Текст книги "Везунчик Пашка"

Везунчик Пашка

Он постоянно так себя называл. Жил играючи, словно проверял саму жизнь на прочность. Говорят, у каждого человека есть свой код. У Пашки он был на саморазрушение. Словно пограничник, ходил он по краю черты: манила грязь, призывали пороки. На все мольбы Татьяны остановиться он смеялся ей в лицо и отмахивался. Мол, живу, как хочу. Как умею. Как могу. Мол, не тебе меня судить, ведь я везунчик по жизни. Это кто-то там спивается и садится на иглу, он не из таких. Это другие корчатся в страшных ломках и смертельной агонии. У него все будет иначе. Он всегда может сказать себе «стоп!» и начать все сначала. Наивный глупый мальчик. Ее несчастный заблудившийся сын.

Людские легенды

С того момента, как оборвалась Пашкина жизнь, прошло несколько лет. И не было ни дня, чтобы женщина не вспоминала те годы, пытаясь понять, почему это случилось с ее сыном? Когда она проморгала тот момент, где хрупкая веточка надломилась? Может, тогда, когда узнала о своей беременности и начала сомневаться, сможет ли второй ребенок спасти трещащий по всем швам брак? Или тогда, когда семья едва сводила концы с концами, и Татьяна не купила десятилетнему Пашке велосипед, и он проплакал всю ночь? А возможно, это произошло тогда, когда женщина влюбилась в другого мужчину и ушла с двумя сыновьями от деспота мужа? Эти вопросы давно стали риторическими, ответа на них нет и уже не будет.

Мы были знакомы с Татьяной давно, по долгу службы. Периодически встречались на различных мероприятиях, иногда созванивались, уточняя необходимую информацию. Улыбчивая, деятельная и интеллигентная женщина всегда располагала к себе.

У таких, как Татьяна, непременно должны быть хорошие и воспитанные дети. Они умные, щелкают сложные интегралы словно орехи, посещают сразу несколько кружков и секций, а в кармане у них действующий абонемент читального зала.

У таких, как Татьяна, умный и энциклопедически начитанный муж, который знает, что Бетховен – это выдающийся немецкий композитор, а не огромный пес породы сенбернар из голливудского фильма.

И вечера в такой семье непременно проходят в до слез гармоничной обстановке, где глава семьи листает распухшие от похвал педагогов дневники своих благообразных детей, а идеальная жена воспроизводит на кухне добрую половину поваренной книги, разумеется, на скорую руку…

О том, что на самом деле происходит в домах знакомых и близких нам людей, мы можем только догадываться.

У меня есть одна подруга, зовут Светкой. Она по молодости неудачно вышла замуж, через несколько лет снова отправилась в ЗАГС. На этот раз ее избранник оказался настоящим подарком. Со Светкой они составили до тошноты идеальную пару: называли друг друга ласковыми прозвищами, держались за руки, приглашали гостей, устраивая каждый раз гастрономический пир, вместе отдыхали. Мы, их друзья, постоянно приводили эту сладкую парочку друг другу в пример, радуясь и одновременно завидуя дарованному свыше счастью. Этой легенды Светка с мужем придерживались года два, после чего выяснилось, что никакой жизни, в том числе и интимной, у пары нет практически с первого дня знакомства. Потому как возбуждали «идеального» мужчину отнюдь не дамы, и все свое свободное время он проводил на порносайтах соответствующего содержания.

Татьяна открылась случайно, в переписке. Неожиданно для меня, да и, скорей всего, для себя тоже, она написала о своем горе. Через несколько дней мы встретились в кафе. Я попросила Татьяну рассказать свою непростую историю, она согласилась. По словам женщины, она не касалась этой темы достаточно долгое время, но груз пережитого давил по-прежнему.

– Возможно, станет легче, когда озвучу то, что творится в душе, – постаралась объяснить порыв откровенности моя собеседница. Мы заказали по чашке кофе и уединились в дальнем углу уютной кафешки.

Гудбай, папа!

– Смешно сказать, но в свои 22 я считала себя очень мудрой женщиной. Была уверена: если встречу мужчину, это навсегда. Ведь только полные дуры разводятся, не в состоянии сохранить брак. Это их предают мужья: изменяют, обманывают, пользуют. Я же всегда стремилась служить мужчине верой и правдой, ожидая взамен безграничного уважения и любви.

Когда мы поженились с Кириллом, я сразу принесла себя в жертву на алтарь семьи. Я растворилась в муже без остатка, пытаясь стать воздухом, которым он дышит. Это была большая ошибка. Жизни жертвы не нужны, она их изначально отрицает. Все мои горячие борщи и супы, наглаженное белье, постоянная улыбка на лице, даже если на душе скребут кошки, – все было в корне неверно.

Пойми правильно, я не призываю к тому, что всем женам нужно перестать стирать, готовить и начать плевать в потолок. Я говорю, что забывать о том, что ты личность, нельзя никогда. А я забыла.

Со временем я превратилась в кастрюлю, которую муж, когда хотел, брал с полки, а когда надоедала, задвигал куда подальше. Конечно, ему нравилось, что дома было чисто, всегда первое, второе и компот с ягодками. Когда Кирилл возвращался со своих гулянок, то падал на кровать со словами: «Как хорошо!»

В то, что муж мне изменяет, я отказывалась верить до последнего. Ведь я и в постели старалась на пятерку с плюсом, откровенно недоумевая по поводу его возможных измен!

В браке у нас родилось двое сыновей. О детях муж вспоминал только по большим праздникам, а если я что-то покупала мальчишкам, то врала, что на покупки потратила гораздо меньше денег. Кирилл был жадным, и 50 рублей, неоправданно переплаченных за ботинки ребенка, могли запросто привести нашего папу в бешенство.

Мы прожили вместе 16 лет, и однажды у меня открылись глаза. Просто утром я проснулась и поняла, что выросла из этого брака и не хочу больше тратить жизнь на нелюбимого человека.

Семке тогда было 15, Паше – 10. Мальчишки меня поддержали. Мы устали жить в постоянном напряжении, ведь когда наступал вечер и Кирилл должен был появиться на пороге, в доме сгущались настоящие тучи. Мы знали, что сейчас придет папа и начнутся придирки, насмешки или, как сегодня говорит молодежь, унизительные предъявы.

В какой-то момент я поймала себя на мысли, что давно разговариваю с мужем азбучным языком, подбирая простые, более понятные ему фразы. Как с сумасшедшим!

Но последней каплей стала пощечина, которую мне Кирилл залепил, когда я попыталась выяснить, изменяет ли он мне с соседкой.

Разводились долго и унизительно. Благо, квартиру разменяли практически сразу. Нам с мальчиками достался не самый лучший вариант – однокомнатная хрущевка, угловая на 1 этаже. Под нашими окнами постоянно ходили люди, пели брачные песни коты, газовали машины, но это было самое лучшее время за последние несколько лет.

Когда сыновья и я приходили домой – они со школы, а я с работы, мы буквально падали плашмя и отсыпались. Ведь нам больше не нужно было ничего из себя изображать, ходить по струнке, выслушивать лишенные смысла обвинения. Все это осталось в прошлом.

Муж приходил с разборками, каждый раз намереваясь остаться. Нет, он не извинялся и не сулил нам с детьми золотые горы. Просто констатировал факт – сегодня переночую здесь. Тогда я звонила старшему брату, который словно Бэтмен несся на помощь.

Иногда в ход шли кулаки, потому как Кирилл считал нас своей собственностью и расставаться с мягкими и удобными тапочками не спешил. Его визиты прекратились только тогда, когда я сказала, что встретила другого мужчину. Это сработало. Однажды он исчез, позабыв начисто не только про меня, но и про детей.

И вот когда Кирилл оставил нас в покое, начал бузить Пашка. Мой мальчик, который еще вчера мог заплакать, потому что забыл сделать «домашку», вдруг решил, что учиться – глупое и бесполезное занятие. Сначала он банально прогуливал уроки, затем стал врать.

Постепенно ко мне выстроилась очередь из педагогов, желающих указать на успеваемость и поведение младшего сына. На родительских собраниях, словно душ Шарко, на меня обрушивался поток дурных новостей. Сотрудничества со школой не получилось, мне было стыдно, я втягивала голову в плечи и впитывала, впитывала, впитывала. Больше всех старалась Пашкина классная. Она пророчила сыну будущее в школе для дураков, а в далекой перспективе работу дворника. Мол, на большее он не способен. Не потянет. Я что-то невнятное лепетала в ответ, а придя домой, устраивала сыну настоящую взбучку. Только теперь понимаю, насколько была неправа.

А потом Пашу ударила учительница географии. Сын нагрубил ей и получил пощечину при всем классе. И понеслось. Педсоветы, бесконечные беседы с психологом: девушкой с кукольным ротиком, которой едва исполнилось 18.

Географичку из школы уволили, дело замяли. Я выбрала, как мне тогда казалось, единственно верную позицию – мы все преодолеем и никого казнить не будем. Возможно, я ошибалась.

После того инцидента у меня вообще опустились руки. Как теперь я могла требовать от сына уважения к учителям, если в ответ они могут его оскорбить или даже ударить?

Старший сын к тому времени уже поступил в техникум. С Семеном у меня никогда не было проблем. Он всегда был взрослым, даже в детстве. Таких детей часто называют «маленькими старичками»: рассудительные и ответственные не по годам.

Паша же был другим. Он постоянно провоцировал окружающих

своим поведением, и одним из его любимых занятий было шокировать меня.

У них все будет по-другому

– Помню, когда ходила беременная Семкой, представляла, как будет расти мой ребенок. Я не желала ему той участи, которая когда-то досталась мне.

Когда я была подростком, меня дразнили сверстники за пышные формы.

Поэтому школьные годы вспоминать до сих пор не люблю.

На мои жалобы мама только отмахивалась или смеялась. Она говорила, что

всем этим мальчишкам я просто нравлюсь, и, мол, так они выражают свою

симпатию. Может, так оно и было, но, согласись, довольно сомнительное

утешение для двенадцатилетней девочки.

Папе вообще было не до меня, он зарабатывал на хлеб с маслом, а свободное от работы время обогащал алкоголем.

В нашем подъезде жил один мальчик. Он частенько поджидал меня у дома. Как же я его боялась! Его грязных слов, насмешливых взглядов, обидных прозвищ. Затравленным зверем пряталась я в чужих подъездах, часами бродила возле дома, не решаясь приблизиться.

Наконец я видела, что путь свободен – у подъезда никого нет. Оглушенная ударами собственного сердца, бежала я к дому, мечтая захлопнуть дверь за спиной и оказаться в безопасности. Но мой палач не дремал, он ждал внутри. Где и настигал. Надменный и колючий взгляд того мальчишки до сих пор стоит перед глазами. Безжалостный подросток прекрасно знал, что толстая девчонка его боится. Что боялась его вчера и будет бояться завтра.

Закусив губу, бежала я вверх по лестнице, чтобы затаиться и переждать. Дожить до следующего дня. Дня, когда все повторится сначала. Но это будет завтра, а завтра еще так далеко. Тогда мне казалось, что в целом мире я одна-одинешенька и так будет всегда.

Гладя живот, я мечтала о том, чтобы у моих детей было все иначе. Чтобы мой ребенок слушал свою особую музыку, идеализировал киношных кумиров, влюблялся, учился строить отношения с другими людьми, а я всегда была рядом: добрая, все понимающая и безгранично любящая. В принципе, с Семкой все так и вышло. Мы преодолели подростковый возраст старшего сына вместе, без крутых виражей и неприятных эксцессов. Он прислушивался к моим советам, хотя ведомым не был. После техникума сам захотел продолжить учебу, поступил на заочное в престижный столичный вуз, пошел работать.

С Пашей этот номер не прошел.

Казалось бы, вот он – трудный подросток во всей своей красе, давай поддерживай, учи, направляй. Но невозможно достучаться до небес, когда у человека на уме одна только грязь. Подруги советовали: заинтересуй пацана чем-нибудь. Но сына привлекала только улица. Вечные разборки, выяснение отношений, спорные подвиги и перетирание каких-то криминальных тем – вот что было данностью для моего мальчика.

В шестом классе Паша предложил посмотреть свой любимый музыкальный клип. Я обрадовалась, ведь у нас уже начались проблемы в общении друг с другом. Клип был мерзкий и пошлый. Какие-то дети пели про наркоманские косяки, групповушку, бухло и откровенно все демонстрировали на экране. Я молча смотрела на монитор компьютера, а на затылке шевелились волосы от страха. Разумеется, я не ханжа и понимаю, что все вышеперечисленное имеет место быть, но то, как светились глаза младшего сына, повергло меня в ужас. Паша реально получал удовольствие. И не столько от «песни», как от моей реакции.

Уже который день он приходил домой с перегаром. Когда я пробовала поговорить, сын только отмахивался и врал. Говорил, что стоял рядом с пьяными приятелями, что поел забродившего варенья, или что так пахнет его новая жвачка. Первое время я верила как последняя идиотка. Иногда казалось, что я ошибалась, что приторный аромат алкоголя мне просто мерещится. Но это был элементарный самообман. Спустя какое-то время Паша стал открыто говорить, что попил с друзьями пивка. Подумаешь, проблема!

Страшно такое признать, но когда сын находился рядом, мне это начало доставлять боль. Причем даже физическую. Трудно было слышать его голос, боль сидела в груди тупой занозой.

Приятели сына вели себя по-хамски в подъезде. Я просила его и умоляла не стоять с ними на лестничной клетке. Все напрасно. Периодически я выскакивала в подъезд, словно фурия, и кричала, чтобы они уходили. Пашка стоял с безразличной миной. Он тут не при чем, они сами пришли.

А эти утра! Самое ненавистное время суток, когда я начинала его будить. Стаскивала с кровати, скидывала одеяло, гладила по голове, просила по-хорошему, затем по-плохому. Результата – ноль. Но только звонил телефон или кто-то стучал в дверь, Пашка сразу подскакивал и бежал, бежал бегом.

Вранье. Кругом одно вранье. Сын врал на каждом шагу. Как только он начинал говорить, я съеживалась, будто сгоревшая бумага: сейчас он опять соврет, сейчас снова обманет.

Меня не покидало чувство, что все это происходит не со мной, что я барахтаюсь в чьем-то чужом балахоне: путаюсь, пытаюсь вырваться, но ничего не выходит.

Но ведь это был мой родной сын. Если верить Лууле Виилме (а я ей верила), то дети наше отражение. Интересно, что же отражал мой мальчик? Мою темную сторону луны?

Мы каждый день проводили в схватке. Со временем эти бои превратились в жеванную-пережеванную жвачку. Месиво. Грязное и серое.

Иногда возникала мысль: уехать. Хотя бы на несколько дней. Бросить все к чертовой матери и уехать. Не видеть и не вспоминать. Глотнуть воздуха где-то там, вдали от всего этого. Мне не хватало кислорода, когда я была рядом с сыном. Говорят, самый темный час – перед рассветом. У меня же он затянулся на долгие годы, словно беспросветная ночь.

Я догадывалась, что вызывающее поведение сына – отголоски подросткового возраста, что это должно пройти с годами, но невозможно жить, когда все время больно! Как жить, когда все время тревожно и неспокойно? Так же чокнуться можно!

Ты извини за такой сумбур. Просто говорю сейчас все, что на душе накопилось.

Может, своим поведением Паша хотел мне что-то сказать, а я этого так и не поняла? Или просто он был таким и шел своим путем? Не знаю.

Сынок мог выхватить из моих рук стакан с водой и отнести его в подъезд приятелю. Мог отдать мое серебро подруге, а когда я замечала свои кольца на ее пальцах, сказать, что у нее такие же.

Скажешь, мелочи? Но в мелочах прячется дьявол.

Из кошелька все чаще стали пропадать деньги, из дома – ценные вещи. А врал Паша виртуозно, не подкопаешься.

Я сходила к местной гадалке. Большая тучная женщина долго тасовала карты, лила воск на воду и, наконец, напророчила мне скорый брак. Это сообщение я пропустила мимо ушей и спросила про сына.

Предсказательница ответила, что мальчик в опасности, мол, ходит по краю пропасти. И все. Рецепта и волшебного заклинания за весьма недурную плату я так и не получила.

Безответное письмо

Мне было страшно за сына. Страшно за нас обоих. На тот момент Паша был уже замешан в кражах нескольких телефонов. Мобильники сын уважал, и иногда я этим откровенно пользовалась. Брала с него какие-то обещания, а за это покупала ему очередной телефон. Я знаю, что поступала неправильно, но благодаря покупке в доме наступали несколько дней спокойствия и мира. Передышка была нужна мне как воздух. Когда сын спал, я молилась, стоя рядом на коленях. О господи, сколько же я молилась тогда! Ежечасно, ежеминутно, ежесекундно…

Было так горько оттого, что мой мальчик меня не слышал и не понимал. Как поступить? Постоянно пребывая в состоянии какой-то недосказанности, я думала, что еще не донесла что-то важное. Недообъяснила. И я старалась, как могла: разжевывала прописные истины, рисовала страшные картины фатального конца. Сын слушал вполуха, отвернувшись к стене, по которой в этот момент водил пальцем. Мои пламенные речи ему были безразличны, он терпеливо ждал, когда словесный понос иссякнет.

Время от времени мне и самой казалось, что смысла в моих правильных словах нет, что я больше никогда не смогу назвать Пашу сыном, прижать к груди, не тая в сердце обиду и горечь. Мне казалось, что я больше никогда его не поцелую, не приласкаю, и моя вера в светлое будущее угасала с каждым днем как свеча.

В старших классах у Паши появился закадычный приятель – Шаб. Это прозвище, производное от слова «шебутной». Они стали прогуливать школу вместе, выпивать, про курево и забитые косяки я даже не заикаюсь.

Когда я узнала о недельных прогулах сына, то взяла отпуск и стала водить его в школу за руку. Ходила с ним на комиссию по делам несовершеннолетних, где, памятуя школьную историю, жарко выступала в его защиту. На прогулки установила запрет, пыталась разговаривать с сыном на тему будущего. Точнее, в основном говорила я, а он слушал. Хоть что-то, думала я тогда, ведь вода и камень точит. Мне так хотелось верить, что сын внемлет моим словам и озвученным перспективам. Но Паша соглашался со мной, только чтобы я заткнулась и успокоилась. В криминальном мире это называется залечь на дно. И он залег.

Однажды Шаб пришел к нам домой. Он был пьяный, в компании какого-то парня, у которого из губы текла кровь. Паша вышел в подъезд, а я с замиранием сердца сидела на кухне, отгоняя от себя картины одна мрачнее другой.

Сын вернулся и, заметив, что я нервничаю, сказал, что поводов для волнения нет, что он с Шабом больше не общается. Я купилась.

На следующий день я увидела их вместе. Они громко матерились, стоя на улице, а когда я подошла ближе, то увидела, что Паша пьян. Я не сдержалась и влепила сыну подзатыльник, а он стал бить меня по рукам. Шаб молча и довольно улыбался, глядя на нашу потасовку. Затем они ушли, а я осталась стоять посреди улицы, уничтоженная и раздавленная.

Вечером позвонила Пашина классная и сказала, что сын украл у одноклассницы деньги, а когда он ночью пришел домой, то радостно сообщил, что попробовал герыч.

Помню, как от этих слов похолодело в груди и стало трудно дышать. Я машинально схватила Пашкины руки, рассматривая вены. На это сын только рассмеялся и сказал, что колоть наркотик можно так, что никто никогда не увидит уколов.

По всем божьим законам мне необходимо было любить своего ребенка, каким бы он не был. Но все чаще я стала ловить себя на мысли, что мой сын стал чужим. Да, я молилась за него денно и нощно, но зубы предательски скрипели от злости.

Паша перестал приходить ночевать, а когда появлялся дома, то требовал, выпрашивал или попросту воровал деньги. Как же в те минуты я хотела спрятаться под большой дубовый стол и сидеть там тихо-тихо, только бы меня не нашли. В голове пульсировало – я на грани!

Вместе с родителями Шаба мы бегали по подворотням и притонам, пытаясь найти и образумить наших детей. В один из таких забегов я встретила Кирилла. Стоял июнь, и бабушки продавали на улице безумно красивые дурманящие голову ароматами садовые пионы. Кирилл шел навстречу: весь напомаженный и набриолиненный. Он остановился возле цветочниц и купил букет. Вечный жених!

Я в сердцах бросилась к нему, моля о помощи, но разбилась о ледяной взгляд бывшего мужа. Мол, хлебай теперь. Как в том фильме: сама-сама-сама.

Когда-то один мужчина объяснил мне этот феномен простой и категоричной до ужаса фразой: «Мы любим наших детей через женщин». То есть когда любовь проходит, то и дети отходят на второй план. К сожалению, в девяноста случаях из ста именно так и бывает.

После развода мы с детьми остались у разбитого корыта. Я, человек с высшим экономическим, подрабатывала, где только придется: заклеивала окна за 400 рублей, мыла полы на каком-то складе за 300.

Знакомые и друзья раздавали советы направо и налево, как мне поступить с сыном: выселить, запереть на замок, но главное – не давать ему денег.

У тебя когда-нибудь выпрашивал деньги наркоман, а тем более твой собственный ребенок? Это страшно. Это настоящая психологическая атака, гнет, под который попадает все твое естество. Ты говоришь, что так жить нельзя, и он мгновенно с тобой соглашается. Он обнимает тебя, кладет голову на плечо, уверяет, что это в последний раз, что любит и просит понять.

Ты предупреждаешь, что когда-нибудь наступит момент, когда ты не в силах будешь ему помочь, на что он ухмыляется и отвечает, что везунчик. И ты обманываешься снова и снова, пытаясь поверить в эти вечные сказки, что деньги сыну нужны на лекарства, еду, отдать долг какой-то бабушке-божьему одуванчику. Тебе не хочется верить, что в душе твоего мальчика одна чернота, ведь ты для него единственная опора. Его тыл, убежище, его спасение. Он держит тебя за руки и просит, просит, просит…

Мне было плохо, когда он был рядом. Я практически сходила с ума, когда его рядом не было. Этот чертов замкнутый круг. Каждый день я просыпалась с тревогой. Видела, что его кровать пуста, и молча молилась. Я даже написала Паше письмо, думала, что хотя бы так смогу до него достучаться.

«Сыночек, дорогой!

Я пишу тебе, потому как говорить мы с тобой разучились. И не важно, кто в этом виноват, просто разговора у нас с тобой уже давно не получается. Может, этим письмом получится донести до тебя все то, что творится у меня в душе.

Что же происходит у меня на сердце? Тогда, когда я думаю о тебе и о нас с тобой? К сожалению, это только боль, обида, тревога, страх и даже злоба. Как ты думаешь, это те чувства, которые мечтает испытывать любой нормальный человек? Нет! Это те чувства, от которых люди сходят с ума. Это те чувства, из-за которых совершаются самые ужасные и страшные поступки в жизни. Это те чувства, которые разрушают душу, сердце и губят любовь. Я не хочу и не желаю испытывать всю эту грязь и тревогу! Самая моя большая мечта – жить с тобой в понимании и в уважении друг к другу. Быть тебе не только мамой, но и другом. Сейчас же я напоминаю только злую, больную, обессилевшую и беззубую собаку, которая постоянно лает, а укусить не может.

Почему же я никак не отстану и не махну на тебя рукой? Мне страшно видеть, как твоей жизнью руководят другие люди. Все без разбору. Как кто-то среди ночи может поманить тебя пальцем, и ты бежишь по этому зову. Вдруг в другой раз не позовут? Кто-то звонит среди ночи, и ты несешься в эту ночь. Вдруг не позвонит больше никто? А ведь это только твоя жизнь, и никто не вправе подминать ее под себя. Невозможно объять необъятное, а именно – угодить всем и остаться при этом личностью.

Ты себе уже не принадлежишь. Тебя не уважают те, кто с тобой рядом. Они не уважают тебя и соответственно не уважают меня. Они воруют у тебя и у меня вещи. Они врываются в нашу квартиру и ведут себя как быдло. Они срут в подъезде, где ты живешь, прекрасно понимая, что влетит потом мне и маленько тебе. И как ты сам думаешь, ты по-настоящему нравишься всем этим людям? Они дружат с тобой или просто используют тебя для своих целей?

Они знают, что всегда могут прийти к тебе и попросить воды, еды, бутылок, топор, да всего, чего только захочешь. Если у тебя или у меня это есть, то ты дашь. Куда ты нахрен денешься?

Теперь о твоем отношении ко мне. Если это, конечно, можно назвать отношением. Иногда ты говоришь о том, что любишь меня. Может, это действительно так, но я, извини, этого не чувствую. Любовь – чувство, и его надо чувствовать, а не только говорить о нем.

Я скажу тебе, что сама вижу. Может, я не права, но сейчас вижу только, что я для тебя пустое место. Постоянный раздражитель. Ты слышишь то, что я говорю, но не реагируешь на мои просьбы, на мои слова и даже на мои угрозы. И происходит это все, потому что ты меня просто не уважаешь. Ты можешь себе позволить нарушать мои границы. Брать, ломать и терять мои вещи. Ты можешь теперь толкнуть меня при своих приятелях или просто послать на три буквы. Ты же большой и крутой парень. А я кто? Так, куча говна…

Так вот, Я – не куча говна! Я – человек, Я – женщина, Я – твоя мама. Мне не нравится, когда ты называешь меня при своих знакомых МАТЬ. Я не понимаю, зачем ты постоянно будишь меня и начинаешь врать, что придешь через десять минут, а сам уходишь на всю ночь? Чтобы мне было побольнее, что ли? Так куда еще больнее, милый мой ребенок? От этой боли я натурально схожу с ума. Я, как сумасшедшая, теперь постоянно реагирую на каждый шум в подъезде, на каждую подъезжающую ночью к дому машину. Вдруг милиция?

Сынок! У каждой веревки есть свой конец. Ты это тоже понимаешь. У такого образа жизни, который ты начал вести, тоже имеется финиш. Он очень быстрый. Вспомни про Ваньку (приятель Паши – авт.). Он тоже не ходил в школу, за ним все бегали и бегали. Потом он прогуливал училище и тоже за ним бегали. А теперь, милый мой, он сидит в тюрьме. Потому что веревочка эта все-таки закончилась. И там его «опустят» старики. Обязательно. Это тюремный закон. Не думаю, что когда Ваня бегал от своей мамы и пил водку, то мечтал об этом. Конечно, это только твоя жизнь, и подумай сам (без моего нытья и истеричных криков), чем может закончиться твоя история. Спроси себя сам об этом. Наедине с собой. Ведь постоянно невозможно пить, гулять и ничем не заниматься. Это невозможно.

У меня тоже был свой конец. Той, другой жизни с твоим отцом. Я тогда почти умерла и, слава Богу, воскресла. Но сколько людей вообще не могут воскреснуть и погибают? Тысячи! Десятки тысяч! И почему ты решил, что ты не в этой тысяче?

Теперь о школе. Знаю, она тебя достала. Но милый мой человечек, ее надо закончить. Скрипя зубами, но надо. И пора на себя взять ответственность за свою взрослую жизнь. Быть взрослым – это значит быть таковым во всем. Не только круто убегать в ночь, но и делать взрослые поступки, когда тебя никто не будит, а ты сам встаешь. Как взрослый. Когда ты садишься в автобус и едешь в школу сам, потому, что ты сам понимаешь – тебе надо получить образование, иначе не возьмут никуда работать. А нет работы – нет денег. Все просто. Ты все это понимаешь сам. Ведь ты уже взрослый.

Когда ты, наконец, начинаешь видеть, кто тебя окружает, и находишь в себе волю не хвататься за каждый налитый тебе стакан пива, так как ты знаешь, что утром тебе рано вставать. Ведь ты уже взрослый. Ты сам личность, и никто не вправе топтать твою индивидуальность ногами. Когда у тебя есть какие-то только твои интересы. Твои, а не чужие. Когда я, наконец, смогу вздохнуть спокойно, потому что мой мальчик вырос. И он уже совершает обдуманные и взрослые поступки. Когда в меня перестанут тыкать пальцем знакомые, учителя, соседи. Ведь теперь мой мальчик сам отвечает за свои поступки, потому что он взрослый. Я стараюсь тебя понять, почему же ты меня понять не хочешь? Ведь посмотри, все только хуже и хуже. Страшнее и страшнее. Грязнее и грязнее. Вот уже и героин попробовал. Неужели надо ждать страшного конца этой жуткой истории, в которой мы с тобой сейчас пребываем? Так, может, мы пересмотрим нашу теперешнюю жизнь с тобой? Я очень тебя люблю, правда. Но вся эта боль убивает меня. Я на грани срыва. Я живой человек, хочу жить, а не бороться с тобой постоянно. Бегать за тобой. Искать тебя, не спать ночами. Думаю, ты все сам понимаешь. Спроси себя, что происходит сейчас, и остановись, пока не поздно. Оглянись, посмотри, что ты делаешь со своей молодой и бесценной жизнью. Ведь ты уже взрослый!»

Отдав сыну это письмо, я весь день провела как на иголках. У меня буквально все валилось из рук, и ни о чем другом думать я не могла. Но чуда не случилось. Я вообще не уверена, что Паша прочел мое послание, вечером листы лежали там же, куда я их положила. Серьезного разговора с признанием ошибок и страшной зависимости не произошло. Письмо я сохранила. Наверное, оно в какой-то степени является для меня доказательством того, что я не сдавалась. Хотя именно в тот момент поняла, что сама больна, что я – созависимая.

Котенок по имени Таня

Я проштудировала соответствующую литературу, где подробно описывались три правила созависимых: «Не доверяй», «Не чувствуй» и «Не говори».

Основой поведения таких людей является невозможность предвидеть будущее, подавление эмоций и желание «не выносить сор из избы», скрывая то, что происходит в семье. Созависимый полностью поглощен тем, что управляет поведением другого человека, и совершенно не заботится о своей собственной жизни. Одним словом, происходит элементарный отказ от себя, любимого. Посмотрелась как в зеркало.

Я нашла телефон группы анонимных алкоголиков и встретилась с их предводителем. Умная и образованная женщина, с хорошими манерами и прекрасным воспитанием, искала помощи у отбросов общества. Так мне тогда казалось.

К слову, Алексей не был похож на алкоголика с 20-летним стажем. Абсолютно седой мужчина с богатым словарным запасом отдаленно напоминал Юрия Никулина. Мы встретились после собрания группы в здании бывшего детского сада, где по соседству разместился кабинет юриста с многообещающей фамилией Пустая и крошечный закуток, громко называющий себя салоном красоты «Клеопатра».

– Пытаясь спасти сына, вы только усугубляете ситуацию и способствуете тому, что он будет и дальше продолжать употреблять наркотики, – сразу взял быка за рога Алексей.

Я не поверила своим ушам! Ведь самым большим моим желанием было увидеть то, как Паша выздоравливает, помочь ему в этом, но никак не подтолкнуть в пропасть.

Но это Алексей достаточно жестко парировал.

– Ваша материнская забота уже предполагает его беспомощность и неспособность делать то, что выполняете за него вы. Все это дает вам возможность чувствовать себя постоянно ему нужной. Многие поступки созависимых мотивированы страхом, а он является основой любой зависимости. У созависимых это страх столкновения с реальностью, страх быть брошенными, страх потери контроля над жизнью, страх самого ужасного конца.