнице прошло, и то счастье.

В чае чувствовались оттенки и других трав, еле заметные, которые я не смог различить. Оставалось только надеяться, что у остальных компонентов нет никаких наркотических свойств.

Аркабалена с удовольствием отхлебнула свой чай, потом посмотрела на меня внимательно и спросила:

– Ну, как ты себя чувствуешь? Желания поубивать всех вокруг поубавилось?

Я пожал плечами, ответил тихо:

– Ну, не то чтобы поубивать. Просто как-то все через жопу.

Аркабалена улыбнулась:

– Это только кажется. Я обещала тебе все объяснить. Не знаю, насколько ты уже готов воспринимать такую информацию, но раз обещала… Хорошо. В общем, как я поняла по твоему состоянию, ты вчера столкнулся с мангатхаями.

Меня передернуло. Я вспомнил вчерашний обморочный сон, силуэт старухи и ужасную кошку. И в этом сне, кажется, старуха называла кошку мангатхаем. Я не задумывался об этом, но сейчас понял, что это слово мне знакомо. В детстве я часто бывал в деревне у бабушки, в глухой провинции Забайкалья. И она мне на ночь иногда рассказывала сказки, довольно странные и страшные. И там фигурировали эти самые мангатхаи, слуги тьмы. Вот оно как: во взрослых кошмарах вылезли старые детские страхи, о которых я и думать уже забыл. Объяснимо с психологической точки зрения, но не совсем понятно, откуда Аркабалена могла узнать о моих детских страхах.

Тем временем она продолжила рассказ:

– Мангатхаи имеют удивительную способность портить людям жизнь, прогоняя из нее радость. Ну, то есть у человека остается в жизни все то же самое, но оно просто перестает радовать.

Аркабалена замолчала, посмотрела на меня, видимо, пытаясь понять, откликаются ли во мне ее слова, верю ли я.

А я и сам не знал, верю или нет. Она опять несла какой-то бред о духах, о демонах, но… Мои ощущения определенно совпадали с ее описанием. Если трезво оценивать ситуацию, то ведь и правда в моей жизни ничего не изменилось со вчерашнего дня. И на работу эту я давно уже устроился, и соседок своих всегда считал хорошими девчонками, дружно жил с ними в секции. И лампочки взрывались уже не раз, в общаге перепады напряжения – дело вполне обычное, но не припомню, чтобы я когда-то впадал в истерику по этому поводу. А вчерашнее падение? Да, давно не падал, не спорю. Но это событие явно не из разряда катастроф вселенского масштаба. Но при этом паршиво мне так, как будто душу вынули. Перед глазами снова возник устрашающий образ кошки, поедающей мою точную копию. Меня стало подташнивать.

Однако секундная слабость быстро ушла: чай, видимо, уже оказал на меня свое успокаивающее действие. Я кивнул Аркабалене, давая понять, что я ее понимаю. Верю или не верю – не знаю. Но, кажется, понимаю, о чем она говорит.

– Ну, а почему эти твои… мангатхаи напали именно на меня?

– Скорее всего, просто под руку подвернулся. Такое может случиться с любым человеком. Живет себе обычный человек, а потом вдруг резко ему становится плохо, хоть вешайся. Все, что радовало, становится противным, кажется, что весь мир настроился против тебя.

– И что можно с этим сделать?

– Можно убить мангатхая, который к тебе присосался, тогда его воздействие сразу прекратится. А если это невозможно, то… От этой напасти нет лекарств, извини. Чай дядюшки Сагана, конечно, хорош, но он только слегка восстановит твое душевное равновесие на время. Но отращивать радость жизни тебе придется теперь заново, самостоятельно. Часть людей, попавших под влияние мангатхаев, уже не восстанавливаются, так и видят жизнь в черном свете до конца своих дней. Кто посильнее, справляется как-то. Сейчас много способов: и книжки всякие по саморазвитию, и курсы йоги или медитации. Кому-то помогает религия, а кому-то творчество и рукоделие. Все это работает, каждому помогает что-то свое. А тебе вот вообще повезло, у тебя есть я!

И Аркабалена улыбнулась мне радостно, так, будто сообщила мне какую-то великолепную новость, и развела руки ладонями вверх, как ребенок, который выскочил из-за угла с криком: «А вот и я!» – после удачной игры в прятки, когда его так и не сумели найти. Я же из ее болтовни усвоил только «нет лекарства» и «до конца своих дней». Мне вновь стало паршиво. Мое лицо невольно скривилось в гримасе отвращения, и я спросил со злобой:

– А ты-то чем можешь помочь?

Аркабалена полностью проигнорировала мой недовольный тон и ответила:

– Так совпало, что я – неплохой специалист по радости жизни. Пусть не настолько крутой, как водитель восьмидесятого автобуса, но тоже ничего. Несколько прогулок со мной по городу, несколько чашек чая в «Капле Волшебства» – и будешь как новенький! Впрочем, тебе тоже придется потрудиться.

Я вопросительно посмотрел на Арку. Она заговорщически подмигнула и продолжила:

– Ты сам должен очень хотеть, чтобы твоя радость снова отросла, и подпитывать ее всеми способами. Например, исполнять свои мимолетные желания. Ну, конечно, кроме таких, которые могут кому-то навредить. Нет, это тоже сработает, тебе моментально станет легче, но очень ненадолго. А потом все вернется, и к твоим нынешним переживаниям прибавится еще и чувство вины. Делать хорошее – сложнее, но эффективнее в долгосрочной перспективе.

Я задумался. В этой уютной кафешке, обдолбавшись сагандайля, а может, чего-то еще покруче, что я не смог разгадать, глядя в яркие, большие, блестящие глаза Аркабалены, я уже и так чувствовал себя намного лучше, чем час назад. Да, злость и раздражение еще бурлили во мне, но они уже не были всепоглощающими. Появилось новое чувство, как будто мир потихоньку излечивается, все встает на свои места.

Да, бесит ее бесконечная вера в дурацкие чудеса. Но, если судить объективно, о моем состоянии она говорит, скорее, как обычный человеческий психолог, а не как гадалка со стеклянным шаром. Так что, если отбросить некоторые странные моменты, остается вполне разумный план: радоваться жизни и тем самым восстанавливать свое душевное равновесие. Ничего нового. И ничего невыполнимого.

Я художник – я так предвижу

Чтобы рисовать, ты должен закрыть глаза и петь.

Пабло Пикассо

Мы допили чай и отправились на прогулку. На прощанье дядя Саган подарил мне маленький пакетик молотого кофе, что определенно подняло настроение. Я вообще-то люблю хороший кофе, но покупать его в комнату в общежитии мне кажется немного неуместным. Хотя кого я обманываю: я просто не могу себе позволить это удовольствие, вот и все объяснение. Впрочем, я обещал постараться не думать о плохом.

Отогнав мысли о собственной бедности, я пошагал вслед за Аркабаленой в сторону улицы Карла Маркса. Там, возле багетной мастерской, выстроились в ряд художники, торгующие своими картинами. Чуть в стороне от них стоял дядечка с мольбертом, небольшого роста, в смешной кепке, из-под которой выбивалась прядь седых волос. Он рисовал для всех желающих быстрые портреты, а свое портфолио расположил прямо на земле, прислонив к стене ближайшего здания. Я хотел было привычно пройти мимо – живопись меня никогда не интересовала, – но Аркабалена схватила меня за рукав и остановила, сказав:

– Обрати внимание на этого мужчину и на его работы.

Я остановился и присмотрелся. Картины как картины. Мое внимание привлекла одна из работ, прекрасно проработанный акварельный пейзаж с изображением места, в двух шагах от того, где мы сейчас находились. Художники часто его пишут: пересечение улиц Карла Маркса и Ленина, сквер со статуей одноименного вождя народов, роскошное здание Русско-Азиатского банка, ныне занятое второй поликлиникой. Я смотрел на картину: мокрая техника, влажные от дождя улицы, люди под зонтами. А небо при этом светлое, и сквозь редкие облака пробивается солнце, блестит, отражаясь в лужах. Я любил такой «слепой дождик», когда солнечно, светло, но при этом летят как будто из ниоткуда легкие блестящие капли, сверкая в солнечных лучах. Я улыбнулся, сказал:

– Да, красиво. Невероятная работа.

– Смотри внимательнее, – сказала Аркабалена, – люди на улицах. Отражения в лужах. Силуэты в окнах.

Я присмотрелся. И почувствовал, как холодок проходит сверху вниз по моему позвоночнику. Вся эта милая картинка, на первый взгляд светлая и приятная, оказалась наполнена лишними, неуместными элементами, ужасными в своем противоречии общему фону.

В окне поликлиники можно было различить решетку, которой на самом деле там не было и быть не могло. А за ней темный женский силуэт, схватившийся за прутья, повисший на них, как будто обессиленный, потерявший надежду выбраться.

Половина людей на улицах не оставляла отражений в лужах или теней на дороге, а тени и отражения разбежались по полотну и появлялись где попало. Вот на асфальте тень, а человека, который ее отбрасывает, – нет. А вот отражение в луже, и снова – нет человека, который мог бы там отражаться. У другого персонажа целых две тени, и если одна ведет себя нормально, соответствует освещению, то другая расползлась на пол улицы и тянется, пытаясь влезть в окно больницы.

Автомобиль, который едет по дороге навстречу зрителю, пуст. За рулем – никого. И таких деталей много, слишком много на один небольшой пейзаж. Я стал рассматривать другие пейзажи. На всех была та же свистопляска с тенями и силуэтами. И при этом они так гармонично были вписаны, что сходу невозможно было понять, что что-то не так.

Картина с красивейшими горами, окружающими Байкал, на первый взгляд представляла собой мирный пейзаж. А на второй… Одна из вершин не была покрыта снегом, как остальные. Лес на этой горе был выжжен пожаром, и по склонам стекали темные, местами красноватые потоки полузастывшей лавы. И если присмотреться, эта гора была чуть более размыта и как будто дрожала.

Портреты обладали тем же свойством. Они были вроде бы красивыми и правильными. Но то тут, то там проглядывали странные детали. У девушки в широко открытых, на первый взгляд удивленных, глазах было видно отражение неприятного силуэта человека, поднявшего руки с неестественно длинными пальцами. Когтями? И эта деталь тут же преобразовала для меня выражение лица девушки из удивленного в испуганное, глаза ее стали широкими от ужаса, а не от радости.

Милая седая старушка на другой картине сидела в кресле и вязала крючком. У ее ног белая кошка играла с клубком алой шерсти. И все выглядело приятно и безобидно ровно до тех пор, пока, присмотревшись, я не обнаружил на картине чашку чая, из которой стекала на столик бордовая густая жидкость. Клубок шерсти с торчащими нитками напоминал по форме сердце, из которого исходят артерии, а мордочка кошки, перепачканная красным, с удовольствием вгрызалась в него, кося хищный взгляд на зрителя. В руках старухи из алой пряжи появлялся узорчатый шарф. Или, может, это были чьи-то окровавленные кишки, которые она протыкала спицами? А лицо старухи улыбалось вовсе не мило, а зловеще, исподлобья она глядела над своими узкими очками на зрителя, и в глазах ее читалось: «Ты разгадал мою загадку. Теперь ты – следующий…»

Мне стало не по себе, и я отвел взгляд. Искоса посмотрел на художника. Седой мужчина в смешной кепочке стоял возле холста, установленного на треножнике. Руки его были вымазаны в темно-красной краске. Краске? Кисть, так же вся перепачканная, на секунду показалась мне каким-то странным пыточным инструментом. Мне не хотелось знать, кого он пытает на своем новом холсте. Я боялся пошевелиться, привлечь его внимание. Казалось, если он меня заметит, если посмотрит, то тут же нарисует, и на этой картине я буду наполовину съеденным, таким, как вчера, когда мангатхай жрал меня в моем обморочном сне.

И, конечно, он посмотрел. Мы оба замерли, встретившись взглядами. По выражению лица мужчины было невозможно понять, что он думает обо мне, по поводу того, что я разгадал его работы. Он стоял неподвижно, как статуя, как будто тоже был нарисованным.

Аркабалена тронула меня за рукав, позвала:

– Все, хватит, пошли.

Какое-то время мы молча шли в сторону небольшого сквера, который местные называли Банькой. Здесь когда-то был магазин с соответствующим названием, оно и закрепилось. «Вечером идем на Баньку», – обычная фразочка из моего детства.

Я никак не мог сформулировать вопрос. В голове крутились жуткие образы с картин странного художника, так что я и думать забыл о своих проблемах. Но радости жизни точно не прибавилось. Я задал вслух единственный вопрос, который крутился в моем расстроенном сознании:

– Арка, что это было?

Она сразу поняла, что я хочу услышать:

– Это необычный художник. Мы называем таких людей индикаторы. Ой, да тебе это понравится, ты же ученый!

Я огрызнулся:

– Ну, точно, если я занимаюсь наукой, то слово «индикатор» должно привести меня в восторг. А художники, видимо должны впадать в экстаз от терминов «акварель» или «полутень».

Девушка покачала головой:

– Ох, Майдар, наверное, зря я тебе именно сейчас его показала. Иногда мне сложно понять людей, – она тяжело вздохнула и продолжила, – в общем, имей в виду, эти картины не относятся напрямую к тебе. Они показывают не то, что видят глаза, а то, что видят души. По его картинам можно определить общее настроение города. То есть, как сейчас чувствует себя Иркутск. И да, сейчас Иркутск не в лучшем состоянии, что правда, то правда.

Я не выдержал:

– Серьезно? Иркутск? Да у этого художника просто кукушечка поехала, он долбаный маньяк, который сублимирует свои психологические проблемы и желание убивать, рисуя подобную гадость.

Аркабалена грустно вздохнула:

– Нет, правда. Еще год назад он рисовал совсем другие картины. И он такой не один. Индикаторов, вообще-то, много, они имеют тесную связь с духом города, чувствуют его, читают знаки и создают соответствующие вещи. И когда городу хорошо, из-под кисти этого художника выходят невероятно радужные картины!

Я покосился на ее радужноволосую голову. Спорить больше не хотелось. Меня снова одолевала хандра. Было сложно слушать ее бредни.

Аркабалена сказала:

– Извини, я не хотела. Я не вовремя тебя с ним познакомила, теперь я это точно вижу. Позволь мне исправить ситуацию?

Арка обворожительно улыбнулась, и я попробовал успокоиться. Девушка просит. Да еще и извиняется. Надо быть распоследней свиньей, чтобы продолжать дуться в подобной ситуации. Тем более: а что произошло-то вообще? Ну, показала она мне криповые картинки сумасшедшего художника, и что с того? Тоже мне повод злиться. Я стал дышать, медленно вдыхая и выдыхая, представлял, как вместе с каждым выдохом из меня выходит в виде черного густого дыма лишняя, неуместная злость. Мы шли в сторону набережной, Аркабалена молча смотрела себе под ноги, а я дышал в такт шагам. Один, два, три, злость уходи.

Наконец, совладав с чувствами, я смог улыбнуться свой спутнице. Сказал:

– Ты точно странная. Извиняться за то, что показала страшные картинки – это сильно. Веди меня, куда хочешь, я всегда готов, как пионер на Первомай. Или как дети в сериале про Спанч Боба. Вы готовы, дети? – я вопросительно посмотрел на девушку.

Арка удивленно подняла брови. Я аж остановился. Спросил:

– Ты что, не смотрела «Спанч Боба»?

Она в ответ лишь развела руками.

– Нет. Я многое упустила, да?

Я ответил с жаром:

– Еще как! Даже если ты не смотрела «Спанч Боба», пока просто запомни, когда тебя спрашивают: «Вы готовы, дети?», отвечай: «Да, капитан!»

Аркабалена согласно закивала головой:

– Хорошо, запомню. Ой, то есть: «Да, капитан!» А, мы, кстати, почти дошли. Она должна быть где-то здесь.

Я удивился:

– Ты что, сама не знаешь, куда меня ведешь?

– Я веду тебя не куда, а к кому. Сейчас сам увидишь.