Текст книги "Нежное насилие"

– Если хочешь знать, мы встречаемся за обедом, чтобы поговорить о делах. Что в этом плохого?

– Ничего. Не помню, чтобы кто-либо выражал по этому поводу порицания.

– Почему же я должна защищаться?

– Потому что постоянно чувствуешь себя так, словно на тебя кто-то нападает. Из-за чего? Этого я тоже понять не могу.

– Значит, я просто спятила?

– Есть немного. Но у кого этого нет?

Катрин вдруг вспомнила, что ее встреча с Эрнстом Клаазеном нежелательна вовсе не ее матери, а Жан-Полю.

– Прости меня, если я вела себя как-то не так, – сказала она подавленно.

– Да, ладно, дорогая моя, я не сержусь. Ты, конечно, поступаешь правильно. Мне только кажется, что Клаазену твое поведение – то да, то нет – могло показаться кокетством. Надо тебе быть осторожнее. Не хочу давать советов, но дразнить мужчин опасно. Вполне может случиться так, что он поймет твои слова превратно.

Катрин с трудом удалось сдержаться, чтобы не вскрикнуть.

– Буду следить за собой, – пообещала она.

– Боюсь, Тилли не сможет на этот раз нам помочь. Маленькая Ева плохо себя чувствует.

– Да что ты?!

– Во всяком случае, так сказала Тилли. А ведь в прошлый раз малышка выглядела вполне довольной и здоровой.

Обе женщины, да и многие вокруг предполагали одно и то же. Тилли жила за счет органов социального обеспечения и алиментов отца Евы; спекулируя на нездоровье ребенка, она уклонялась от работы. Обитали они в самой дешевой квартире, в мансарде, а подрабатывала Тилли только изредка.

– Видимо, она следит за тем, чтобы не зарабатывать больше положенной нормы, иначе ее лишат пособия, – заметила Катрин.

– Вполне возможно, но от этого мне не легче.

– А если ты попросишь помочь Даниэлу? Меня ведь не будет всего несколько часов в середине дня, включая обеденное время.

– Ты же знаешь, Даниэла лавку ненавидит.

– Ты преувеличиваешь. Она не любит рукоделье, но этим ей заниматься и не придется. Она лишь будет выполнять твои поручения, приносить коробки, убирать ненужное и так далее.

– Нам не следовало бы принуждать ее к тому, против чего она внутренне протестует.

– Да будет тебе! В своих мечтах я тоже вижу нечто более приятное, чем стоять за прилавком, но ведь делаю это.

– Ты – человек взрослый, дорогая.

– А ты, мамочка, слишком деликатна. Я с ней сама поговорю.

Катрин дождалась, когда дочь пошла укладываться спать. Потом она, как обычно, вошла в детскую, но не для того, чтобы поцеловать дочь перед сном, ибо в их маленькой семье было не принято осыпать друг друга нежностями, а только для того, чтобы пожелать Даниэле доброй ночи.

– Все в порядке, дорогая? – спросила Катрин. Темные глаза Даниэлы сверкнули недоверием.

– С чего бы это могло быть по-другому?

– Да нет, милая, это просто такое присловье. Это значит, что я забочусь о тебе.

– Ха-ха-ха!

– Ну, что это ты?! – Катрин присела на край кровати.

– А ну-ка, давай, говори, что тебе от меня нужно?

Уязвленная Катрин вымученно улыбнулась.

– Ты ведь очень хорошо меня знаешь, так?

– Ну, ясно! Знаю тебя, мамуля, всю жизнь. Ты всегда какая-то странная, когда хочешь поговорить по душам.

– У меня к тебе просьба.

– Нечто подобное я и предвидела.

– Не могла бы ты один разочек, в виде исключения, заменить меня в лавке?

– Но я ничего не понимаю в рукоделии.

На самом же деле Даниэла еще совсем малышкой усердно вышивала, вязала крючком и даже спицами. Мать и бабушка были в восторге от ее талантов. Однако с каждым днем она все больше теряла интерес к рукоделию. Однажды Даниэла поняла огромную разницу между собственными неловкими попытками рукодельничать и шедеврами матери. Девочку приводило в отчаяние, когда она видела ловкие пальцы Катрин, наблюдала, как они – раз, два, три – приводили в порядок бракованную вещь. Ощущение, что ей никогда не достичь такого совершенства, полностью овладев ею, парализовало ее стремление к работе. И Даниэла оставила всякие попытки творить самостоятельно. При этом ни Катрин, ни Хельга не поняли истинных причин такого поворота и постепенно смирились с тем, что девочка внезапно утратила интерес к рукоделию. Да и сама Даниэла не вполне осознавала, почему не хочет продолжать начатое дело.

– Ненавижу я эти нитки! – крикнула она и на этот раз.

– Речь идет совсем не об этом. Тебе предстоит только немного помочь бабушке. Представь себе на минуту, что в нашей лавке продаются овощи и фрукты.

Даниэла хохотнула.

– Тогда я хотя бы могла стащить для себя яблоко! Катрин почувствовала облегчение.

– Это только на пару часов в понедельник. После обеденного перерыва. Мне надо встретиться с шефом в аэропорту.

– Это с тем, который делает «Берту»?

– Именно с ним.

– А почему бы ему не заехать к нам домой?

– Тебе бы этого хотелось? – удивилась Катрин. Даниэла ответила без раздумий:

– Да нет, конечно. Я только спросила.

– У него мало времени. В аэропорту Лохаузен он лишь делает остановку по пути в Мюнхен.

– Значит, он зарится на тебя?

– Даниэла, прошу тебя, что за выражения! Бабушка услышит – она тебе задаст! А кроме того, все это чепуха. Он должен со мною кое-что обсудить.

– И что же именно?

– Если бы я знала это уже сейчас, то и встреча была бы ни к чему. Но я тебе все расскажу, как только вернусь домой. Согласна? – Катрин поднялась.

– А что мне будет за то, что я помогу бабушке?

– Мы – одна семья, дорогая. Я тебе уже объяснила, что в семье все должны приходить друг другу на выручку, чтобы все шло гладко. И без всякого вознаграждения или оплаты.

– Разве ты зарплаты не получаешь?

– Получаю. Но она идет в наш общий бюджет, в том числе и на тебя, и на наши выезды. А личные деньги, деньги, которыми я могу распоряжаться как хочу, я получаю только от журнала «Либерта».

– Ах, та-ак, – разочарованно протянула Даниэла.

– Но так и быть, я тебе кое-что привезу из аэропорта, скажем, книжку комиксов или какую-то другую карманного формата. Подумай сама, чего бы ты хотела. – Катрин улыбнулась дочурке. – А теперь приятных тебе сновидений.

12 часов 30 минут. Электронное табло возвестило, что самолет из Гамбурга приземлился точно по расписанию. Катрин стояла около справочного бюро внутренних рейсов аэропорта Дюссельдорф – Лохаузен и смотрела на спускающиеся с летного поля потоки пассажиров. Она была в очках, но Эрнста Клаазена все равно не видела. Странно: ведь ему ждать багажа не надо, он мог бы появиться одним из первых.

Вдруг он вырос прямо перед ней.

– Хелло, госпожа Лессинг!

– Господин Клаазен! – удивленно произнесла она. Его губы растянулись в чуть заметной улыбке.

– Вы меня не ждали?

– Ну, конечно, ждала, – пробормотала она, – только дело в том, что вы появились так внезапно. «А впрочем, тут нет ничего удивительного, – пронеслось у нее в голове, – он такой неприметный. В своем корректном костюме, с плащом через руку, с дипломатом в другой – он типичный деловой человек, каких здесь сотни».

Катрин протянула ему руку.

– Но это неважно. Добро пожаловать в Дюссельдорф.

Его рука была крепкой и сухой.

– Благодарю вас, что нашли для меня время.

При этом он вполне серьезно взглянул на нее своими светло-голубыми глазами. И все же у нее возникло чувство, что он иронизирует. Но может быть, это ей только показалось: она ведь знала, что в момент встречи вела себя смешно.

Катрин постаралась извлечь из ситуации все возможное.

– Да, это было не очень просто, – заметила она, имея в виду свой приезд в аэропорт. – Всего лишь час назад я была в лавке.

– Значит, вашей матери все же было необходимо уйти?

– Нет, но… – Катрин оборвала себя на полуслове. – Если бы я настаивала, она могла бы освободить меня и раньше. Но мне этого не хотелось.

– Почему же?

– Трудно объяснить. – Катрин пожала плечами. – Я всегда ощущаю угрызения совести, оставляя ее одну. – И сама себя спросила: как это получилось, что она ведет столь личный разговор с почти чужим человеком, да еще и в зале аэропорта?

– Пойдемте в гриль, – предложил он и зашагал вперед, пробиваясь сквозь массу людей к терминалу номер два.

Катрин надеялась, что эта слишком интимная, по ее мнению, беседа закончена, и, как только они нашли свободное место в ресторане, открыла свою папку. Но он слегка махнул рукой.

– Об этом чуть позже!

– Но вы ведь хотели видеть мои эскизы…

– После обеда. – Он подозвал официанта. – Что вы можете нам порекомендовать?

– Мне только самую малость, – поспешила вставить Катрин.

– Мне тоже, – присоединился к ней Клаазен, – у нас мало времени.

– Не хотите ли ромштекс с перцем? – предложил официант.

– Фламбированный?[21]21
  Облитый ромом и обожженный.


[Закрыть]

Эрнст Клаазен вопросительно посмотрел на Катрин. Она кивнула.

– Значит, два раза ромштекс с перцем, – заказал он. – Но, пожалуйста, фламбируйте на кухне, у нас важный разговор.

Официант записал заказ.

– Подать вам меню вин?

– Хотите рюмку вина, госпожа Лессинг?

– Нет, спасибо. Мне стакан перрье.[22]22
  Вид минеральной воды.


[Закрыть]

– Мне тоже. Хотя, нет, лучше пильзенского пива.

Официант удалился.

Они сидели у окна, через которое открывался приковывающий внимание вид на стартовую полосу и на старый «юнкерс», установленный на помосте для экскурсантов. Но Катрин смотрела только на Клаазена. У нее еще никогда не было случая видеть его так близко, как сегодня, в беспощадно ярком свете предзимнего дня. Она поняла, что именно бесцветность этого человека делала его таким неприметным. Кожа лица блекло-смуглая, волосы блекло-русые, точно такие же ресницы, а жестких очертаний рот – блекло-красный. Но черты лица хорошо вылеплены – нос прямой и твердый, лоб чеканный.

Шеф задумчиво посмотрел в окно, проследив взглядом за одним из взлетающих самолетов. Когда он неожиданно повернулся к Катрин, она быстро опустила веки, надеясь, что он не заметил ее пристального взгляда.

– Вы, видимо, многим обязаны вашей матери, – заметил он.

– Да, верно, – признала она. – Но как вы догадались?

– Удивительно, что молодая женщина уделяет матери так много внимания.

– Да, наши отношения в известной мере необычны.

– Так я и подумал. Вы никогда не захотите жить отдельно от матери.

– Мне ничего подобного и в голову не приходило, – заметила она, но сразу же вынуждена была признаться самой себе, что сказала неправду. Ведь пусть даже и с очень большими колебаниями, но она пыталась покинуть Гильден и начать новую собственную жизнь в дюссельдорфской квартире.

– Вы вполне могли бы взять и вашу мать и, конечно, вашу маленькую дочь с собой в Гамбург.

Катрин непроизвольно сняла очки и начала протирать их салфеткой, словно надеясь лучше понять слова шефа, если более ясно его увидит.

– Мое предложение для вас неожиданно? – спросил он с легкой улыбкой и проникновенно глянул в ее глаза, оставшиеся теперь без защиты стекол.

– Зачем мне перебираться в Гамбург? – поинтересовалась она, продолжая нервно протирать очки.

– Потому что наша госпожа Пёль ожидает ребенка и хочет – то ли временно, то ли насовсем – ограничиться обязанностями домашней хозяйки. А вы, госпожа Лессинг, подходите для замещения ее должности.

– В качестве руководителя отдела рукоделий?

– Не только. Если вы освоитесь с работой, то сможете подняться и выше. Вы ведь к тому же отлично пишете.

– Ах, эти мои маленькие эссе под настроение…

Он не дал ей закончить, сам продолжив начатую ею фразу:

– …Которые относятся к наиболее трудным образцам того, что вообще существует в этой области.

Катрин нервно кашлянула.

– Так вы действительно меня приглашаете?

– Да, без всяких сомнений.

– Но я не могу оставить Гильден.

– Почему же?

– Мы живем в собственном доме. Я имею в виду дом, принадлежащий моей матери.

– Тем лучше. Тогда вы можете сдать внаем и вашу гильденскую квартиру, и рабочее помещение – я предполагаю, что лавка расположена в том же доме, так?

– Да.

– Имеет ли сегодня вообще смысл содержать лавку изделий ручного труда? Насколько я знаю, несколько подобных предприятий прогорели. Действительные шансы на успех имеют только лавки, связанные с цепью посредников, которые могут закупать товар оптом.

Катрин наконец снова надела очки.

– Об этом мы с мамой, разумеется, уже не раз говорили. Наше преимущество в том, что мы – семейное предприятие и не должны оплачивать услуги никаких посторонних лиц. Кроме того, у нас нет потерь: я всегда могу реставрировать старые мотки шерсти, доводя их качество до вполне приемлемого уровня, так что их можно потом выставлять на продажу.

– В этом тоже проявляется ваша гениальность, – произнес он спокойно.

– Гениальность? – переспросила она в полной растерянности.

– Может, это звучит для вас как преувеличение, госпожа Лессинг. Но с моей точки зрения, уникальный творческий талант это и есть гений.

Катрин почувствовала облегчение, когда официант принес ему пильзенского, а ей налил стаканчик минеральной воды. Это на минуту прервало беседу и дало ей время привести в порядок свои мысли.

– Вы переоцениваете меня, господин Клаазен, – произнесла она после паузы. – На самом деле я не представляю собой ничего особенного. Большинство женщин обладает гораздо большим творческим потенциалом, чем сами предполагают. Я уже давно хочу составить инструкцию по самостоятельному моделированию изделий и превращению собственных эскизов в элегантные вещи. Хотела бы предложить и другие подобные рекомендации. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Еще бы! Для «Либерты» это был бы отличный материал, но, видимо, публикация возможна только в том случае, если вы сами будете курировать эту серию. Это еще одна причина для переезда в Гамбург.

– Я, собственно, имела в виду издать книгу. Или это слишком дерзкое желание?

– Вовсе нет. Но если вы предоставите нашему журналу предварительный набросок, то гораздо легче будет найти издателя.

Катрин казалось, что щеки ее разрумянились, хотя это было ей несвойственно. Кожа ее всегда была одинаково светлого, ровного тона. Но внутренне она пылала. Катрин понимала, что впервые говорит с человеком, который принимает ее всерьез.

Официант подал ромштекс с перцем и пожелал приятного аппетита.

Катрин, нарезав мясо на своей тарелке, убедилась, что внутри оно еще розовое.

– На вид приготовлено хорошо, – заметила она, положив кусочек в рот. – Да и вкус великолепный.

Клаазен последовал ее примеру.

– Вы правы. Я даже и не предполагал, что вы – гурман.

– А я не гурман. Я просто люблю нормально поесть.

– Верится с трудом.

Она не хотела ему рассказывать о периодических болях в желудке, потому заметила:

– Просто я не полнею ни от какой пищи.

– Завидное свойство.

– Так считают многие. Но сама я предпочла бы хоть чуть-чуть поправиться. Впрочем, это ведь не так уж и важно.

– Да, если все остальное в порядке.

Катрин охотно спросила бы, что он хотел сказать этим таинственно звучащим замечанием, но подавила в себе это желание. Ей было непривычно разговаривать о своей персоне, она искала более нейтральную тему, но в голову ничего не приходило.

– Есть одна проблема, в решении которой мне обязательно нужна ваша помощь, госпожа Лессинг, – произнес он.

– Да? – спросила Катрин очень сдержанно, почти недоверчиво.

Шеф улыбнулся примирительно.

– В этом нет ничего сугубо личного. – Она почувствовала, что он видит ее насквозь, и ощутила себя не в своей тарелке. – Речь идет о Рождестве, точнее о Рождественском сочельнике. Ведь каждый человек с нетерпением ожидает этого праздника или, во всяком случае, радуется ему. А в жизни часто случается так, что Рождество вместо мира и согласия приносит в дом раздоры и катастрофы. Мне очень хочется помочь нашим читательницам научиться избегать стрессов, ненужных конфликтов, разочарований и тому подобных неприятностей. Об этом кое-что уже написано, но я не видел ничего такого, что показалось бы мне действительно убедительным. И теперь я хотел бы услышать от вас, а еще лучше прочитать, что вы думаете по этому поводу.

– Ничего я не думаю, – сказала она, совершенно сбитая с толку.

– Я бы охотно сказал вам сейчас: «Подумайте об этом не спеша, на досуге». Но не могу, время поджимает.

– Мне безумно жаль, господин Клаазен, но Рождественские праздники для меня совершенно чуждая тема.

– А как вы обычно их отмечаете?

– Мы украшаем елочку, поем песенки, читаем стихи, которые помним наизусть, а моя дочь всегда вносит свою лепту, декламируя то, что успела выучить в школе. Лепешки мы, конечно, печем заранее. Видите, ни о стрессах, ни о спорах не может быть и речи. – Немного помолчав, она добавила: – Может быть, это потому, что у нас в семье нет мужчин.

– А как проходило торжество, когда вы были ребенком? То есть в родительском доме.

– Великолепно. Счастливое время. Никаких признаков напряженности в воздухе не витало.

– Но ведь ваши родители потом развелись, не так ли? Катрин стало досадно, что он знает о ней так много.

Но, понимая, что для резкого ответа нет причин, заставила себя быть искренной.

– Да, но этот удар был совершенно неожиданным. Вероятно, мама была столь непримирима потому, что до этого считала свой брак счастливым и гармоничным. В их жизни не было ни ссор, ни сцен ревности. Конечно, я не могу присягнуть, что знаю всю правду, но мама всегда рисовала именно такую картину.

– Значит, известие о том, что у мужа есть другая женщина, было для нее, как гром среди ясного неба?

– Мой отец вообще отрицает такую связь. Он говорит, что все дело заключалось в каком-то легкомысленном эпизоде. Но я, конечно, не знаю, можно ли этому верить. Однако для мамы это был буквально конец света.

– А как проходили праздники Рождества после этого?

– После этого для мамы и для меня наступили худые времена. Мы переехали к маминым родителям. Старики не понимали ее решения. Они считали, что она поступила необдуманно. Мама и бабушка начали воевать из-за первенства на кухне и в других хозяйских делах. Дед ощущал нарушение привычного покоя. Так что радостного Рождества ожидать, конечно, не приходилось.

– Бедная маленькая Катрин, – произнес он с неожиданной мягкостью.

– Да я вовсе не искала вашего сочувствия, – отклонила она его попытку сближения. – Все это такое далекое прошлое…

– Я знаю, что сами вы не принимаете все это близко к сердцу. И все же тема меня интересует. Как вы отмечали Рождество в вашем собственном браке? С мужем и ребенком?

Катрин помедлила с ответом. Она не хотела говорить ему, что никогда не вела собственного домашнего хозяйства (она и сама осознала это полностью только теперь), что они с Петером в роли супружеской пары отметили всего одно Рождество в квартире ее матери, да и то было омрачено болезнью Петера.

– Для недавно поженившейся пары, – заметила Катрин, – подобные вещи вообще не составляют никаких проблем. Мы были счастливы, чего же еще? – Произнося эту вопиющую ложь, она, однако, не смела поднять глаза на собеседника и разглядывала пустую тарелку. – Мой муж умер, – с усилием выдавила она, – когда Даниэла была еще крошкой. – Она заставила себя улыбнуться. – Ну вот, вы сами видите, что я совсем не эксперт по рождественским праздникам.

Официант убрал тарелки.

– Хотите что-нибудь на десерт?

– Нет-нет, спасибо, – быстро сказала Катрин.

– Здесь есть превосходный грейпфрутовый шербет. Сделайте мне одолжение, попробуйте его, госпожа Лессинг.

– Грейпфрутовый шербет? Звучит недурно, – признала она.

– Ну вот видите. Итак, два шербета.

Официант ушел, и Клаазен снова повернулся к Катрин.

– Постепенно я начинаю представлять себе вашу ситуацию.

Катрин эту тему не поддержала.

– Может быть, разрешите теперь показать вам мои эскизы? – Она открыла свой кожаный портфель, вытащила из него чертежную папку и раскрыла ее на столе. – Вот летний пуловер, его можно очень быстро связать толстыми спицами, он получается воздушный и легкий. Вот так он будет выглядеть. Вот вид в разрезе, а вот эскиз для подсчета петель. – Она бросила на шефа вопросительный взгляд.

– Очень изящно, – кивнул он.

Она перевернула лист, открыв следующий.

– А здесь я предлагаю модель купальника-бикини – для самостоятельной вязки из новой блестящей синтетической нити, которая очень быстро сохнет. Правда, госпожа Пёль была от этой идеи не в восторге. Она говорит, что нечто подобное уже было. Но это не так, и я смею предположить, что эти крохотные вещички будут следующим летом пользоваться очень большим спросом.

Он одарил ее своей сдержанной улыбкой.

– Кажется, самое время вам сменить нашу симпатичную Пёль.

– Она уже отклонила некоторые мои модели, а они мне очень нравились.

– Вот и еще один довод в пользу того, чтобы вы взяли бразды правления в свои руки.

Еще до закрытия лавки Катрин вернулась в Гильден. Она лишь позволила себе немного освежиться под душем, а потом бегом спустилась в лавку по внутренней лестнице.

– Халло, вот и я, – весело воскликнула она.

– Боже, как я рада, – отозвалась одна из клиенток. – Взгляните только, что я тут успела сделать. – Она взяла связанную ею вещь у Хельги Гросманн и передала Катрин.

Катрин узнала молодую женщину, которая решила попробовать свои силы на серо-желто-белом шелковом пуловере.

– Покажите-ка! – Катрин взяла начатую деталь в руку и одобрила сделанное. – Связано вполне равномерно, – похвалила она, – не слишком туго, не слишком рыхло.

– Да, гладкая вязка мне удается.

– А это – основа всего.

– Так-то так, но вот остальные части модели… Посмотрите! Все наперекос!

– Вам бы следовало посоветоваться со мной, перед тем как начать. А вот мы сейчас здесь быстренько кое-что распустим – Даниэла, мотай клубок! – а потом я покажу вам, как это делать. Нитки на тыльной стороне не следует натягивать слишком туго, иначе вязка стягивается к середине. Лучше пусть эти нити лежат посвободнее. А когда вы переходите от одного цвета к другому, следует нитки всегда перекручивать, иначе получаются дырочки. – Она моментально распустила перепутавшиеся петли, распутала узлы и вывязала заново первый ряд. – Теперь видите, как это делается? – Она повернулась так, что клиентка могла видеть движения ее пальцев.

– Ну, теперь я поняла, – воскликнула молодая женщина с облегчением.

– Вот что я предлагаю, – сказала Катрин, указывая на изображение на открытой странице журнала «Либерта». – Сначала вы свяжете вот до этого места, то есть очередные десять рядов, а затем снова зайдете к нам – независимо от того, получится это хорошо или плохо. Мне бы хотелось по ходу дела периодически контролировать, как идет работа. Согласны?

– Просто прелестно!

– Ну что вы, это – мое ремесло. Если будут трудности, можете прийти в любой момент, но мне кажется, вы справитесь.

Клиентка уложила свое вязанье и эскиз в сумку, еще раз поблагодарила, распрощалась и вышла на улицу.

– Ну, мама, разве не чувствуется, как я торопилась? – спросила Катрин, ожидая похвалы. – Ты, Даниэла, можешь теперь идти наверх, смена подоспела.

– А ты мне что-нибудь привезла?

– Как и обещала: книжку комиксов «Астерикс и Обеликс».

– Уррра! – Даниэла подпрыгнула от радости.

– Ну вот и беги! Ты ведь, конечно, школьное домашнее задание еще не сделала?

– Сначала расскажи, чего хотел от тебя этот тип?

– Расскажу чуть позже, на досуге.

– А сейчас разве не досуг?

– В любой момент может появиться посетитель.

– Это не причина, чтобы так скрытничать.

Катрин бросила взгляд в сторону матери. Хельга Гросманн, кажется, была полностью поглощена укладыванием мотков шерсти в картонные коробки. Но Катрин чувствовала, что и мать ждет отчета.

– Он хочет, чтобы я переехала в Гамбург и взяла на себя отдел рукоделия в журнале «Либерта».

– Чтобы ты переехала в Гамбург? – возмущенно вскрикнула Даниэла. – Он что, с ума сошел?

– Ты, конечно, можешь поступать, как тебе угодно, дорогая, – заметила Хельга, – я перед тобой никаких преград ставить не буду. Да у меня и прав нет на это. Но тебе следовало бы тщательно обдумать, каковы будут для тебя последствия такого шага. Если уж он хочет, чтобы ты переехала в Гамбург, то никак не из-за твоих деловых качеств.

– Какие у тебя основания для такого вывода?

– А разве ты можешь себе представить, что руководишь даже самым небольшим коллективом сотрудников? Я, во всяком случае, не могу.

– А Клаазен может.

– Чепуха, дорогая моя. Ты никогда не сможешь быть руководителем, и ты сама прекрасно это знаешь. Если ему хочется, чтобы ты была поблизости, то по совершенно другой причине. Впрочем, это особого значения не имеет, если только тебе самой ситуация ясна. Он, кстати, женат?

– Понятия не имею, да это к делу и не относится.

– Думаю, что относится. Ну да ладно, в этих вопросах мы никогда не сходились во мнениях. И не буду пытаться навязывать тебе свои представления о морали.

– Мама, прошу тебя! Что ты себе вообразила? У нас с Клаазеном был только исключительно деловой разговор. Госпожа Пёль уходит, потому что ждет ребенка, и Клаазен считает, что я могла бы ее заменить. Это не имеет никакого отношения ни к его, ни к моей личной жизни.

Хельга Гросманн подняла глаза на дочь и покачала головой.

– Иногда я не могу понять, действительно ли ты так наивна или только прикидываешься. А ведь тебе уже давно не тринадцать и даже не девятнадцать.

Раздался звонок, и в лавку вошел молодой блондин со стрижкой под ежика.

– Ну, я пойду, – объявила Даниэла.

– Но только сначала школьное задание и лишь потом «Астерикс», – крикнула Катрин ей вслед и сразу же поняла, сколь бесполезно это наставление, поскольку она все равно не могла проконтролировать его выполнение.

Между тем Хельга Гросманн повернулась к молодому человеку.

– Моя подруга хочет купить вот это, – произнес он, кивая головой в сторону пуловера, прикрепленного к щиту.

– Это – вещь дорогая. Чистый шелк. Ручная работа.

– Сколько?

Хельга Гросманн назвала цену.

– Да за такие деньги можно купить целый мотороллер!

– Подержанный – да. Но не у нас.

– Ну, ладно, давайте сюда. – Молодой человек вытащил бумажник.

– Вы уверены, что размер подойдет? Это – тридцать восьмой.

– Подойдет. – Он отсчитал купюры и положил на прилавок.

– Положить вам покупку в красивую упаковку?

– Разве что в изготовленную из экологически чистых материалов…

– Ну, разумеется. Мы пользуемся только такими лентами и бумагой, которые не слишком ядовиты.

– И все же не надо. Спасибо.

Хельга Гросманн сняла пуловер со щита и аккуратно сложила. Катрин же наклонилась и вытащила из-под прилавка обычную бумажную сумку с ручками и с выполненной пестрыми буквами надписью «Малая вязальня».

– Ой, с такой надписью мне не очень-то удобно идти по улице, – запротестовал молодой человек.

Мать и дочь переглянулись.

– Нет ли у вас чего-нибудь нейтрального?

– Минутку! – Катрин взяла бумажную сумку и очень осторожно, чтобы не надорвать ее, вывернула наизнанку. – Так будет достаточно нейтрально?

– Да, конечно, – пробормотал молодой человек, почти еще мальчик, и, сунув сумку себе под мышку, вышел из лавки.

Катрин позволила себе довольную улыбку, но мать ее примеру не последовала.

Ужин проходил в атмосфере преувеличенной вежливости. Хельга Гросманн и Даниэла стремились превзойти друг друга в выражениях типа «пожалуйста, моя дорогая» и «спасибо, моя дорогая», даже когда требовалось всего лишь пододвинуть хлебницу или тарелку с нарезанной колбасой. Из этого церемониального действа они не исключали и Катрин, стремясь создать впечатление, что они – разумные, цивилизованные люди, высоко парящие над всякими низменными чувствами и недомолвками.

– Ты почти ничего не ешь, моя дорогая, – констатировала Хельга.

Катрин с ощущением досады оттолкнула от себя тарелку, но сразу же взяла себя в руки и попросила прощения.

– Сожалею. Аппетита нет.

Она ожидала заявления, что она, видимо, слишком много съела за обедом, или расспросов, что именно она там съела. Но никаких вопросов не последовало. Бабушка и внучка продолжали с аппетитом закусывать, демонстрируя изысканные манеры и болтая о всяких пустяках.

Лишь после того, как бесконечно долгая и скучная трапеза закончилась и Катрин уже принесла поднос, чтобы убрать посуду, Хельга Гросманн вновь обратилась к теме, которая как бы витала в воздухе.

– Если мы с тобой останемся одни, дорогая, придется нам перестраиваться, – сказала она Даниэле, не глядя на дочь.

Катрин взорвалась:

– С какой это стати? Почему вы должны остаться одни? Что это ты говоришь?

– Ты ведь едешь в Гамбург.

– Разве я хоть словом упомянула о том, что собираюсь туда переезжать? Почему ты мне приписываешь такое? Я всего лишь, отвечая на вопрос Даниэлы, рассказала о том, чего хотел от меня Клаазен.

– А разве это не одно и то же? – спросила мать очень дружеским тоном, обнажая зубы в притворной улыбке.

– Нет, – почти выкрикнула Катрин.

– Не так громко, дорогая. Тебя слышно аж на улице.

– Нет, – повторила Катрин очень тихо, подавляя бешенство.

– Тогда Даниэла и я, видимо, неправильно тебя поняли.

– Да. И не просто неправильно, а совершенно неправильно.

Катрин собрала тарелки и с грохотом поставила на поднос.

– Но ведь наше непонимание могло произойти только от того, что ты выражалась крайне туманно. – Она повернулась к Даниэле. – Пожалуйста, дорогая, помоги маме.

– Я ни словом не намекала на то, что собираюсь переезжать туда, – заявила Катрин, чеканя каждое слово, – еще меньше на то, что собираюсь вас покинуть. Клаазен, как раз, наоборот, выразил мнение, что вы могли бы переехать в Гамбург вместе со мной.

– В Гамбург? – воскликнула Даниэла. – Но я не хочу в Гамбург!

– А что же будет с моей лавкой? – спросила Хельга почти так же громко.

– Пожалуйста, не волнуйтесь, – заметила Катрин примирительно, отлично сознавая, однако, что лицемерит: волнение матери и дочери уже ощущалось ею как возможность положительного решения. – Я ведь всего лишь передаю то, что предложил мне шеф. Но сама ни на секунду даже не допускала мысли, что могу принять это предложение.

– Не хочу уезжать из Гильдена, – надулась Даниэла.

– Об этом тебе нечего беспокоиться, дорогая, – сказала Катрин и вдруг почувствовала, что очень точно подражает ненавистному ей самой тону матери.

– Не могу же я бросить на произвол судьбы мою лавку, – запричитала Хельга Гросманн.

– Если было бы желание, вполне могла бы. Если сдать помещение, то доход будет не меньше, чем от лавки. А может, даже и больше.

– Ты допускаешь, что я на это способна? После того как я столько лет мучилась, чтобы вырастить тебя, чтобы у тебя было беззаботное детство?!

Катрин вовсе не была так уж уверена, что ее детство действительно прошло беззаботно. Кроме тех напряженных отношений между взрослыми, которые ей приходилось терпеть, была еще и «Малая вязальня», которая уже в школьные годы отнимала у Катрин едва ли не каждую свободную минуту. Но она не собиралась напоминать об этом матери, все равно никакого результата не будет.

– Пока это только идея.

– Этого Клаазена?

– Да, – признала Катрин после короткого колебания. – С какой стати этому типу пришло в голову вклиниваться между мною и тобой?

– А он ничего такого не делал. Он лишь рассуждал об этом, когда я сказала ему, почему не могу уехать из Гильдена!