Текст книги "Нежное насилие"

Другое дело – супруга Жан-Поля. Как ее зовут? Чем она занята? Сколько ей лет? Есть ли у нее дети? Почему Катрин никогда и словом о ней не обмолвится? Ведь эта законная жена должна понимать, что ее муж не хранит ей верность. Как можно ожидать этого от человека, который постоянно в пути, этакий писатель-путешественник? «Писатель-путешественник» – одно название чего стоит! Да и вообще звучит все это несерьезно. Нет сомнений, что Катрин для него – лишь одна из многих. Как же может хорошо воспитанная дочь Хельги пускаться в такую авантюру?

Если бы можно было хоть раз высказать все это Катрин прямо в глаза… Но это не привело бы ни к чему, кроме крика, слез и брани. Бессмысленно. Когда на нее, Хельгу, обрушилось жестокое разочарование из-за измены Густава, она отказалась от мысли устраивать какие-то сцены. Она просто упаковала свои чемоданы, взяла за руку ребенка и пошла прочь.

Если бы она уступила своему желанию высказать дочери все, что она думает о ее поведении, то пришлось бы сделать и следующий шаг – выбросить ее на улицу. И что бы стало тогда с Катрин? А с Даниэлой? И только ей, Хельге, опасаться нечего, она способна шагать по жизни и в одиночестве.

Это она доказала, уйдя от Густава. Она не приняла от него никаких денег – взять их казалось ей постыдным после того, что он совершил. Вместо этого она уговорила родителей выплачивать ипотечные взносы за дом, расположенный на улице Моцарта, чтобы этот дом стал частью ее наследства. Вложив соответствующие средства, она оборудовала на первом этаже торговую лавку и, став хозяйкой «Малой вязальни», обрела независимость. Ей было необходимо доказать Густаву, что она обойдется и без него. Хельга с удовольствием бы вернула себе и девичью фамилию, но отказалась от этого только ради Катрин.

А теперь Густав ставит себе в великую заслугу, что устроил для Катрин эту квартиру в Дюссельдорфе. До чего же глупо этим гордиться! Ему бы никогда не собрать нужную сумму за такой короткий срок, если бы она, Хельга, тянула из него деньги, как это делают другие женщины после развода. И для чего дочери эта квартира? Намерение Густава очевидно: вбить клин между Хельгой и дочерью. Но до сих пор это ему не удалось, да никогда и не удастся. Пусть Катрин, если это ей нужно, время от времени катается в Дюссельдорф и обратно, встречается там с каким-то мужчиной или пребывает одна – Хельга и дальше будет помалкивать. Придет время – и Катрин все же поймет; поймет, как хорошо в родном доме; поймет и то, что вовсе не обязательно иметь для счастья мужчину. Ведь сама она, Хельга, доказала это дочери собственной жизнью. А если бы захотела, то всегда могла бы с кем-то сойтись.

Хельга опорожнила стопку и поставила ее на стеклянную полку перед зеркалом. Сняв юбку и бюстгальтер, она прыснула дезодорантом. Качающееся овальное зеркало было недостаточно велико, чтобы рассмотреть себя с головы до ног. Но ей это не обязательно. Она знала, что может быть вполне довольна своей фигурой. Конечно, талия уже не такая, как у девушки, да и грудь малость отяжелела, но ожидать чудес в ее возрасте не приходится. Зато голени были все еще стройные, бедра плотные, да и руки безупречны. Положительно сказывалось то обстоятельство, что она каждое утро не менее получаса делала гимнастику на большом белом ковре у кровати. Это, правда, не избавило ее от тонкого слоя жирка на животе, но все же он был плотным и смотрелся недурно. Отказываться от полноценного питания и напитков она не хотела – это были немногие радости ее жизни.

Хельга сняла очки, сложила их и убрала на стеклянную полку. Теперь и лицо ее казалось мягче, поскольку она не могла его ясно видеть, и производило впечатление более молодого и красивого. Вполне довольная своим видом, она принялась освежать и обновлять макияж. Как и дочь, она не пользовалась при этом очками, а держала маленькое зеркальце у самых глаз.

Удовлетворенность собственной внешностью – Хельга обнаружила разве что одну-единственную морщинку и не заметила никаких признаков нарастания второго подбородка – благотворно сказалась на настроении. «Как бы ни вела себя Катрин, – подумала она, – я ничего изменить не могу. Волноваться из-за этого совершенно бессмысленно. Но что бы там ни было, я себя не выдала, проявила выдержку. Вообще, сохранять выдержку в любой жизненной ситуации – вот что главное. Я вынесла бремя ее брака с тем несчастным человеком, переживу и этого Жан-Поля. Было бы смешно предполагать что-то иное!» Хельга нанесла тени на веки.

«Но могла бы хоть сказать, когда вернется. Спрашивать ее об этом неудобно, это было бы похоже на то, будто я собираюсь ограничивать ее свободу. Наверное, завтра к полудню она уже вернется… А что если задержится? На всякий случай, надо будет опять попросить Тилли, чтобы заменила Катрин. Тилли, конечно же, явится со своей малышкой, которую оставить не с кем. Ну да не беда. Малютка Ева бывает вполне довольна, когда ей позволяют поиграть с кусочком шерсти и вязальным крючком.

Как же все-таки жаль, что Даниэла совсем не интересуется рукоделием!»

Легка на помине, Даниэла просунула голову в дверь как раз в тот момент, когда Хельга подумала о ней.

– Бабуленька, я уже вымылась и почистила ноготки. Что мне надеть?

Хельга улыбнулась ей.

– Что хочешь, дорогая…

– О, отлично! – воскликнула девочка, совсем уже собравшись закрыть за собой дверь.

– Не спеши, дай мне закончить. Надевай, что хочешь, только не джинсы и вообще не брюки. Ни длинные, ни короткие.

Даниэла поджала губы.

– Что же тогда остается?

– Загляни в свой гардероб и посмотри! Я не собираюсь тебе ничего навязывать.

Катрин, надев очки, ехала в наступающих сумерках. Зажглись уличные фонари, и она включила фары.

Редко имея возможность водить машину, она еще получала от этого удовольствие. В Гильдене автомобиль был ни к чему: все расстояния легко преодолевались пешком, поэтому мать в свое время очень возражала против приобретения машины. Но поскольку отец очень дешево продал – почти подарил ей – это маленькое, очень маневренное и, конечно, не новое средство передвижения, Катрин удалось преодолеть сопротивление матери.

Но прежде чем окончательно сдаться, Хельга высказала свои сомнения:

– А кто будет оплачивать налог? А страховку? А расходы на бензин?

– Такую машину можно от налогов и освободить.

Катрин использовала свой автомобиль в основном для посещения прядильных фабрик, чтобы высказать свое мнение о качестве нити непосредственно на месте. Ездила она и на показы модной одежды, чтобы всегда быть в курсе новейших течений. Лично для себя она пользовалась машиной только для поездок в городской лесопарк или на Олигскую пустошь, где она, если только позволяла погода, ежедневно рано утром бегала трусцой. Ну и, конечно, машина нужна была для поездок в Дюссельдорф два-три раза в месяц. Сидеть за рулем собственного автомобиля значило для нее испытывать своеобразное чувство раскованности, которое ей нравилось, хотя Катрин и сознавала, что оно обманчиво.

Тем не менее у нее были все основания гордиться своим уверенным и элегантным стилем управления машиной. Как только машина приближалась к светофору, Катрин заранее отпускала педаль акселератора, чтобы не приходилось в самый последний момент резко тормозить. Она никогда не допускала, чтобы машина визжала на поворотах, а коробка передач хрипела от перепадов скорости, умела всегда заблаговременно подать необходимый сигнал.

В этот вечер ей также доставляло спортивное удовольствие, продвигаясь в волнах очень интенсивного предвечернего потока машин, лавировать, пробираясь через их строй, чтобы благополучно добраться до места назначения. Этот так любимый ею маленький автомобильчик казался ей едва ли не частью ее существа.

Объезжая стороной центр Дюссельдорфа, она всего за какой-то час добралась до предместья Западный Ратинген, где ее отец на правах застройщика приобрел квартиру в громадном жилом комплексе. Чтобы ограничить сумму налогов, он оформил квартиросъемщицей свою дочь сроком на пятнадцать лет, с условием, что квартира будет ею действительно использоваться. Но Катрин, конечно же, сразу поняла истинную подоплеку его намерений, так что Хельге даже не пришлось их ей растолковывать: этой квартирой отец хотел обеспечить Катрин и Даниэле возможность покинуть при случае дом в Гильдене.

Но пока из этого ничего не выходило. Да и не могло получиться, думала Катрин, пока, припарковав машину на ярко освещенной стоянке, поднималась в лифте на восьмой этаж и открывала дверь квартиры. Этого было явно недостаточно. Две комнаты, ванная и кухня – это мало для нее и Даниэлы, привыкших в Гильдене к просторным помещениям с высокими потолками. Если бы квартира была хоть трехкомнатной, то могла бы еще как-то им подойти. Может быть… И к тому же в Гильдене у Даниэлы все подружки, и, вообще, только там она чувствует себя дома. А как быть самой Катрин?

Ответить себе на этот вопрос она не могла.

Катрин щелкнула выключателями, раскрыла все окна, чтобы проветрить комнаты, крутанула кран отопления. Потом сняла куртку, положила привезенные продукты в холодильник, в котором уже было достаточно вина, воды и пива. Катрин сбросила юбку и пуловер – ведь не приходилось ожидать, что Жан-Поль появится раньше, чем обещал, – повязала платок на голову, надела фартук и принялась убирать и пылесосить квартиру. Она работала в очках, чтобы не проглядеть каких-нибудь мелочей.

Закончив уборку, прикрыла окна, расправила гардины и занавески, включила торшер в гостиной и погасила верхний свет. Теперь комната дышала уютом. Катрин вымыла руки, оделась, причесалась, положила очки в футляр…

Что дальше? Она захватила с собой рукоделие, которым могла бы заняться. Можно было бы и почитать… Но, как обычно, в этой комнате ее словно парализовало. Катрин, всегда поглощенная делами в доме матери, в дюссельдорфской квартире не знала, чем ей заняться, словно в гостях.

И это при том, что гостиную она обустроила хоть и не очень шикарно, но все же весьма уютно. Занавески и абажур торшера окрашены в теплые золотистые тона, множество подушечек на диване и креслах перекликаются с ними различными оттенками от бледно-бежевого до золотисто-коричневого. На покрытом серым ковролитом полу лежит индийская дорожка, выдержанная в светло-голубых, серебряных и золотых тонах. У стены напротив окна стоит маленький письменный стол в стиле «чиппендейл»,[4]4
  Национальный английский стиль мебели, возникший в середине XVIII века и названный по имени мастера Томаса Чиппендейла; смесь мотивов рококо, готики и китайской школы.


[Закрыть] а перед ним кресло-качалка с высокой спинкой. В такой комнате вполне можно было бы чувствовать себя вольготно. Почему же у нее нет такого ощущения?

В противоположность дому в Гильдене, где шум движения транспорта по оживленной улице Герресхаймерштрассе, расположенной рядом, слышен и днем и ночью даже за закрытыми окнами, здесь, на высоте, тихо, а уличное движение похоже на отдаленное жужжание.

В Гильдене ее комната просторнее и выше. Там она создала себе уютный уголок с удобным креслом и рабочим столом. Но все равно главный предмет там – широкая кровать, поэтому комната воспринимается прежде всего как спальня. Катрин давно подумывала, не сменить ли кровать на кушетку, но мать ей отсоветовала. Постель есть постель, считала она, ее ничем не заменишь.

Катрин вынуждена была признать ее правоту. Кровать, с которой вечером достаточно снять покрывало и откинуть одеяло, гораздо удобнее кушетки, которую пришлось бы специально застилать ко сну. Но Катрин всегда мечтала об универсальной комнате или, может быть, о двух – одной гостиной и одной спальне, – что и было устроено уже несколько лет назад в Дюссельдорфе.

Почему она никак не могла прижиться в этих комнатах? Может, слишком редко приезжала сюда? Однажды Катрин прожила в Ратингене целую неделю, вечерами выходила в город и обычно очень поздно возвращалась. Но чувство стесненности не проходило.

Конечно, здесь недостает цветов. Но ведь и в Гильдене они бывали у нее не всегда, и никого это не волновало. Разумеется, красивый букет приносит радость, но, если его и нет, беда невелика.

Чтобы придать квартире какую-то индивидуальность, Катрин соткала большой гобелен, отдала его специалистам натянуть на деревянную панель, а потом повесила на свободную стену. На гобелене были изображены морская бухта, пенистые волны, лодки с пестрыми парусами, купальщики, дельфин, а на заднем плане – песчаный пляж, горы и небо. Она сама подготовила и разработала эту модель и до сих пор испытывала удовлетворение от проделанной работы.

Катрин оттащила качалку от письменного стола и поставила так, что она была теперь повернута к пестрому декоративному покрывалу. Потом откинулась на спинку и стала качаться вперед-назад, вперед-назад, пока не впала в состояние легкого транса. Сказалась привычка, обретенная ею еще в детстве. Но дома, в Гильдене, уже много лет она ничего подобного себе не позволяла. Мать называла это «шатанием» и искореняла подобные привычки с большой строгостью, внимательно следя за дочерью. Жан-Поль, однажды неожиданно появившийся во время качания Катрин, приписал ей страсть к погружению в мечтательное состояние. Хорошо, хотя бы что не усмотрел в этом ничего дурного. Но Катрин отлично знала, что вовсе не погружается в мечтания, а всего лишь уходит от всяких раздумий, чаяний и воспоминаний в какую-то пустоту. В такие моменты она даже не замечала, как течет время.

Когда раздался звонок, Катрин вздрогнула, бросилась в крошечную прихожую и распахнула дверь квартиры.

Перед ней стоял Жан-Поль, смуглый от загара, с проседью в темно-русых волосах, с веселыми морщинками вокруг карих глаз, изящно подстриженными усами над верхней губой.

– О, Жан-Поль?! – воскликнула она восторженно и чуточку глуповато.

Он реагировал так, словно подобная встреча его задела:

– А ты разве еще кого-то ждала?

– Тебя, конечно! Только тебя!

– Тогда твое восклицание при встрече кажется довольно странным!

Каждый раз повторялось одно и то же: при встрече они словно сталкивались друг с другом. Катрин не знала, как это предотвратить, и просто принимала все как есть.

– Ну, пойми же, – попыталась она объяснить, – я ведь думала, что ты еще внизу.

– Впустишь ты меня, наконец?

– Ой, ну конечно.

Она отступила в сторону и закрыла за ним дверь.

Он опустил на пол нечто среднее между рюкзаком и чемоданом. Эту тару он всегда носил с собой, но Катрин ни разу не видела ее у него за спиной. Любой путешественник, считал он, должен быть всегда готов к дорожным происшествиям. Тогда с чемоданом в руке далеко не уйдешь. А на горбу можно легко унести самое необходимое. Приверженность Жан-Поля к рюкзаку-чемодану казалась Катрин причудой, но она остерегалась заводить полемику по этому поводу.

Жан-Поль воспользовался ее помощью, чтобы снять свой синтетический плащ на подстежке, который она повесила на вешалку. В тесноте прихожей они бросились друг другу в объятия. G почти болезненным порывом он прижал ее к себе. Они целовались, полные страсти, его усы щекотали ее лицо, щеки кололись. Словно по мановению жезла, не любимая хозяйкой маленькая квартира наполнилась жизнью, теплом, светом. Катрин показалось, что ее уносит взрывная волна.

– О, ma petite,[5]5
  Моя маленькая (франц.)


[Закрыть] как я по тебе истосковался, – прошептал он между двумя поцелуями.

– А я по тебе!

– Весь день был в пути. Вскочил на рассвете, ехал без остановки – все только для того, чтобы поскорее встретиться с моей крошкой.

– Бедненький!

– Нет, я не беден, я богат, богат тем, что наконец-то с тобой!

Она прекрасно понимала, что в его поведении есть что-то театральное, но была настолько во власти радости встречи, что некоторая искусственность его слов ей ничуть не мешала. Горячая рука Жан-Поля проникла под ее белый пуловер, и Катрин поняла, что он готов овладеть ею прямо здесь, сейчас, немедленно.

– Опять ты в БГ,[6]6
  Жаргонное сокращение от слова «бюстгальтер».


[Закрыть] – посетовал он.

– Ты же знаешь, что я без него ходить не могу.

– Сними!

Жан-Поль отпустил ее, и она воспользовалась моментом, чтобы завлечь его в гостиную.

– Когда женщина ходит без бюстгальтера, она чересчур привлекательна для мужчин, – заявила Катрин.

Он бросился в кресло.

– Ну и что? Кто тебе мешает быть завлекательной?

Катрин повернулась к нему.

– Неужели тебя бы ничуть не задело, если бы на меня стали таращиться все мужчины подряд?

– А ты что, хочешь, чтобы я ревновал?

Она счастливо рассмеялась.

– О нет! Конечно же, нет.

– Тогда сними его.

– Но мне ведь придется сначала избавиться от этого пуловера… – Она ожидала, что Жан-Поль как-то отметит эффектного попугая, но он птицу проигнорировал.

Вместо этого бросил:

– Вообще-то мне бы надо сначала принять ванну.

Она сразу же согласилась.

– Если у тебя есть такое желание…

– Тебе известно, чего мне действительно очень хочется. Но я грязный и потный.

– По тебе не видно.

Жан-Поль обладал способностью всегда прекрасно выглядеть. Сегодня он выглядел как ковбой: джинсы, заправленные в сапоги с короткими голенищами, пестрая, клетчатая, расстегнутая на груди хлопчатобумажная рубаха. Ему было уже за сорок, но выглядел он гораздо моложе, особенно в таком легкомысленном наряде.

– Не видно? А если нюхнуть?

Он приподнял руку, и она сунула нос ему под мышку, глубоко втянув в себя терпкий запах его тела, смягченный ароматом туалетной воды.

– Ох, как же хорошо, – простонала она с закрытыми глазами. – Чудо!

Он обнял ее за бедра и посадил к себе на колени.

– Ma petite sorcière![7]7
  Моя маленькая волшебница! (франц.)


[Закрыть]

Она открыла глаза, и его красивое лицо оказалось совсем близко.

– Что значат эти слова?

– То, что ты – девочка-колдунья.

– Вовсе нет! Никто обо мне ничего подобного не говорит.

– Ты даже не даешь мне снять сапоги!

– Наоборот! Я помогу тебе это сделать!

– Нет, сначала разденься ты!

Он стянул с нее пуловер и стал теребить застежку бюстгальтера.

Она предоставила ему полную свободу действий, чувствуя, что это доставляет ему удовольствие. Его загорелые руки были теплы и сухи.

– Как же ты хороша! – благоговейно произнес он, обнажив ее белую грудь.

Она едва удержалась, чтобы не сказать: «Да, грудь – это лучшее, что у меня есть», но прикусила язык, зная, что некоторых тривиальностей он терпеть не может.

Раздевая друг друга, они блаженствовали от этой игры, ласкали, целовались и, наконец, приземлились на шелковистом индийском ковре, где ими полностью овладела страсть. А потом они замерли в крепком объятии и так лежали, пока не успокоилось учащенное биение их сердец.

– Что же это ты со мною делаешь?! – произнес он наконец. – Мне кажется, я похож на спустившегося с гор лесоруба.

Она, не отвечая ни слова, покрыла нежными короткими поцелуями его грудь, украшенную тонкой полоской чуть вьющихся от пупка до шеи волос.

– Лесорубы, как спустятся с гор, так и заваливают своих жен, не успев даже снять рюкзаки, – продолжал он.

Ей хотелось сказать, что это сравнение не выдерживает критики по многим пунктам, но она только тихо рассмеялась.

– А теперь, – неожиданно добавил он, – мне есть хочется.

– У меня здесь только кое-что, ты ведь знаешь… Он не дал ей договорить.

– Поесть у тебя всегда нечего, ma petite. Другая бы приготовила симпатичный маленький обед.

Это замечание задело ее. «Другая…» Конечно, Катрин не сомневалась, что в его жизни было много женщин, но говорить на эту тему она не хотела, не собиралась ни о чем спрашивать, даже думать об этом.

– Мне очень жаль, – тихо сказала она и тут же мысленно спросила себя, почему не позаботилась об обеде.

Но ведь он так импульсивен, что приспособиться к нему непросто. Иногда, не принимая никаких возражений, ведет ее в ресторан, иногда вообще есть не хочет или уверяет, что должен соблюдать пост. Угодить ему трудно. Поэтому Катрин уже приучила себя быть готовой ко всяким неожиданностям. Однажды она, желая доставить Жан-Полю особую радость, встретила его в неглиже, но это имело совершенно противоположный эффект. А теперь вот с обедом…

– Ты уже прощена, – великодушно сказал он.

– Если хочешь, то в следующий раз…

Он нежно потрепал ее иссиня-черные волосы.

– Держу пари, ты совсем не умеешь готовить.

– Да, не очень, – согласилась она, – но все же умею делать очень вкусные гренки с ветчиной и сыром. Ты любишь такие блюда?

– Это смотря как приготовлено…

– Вот в этом ты человек нелегкий, – вздохнула она. – Никогда не угадаешь, чего тебе захочется, а уж сюрпризов ты вообще не понимаешь и не принимаешь.

– Так ведь именно неожиданности и интересны, разве нет?

У нее мелькнула мысль, что их отношения могли бы быть и гораздо уравновешеннее. Она бы многое отдала за то, чтобы точно знать, к чему ей надо быть готовой. Насколько приятнее были бы их встречи, если бы он предупреждал о своем приезде хотя бы за пару дней. Но настроение Катрин было сейчас не таким, чтобы жаловаться, да к тому же она чувствовала, что это не ко времени. Поэтому ограничилась словами:

– Ты – самый интересный человек, какого я знаю. И это не было ложью.

– Сердце мое! – Он еще крепче прижал ее к себе, и она было подумала, что любовные игры начнутся заново.

Быть может, такими и были его намерения… Но вдруг он молодцеватым прыжком вскочил на ноги.

– Поиграли и хватит, – решил он. – Теперь будем готовить еду.

Она распрямилась.

– Но я не очень-то много…

– …Захватила с собой еды, – продолжил он ее слова. – А бравый Жан-Поль это предвидел. Поэтому сам притащил тебе кое-что вкусненькое.

– Вот как? – спросила она, ожидая продолжения. Он протянул ей обе руки и помог встать на ноги.

– Фартук мне, – распорядился он.

К счастью, на кухне в одном из ящиков лежал чистый фартук. Уже вытаскивая и разворачивая его, чтобы определить, подойдет ли Жан-Полю, она раздумывала, как же одеться ей самой. Чтобы прикрыть наготу, фартука было мало, а шелковая утренняя юбка не для кухни. И тут она с облегчением вспомнила, что в гардеробе, кажется, еще с лета висит простое хлопчатобумажное платье. Не выпуская из рук фартука, она заглянула в спальню, нашла платье, натянула его через голову и откинула волосы за спину.

Жан-Поль прошел в кухню и открыл сумку-термос, вынутую из чемодана-рюкзака.

– Ну так где же… – собрался посетовать на ее нерасторопность Жан-Поль, но, увидев Катрин, прервал себя на полуслове. – Отлично!

Она повязала ему фартук. Оказалось, что если не делать бантик, а закрепить лямки простым узлом, то их длины хватит и на его рост. Даже в женском фартуке Жан-Поль нисколько не утратил своей мужской привлекательности.

– Всегда бы тебе так одеваться, – заметил он, посмотрев на Катрин.

Она бросила взгляд на едва укрывавшую ее одежонку и рассмеялась.

– Вряд ли это возможно.

– А ты в этом платьишке ну просто une tout petitefille… Совсем-совсем маленькая девчушка, – перевел он.

– Увы, это уже далеко не так.

Ей было любопытно узнать, чем он занят, и она попыталась украдкой бросить взгляд через его плечо.

– Что же это ты все-таки нам принес?

Он вытащил из пакета какой-то толстый черный комок, положил его на ладонь и показал ей.

– Voila![8]8
  Во! (франц.)


[Закрыть]

Она взглянула с недоумением.

– Une truffe… Тебе такая вещь известна?

– Нет, – пришлось признаться Катрин.

– Трюфель, – перевел он. – Из местности, носящей название Перигор. Нечто совершенно особенное, только для тебя и для меня! Я сам его нашел.

Она знала, что трюфели скрыты довольно глубоко в земле и что их чуют только свиньи или специально выдрессированные для этого собаки. Поэтому Жан-Полю не поверила. Но если это и был маленький обман, то ее это вовсе не рассердило, ведь Жан-Поль всегда хотел придать вещам какую-то особую прелесть, что ему обычно и удавалось.

– Это же чудесно! – воскликнула она, очень довольная и тронутая его вниманием.

– Naturellement,[9]9
  Конечно (франц.)


[Закрыть] я знал место, где его искать – под определенным дубом на участке мсье Гравинака, моего хорошего друга. Так что поиски не составили труда.

«Интересно, правда ли это?» – подумала она.

– А знаешь ли ты, что именно этот truffe является поистине singularité?[10]10
  Уникальный (франц.)


[Закрыть]

– Откуда же мне знать?

– Могла бы догадаться!

– Это слишком трудно.

– Первые трюфели появляются обычно в декабре, а вот этот – совсем особый, очень ранний, осенний, очень-очень редкий. У тебя в доме херес есть?

Катрин была рада, что может ответить на этот вопрос утвердительно, и приняла решение всегда иметь какой-то запас алкогольных напитков.

– А бульон?

Она выдвинула ящик стола и стала рассматривать лежащие там пакеты.

– Вот бульонные кубики, куриные…

– Куриный бульон очень подойдет.

Она передала ему коробочку с кубиками и побежала в гостиную за бутылкой хереса.

– Что-нибудь еще?

Он уже нашел острый нож и начал чистить трюфель.

– Хлеб с маслом есть?

Она кивнула.

– Тогда через каких-нибудь тридцать минут мы сможем поужинать.

– Могу я тебе чем-нибудь помочь?

– Нет, нет, не надо. Накрывай на стол, только сначала налей мне бокал вина, чтобы я не погиб от жажды, пока готовлю.

Катрин исполнила его просьбу и пошла в гостиную, чтобы наконец убрать на место его сапоги, свои туфли и разбросанную одежду. Она разложила все на свои места в спальне. Потом надела босоножки. Дело в том, что Жан-Поль терпеть не мог, когда женщина – во всяком случае, Катрин – бегала в домашних тапочках. Потом причесала черные, как вороново крыло, волосы и, взглянув в зеркало на свое сияющее лицо, подумала, что ведь это Жан-Поль сделал его таким. Ох, как она его любит!

Познакомились они два года назад. Он тогда читал лекцию в Городском зале Гильдена о всемирной опасности загрязнения окружающей среды. На лекцию из их семьи пошла одна Катрин, хотя обычно ходили все вместе. Матери на этот раз идти не захотелось: «Проблема, о которой рассуждают и пишут уже слишком много! Интересными могут быть только практические решения». Но Катрин лекция понравилась, она восхищалась эрудицией лектора и была сражена его сказочным обаянием. В развернувшейся затем дискуссии она участвовала активнее, чем когда-либо раньше.

Одиноких женщин на лекции было немного, большинство пришли с мужьями. И все-таки казалось почти невероятным, что лектор именно Катрин спросил, где можно было бы хорошо перекусить. А когда она назвала ресторан гостиницы «Хагелькройц», то он попросил ее составить ему компанию.

Так они познакомились.

Катрин пустилась в эту авантюру с нелегким сердцем. Она вдовствовала уже семь лет – мужа не стало, когда Даниэла была совсем крошкой. За эти годы она успела устроить свою жизнь с матерью и дочерью вполне пристойно. Сотрудничество в журнале «Либерта», для которого она не только разрабатывала модели, но и писала статьи, обычно о модах сезона, целиком заполняло ее досуг. Иногда семья путешествовала – не слишком подолгу и не слишком далеко, чтобы не утомлять ребенка. Но все же дороги в Париж, Лондон и Рим они уже одолели, а Нью-Йорк стоял в списке путешествий следующим. Катрин полагала, что имеет основания быть довольной своей жизнью. А если временами ее все же охватывало чувство щемящей тоски, она старалась не обращать на это внимания.

Но Жан-Поль был не из тех, кто позволяет держать себя на дистанции. Да, собственно, и не было сколько-нибудь серьезных причин противиться его притязаниям. Катрин была молода и свободна, а он если и был женат, то свое отношение к этому факту красноречиво продемонстрировал пренебрежительным взмахом руки. Жена, по его словам, не имела для него никакого значения, и поскольку упоминал он о ней лишь в редких случаях, то и Катрин не была слишком обеспокоена самим фактом ее существования или, во всяком случае, убеждала себя в этом. Но будь она абсолютно честной сама с собой, ей пришлось бы признать, что все это корявой занозой сидело в самой глубине ее сердца.

Если когда-нибудь между ними все же заходил разговор на эту тему, то он объяснял:

– Мадам – француженка, не забывай этого. У нее совершенно другой подход к подобным вещам.

После таких слов Катрин казалась самой себе немного провинциальной.

Мать Жан-Поля тоже была француженкой, отец же – швейцарцем, а сам он вырос в горах, окружающих Граубюнден.[11]11
  Кантон в Альпах, на юго-востоке Швейцарии.


[Закрыть] Он в совершенстве владел несколькими языками, но, когда охотно пересыпал свою немецкую речь французскими словами, это, как полагала Катрин, вызывалось не необходимостью, а лишь отражало его пристрастие к выкрутасам, к некоторой свойственной ему экстравагантности. Когда однажды они вместе были в Лондоне, он нередко дополнял и свой весьма изящный английский язык оксфордской пробы отдельными французскими блестками. Ей это нравилось, как и вообще все то, что было ему присуще. По документам он числился швейцарцем, но считал себя гражданином Европы, а может быть, и всего мира.

Увы, дни в Лондоне не принесли ей особой радости. Там он все время разрывался между срочными делами, так что виделись они только ранним утром, да и то мысли его были заняты не ею, а предстоящей работой. Слава Богу, что она уже была немного знакома с городом-гигантом, так что ей было не слишком трудно вращаться в нем самостоятельно. Катрин понимала, что лучше бы ей оставаться на это время с матерью да хлопотать о Даниэле. Не утешало ее признание Жан-Поля, что ему безумно стыдно перед ней. Он не мог посвятить ей даже их последний вечер в Лондоне. С тех пор они предпочитали встречаться в Дюссельдорфе. Когда он приезжал туда, Катрин хотя бы могла быть уверена, что его время принадлежит ей.

И вот теперь он колдовал в кухне, она же, успев надеть изящные трусики, торопливо накрывала на стол: если уж она ничем не может ему помочь, то хотя бы успеть подглядеть, что он там делает.

На кухне Катрин появилась как раз вовремя: он перчил, солил и укладывал на сковородку тушки двух голубей.

– Дикие голуби из Перигора, – пояснил он.

Потом стал тушить их ножки и грудки под алюминиевой фольгой, опрыскивая жаркое бульоном и красным вином. Готовый продукт своего кулинарного искусства Жан-Поль выложил на блюдо. Делал это все он так проворно и легко, что даже наблюдать за ним было приятно.

Катрин уселась на выступ серванта, поджав ноги, чтобы не мешать его движениям.

– Если бы мы пробыли вместе подольше… – начала она, но тут же замолкла, опасаясь ляпнуть что-нибудь неуместное.

– Да? – спросил он, не оборачиваясь.

– Нет, нет, ничего, – торопливо заверила она его, – хотела глупость сказать.

– Так разреши мне услышать эту глупость.

Она глубоко вздохнула.

– Я восхищена тем, как ты с этим справляешься, вот и подумала, что охотно пошла бы к тебе на выучку по кулинарии. Но ведь до этого дело никогда не дойдет.

– Кто знает, кто знает… – Он что-то размеренно мешал деревянной ложкой. – А где тарелки? А чашки для бульона у тебя есть?

– Все уже стоит на столе.

– Тащи тарелки сюда, мы их чуть подогреем.

Когда она принесла посуду, он наполнил ее и поставил в духовку.

– Правило номер один: теплая еда хороша только на подогретых тарелках.

– Это я учту, – заверила она и снова взобралась на свой наблюдательный пункт.

– Как же это ты не научилась готовить у матери? Она, может быть, не очень хорошо готовит?