Текст книги "Халцедоновый Двор. И в пепел обращен"

Внезапно Тейлор вскочил на ноги и рванулся к лестнице, ведущей в таверну наверху. Прежде, чем кто-либо успел шевельнуться, дух метнулся ему наперерез. Подножка – и пленный с разбегу рухнул на земляной пол. Пригурд вновь швырнул беглеца на колени и опустил на его плечо тяжелую руку. Гипли проследовал к лестнице – взглянуть, не привлек ли шум нежеланного внимания, и, обнаружив, что все спокойно, вновь повернулся к Луне.

– Как вам угодно поступить с ним, государыня?

Хамфри Тейлор знал об одном из входов в Халцедоновый Чертог. Располагающего сими сведениями, его нельзя было отпустить назад, в свой приход, а уж тем более – позволить ему связаться с теми, кто дергал его за ниточки. Даже если помутить его память, риск все равно остается велик: слишком он тверд в вере.

– Он – в воле лорда Энтони, – напомнила Луна Гипли (все, относившееся к смертным, требовало согласия Принца). – Можешь сказать ему, что мы рекомендуем оставить где-нибудь на видном месте куклу, зачарованную так, чтоб ее приняли за мертвое тело и погребли. Ну, а самого человека…

Луна бросила взгляд на Хамфри Тейлора. Глаза его пылали все той же жгучей ненавистью. Проще всего было бы прикончить его. Да, проще… но не правильнее. Халцедоновый Двор более так не поступал. Однако уготованное ему Луной вполне могло закончиться точно тем же.

– Помести его на корабль, отправляющийся в колонии, – велела она. – Пусть строит себе новую жизнь там, где ничем не сможет нам угрожать.

Ратуша, Лондон, 14 апреля 1640 г.

Невзирая на боль в голове и изжогу в желудке – память о вчерашнем празднестве – Энтони от души улыбнулся закопченному фасаду Лондонской Ратуши. Вчера у него был за ужином Соам и другие друзья, и все они пили за открытие четвертого парламента, созванного королем Карлом. Правда, дело, вопреки ожиданиям Энтони, изрядно затянулось, но вот Палата лордов и Палата общин, наконец, вновь встретились в залах Вестминстерского дворца.

Мало этого, Палата общин заседала там прямо сейчас, и Энтони очень жалел о своем отсутствии. Уговорившись с Луной добиться одного из четырех мест, отведенных представителям Лондона, он и не сознавал, сколько все это займет времени. Сколь глупый недосмотр с его стороны! Теперь он не на шутку опасался совершенно выбиться из сил, жонглируя делами городского управления и обязанностями парламентария, и в то же время стараясь блюсти свои торговые интересы.

«Не говоря уж, – шепнула совесть, – об обязанностях там, в недрах земли».

Однако чем он мог помочь Луне в текущих делах – особенно с тех пор, как Эоху Айрт проникся к нему глубочайшей неприязнью? Да, к лондонским контрактам на заселение Ирландии английскими поселенцами Энтони не имел почти никакого касательства – эти соглашения были составлены, когда он, по малолетству, еще штанов не носил, – но, на взгляд сида, место в городском управлении возлагало вину и на него.

А вот парламент был совсем иным полем боя, и в сем бою Энтони всерьез надеялся на победу. Теперь, когда Карл отступился от декларации о единоличном правлении, в стране могло быть восстановлено прежнее равновесие. В надежде быстро покончить с делом и отправиться в Вестминстер, Энтони поспешил к дверям. Зал, отведенный Общинам, был слишком мал, и в такой час сесть там, скорее всего, негде, однако он рвался на заседание всею душой – пусть даже придется стоять.

Казалось, он угодил в муравейник: большой зал Ратуши кишмя кишел членами совета, клерками, просителями и бог знает, кем еще. Надо было выбрать тот час, когда жалобщики еще не успели устроить засаду. Поспешно склонив голову, Энтони надвинул шляпу на лоб, смешался с толпой и торопливо направился через зал к лестнице наверх.

Улизнув от забот, он обнаружил, что этим утром на заседании Палаты общин отсутствует и кое-кто еще. Наверху его с необычайной для их обычных отношений радостью приветствовал Исаак Пенингтон. В вопросах религиозных и политических олдермен округа Бридж Вне держался куда более решительных взглядов, чем Энтони, и оба уже не раз сталкивались лбами.

– Так вы не в Вестминстере? – с деланной игривостью заговорил Пенингтон. – А я-то надеялся, что парламент вам еще не надоел.

Энтони растянул губы в столь же искусственной улыбке.

– Что вы, он вовсе мне не надоел. Просто заглянул сюда по делу.

– Прекрасно, прекрасно! У нас, понимаете ли, обширные планы на следующую пару недель. Хотелось бы видеть на заседаниях и вас.

Обширные планы? Звучало весьма зловеще. Вдобавок, Энтони заподозрил, что это «у нас» означает отнюдь не Общины в целом, а нечто более частное, и принялся лихорадочно перебирать в уме имена, пытаясь припомнить, кто из сотен членов Палаты общин может числиться у Пенингтона в союзниках. В последнем из Карловых парламентов заседал еще отец Энтони, и, хотя многие видные парламентарии той эпохи почили в бозе или отошли от дел, по крайней мере, один вернулся в парламент снова. В свое время человек этот возглавил попытку отдать под суд прежнего главного советника короля, герцога Бекингема, и сим его политические амбиции отнюдь не ограничивались.

– У вас с Джоном Пимом? – дерзнул предположить Энтони.

В улыбке Пенингтона заметно прибавилось искренности.

– Вовсе не только у нас двоих. Гемпден, Холлис – правду сказать, нас немало. Мы наконец-то получили возможность восстать против обид, чинимых нам королем, и даром ей пропасть не дадим.

Тревога Энтони усугубилась. Во вчерашней приветственной речи, сказанной королем в честь начала слушаний, таилась несомненная озабоченность угрозой второй войны с шотландцами. Да, Карл надежно похоронил ее в трясине избитых фраз насчет самоотверженной смиренной любви, несомненно, питаемой Общинами к своему самодержцу, однако факт-то был в том, что он созвал их, нуждаясь в деньгах на подавление мятежных ковенантеров, коих не сумел одолеть в прошлом году.

– Против каких же обид?

– Ну как же, друг мой, против всех, сколько ни накопилось! – рассмеялся Пенингтон. – Во-первых, пожалуй, вера. Папистские церковные реформы архиепископа Лода – стихари, алтарные ограды и прочие римские мерзости. Клянусь: еще до роспуска парламента епископов мы выставим вон! А взять хоть политику дружбы с подпевалами Рима? Мало нам королевы-католички, так ведь король терпит католических попов даже вне стен ее дома. Да он бы всю Англию Испании продал, кабы это принесло ему хоть малую выгоду! А может, пойдем другим путем – начнем с его посягательств на вольности парламента.

– Король, – заговорил Энтони, тщательно выбирая выражения, – несомненно, будет более склонен обдумать эти вопросы после того, как обеспечит средствами начинания против Шотландии.

Улыбка Пенингтона приобрела хищный, волчий оттенок.

– О, король получит свои субсидии – но не прежде, чем мы получим право голоса.

Прямое противоречие указаниям Карла… однако Энтони вовремя прикусил язык и вслух этого не сказал. Пенингтон вряд ли мог забыть вчерашнюю речь и попирал волю короля вполне осознанно.

В известной мере Энтони был с ним согласен. Получив деньги, Карл будет волен игнорировать созванный парламент, а то и вовсе распустить его, посчитав дело сделанным. Субсидии – единственное их преимущество над королем.

Вдобавок, обиды и притеснения, следовало признать, были вполне реальны. Десять (ныне – уже почти одиннадцать) лет без парламента являли собой лишь внешнюю сторону проблемы. Суть же ее составляло Карлово убеждение, поддерживаемое его советниками и судьями, будто единственная основа всех законов есть воля и желание короля, коим помянутые законы не могут препятствовать ни под каким видом. Отсюда следовали и несправедливые налоги, и все остальное: как они могут быть несправедливыми, если объявлены необходимыми самим королем?

Между тем Пенингтон так и сверлил Энтони пристальным взглядом.

– Если хотите, мы отведем время и для вашего выступления, – сказал он. – Должно быть, без некоторых дебатов не обойдется, однако мы надеемся, что подготовка биллей к голосованию много времени не займет. Конечно, у Лордов они застрянут, но это только начало.

За сказанным чувствовался невысказанный вопрос, причем весьма угрожающий: «С нами вы, или нет?»

Ответа Энтони не знал. Да, он – не из королевских прихвостней, но то, что он слышал о Пиме и прочих, названных Пенингтоном, не могло не встревожить. В большинстве своем – фанатичные пуритане, из кожи вон лезущие, лишь бы подставить королю ножку ради собственных целей. Каковые вовсе не обязательно совпадают с целями Энтони. По счастью, за спиной Пенингтона показался тот самый клерк, с которым ему требовалось поговорить.

– Если я не закончу дел здесь, – с фальшивой веселостью отвечал он, – то безнадежно опоздаю в Вестминстер и не успею там ничего. А посему прошу меня извинить…

– Разумеется, – сказал Пенингтон, уступая ему дорогу… но, уходя, Энтони словно бы чувствовал спиной его взгляд.

Постоялый двор «У ангела», Ислингтон, 23 апреля 1640 г.

– Ваша осведомленность мне известна, – заговорила Луна, с благодарной улыбкой приняв кружку меда. – Несомненно, вы обе догадываетесь и о том, что привело меня к вам сегодня.

Присев перед королевой в реверансе, Розамунда Медовар невинно захлопала ресницами.

– Полноте, Ваше величество, мы думали, вам попросту хочется заглянуть к нам в гости!

– И отведать нашего меду, – добавила Гертруда. – И, полагаю, прочего угощения – имеется у нас и хлеб только что из печи, и толика превосходных вишен, и жареный фазан, если желаете чуточку перекусить.

Едва дождавшись ответного кивка Луны, она ринулась собирать на стол все названное и, несомненно, еще кое-что в придачу.

Как ни любила Луна свой потайной дворец, следовало признать: ни одному его уголку теплом и уютом с домом сестер Медовар не сравниться. Сокрытый под «Ангелом», постоялым двором к северу от Сити, он был излюбленным убежищем придворных, нуждавшихся в отдыхе от Халцедонового Чертога и всех его интриг. У содержавших его сестер-брауни всегда имелась наготове еда и улыбка для всякого друга, заглянувшего на огонек, а в друзьях у них числилось невероятное множество дивных.

Заправив медвяно-русые кудри под льняной чепец, Розамунда расположилась в одном из маленьких, будто детские, кресел, предназначенных для самих сестер и их малорослых гостей. Обо всех формальностях меж собой они давно позабыли (по крайней мере, наедине), и в позволении сесть – пусть даже от самой королевы – она не нуждалась.

– Я так думаю, дело в Никневен, – сказала Розамунда, возвращаясь к вопросу о цели сего визита.

Луна вздохнула. Хотелось бы ей провести вечер попросту, радуясь обществу сестер Медовар, но времени не было. И Розамунда об этом явно догадывалась.

– Помнится мне, вы родом из Приграничья. Но не с шотландской стороны, верно?

Как она и ожидала, брауни согласно кивнула головой.

– К тому же, жители Файфа на нас, на приграничных, вовсе непохожи – даже на тех, кто живет на шотландской стороне, – сказала Розамунда. – Конечно, мы вам всем, чем сумеем, пособим, вот только о Гир-Карлин и ее народе знаем маловато.

Тут в комнату вернулась Гертруда, балансируя огромным – едва ли не в собственный рост – подносом с грудой угощения, какой Луне уж точно ни за что не съесть. Впрочем, судя по тому, как она, расставляя тарелки, бросала в рот ягоды вишни, сестры тоже собирались присоединиться к застолью.

– На что же вы рассчитываете? – спросила она, облизывая пальцы, испачканные вишневым соком.

– На нечто вроде агента, – призналась Луна. – Возможно, у вас найдется друг в Файфе, или знакомый при одном из других шотландских дворов, который мог бы отправиться туда, не бросаясь в глаза. Ведь почти все мои придворные – английские дивные, или те, кто северянам еще более чужд.

– То есть, нужен шпион, – подытожила Розамунда.

В то время, как Бен Гипли ведал тайной службой Халцедонового Чертога во всем, что касалось смертных, делами дивных занимался королевский лорд-хранитель, Валентин Аспелл. Но в некоторых, самых деликатных предприятиях лучшими – и при том не внушающими никому никаких подозрений – помощницами Луны были сестры Медовар.

– О попытке поджога нашей ольхи вы уже знаете, – сказала она. – Как бы мне ни хотелось верить, что Тейлор был послан на это изменником из числа моих собственных придворных – и сколь ни странным может казаться такое желание, – есть причины полагать, что за этим стоит Никневен. Если так, значит, на севере что-то изменилось. Мне нужно выяснить, что.

Гертруда широким жестом указала на стол, приглашая королеву отдать должное угощению, и Луна послушно принялась намазывать маслом ломоть свежего хлеба. «А ведь эта простая еда может прийтись по сердцу Эоху Айрту, – подумала она, вспомнив его презрительные замечания насчет изысканных придворных пиров. По-видимому, ирландцы привыкли пировать проще. – Попробую пригласить его сюда и посмотреть, не улучшится ли его расположение духа».

Впрочем, отвлекаться не стоило: самой насущной задачей в этот момент была не Ирландия, а Шотландия. Тем временем меж сестрами Медовар состоялся целый разговор из взглядов и нечастых отрывистых полуфраз. Наконец Розамунда сказала:

– Может, это и не Гир-Карлин? Вы ведь помните, кто при ее дворе приютился.

Непрожеванный хлеб застрял в горле. Пришлось запить его солидным глотком меда.

– Да, – мрачно ответила Луна. – Кентигерн Нельт. И – да, я уже размышляла, не может ли это оказаться ни более, ни менее, как местью за Альгресту.

Конечно, сестру великан не любил: Луна всерьез сомневалась, что ему вообще ведомо чувство любви. Однако гибель Альгресты в битве Кентигерн счел смертельной обидой и имел причины винить в этом Луну – ведь битва случилась из-за нее. В изгнание он был отправлен именно с тем, чтобы предотвратить любые попытки отмщения: попробуй он отомстить, Луне пришлось бы предать его казни, а этого ей отнюдь не хотелось. Однако, будучи изгнан, Кентигерн вернулся на прежнюю родину, на север, и поступил на службу к Неблагой королеве Файфской.

Оставив в Лондоне брата, Пригурда. Который, единственный из звероподобной троицы Нельтов, служил не из ненасытных амбиций, а из верности, и был готов удостоить своей верности Луну. Некоторые утверждали, будто ему нельзя доверять – по крайней мере, настолько, чтоб жаловать его капитанским достоинством и прежней должностью Альгресты, однако кроме Халцедоновой Стражи Пригурд не знал ровным счетом ничего. К тому же он, пусть и не блистал умом, но долгу был неизменно верен.

– Будь это месть, – сказала Гертруда, – с ней можно бы разобраться, отправив на север Пригурда.

И Розамунда, и Луна уставились на нее с откровенным недоумением.

– Пригурда – в дипломаты? – переспросила Розамунда, будто не веря собственным ушам. – Маб его возлюби, у него же и трех собственных мыслей в голове не сыскать. Кентигерн снимет с него шкуру, разделает на мясо и подаст Никневен сырым.

Да, мягкость Гертруды была восхитительна, но зачастую доходила до наивности.

– Не думаю, что кто-либо способен отвратить Кентигерна от мести одними лишь уговорами, – согласилась Луна. – Но я сомневаюсь, что все это – просто его затея. Предоставленный самому себе, он, скорее, явился бы в Халцедоновый Чертог среди ночи, с топором в руках, алкая моей крови. Если уж на то пошло, Никневен его, скорее, сдерживает, чем потакает его страстям.

С восхождением Луны на престол двор покинул не только Кентигерн, и даже не он один переселился в Файф. Но остальные ушли мирно, либо бежали так далеко, что их опасаться не стоило. И…

Пришедшая в голову мысль исторгла из груди Луны стон. Сестры взглянули на нее с одинаковым удивлением на лицах.

– Эоху Айрт, – пояснила она. – Он заявил, будто располагает полезными для меня сведениями. А ведь ольстерцы прежде имели дела с Шотландией. Быть может, королю Конхобару, или еще кому-нибудь в Ольстере известно об этом новом злоумышлении Никневен.

– Чего ж они желают взамен? – спросила Гертруда.

«Избавить Ирландию от английских поселенцев и от власти английского короля».

– Устранения Уэнтворта, – ответила Луна. – Коего мне мягкими способами не достичь. Я предлагала Айрту все, что могу, но он ничем не прельстился. Значит, нужно исхитриться отправить в Файф собственного агента.

Брауни с сомнением переглянулись.

– Что ж, мы попробуем, – без особой надежды сказала Розамунда. – Есть у нас в Приграничье пара друзей, которые могут сгодиться.

– Я буду очень благодарна, – откликнулась Луна.

– Вот и ладно, – подытожила Розамунда. – А я буду очень благодарна, если вы не позволите этому фазану пропасть зря. Подзаправьтесь, Ваше королевское величество: без пищи всех бед нашего острова не избыть!

Часовня Св. Стефана, Вестминстер, 5 мая 1640 г.

«Три недели этого бедлама – и все напрасно!»

Этот рефрен вновь и вновь крутился в голове Энтони, шагавшего через вестибюль к дверям часовни Святого Стефана, где заседала Палата общин. Три недели все более и более горячих споров, но Пим и его сторонники твердо стоят на своем, несмотря на возобновившуюся вражду с Шотландией. От религии и до власти над гражданским ополчением… и перечень требуемых ими перемен продолжает расти.

Кое-какими ресурсами Энтони располагал, но и у них имелись пределы. Дивные соглядатаи Луны и смертные агенты Бена Гипли держали руку на пульсе Палаты лордов и Тайного Совета короля, но властью над сими учреждениями он не обладал – знал только общее содержание их дискуссий. И то, что ему доносили, отнюдь не обнадеживало. Карл, как всегда пребывал в уверенности, будто оппозиция Общин – дело рук горстки злопыхателей, тогда как большинство держится более мягких, уступчивых позиций. Но ведь тот же самый Карл неизменно ожидал, что дела пойдут так, как ему того хочется, независимо от обстоятельств; тот же самый Карл затыкал уши, едва услышав, что положение хуже, чем он думает. Советники его были слабы, немногих же сильных – Уэнтворта и архиепископа Лода – ненавидели всей душой. Гниль в правительстве Англии поразила далеко, далеко не одного человека.

Даже в столь ранний час вестибюль кишмя кишел клерками, слугами да и просто людьми, надеявшимися представить на рассмотрение Общин свои дела. Здесь было куда хуже, чем в Ратуше: прежде, чем миновать барьер у входа в часовню, Энтони пришлось отбиваться от ходатаев из трех графств. Все трое жаловались на корабельную подать, и это ничуть не удивляло. Корабельная подать была самым ненавистным налогом от края до края Англии.

Главной загвоздкой (мысли его раз за разом возвращались к Палате общин) было отсутствие лидеров. Уэнтворт, один из самых дельных членов Палаты одиннадцать лет тому назад, недавно получил титул графа Страффорда и, как таковой, занял место среди Лордов. Да, по-своему этот человек был так же слеп, как и Карл, а врагов наживал просто-таки виртуозно, но, по крайней мере, дело делал! В его отсутствие партию короля охватил разброд, а Джон Пим со товарищи организовали сильную оппозицию.

Отношение Энтони к Пиму превратилось из пустякового сомнения в откровенное недоверие. Будь он просто ревнителем пуританских реформ, все и тогда было бы достаточно скверно, однако этим его амбиции вовсе не ограничивались. Похоже, Пим видел в парламенте не поддержку, а узду, ошейник для короля. Он желал власти в вопросах, со всей очевидностью являвшихся королевской прерогативой, и с этим Энтони согласиться не мог. И, таким образом, застрял посредине.

Оказавшись в стенах часовни, среди изогнутых подковой рядов сидений, Энтони на миг почувствовал себя медведем, намеченным для травли. С этим ощущением он и занял свое место среди остальных, неподалеку от спикерского кресла. Приверженности к соседям он не испытывал: Пенингтон с Крэддоком твердо держали сторону Пима, и Соам день ото дня все больше склонялся к тому же. Но позади них сидел сэр Фрэнсис Сеймур, старый отцовский друг и союзник по прежнему парламенту, и рядом с ним в этом еще не изученном лабиринте казалось как-то уютнее.

Скользнув на скамью впереди рыцаря и негромко приветствуя его, Энтони собрался с духом.

«Прошло всего три недели. Я поведу этот танец за собой».

Не в сторону требований короля, не к бунтарским реформам Пима, но средним, умеренным курсом. Дело нелегкое, но со временем он своего добьется.

Тут его взгляд привлекло нечто странное.

– Где же Гленвилл? – шепнул он на ухо Сеймуру.

Кресло спикера пустовало, хотя время молитвы, которой открываются слушания, уже подошло.

Сеймур покачал головой.

– Не знаю. И, должен сказать, не нравится мне все это.

Энтони чувствовал то же самое. Накануне Гленвилл выступил с довольно резкой речью, что никак не могла принести ему благоволения короля. Неужто Карл зашел столь далеко, что решился сместить спикера Палаты общин? Да, Пим с радостью объявлял нарушением привилегий парламента любую мелочь, но в этом случае Энтони вынужден был бы с ним согласиться. Нет, разумеется, король не нанесет парламенту столь вопиющего оскорбления – тем более, что Палата уже с ним в раздоре! Ведь это положит конец всем надеждам на примирение…

Охваченный тревогой, он склонил голову и начал молитву. Что будет дальше, если Гленвилл смещен? Да, Энтони знал: бывало, спикеры кончали скверно – не зря же избранного, согласно традиции, волокут к креслу волоком, – но полагал, что все это в далеком прошлом.

– Аминь, – провозгласили собравшиеся (некоторые – с куда большим рвением, чем остальные).

Вдруг двери в часовню распахнулись. Вошедший, человек с черным жезлом в руке, остановился перед столом спикера. Клерки в углу замерли от удивления, занеся над бумагою перья. На Максвелла, герольдмейстера Палаты лордов, возлагалась обязанность призывать Общины на совместные заседания обеих палат. В отсутствие Гленвилла это не сулило ничего хорошего.

– Изволением Его величества, – громко объявил Максвелл, – вам, рыцарям, служителям церкви и вольным горожанам его Палаты общин, надлежит без промедления предстать перед Его величеством, на общем с Палатою лордов заседании.

Ругательство, вырвавшееся у Энтони, утонуло в громкой ругани остальных. Несколько человек вскочили, выкрикивая вопросы, но Максвелл и ухом не повел. Он попросту бесстрастно ждал, когда Общины следом за ним отправятся в просторный зал, где собирались Лорды.

– У вас во всем этом опыта больше, чем у меня, – заговорил Энтони, склонившись к Сеймуру. – Скажите, есть ли у Его величества хоть одна хорошая причина призывать нас именно сейчас?

Морщинистое лицо старика обмякло, потемнело, в глазах блеснул мрачный огонек последней – на грани гибели – надежды.

– Хорошая… Если для нас, то вряд ли. Возможно, сокрушительное поражение в Шотландии. Или мятеж в Ирландии – может статься, эти планы вооружить ирландцев против скоттов принесли ожидаемые плоды. Или еще какая-нибудь катастрофа.

«И это – лучшее, на что мы можем надеяться».

Энтони стиснул зубы и возвысил голос, перекрикивая поднявшийся гомон.

– Спорить здесь бессмысленно! Нас призывают к Лордам – там мы и получим все ответы! Идемте же, покончим с неизвестностью!

Не прекращая недоуменного, гневного ропота, парламентарии построились и двинулись вслед за Черным Жезлом по коридорам Вестминстерского дворца. Войдя в зал Лордов и увидев у дальней стены Гленвилла, Энтони похолодел. Круги под глазами спикера темнели, словно кровоподтеки. Неподалеку, в роскошном кресле, сидел Карл Стюарт, первый носитель сего имени, милостью Божией король Англии, Шотландии, Франции и Ирландии, Заступник Веры, и прочая, и прочая, и прочая. Помост, на коем стояло его кресло, возвышал короля над остальными, но и это не могло скрыть его тщедушной стати. Порой Энтони задавался вопросом: уж не в этом ли изъяне, из-за коего он в вечном проигрыше перед людьми рослыми и сильными, кроется причина его упрямства?

В эту минуту упрямство было просто-таки написано на его лице крупными буквами. Члены Палаты лордов сидели по местам. Войдя в зал, Общины остановились посредине, между пэрами и епископами. Сгрудившиеся впереди заслонили вид, однако, склонившись влево, Энтони сумел разглядеть короля. Губы его меж роскошными усами и остроконечной бородкой были крепко, раздраженно поджаты.

Как только двери за последним из вошедших затворились, король заговорил.

– На свете нет повода посетить этот зал, – мерно, неторопливо, дабы свести невнятность речи на нет, сказал он, – более неприятного, чем сегодняшний.

У Энтони подвело живот. По мере того как Карл продолжал говорить, благодаря лордов верхней палаты за их благие стремления, неприятное, ноющее чувство внутри только усиливалось.

– Если способ завершить этот парламент благополучно и существовал, – говорил король, – не ваша, милорды, вина в том, что все обернулось иначе.

На что бы ни надеялся старик Сеймур – на объявление о бунте в Ирландии, или о том, что шотландцы захватили север, а голландцы потопили весь английский флот, а Карл продал Англию Испании – в эту минуту все его надежды рассыпались в прах. Чему Энтони, со своей стороны, ничуть не удивлялся. Особенно после того, как увидел Гленвилла.

Гленвилла, возглавлявшего Палату, на которую Карл недвусмысленно возлагал вину.

Сделав паузу, король мимоходом кивнул лордам, словно приглашая их разделить его недовольство.

– Без парламента, – весьма неубедительным тоном добавил он, – я с той же, если не с большей готовностью, выслушаю и удовлетворю те же самые жалобы, что и с парламентом.

«Неправда, – подумал Энтони, чувствуя закипающий в груди гнев пополам с горьким разочарованием. – Неправда, иначе мы ни за что бы до всего этого не дошли!»

Карл мог сколько угодно заявлять, что сохранит чистоту веры, проповедуемой Церковью Англии, мог напомнить, что промедление с субсидиями на продолжение войны опаснее отказа… Но все это уже не стоило ни гроша, ибо сии роковые слова все услышали еще до того, как Карл приказал лорду-хранителю Большой печати произнести их.

Роковые слова, что обратили в золу и угли все победы Энтони, все его надежды на будущее…

– Изволением Его величества, – заговорил лорд-хранитель, и голос его зазвенел, отражаясь от стен зала, где меньше месяца тому назад все присутствующие собрались на церемонию открытия, – парламент сей распускается, а всем вам, рыцари, служители церкви и вольные горожане, дозволяется разойтись. Итак… Боже, храни короля!

Халцедоновый Чертог, Лондон, 5 мая 1640 г.

Постукивая веером по подлокотнику в такт аллеманде, Луна наблюдала за кружащимися в танце придворными в пышных нарядах. Музыку на сей раз исполнял целый камерный оркестр смертных, по слухам, похищенных из некоего богатого дома на Стрэнде, хозяин коего – пэр или кто-то вроде – нанял их для собственного увеселения.

Однако музыканты отнюдь не выглядели несчастными из-за того, что оказались здесь, и посему Луна решила не возражать. Пока никто не обижен, во временном похищении нет ничего дурного. Назад их воротят в целости и сохранности, а дальше, со временем, они вполне могут стать при дворе завсегдатаями. Этому Луна была бы очень рада.

Придворные о сем обстоятельстве знали, и потому Луна ничуть не удивилась, увидев сэра Керенеля, движущегося в ее сторону с каким-то человеком позади. Одетый в рванье, незнакомец глазел на все вокруг с разинутым ртом, с равным вниманием засматриваясь на гоблинов и туфли придворных, на ее кресло слоновой кости и островерхие арки под потолком зала, где танцевали дивные. Керенель твердо, однако без грубости увлекал его за собой и мягким нажимом на плечо побудил преклонить перед Луной колени.

– Ваше величество, – заговорил рыцарь, – покорнейше прошу о позволении привести на сию ассамблею гостя.

За отсутствием Энтони Луна огляделась по сторонам и поманила к себе Бенджамина Гипли.

– Кто же он таков?

Керенель покосился на немытого спутника и вновь поднял взгляд на нее.

– Я нашел его в Лондоне, государыня, нанося визит некоей леди. Я был надежно укрыт чарами и защищен бренной пищей, однако ж этот малый сумел разглядеть мое истинное лицо.

– Умалишенный, – проговорила Луна, выпрямившись и расправив плечи. Давненько же под землю не приводили этаких смертных, хотя когда-то они были в моде. – Беглец из Бедлама?

– Скорее, ему позволили выйти, – пояснил Гипли, заметив адресованный ему вопросительный взгляд.

С позволения Луны он подошел к незнакомцу поближе. Тот опасливо съежился, но и не подумал бежать.

– Буйных держат в цепях, и сбежать им непросто, – продолжал глава тайной службы. – А небольшая чаша при нем имелась?

Последнее было обращено к Керенелю. Рыцарь кивнул.

– Значит, из тех, кому позволено просить подаяние.

Появление в Халцедоновом Чертоге безумца Гипли отнюдь не обрадовало, но в чем причина – в неприглядном ли положении чужака, или в понятиях Керенеля о забавном – этого Луна сказать не могла. Сама она, памятуя о том, как некогда глумились над помешанными при дворе, страсти к ним не питала. Но этого обижать никто не станет, а между тем приветить его, пожалуй, будет полезно. Пусть придворные видят: королева благоволит тем, кто с умалишенными добр.

– Имя у него есть? – спросила она.

– Если и да, мне ответа добиться не удалось, – отвечал Керенель.

Рыцарю Луна доверяла. Правда, со смертным людом он дел обычно не вел, но был одним из лучших ее новообращенных: за годы правления Луны Керенель начал более или менее разделять ее взгляды. Да, без особого рвения, однако Луна полагала это несомненной победой.

Аллеманда распалась, но музыканты тянули последние такты еще долго после того, как танцоры прекратили кружение. Придворные столпились вокруг, стараясь разглядеть незнакомца получше.

– Мы рады видеть его в своем кругу, – во всеуслышание объявила Луна. – Как почетного гостя. Еды и вина ему – из запасов лорда Энтони. А ты, – продолжала она, обращаясь к безумцу, – будь покоен. Сегодня тебе не придется просить подаяние, чтобы поужинать.

В просьбах приглядеть за незнакомцем Гипли не нуждался. И, как с удовольствием отметила Луна, не он один. В то время, как несколько придворных дам начали флиртовать с сэром Керенелем в надежде урвать толику заслуженного рыцарем благоволения, леди Амадея занялась умалишенным, оберегая его от самых хищных из придворных. Что до самого безумца – тот с радостью принялся уписывать поданные ему конфеты и засахаренные фрукты за обе щеки, однако и стрелять по сторонам живыми, любопытными глазками отнюдь не забывал.

От наблюдений за происходящим Луну отвлек возглас глашатая у дверей, объявившего о появлении Принца Камня. Все замерли на местах, склонившись перед вошедшим Энтони, однако, видя его мрачную гримасу, приблизиться никто не рискнул.

Энтони прошел прямо к Луне и прежде, чем она успела спросить, что стряслось, заговорил:

– Он распустил парламент.