Текст книги "Первая мрачная ночь"

Пообещав, что непременно зайдем, мы вернулись домой: Катька к себе, а я к себе.

Глава 3

Только мы с родителями уселись ужинать, как в дверь позвонили. Я пошла открывать. На пороге в компании со здоровенным чемоданом стояла… Таня Грачева.

Я открыла рот, но, пребывая в изумлении, ничего не сумела вымолвить. Честно говоря, даже не предполагала, что Таня знает, где я живу, не то что уж ожидала ее в гости. С чемоданом. Однокурсница тоже стояла молча. Немая сцена продолжалась до тех пор, пока из комнаты не появились родители.

– Что случилось? Кто пришел? – полюбопытствовала у меня мама, но я лишь посторонилась, пропуская в квартиру незваную гостью.

– Можно я у вас денечек перекантуюсь? – обратилась к нам Танька.

– С родителями разругалась? – предположил отец.

– Да нет, мы квартиру продали. Новые жильцы велели сегодня же выселиться. А комнату еще не нашли. Родители живут у бабушки с дедушкой в однокомнатной хрущевке, там и так места мало, и я…

– Пришла жить к нам в однокомнатную хрущевку, – закончила за нее я.

Мать гневно сверкнула на меня глазищами и обратилась к Рыжей:

– Конечно, живи у нас сколько нужно.

– А почему вы так внезапно решили продавать квартиру? – насторожилась я.

– Давайте сначала поужинаем, – предложил папа, – а потом Таня нам все расскажет.

Грачева сняла с себя розовый бархатный пиджачок, очень удачно подходивший к ее оранжевой вельветовой юбке, пристроила его на вешалку, и все мы прошли в кухню.

– Ой, у вас телевизора на кухне нет? Сейчас начнется мой любимый сериал, можно я буду есть в комнате? – спросила беспардонная Рыжая.

– Да-да, конечно! Юль, иди разбери там стол и постели скатерть!

«Конечно, – возмутилась я, правда, мысленно, – чуть что, сразу Юля!»

Но пошла и все выполнила, Танька лишь вертелась под ногами, мешая накрывать на стол.

Взяв на кухне свою тарелку и четыре вилки, я отправилась в комнату, Танька со своей тарелкой шла за мной. Поставив свою порцию на стол, я оглянулась: у Грачевой в руке была еще одна вилка.

– Я же взяла, – улыбнулась я.

Танька посмотрела на свою руку, потом на мою, в которой было еще четыре вилки (я как раз клала их на стол), и рассмеялась.

Дальше было еще веселее. В комнату зашли папа с мамой. У каждого в руке присутствовало по две вилки. Мы с Танькой, заметив это, покатились со смеху. Тут родители обратили свое внимание на стол, где мирно лежало еще пять вилок.

Поужинали мы без приколов, но вполне цивильно, как обычная семья, и я даже с удивлением для себя обнаружила, что Таня не так уж сюда и не вписывается. Чего это я на нее так поначалу наехала? Наверно, взыграла ревность.

Вслед за тем Грачева принялась рассказывать. Все в их семье было хорошо, пока Виктор Витальевич – Танин отец – не решился, поверив доходчивого содержания рекламе, отнести все-все семейные сбережения в банк. В последнее время были кое-какие проблемы с накоплениями: Танина мама попала под сокращение, а отцу зарплату понизили, в связи с этими событиями ежемесячный накопительный процент этого банка выглядел сказкой. Но в этот понедельник им пришло извещение, суть которого сводилась к простой, но ужасной вещи: банк разорился, и, следовательно, всем деньгам пришел, извиняюсь, кирдык. Еще там было сказано, что если банку «Тэмпо» удастся восстановиться, то семье будут выплачены все потерянные деньги, но в это как-то верилось с трудом. Отец Тани оббегал всех юристов, но выяснилось, что договор на оказание услуг составлен так хитро, что ничего предпринять нельзя, банк полностью себя в этом смысле обезопасил. Пришлось дать объявление о продаже двухкомнатной квартиры, а взамен искать либо однокомнатную, но в отдаленном районе (этого никому не хотелось, и институт, и место работы дяди Вити находились в центре города) или же комнату в коммуналке.

– А вы где деньги храните? – спросила Танька.

На что мама, не подумав, без лишней скромности просто ответила:

– В банке.

– Вот! Это очень опасно, как видите. В каком?

– Да не в банке, а в банке. Полуторалитровой.

На Танином лице отобразился мучительный мыслительный процесс, столь ей несвойственный. Наконец на то же самое лицо явился отблеск озарения, и изумленная донельзя Татьяна громко выкрикнула:

– Что-о?! В банке?! Прямо в банке?! Ну вы даете!

– Покруче любого банка будет! – похвастала своей смекалистостью мама.

– А также под горшком, под паласом, в бачке унитаза, внутри сиденья кресла, между оконными рамами… – бурча себе под нос, так, чтобы слышал только папа, перечисляла я все тайники, что только могла вспомнить (но далеко не все, что наличествовали на самом деле), выдавая с потрохами нашу семейную тайну. Тот, кому было надо, услышал и, едва сдерживая смех, заговорщицки мне подмигнул.

Так как ни раскладушек, ни лишних диванов, ни кресел-кроватей в нашей квартире не имелось, Таньку определили на мою софу, причем вместе со мной, потому ее пришлось разбирать. Всю ночь Рыжая тянула на себя одеяло и потихоньку сдвигала меня к самому краю лежбища, пока я совсем с него ни грохнулась.

– Уй! – Потирая ушибленную заднюю нижнюю часть, я шепотом взвыла с пола: – Идиотка! Что ты наделала!

– Ты, Юлька, не кричи, – донеслось спокойное с кровати. – Ты небось полагаешь, я просто так ворочаюсь, а я вот думу думаю.

– Чего? – Я решила, что ослышалась. – Какую еще думу? – шипела я, словно змея, выгнанная из своей норы пресловутым мангустом, залезая под одеяло.

– Кем мне быть. Вот ты уже решила?

– Естественно, еще сто пятьдесят лет назад, когда подала документы в институт. Экономистом. А вот ты даже на полноценного экономиста не тянешь, потому что учишься все хуже и хуже и еще мыслишь, что кем-то станешь.

– Стать-то я стану. Звездой. – Ну я ведь говорила! Слышали, знаем. – А сейчас передо мной стоит задача: быть моделью, певицей или актрисой?

– Ха! – Я не смогла сдержаться и зашлась в хохоте. – Не смеши меня! Поломойкой ты будешь, вот кем!

– Что-о-о? – Танька даже подивилась, наверно, открывшимся перспективам. – Я, если хочешь знать, буду ими троими одновременно!

– Таня, давай ты для начала станешь Спящей Красавицей, хорошо? Ну хотя бы до утра, договорились?

Грачева вскорости уже играла эту роль, а я вот, без толку проворочавшись с боку на бок, поняла, что засыпание мне в ближайшие минуты не грозит, и погрузилась в размышления о деревенском мертвеце. Что мы имеем? И без того не бедный, банкир вдруг получает гигантское наследство. И через три недели получает нож в спину. Случайность? Вряд ли. Кого могло заинтересовать наследство? Юриспруденция не сильная моя сторона, но, насколько я могу судить, по наследственной трансмиссии в права наследования в таких случаях вступают те, на чье имя составлено завещание самим Крюковым. Однако Наташка явно не убийца. Она любила мужа, тем более распоряжаться деньгами она могла и при живом супруге. С неменьшим облегчением на сердце я отвергла и кандидатуру Хрякина. Его имени в завещании нет вообще. Плюс ко всему он знал, что и место главы банка вкупе с контрольным пакетом акций займет также не он. Только что он делал там? Этот вопрос так и висел все это время, мешал жить, дышать и обязан был рано или поздно всплыть. Я всенепременно спрошу его об этом, когда увижу. Если увижу…

А вот семья попрошаек Юрочкиных весьма годится на роль убийц. Надо выяснить, не могут ли они каким-то путем получить все деньги в случае, если со вдовой что-то произойдет. Скажем, оспорить завещание. Однако тогда оказывается, что и жизнь Натальи в опасности.

С этими умозаключениями я и отбыла в царство Морфея.

Разбудил меня телефонный звонок. Звонила Катька. Только заслышав ее голос, вместо приветствия я пробубнила в трубку:

– Боже мой! Я переспала Катьку!

– Вообще-то, привет. Но спать ты не дурна – двенадцатый час. Хорошо живешь, подруга!

– Хорошо?! Да если б не эта Рыжая! – Я посмотрела направо: Танька мирно похрапывала, заняв две трети кровати.

– Грачева? При чем здесь она? Ладно, давай собирайся. Через полчаса я за тобой зайду.

– Опять расследование? Кого на этот раз пытаем с пристрастием?

– На этот раз у нас похороны. Не забудь взять денег на дорогу. Может, еще успеем.

Родителей дома не было, наверно, укатили в магазин или на рыбалку, что не менее вероятно. Долго размышляя о наряде (хоть я не знала Крюкова при жизни, особо выделяться из толпы не хотелось), я остановила свой выбор на черных брючках в обтяжку и шелковой строгой блузке, тоже черной, но в белую продольную полоску. Сверху – бежевый замшевый пиджак. Потом вдруг пришли приятные мысли о том, кого я могу там увидеть, и мне до жути захотелось сотворить потрясающий макияж, что я и принялась выделывать, увлекаясь все более и более. Добавлю, что, памятуя о привычном бледно-розовом блеске для губ, единственно украшавшем мой фейс во все прежние времена, узнать меня было непросто. В довесок к образу я распустила волосы, а то они уже отвыкли от всего, что не причислялось к разряду хвостов. Пусть он упадет!

«Стоп, – тут же одернула я себя. – Кто – он? Ты на свидание собралась или на похороны?»

Звонок раздался с опозданием на шесть с половиной минут.

«Как всегда», – хихикнула я и пошла открывать.

Когда Катька увидела мою физиономию, ее брови полезли на лоб, да так там и остались. Короче говоря, вместо ненаглядного принца «падение» совершила лучшая подруга.

– Ты что с собой сделала?!

– Что, плохо? – Я обеспокоенно обратилась к зеркалу и принялась критически себя оглядывать. Оказывается, это крайне занимательное занятие, а я и не подозревала! – Скажи мне правду! Скажи! Плохо?! – Мой голос постепенно срывался на визг, а душевное состояние приближалось к истерии. – Мне так плохо?! Я страшная, да?!

– Да нет, угомонись. Для новогодней елки в самый раз… Ладно, некогда переделывать. Идем. – Она грубо схватила меня под руку и понеслась, словно ураган, вниз по лестнице.

– Подожди! – что есть силы отбивалась я. – Я ж не успела рассмотреть себя сзади!

– Хрюшкин рассмотрит, – съехидничала она, имея в виду, разумеется, Хрякина. – Быстрее, вон автобус!

Я рассказала Катьке историю появления Таньки в нашем доме, что заняло всю дорогу до кладбища, а подруга тем временем терла мое лицо влажной салфеткой. На момент нашего появления церемония уже вовсю шла, гроб опускали в вырытую ранее яму, большинство присутствующих женщин плакало. Народу было много, видимо, убиенный банкир был личностью известной. Сначала мы просто стояли в стороне, но найдя глазами плачущую Наташку, решили к ней подойти. Она почему-то стояла одна.

Подождав, когда она успокоится, Катя принялась ее бессовестно пытать:

– Скажи, ты всех здесь знаешь?

– Да, большую часть. В основном тут сотрудники банка и компаньоны по бизнесу. Родственников у него было мало.

– А Юрочкины тоже присутствуют? Можешь показать их?

Как оказалось, Катя шла тем же путем, что и я вчера. Не зря она ими заинтересовалась.

Крюкова ткнула пальцем в группу из пяти человек, тихо стоявшую возле самой ограды.

– Вот этот высокий – Жора, рядом с ним его жена, Ангелина, – показала она на невысокую и полноватую темноволосую женщину. – Мальчики – это их сыновья. Старший Артем, ему пять, младшему Егорке четыре.

– А что это за женщина лет шестидесяти возле Георгия? – осведомилась я. – Та, что плачет?

– Моя свекровь, так называемая. Я думала, она и слезинки не проронит. Дождалась-таки, – со злостью выдала Наталья.

– Чего дождалась? – замерли мы в предчувствии разгадки преступления.

– Сашиной смерти, – вздохнула вдова. – Всю кровь из него высосала. Еще мать называется. – Тряхнув головой, словно пытаясь освободиться от какого-то неведомого нам наваждения, а может, приступа ярости, продолжила: – А вот этот, который приближается к нам, это Николай Хрякин. Помните, я о нем говорила?

Да. Не знаю, как Катька, а вот я помнила о нем постоянно и беспрерывно.

– Юля! И ты здесь? – удивленно поприветствовал меня Коля, подходя к нашей невеликих размеров группе. Все ближе и ближе…

– Да, – промямлила я.

Крюкова скорее всего удивилась, но вида не подала.

Так состав нашего ополчения вырос до четырех представителей. Разговор плавно потек вокруг убитого, в основном о том, каким он был хорошим человеком, какой они с Наташкой были замечательной парой да как же все так жутко произошло. Потом Николай, закуривая «Парламент» и смотрясь при этом действии очень уверенно и, я бы сказала даже, круто, поведал нам подробности своего бизнеса, в котором мы были абсолютными чайниками, в смысле ничегошеньки не секли. Затем переключились на семью Юрочкиных. По всей беседе в общем и по некоторым фразам в отдельности создавалось впечатление, что Николай недолюбливает Юрочкиных так же, как и Наталья, если не больше, но бойкот относился в основном к матери Александра, а о Георгии, к моему несказанному удивлению, Колька отзывался скорее со знаком «плюс». «Благородный», – тут же пискнуло мое сердечко. Ну ведь действительно, абсолютное большинство на его месте недолюбливало бы Юрочкина только за то, что ему светит недостойное его (как этому большинству от зависти и казалось бы) место, а вот такие достойные пропадают в вечных замах. Так, и сейчас Хрякин хвалил Жорика за то, что он срочно вылетел в Штаты, дабы завершить начатое, но не законченное Крюковым дело, однако это не помешало ему прилететь на похороны, хотя один пропущенный день в подобном бизнесе может многое поломать (как выразился сам Коля).

– Да, – подтвердила Наташа. – Представляю, с каким настроением он вечером будет садиться в самолет. А ему ведь, бедному, еще и о делах думать надо.

– Да и вообще, все эти перелеты жутко утомляют, – высказался Хрякин.

– Да… – протянули все трое в ответ, хотя мы с подругой, к слову сказать, на борту самолета ни разу не были.

Через некоторый промежуток времени Катька, проследив за моим немигающим взглядом, который как вперился в самом начале в Николая, так и не желал от него отлепляться, и задумав прийти мне на выручку, неожиданно, но демонстративно глянула на наручные часы и заголосила:

– Боже, ужас какой! Уже половина второго! Юлька, че ты молчишь? – И больно ткнула меня локтем в бок. Я охнула, но смолчала, ибо еще не догадалась, какая роль отводилась мне в импровизированном Катькином спектакле.

– А в чем дело? – культурно осведомилась Наталья.

– Да у нее отец очень строгий. Стоит чуть опоздать – сразу ремень в руки! Велел в два как штык быть дома.

– Так в чем проблема? – отозвался тот, кого это все грязное дело и касалось. – Время еще есть.

Я опять не нашлась что ответить, но Катька-то из другого теста:

– Транспорт – штука непостоянная.

– Зачем транспорт? У меня машина, я довезу.

Я начала было соображать, чем же его машина так провинилась, что ее нельзя причислить к семейству транспорта, но размышления мои прервала фантастическая по своей чудесности картина, вставшая перед очами: сидим мы вдвоем в салоне автомобиля, лишь только мы и никого больше на этом свете (пусть даже свет ограничивался размерами «БМВ»), так близко друг от друга, совсем рядышком. Лишь он, я и месяц на небе. Такой круглый-круглый.

Мне бы остановиться на этом и вспомнить один пикантный момент из своей жизни, тесно связанный по рукам и ногам как раз таки с этой круглой луной, да что предшествовало появлению на ее фоне образа ведьмы на метле, но фантазии уносили меня все дальше, в мир блаженства и неги. Последней каплей стал всплывший из памяти запах дорогого одеколона, который, ничуть меня не жалея, со всей возможной силой ударил в нос, и в итоге я под действием всех вышеперечисленных моментов в голос воскликнула:

– Я согласна!

Весь народ, который только присутствовал на кладбище, со всех его концов и пределов уставился на меня, дуру такую, в сильнейшем, но вполне оправданном недоумении. Бедный Николай, который, как оказалось, за все время моего полета на десятое небо и обратно уже забыл о своем предложении подвезти и перевел разговор на совершенно иную тему, от неожиданности аж подпрыгнул и, бросив взгляд по сторонам, дабы убедиться, что высказывание адресовано именно ему, а не кому-то другому, счел нужным уточнить:

– Э-э… На что?

– Да так, не обращай внимания. Это я тихо сама с собою, – не ударила я в грязь лицом перед предметом своих мечтаний. Или ударила?

– А-а.

Через пять минут Наташка пошла возлагать цветы на могилу мужа, прихватив с собой мою лучшую подругу и букет Хрякина, пожелавшего остаться со мной. Стоило им отойти, он взял меня за руку (от этого жеста у меня задрожали колени, захотелось плакать от счастья, и по этим неоспоримым признакам я определила, что полностью и бесповоротно влюбилась) и повел куда-то вдаль…

– Я хотел тебя кое о чем спросить, – сообщил он, когда мы отошли уже на приличное расстояние от кладбища и направлялись, судя по всему, к не являющейся по неведомой мне причине транспортом и оставленной неподалеку машине. – О чем с тобой беседовал Акунинский?

– Акунинский?

– Да, следователь.

– Когда? В первый или во второй раз? – посмела уточнить я.

– А что, был и второй?

– Да. – Я прикидывала, стоит ли ему рассказывать о допросе, но, вспомнив приметы, которые я дала, решила, что не стоит: вдруг обидится? – Но мне неохота об этом говорить.

– Неохота? – вроде бы удивился он незнакомому слову и как-то сразу притих, очевидно, пытаясь припомнить, как выглядит словарь Ожегова и что там говорится об этом страшном термине. Мы сели в автомобиль, но Николай все еще размышлял, а когда я наконец придумала синоним слову «неохота» и открыла рот, чтобы об этом возвестить, Хрякин все ж таки ожил: – Видишь ли, я не из праздного любопытства спрашиваю. Я начал что-то вроде собственного независимого расследования. Понимаешь, не верю я этим ментам! Что им с того, что пришили очередного крутого дядьку с толстым кошельком? А для меня это дело чести, ты понимаешь? – Он толкал эту речь с таким чувством, что я поспешила закивать со всей силой, что, мол, да, я тебя прекрасно понимаю. – Вот. Потому я и спрашиваю, мало ли, может, он тебе что-то важное сказал, чего не говорил мне.

– Бывают же такие совпадения! – сверх меры обрадовалась я и поторопилась поделиться своей радостью: – Я тоже начала собственное расследование. Хочу найти убийцу.

– Что… Ты?! Сама?!

– Ну как, не совсем сама. Я уговорила Катьку помочь мне, – каюсь, тут я немного слукавила, но так меня распирало от гордости за то, что удалось-таки вызвать к себе хрякинский интерес, что я б пошла и не на то. – И мы уже кое до чего докопались.

– Правда? И до чего же? – Словно опомнившись, Коля наконец-то завел мотор, и мы тронулись.

– Ты знаешь, например, что Наталья скоро получит наследство, оставленное итальянскими родственниками?

– Что? Кем? Когда?

«Ага! Он этого не знает!» – обрадовалась я и, весьма довольная собой, продолжила:

– Как когда? Я не сильна в законах, но, наверное, через полгода.

– Ты-то откуда узнала? – нежно поинтересовался он.

– У женщин свои секреты, – засмеялась я. – Может, ты еще и про любовницу не знаешь?

– Какую?

– Не какую, а чью! – продолжала, как больная синдромом Дауна, смеяться я. Так мне нравилось то, что происходит. – Убитого Крюкова. Как это ты не знал? Вы же друзья!

– Ладно, слушай, я все это знал, просто тебя проверял. Хотел выяснить, чего ты стоишь как сыщик.

Ах! Это удар ниже пояса!

– Обманщик! – Я шутя задвинула ему легонький подзатыльник. – Нехороший человек! Зачем ты так поступил со мной?

– Извини. За это я беру тебя в свою команду. Потому что ты молодец, настоящий Шерлок Холмс в юбке! Две головы лучше одной. Пойдешь?

«Ну наконец-то!» – еще сильнее развеселилась я, ведь конкретно того и добивалась.

– Пойду!

Короче, к дому я подъезжала в твердой уверенности, что схожу в церковь и помолюсь за здравие Катерины – так я была ей благодарна за то, что она сумела заставить меня взяться за расследование.

– Если я приглашу тебя в ресторан, ты согласишься? – спросил мой кавалер, остановив «БМВ» опять-таки возле моего подъезда.

– А ты пригласишь? – не веря своим ушам, уточнила я.

– Да. Уже пригласил. Ну так как?

Глядя в его глаза, полные всей той нежности, что только может содержать в себе богатая ресурсами планета, ответила:

– А почему бы и нет? Когда?

– Давай завтра. Я позвоню тебе ближе к вечеру.

Оставив ему свой номер, я вышла и на негнущихся ногах устремилась в подъезд.

Глава 4

В коридоре сразу за дверью я обнаружила ведро с речной водой, в которой плескались четыре очаровательного вида малюсенькие рыбехины, такие милашки! Из комнаты нарисовался папа.

– Тебя можно поздравить? – спросила я, имея в виду улов.

– Еще как! Четыре здоровенных окуня! Раздевайся, иди обедать, – без перехода добавил он.

Я еще раз глянула в ведро и попыталась примерить к прелестной мелюзге определение «здоровенные». Едва оно начинало как-то примеряться, как в голове просыпался образ воистину гигантской щуки на два с половиной килограмма, и головоломка вновь, так и не склеившись, распадалась на части. Ну если все окуни настолько маленькие, что эти чудики считаются великанами, скажите, зачем тогда их ловить? Даже похвастать нечем, я имею в виду перед непросвещенной темнотой вроде меня, разумеется. Да еще и нужно угробить на это почти целый день. Нет, я этого не понимаю.

Не успела я скинуть туфли, как мама велела обуть их снова и отправляться в магазин.

– Пусть Танька идет! – взбунтовались во мне лень и некоммуникабельность: с продавцами же общаться надо, а я это не люблю и не умею.

– Совсем обнаглела, ничего по дому не делаешь, лодырь, тунеядка. – Эти «комплименты» вынудили меня обуться, но не более.

– Предлагаю консенсус. Пусть Танька общается, а я буду таскать за нее сумки.

На том и порешили.

– Пока ты неизвестно где шаталась, мы с предками ходили комнату смотреть, – поделилась со мной однокурсница, когда мы вышли из дома. У меня в руках были свернутые трубочкой пустые пакеты, у Таньки – ее розовый пиджак, который она сняла с себя по случаю теплой погоды, оставшись все в той же оранжевой юбке и красной блузке на пуговицах, которая, как и пиджак, не слишком гармонично смотрелась с низом. Надела бы белую, что ли, блузку или черную: эти цвета подходят абсолютно ко всему, особенно к черным туфелькам, что были на ней сегодня.

– И что? – пропустила я мимо ушей «неизвестно где шаталась».

– Истинный дурдом. Клопов, тараканов, мышей и прочей мелкой живности навалом, а вот людей приличных не наблюдается: в одной комнате – два-три десятка граждан подозрительной национальности, в другой – отпетый псих. Каждодневно пытается совершить суицид, выпрыгнув из окна.

– И что же? – не на шутку перепугалась я. – Спасают?

– А чего там спасать – первый этаж, – резонно возразила Таня и первая вошла на территорию мини-рынка.

– Реально дурдом, – согласилась я с вынесенным ранее Грачевой вердиктом и последовала за ней.

Когда сумки стали слишком тяжелыми, я всучила Татьяне пустой пакет (осталось купить молоко и хлеб, донесет как-нибудь, не развалится) и отправилась домой.

Только открыв дверь, я поняла: у нас гости, вернее, гость. С кухни доносился незнакомый мужской голос, который что-то возбужденно рассказывал, и это что-то, судя по искренним раскатам смеха моих родителей, было чрезвычайно смешным. Я успела разуться, когда в коридоре появилась мама, одетая в… норковую шубу.

Я, ни на секунду не веря своим глазам, прошептала:

– Что это?

– Семьдесят пять тысяч рублей. Нравится? По-моему, мне так идет.

– Сколько-сколько? Папа ведь опустошил всю подковровую область! Неужто в помойном ведре столько скопилось? – Послушай нас человек непросвещенный… Ну да ладно.

– Нет! Представляешь, только вы за дверь – звонок. Думала, денег не взяли и ключи забыли. Открываю – тот самый бизнесмен, ну помнишь, я в праздник его зубы лечила? Так вот, говорит, не знает, как отблагодарить…

– А как же двести долларов? – вешая пиджак, напомнила я.

– Говорит, что не считает это благодарностью. В Москве, говорит, все лучшие врачи так берут. В смысле, плюсом к стоимости пломбы и самой работы врача. Но у нас-то область. Знаешь, скажу по секрету, – мама понизила голос до заговорщицкого шепота, – в моем кабинете твоя фотография стоит в рамке. Так он все время на этот снимок глазел. Соображаешь?

– Видать, искал надпись: «Это мы делаем с теми, кто мешает нам работать». Вот и молчал. Боялся.

– Чушь не говори. Ты на ней очень хорошенькая. Он свататься пришел, понимаешь?

– Как в австралопитековский период. – В этот момент с кухни донеслось: «Огней так много зо-ло-тых…» – А спаивает он вас тоже за свои деньги? – рассвирепела я. Господи, ну почему меня так раздражает, когда люди тихо-смирно пьют и поют песни? В то же время, господи, ну зачем люди вообще пьют?

– Чего-чего? Кто такие австралопитеки? Послушай, мы просто обмываем покупку. Он – во мужик! – подняла мать большой палец вверх. – А ты у меня совсем уже в девках засиделась. Любовь, что ль, ждешь? Не существует ее, любви-то, она еще в нашу с отцом твоим молодость сходила на нет. На сегодня и вовсе остался один голый расчет. А Володя, между прочим, нестарый, богатый и холостой.

– Нестарый – это сколько?

– Тридцать шесть, – пропела мама и поплыла на кухню.

Я вспомнила следователя. Он еще возмущался, что старше меня в два раза. А что бы ты сказал, Борис, узнав, что меня выдают замуж за твоего ровесника? Наверно, достал бы голубенький платочек и протер раннюю лысинку, это так на тебя похоже.

С такими грустными мыслями я вошла на кухню вслед за мамой.

За столом сидел типичный «новый русский»: маленькая бритая бычья голова со впалыми черными глазками, волосы сбриты почти «под ноль», бычья же шея, на коей красовалась золотая цепь толщиной в три моих пальца, черная футболка, облегающая мощную, опять же бычью, грудь.

Они что, надо мной издеваются?..

Увидев меня, мужик перестал разгорланивать песню, поднялся – теперь он доставал мне прямехонько до плеча (а рост мой ни много ни мало – сто семьдесят один сантиметр) – и, протянув руку, пробасил:

– Вован к вашим услугам.

Я машинально пожала его ладонь, выдав свое незамысловатое имя, о чем тотчас же пожалела: примкнув к моей руке губами, он ее более не отпускал, вынудив таким образом сесть рядом с ним. Я пыталась как-то высвободиться, но не тут-то было: хватка оказалась железной, иначе как бы он еще выжил в своей предпринимательской деятельности?

– Юленька, не желаете ли пирожных? – предложил сладеньким тоном Вован.

Удивляясь про себя, где же мама их прятала, так как до моего ухода холодильник никаких пирожных в себе не содержал, я уж было потянулась к этим яствам, с тем чтобы заесть питательной глюкозой свое горе, но здесь мама решилась пояснить:

– Это любезный Владимир Павлович накупил, зная, что ты у нас сладкоежка, – после чего рука повисла в воздухе, а затем вернулась на колено. Вторая по-прежнему была в плену у немцев.

Тем временем разговор потек в абсолютно ненужном мне направлении, то есть обо мне. Судя по этому разговору, я была «спортсменкой, комсомолкой, ну и наконец, просто красавицей».

– И хозяйка замечательная, – под конец бросила в меня гранатой мама, чем полностью и бесповоротно убила. Кто еще сегодня ругался, что я ни черта по дому не делаю? Ладно, будет тебе контратака.

– Конечно, – безропотно согласилась я. – Кто ж не знает, что макароны моются, после чего обязательно сушатся; винегрет делается без свеклы, а оливье без гороха; полы предварительно моют и лишь затем подметают.

Владимир Павлович слегка прибалдел, но мать не так просто победить: она растянула губы в милой улыбке и разъяснила:

– Она у нас еще немного путается, но у Юли есть своя тетрадь, куда она подробно записывает, что и как нужно делать.

Гостю сие заявление пришлось по вкусу, он вновь заулыбался и только крепче стиснул мою беззащитную худенькую ладошку.

«Ах так! – разозлилась я. – Получай артиллерию!»

– Милый Володя, ответьте мне на один вопрос, – при слове «милый» мама удовлетворенно закивала, а сам виновник военных действий даже проронил слезу райского счастья.

– Конечно, Юляша, для вас – что угодно!

– Чем же вы занимаетесь, уважаемый «новый русский»?

– А, ну, это… – Он чуть-чуть поерзал на стуле, затем поглазел в потолок, а не найдя там подсказок, вновь заерзал. – Мне принадлежат два крупных ресторана в центре соседнего города, а здесь несколько баров, ну еще пара-тройка палаток, – выдал он, когда я уже не ожидала услышать ответ.

– А-а, значит, крышуете помаленьку… – довольная, изрекла я.

Бритый расстроенно замолк, а мать накинулась на непослушную дочь:

– Ну чего ты к человеку прицепилась? Пусть Владимир Павлович занимается чем душе угодно. Коли хочешь знать, в нашем мире без рэкета в люди не выбьешься. Или хочешь до смерти жить в бедности, как мы сейчас?

От подобного откровения папа, расстроившись, нахмурился, а бритый Вован даже покраснел, что с его образом ну никак не вязалось, а потому выглядело весьма забавно и даже несколько мило. Честно говоря, я никогда не думала о том, что мы живем якобы плохо. То есть, конечно, не в роскоши, не в шелках, не в золоте, но я к этому никогда и не стремилась. Не понимаю женщин, вожделеющих женить на себе богатых бизнесменов, а, если у них это получается, потом всю оставшуюся жизнь опасающихся, что этого мужа кто-нибудь подстрелит возле подъезда собственного дома, а им останутся нескончаемые долги. По мне, лучше жить небогато, зато спокойно. Кто-то скажет, ах, как это скучно, серая, неяркая жизнь: дом-работа-дом и ни копейки в кармане. Зато я сплю спокойно и, имея уверенность в завтрашнем дне, могу строить планы на будущее и хоть на всю жизнь (не беря в расчет, конечно, то, что располагает все-таки Господь), не боясь, что меня кинут, подставят и жизнь за один момент пойдет крахом. Короче говоря, между горьковскими ужом и соколом я выбираю первое. Впрочем, понятное дело, что мама хочет мне только добра, просто ее понятие добра не сходится на данный момент с моим.

Мать повторила свой вопрос, от ответа меня избавил звонок в дверь: вернулась с покупками Танька, чему я была очень рада, так как руку мою Владимиру пришлось отпустить. Не вместе же нам идти открывать, в самом деле? А родители давно уже переложили эту заботу на меня.

– Ты че так долго? – зашипела на нее я, пропуская в дом.

– В палатке хлеб закончился, пришлось топать за тридевять земель. Уф, устала, держи сумку.

– Сама неси, не вернусь я туда.

– А кто у нас? – прислушалась она к звукам на кухне.

– Бизнесмен.

– Кто-кто?

– Бизнесмен, – терпеливо повторила я и поведала ей, откуда он появился в нашей жизни.

– Круто, – только и вымолвила она и почапала с сумкой в кухню, а я по-злодейски потерла ручки: пущай гость увидит, кто тут на самом деле хозяйственный. Может, лицом Танька и не вышла, зато косы ниже попы сейчас редко встретишь, а уж огненно-рыжие волосы и подавно, глядишь, и отобьет его у меня. Хотя в свою счастливую звезду я уже давно не верила.