Текст книги "Мал золотник…; Туман спустился c гор"

Мариам Ибрагимова
Мал золотник…; Туман спустился с гор: романы

Благотворительный фонд имени Мариам Ибрагимовой

Собрание сочинений в пятнадцати томах

Том 6

Мал золотник…

Туман спустился с гор

Романы

Авторский проект Рустама ИБРАГИМОВА

Мал золотник…
Роман

Глава первая

Али-Султан несколько раз присел, разводя руки в стороны, прошёлся по крыше сакли, глянул на открытую веранду соседнего дома:

– Доброе утро, почтенный Амир-Ашраф! Как спалось? Хорошо ли себя чувствуешь?

Седобородый старик, закутанный в овчинную шубу, приподнял голову С подушки:

– Благодарю, брат мой. Чувствую себя уже лучше, спал спокойно. Видно, покидает хворь моё бренное тело, не спешит Всевышний отправить мою душу в вечное царство блаженства праведных.

– И слава Аллаху, что не спешит. Живи, Амир-Ашраф. Тебе ведь и на этом свете неплохо живётся.

Амир-Ашраф сдвинул ночной колпак со лба на затылок и, прищурив глаза, сказал с улыбкой:

– Оно и правда, будь на то моя воля, пожил бы ещё с удовольствием: не лишился интереса к суете вселенной, да и с близкими друзьями, такими, как ты, расставаться не хочется. Вот в годы войны, когда с полей брани долго не шли вести от сыновей моих и мир казался тесным, хотелось покинуть этот свет. Но теперь, когда на душе легко и природа сияет всеми красками, хотя и стал я немощным, не хочется умирать.

– Мечтательный ты человек, Амир-Ашраф. Не муллой тебе следовало быть, а поэтом.

– Истину говоришь, брат мой. Люблю жизнь, людей и помечтать люблю. Мечты и добро душ людских поддерживают тепло моего сердца. Мог, конечно, я стать и ашугом. Был ведь у меня в юности голос, звенящий как струна. Немудрено было научиться играть на чонгури и влюбиться в какую-нибудь красавицу… Но, к счастью, вовремя оценил я свои достоинства и недостатки и, не ропща на судьбу, сделал то, что должен был сделать каждый на моём месте.

Али-Султан хорошо понял смысл слов своего друга-соседа. Почти вся жизнь Амира прошла у него на глазах. Хороший, душевный человек. Вот только ростом обделил его Аллах. Приземистый, худенький, он всегда выглядел каким-то болезненным. В детстве сверстники называли его Малышом. Но позднее появилось у него другое прозвище – Ашраф, которое прочно прижилось к его имени.

«Ашраф» от слова «ашрафи» – золотой, золотая монета. Не зря говорят: «Мал золотник, да дорог». Все горцы уважают Амира за его душевность, острый ум, за его доброту, чуткость…

– Что это ты, брат мой, так рано встал? – нарушил молчание Амир-Ашраф.

– Да вот хочу посмотреть на Медвежий хребет: не висят ли над его вершиной тучи?

Все жители аула хорошо знали эту примету: если с утра над Медвежьим хребтом клубятся облака, значит, день будет дождливый.

– Не будет сегодня дождя, – уверенно сказал Амир-Ашраф и вздохнул. – Очень жаль, не мешало бы увлажнить пахотные участки на склонах гор.

– Да, от весенних дождей зависят осенние дары наших земель, – вздохнул и Али-Султан. – Но я сейчас тревожусь о другом. Моя старуха собирается в город за покупками и не знает, что надеть в дорогу.

– На чём поедет?

– На колхозной машине.

– Пусть одевается потеплее, в кузове и в летнюю пору продувает ветерок. Знаешь ведь, что старая поговорка гласит: «Собравшись даже в близкий путь, бурку и хлеба взять не забудь».

– Это верно. Ну, пойду провожу ее. – Али-Султан стал осторожно спускаться во двор по каменным ступенькам.

Аул был ещё погружён в сладкую утреннюю дремоту. Дома, прижавшись к южному склону горы, смотрели окнами на широкую долину. На западе долина соединялась с ущельем, из которого лениво тянулась вверх лёгкая кисея белого тумана. Под лазурным куполом чистого неба, словно погашенный плафон, висела бледная луна. На востоке за зубчатым частоколом горных вершин занималась заря. Майский воздух был чист и напоен ароматами горных трав.

На севере за аулом поднимались величественные горы Дагестана. На юго-востоке расстилались прикаспийские степи знойного Азербайджана. На юго-западе зеленели солнечные долины и поля Грузии.

Амир-Ашраф смотрел на свой аул, любовался окружающей природой и чувствовал, как его немощное тело наполняется силой; глаза оживились, заблестели, на бледных, бескровных губах заиграла улыбка.

Амиру-Ашрафу не довелось поездить по белому свету – всё время жил в ауле, лишь изредка бывал в городе, – но он был уверен, что нет в мире краше и благодатней уголка, чем этот, где прошли его детство, юность, где незаметно подкралась и старость. Хотя о какой старости может идти речь? Разве в семьдесят лет горец может быть стариком? О нет, до старости ещё далеко…

Амир-Ашраф, хотя и чувствовал себя хорошо, не торопился покидать постель. «Полежу еще час-другой, – решил он, – пусть тело набирается сил после болезни».

Нежась под тёплой шубой, он стал вспоминать прожитые годы. Как быстро они пролетели! Казалось, совсем недавно был он мальчишкой, бегал на занятия к мулле. А теперь сам – духовный предводитель аульчан. Семейный человек. Жена, дочь, два сына, которые, словно два крыла, поддерживают его дух на взлёте.

Аул просыпался, наполняя окрестности разноголосым шумом. Горланили петухи, мычали коровы, блеяли овцы, то в одном, то в другом дворе раздавались крики ишаков. Но Амир-Ашраф ничего этого не слышал. Он был погружён в свои думы.

Ему вспомнился тот далёкий день, когда он впервые по узенькой лесенке взбежал на минарет. Охваченный неописуемым трепетом, он посмотрел вокруг и с каким-то благоговением в голосе, волнуясь, произнёс слова молитвы. Ему казалось, что аул замер, слушая его речь, занесённую воинственными потомками Магомеда к подножиям величественных гор. Он чувствовал, как всё его тело охватывает лихорадочная дрожь. Внизу толпились пожилые люди, намного старше его, а он стоял на минарете, рядом с «обителью Бога и святых». О юношеское тщеславие!..

В тот день по решению местного духовенства и с согласия старейшин аула он заменил заболевшего муэдзина Хаджи-Мусу. После окончания молитвы слышал, как сам мулла сказал отцу:

– О, Исмаил, твой Амир – настоящий ашрафи!

Ашрафи… Так впервые назвала его мать, когда он после успешного окончания среднего духовного училища вернулся домой. «О, мой ашрафи! – воскликнула тогда она. – Да будет сопутствовать тебе милость и благословение Аллаха!..»

Амир был единственным сыном в семье простых горцев. Послушный, смирный, и умом Бог не обделил. Одна беда – слишком маленьким, щупленьким он был. Когда ему исполнилось семь лет, он выглядел четырехлетним ребенком.

– Ни в пахари, ни в охотники не годится наш сын с такими ручонками и с такой силёнкой, – сокрушался не раз Исмаил.

– Ничего, – утешала его жена Фатима, – бывает, что ребёнок сначала растёт слабым, а потом вырастает джигитом.

Нет, не суждено было Амиру вырасти крепким и сильным.

– Исмаил, – сказал как-то сосед Ботта, – не огорчайся, не обязательно твоему сыну ходить за плугом. Давай научу его сапожному ремеслу. В этом деле большая сила не нужна. А на кусок хлеба он всегда себе заработает, голодным ходить не будет.

Долго думали о дальнейшей судьбе своего ребёнка Исмаил и Фатима и наконец согласились с Ботта. Стал ходить Амир в маленькую мастерскую соседа, что находилась при его доме. Вскоре научился он шить мужскую обувь из сыромятины – чарыки, самый ходовой товар в то время, женские чувяки из шевровой кожи и даже ичиги – лёгкие мужские сапожки из ворсовой бурки, отделанные хромовой кожей.

У сапожника Ботта рос сын Али-Султан. Высокий, стройный, брови – два чёрных крыла, нос длинный, с горбинкой. Орёл, да и только! Заниматься сапожным мастерством он отказался, и Ботта решил отдать его на обучение к мулле. Но Али-Султан не отличался прилежанием в учёбе. Когда он возвращался домой от муллы, Ботта брал в руки палку и заставлял его вслух заучивать буквы арабского алфавита и молитвы из Корана.

Амир сидел рядом на маленьком стульчике, занимался своим делом и внимательно слушал Али-Султана. Память у него была хорошая, цепкая. И он лучше, чем Али-Султан, запоминал буквы и молитвы.

– Надо же, – говорил Ботта, сердито глядя на сына, – Амир на два года моложе тебя, а уже и сапожное дело освоил, и в учёбе не отстаёт от тебя, хотя целыми днями сидит в мастерской и не ходит на занятия к мулле. Хватит бегать по улицам, драться с мальчишками и ездить на лошадях! Пора браться за ум. Ты уже не маленький…

Но ни убеждения, ни устрашения не подействовали на Али-Султана. Так и не научился он сапожному мастерству и с превеликими муками вызубрил лишь несколько молитв из Корана.

Вскоре Амир сам попросил родителей, чтобы его отдали на обучение к сельскому мулле. Фатима поддержала сына.

– Повелитель мой, – обратилась она к мужу, – пути Всевышнего неисповедимы. Кто знает, может, Аллах, поскупившись на силу физическую, одарил нашего сына силой ума. Пусть учится грамоте. Чем больше знаний у человека, тем больше ему почёта. Он ведь один у нас…

– Хорошо, – согласился Исмаил.

Учёба Амиру давалась легко. За год он научился читать и писать.

– У мальчика необыкновенные способности, – сказал мулла Исмаилу, – советую продолжить его образование в медресе.

Медресе – среднее духовное училище – находилось в городе при соборной мечети. Не хотелось родителям отпускать сына из дому, но Амир уговорил их.

Повёз Исмаил сына в город с рекомендательным письмом сельского муллы к главному учителю – алиму. Тот прочёл письмо и, окинув критическим взглядом маленького Амира с ног до головы, сказал:

– Ну хорошо, пусть остаётся. Отведите к старосте двора, он выделит для него комнату.

Медресе Амир окончил с отличием. Муфтий, преподававший богословие, прощаясь с ним, посоветовал:

– Поступай в высшую духовную школу в Стамбуле. У тебя хорошая память, светлая голова.

О стамбульской академии Амир даже подумать не мог. Он знал, что родители, особенно мать, ни за что не согласятся отпустить его в чужую, далёкую страну. Да и где они возьмут столько денег?..

Вернулся Амир в родной аул. Встретили его аульчане с почестями. Усадили на лучшего коня. В гриву коня вплели ленты, украсили её газовыми платочками. Провезли Амира по всему аулу. Чтобы отметить этот семейный праздник, Исмаил зарезал барана, пригласил на обед старейшин аула, соседей.

Первый год после окончания медресе Амир переписывал Коран – все должности при мечети были заняты людьми почтенными, достигшими преклонного возраста. И только весной, когда заболел старый слепой муэдзин Хаджи-Муса, Амира назначили на его место.

Наступил 1914 год… Началась Первая мировая война. Двинулись конные сотни горцев на защиту земли русской. Двинулись вместе с казачьими полками и эскадронами присунженских равнин, Кубани и Дона. Ушёл добровольцем на фронт и юный сын сапожника Ботта Али-Султан, который к тому времени стал хорошим наездником. Амир-Ашраф продолжал исполнять обязанности сельского муэдзина.

Россия терпела поражения. Тревожные слухи доходили до аула. Старики на годекане (площади) каждый день обсуждали военные события. И вдруг по аулу вихрем пронеслось новое известие – царь отрёкся от престола, в России революция.

…Поздней осенью вернулся с войны в родной аул Али-Султан. Отца он уже не застал в живых – сапожник Ботта скончался полгода назад.

С восхищением смотрел Амир-Ашраф на красивого, осанистого, возмужавшего товарища, статную фигуру которого облегала чёрная черкеска из тонкого сукна, а на голове едва держалась заломленная на затылок папаха. Во всём его облике чувствовалась лихая удаль и самоуверенность повидавшего жизнь воина.

Целый день шли люди к дому покойного Ботта, чтобы поздравить вдову с приездом сына. Степенные старики, чинно восседая на ковре, не перебивая друг друга и не торопясь, расспрашивали Али-Султана о положении на фронте, о революции, о жизни в далёких городах. Али-Султан, уставший после дороги, отвечал на вопросы скупо, отрывисто.

К вечеру гости стали расходиться. Амир-Ашраф тоже хотел было уйти, но Али-Султан сказал ему:

– Останься, поговорим ещё.

Когда Амир-Ашраф снова уселся на старый, потёртый ковёр, Али-Султан достал из кармана белый носовой платок и, развернув его, подбросил на ладони Георгиевский крест.

– Этим крестом, – сказал он, улыбаясь, – я был награждён за свой первый бой на берегу Двины.

– Почему же не носишь его на груди? – спросил Амир-Ашраф.

– Зачем? Что это даст? Ни к чему он мне теперь, – махнул рукой Али-Султан. Он помолчал немного, вздохнул. – В том бою я был ранен в голову. Месяц пролежал в госпитале. Потом выписался и вернулся в свою часть. Наш полк в то время стоял под Петроградом. Кругом неразбериха. Царь Николай отрёкся от престола. Солдаты стали покидать окопы и возвращаться домой. Я последовал их примеру. И вот приехал. А тут, в горах, оказывается, тоже творится неразбериха. Большевики, меньшевики, социалисты, эсеры, вместо Госдумы – горское правительство…

– В таких случаях лучше быть в стороне, не вмешиваясь ни во что, – сказал Амир-Ашраф.

– Нет, в стороне я не смогу быть.

– Что же ты думаешь делать?

– Пока не знаю, но буду держаться таких же простых, бедных людей, как сам. И тебе это же советую… Придётся, наверное, снова браться за оружие.

– Какой из меня вояка… Я ведь никогда не то что ружья, а даже и кинжала в руках не держал. Не дал мне Аллах силёнок, сам знаешь. Да и сердце у меня мягкое, жалостливое. Курицу зарезать не могу. А уж убить человека…

– А если поднимут оружие на тебя?

– За что? Разве я причинил кому-нибудь зло? А что касается власти, мне безразлично, какая будет власть. Лишь бы всё делалось по справедливости и законы не нарушались.

– Да-а, – осуждающе покачал головой Али-Султан, – тёмный ты человек, ничего не понимаешь в политике.

– Где уж мне понимать, – с обидой произнёс Амир-Ашраф.

– Ты не обижайся, я знаю, что ума тебе не занимать. Но пойми одно – ты не должен быть глух к надеждам обездоленных. Беда в том, что ты почти всю жизнь прожил безвыездно в ауле и не знаешь, что творится на белом свете, как живёт простой народ. Ты полагаешься только на Аллаха, думаешь, что это по воле Всевышнего страдают бедняки и блаженствуют богатеи. Но ты ошибаешься. Аллах здесь ни при чём.

Амир-Ашраф молчал. Умолк и Али-Султан.

– Пойду я, уже поздно, засиделись мы с тобой, да и тебе с дороги пора отдохнуть, – сказал наконец Амир-Ашраф, поднимаясь с ковра. – Спокойной ночи. Пусть крепок будет твой сон.

Через несколько дней Али-Султан уехал в город. Вернулся в аул не скоро – работал в ревкоме агитатором, партизанил в тылу белогвардейцев…

В те дни у Амира-Ашрафа случилась беда – умер отец. Он ещё больше осунулся, похудел. Но слёз не лил. Как бы ни было тяжко горе, мужчины-горцы скупы на слёзы. Шесть дней читал Амир-Ашраф заупокойные молитвы на могиле отца. На седьмой зарезал жертвенного барана, варёное мясо раздал на кладбище детям, сиротам и бедным старцам.

На годекане о смерти Исмаила мужчины обронили лишь несколько слов. Мысли всех в то грозное время были заняты другими важными событиями. Жизнь в ауле была неспокойной. Почти каждый день заседали советы старейшин, проходили сходки, на которых выступали представители большевиков, меньшевиков, исламистов… Бедняки сочувствовали большевикам, богачи и духовенство – контрреволюционным силам и местным мятежникам-националистам. В горы, раздираемые междоусобными схватками, стали вторгаться то турецкие войска, то английские, то «добровольческие» казачьи отряды Деникина. А вскоре в аулах появились и красногвардейцы, прибывшие из России на помощь революционным горцам. Наверное, нигде в стране так быстро не менялась власть, как на Кавказе.

Амир-Ашраф, удручённый смертью отца, держался в стороне от революционных событий. Как и прежде, но уже без энтузиазма исполнял он обязанности муэдзина, а в свободное время занимался сапожным делом в небольшой мастерской покойного мастера Ботта. В эти бедственные годы войны, разрухи, неурожая спроса на новую обувь почти не было. Жители аула ограничивались починкой дыр на старых башмаках, а летом ходили босиком.

Вскоре после смерти мужа Фатима заболела. Трудно стало Амиру-Ашрафу. Надо было и сапожничать, и читать молитвы в мечети, и готовить еду, и управляться дома по хозяйству.

– Женился бы ты, сынок, – сказала как-то Фатима. – Я уже стара. Одному тебе нелегко будет.

– Кто за меня пойдёт? – сокрушённо вздохнул Амир-Ашраф.

– О, сынок, все молодые джигиты сейчас воюют! Так что невест много. Но девушку надо брать из бедной семьи, а ещё лучше – сироту. За такую невесту калыма большого не потребуют. И жена твоя должна быть высокая, крепкая телом. Может, Аллах смилостивится – и дети пойдут в мать. Будут тоже сильными, здоровыми. Мне так хочется понянчить внуков…

Почувствовав колебания сына, Фатима тут же принялась за дело. Выбор её пал на Зухру – статную, видную девушку. Родители Зухры умерли, когда она была ещё ребёнком. Жила Зухра у тёти, которая и вырастила её.

Выслушав мать, Амир дал своё согласие.

– Вот и хорошо, сынок, – обрадовалась Фатима. – Зачем тебе красивая и умная жена? Трудно приходится мужьям с умными и красивыми жёнами, такие жёны часто нарушают адат. А то, что она на две головы выше тебя, не беда. Я уже говорила, может, Аллах смилостивится – и дети будут рослыми, такими же, как мать.

Вскоре посватали Зухру за Амира. Свадьба была скромная. Но никто из аульчан не осудил Фатиму – в годы военных бедствий во многие дома вселилась нищета…

Фатиме не довелось понянчить внуков, о чём она так мечтала: через полгода после женитьбы сына она умерла. Зухра, хотя и навела порядок в запущенном хозяйстве, не соблюдала заповедь: «Жена да убоится мужа своего».

Но когда родился первый сын, второй, затем – дочь, стала послушной, ласковой, внимательной к Амиру Дети, как и предсказала Фатима, пошли в мать – были крепкими, рослыми.

На Кавказе, как и по всей России, установился мир, утвердилась власть Советов. Вернулся в свой родной аул Али-Султан. Вернулся в опустевший отчий дом – мать, заболев тифом, покинула земную обитель. За домом Али-Султана присматривали Амир-Ашраф и Зухра. Они встретили бывшего командира партизанского отряда и посоветовали ему поскорее обзавестись семьёй.

Но Али-Султан в ответ промолчал. А вечером сказал Амиру-Ашрафу:

– Однажды услышал я от друга-партизана, что в его ауле живёт очень красивая девушка Набат. Захотелось мне заехать в тот аул, взглянуть на красавицу. И вот выпал такой случай. Подъехали мы с другом к аулу. «Вон Набат стирает в реке бельё», – говорит он. Отпустили мы коней пастись, подошли к девушке. Взглянул я на неё и будто окаменел. И в самом деле – красавица. Стройная, лицо румяное, глаза словно два агата. Когда взгляды наши встретились, я поздоровался и больше ни единого слова не смог вымолвить… А вечером узнал от друга, что Набат вскоре должна выйти замуж за своего двоюродного брата. Это известие потрясло меня. До сих пор не могу прийти в себя. Хожу словно больной.

– Друг мой, – произнёс сочувствующе Амир-Ашраф, – не вздумай сделать неверный шаг. Примирись с участью. Нельзя мужчине идти на поводу своих желаний, укроти свою страсть, подави любовь.

– О нет, не смогу! – воскликнул Али-Султан.

– Сможешь. Ты не раз смотрел даже смерти в глаза. Погаси этот дьявольский огонь в своём сердце. Возьми пример с меня. Я ведь женился не по любви и не ропщу на Аллаха. Довольствуюсь любовью к детям…

– Нет, нет! Разные мы с тобой люди. Ты человек рассудка, а я – чувств. Или Набат, или… – Али-Султан не договорил, но ясно было и без слов, что он имел в виду.

Рано утром Али-Султан покинул аул, не сказав даже своему другу Амиру-Ашрафу, куда уезжает.

А через два дня в аул ворвалась группа вооружённых всадников. Один из них, соскочив с коня, схватил за руку пробегавшего по улице мальчишку:

– Где живёт бывший партизан Али-Султан?

Мальчишка испугался, заплакал и покорно повёл незнакомца к дому Али-Султана. Следом за ними поскакали всадники. Подъехав к дому Али-Султана, они начали стучать в запертые ворота.

– Напрасно стучите, никого в доме нет, – сказал Амир-Ашраф, подойдя к пришельцам.

– А где он прячется?

– Али-Султан – мой сосед, он храбрый джигит и прятаться в погребе или под кроватью ни от кого не будет. Клянусь Аллахом, если бы он был дома, его ворота были бы распахнуты, а сам он вышел бы к вам навстречу.

К этому времени у дома Али-Султана собрались все мужчины аула.

– Прошу пояснить нам причину вашего такого шумного вторжения в аул, – сказал седобородый старик. – Не следует пренебрегать помощью и советом старейшин. Может, мы осудим за злые деяния своего соплеменника и тем самым окажем вам услугу. И все закончится миром.

– Ваш Али-Султан будет иметь дело только со мной! Я ему судья после Бога! – крикнул грозно один из молодых всадников.

– Да, мой двоюродный брат будет прав, если убьёт Али-Султана, – поддержал его другой джигит.

– В чём же его вина? Объясните нам. Неужели она такая тяжкая, что за неё можно поплатиться головой?

– Он украл мою невесту Набат, с которой я был обручён!

Мужчины аула тут же облегчённо вздохнули: украсть невесту – это не преступление. Убедившись, что Али-Султана дома нет, всадники повернули разгорячённых коней и умчались прочь.

– Надо послать почтенных представителей аула к родителям похищенной невесты с просьбой примириться, – сказал Амир-Ашраф, обращаясь к старейшинам.

Старейшины дали своё согласие. В тот же день четыре седобородых старика отправились в соседний аул.

Отец Набат с подобающим почтением принял посланцев и, выслушав их внимательно, сказал:

– Нет, я не смогу простить Али-Султана! Его воинские заслуги никакого авторитета для меня не представляют. В наших краях каждый мужчина – отчаянный храбрец… Со дня рождения моя дочь была предназначена моему племяннику – сыну старшего брата. И она не будет принадлежать другому. А если этот негодяй её опорочил, я всё равно верну её под свой кров – и пусть она при мне умрёт или будет влачить одинокое существование до конца дней.

Старейшины аула обратились к представителям местной власти с просьбой предупредить кровопролитие. Им сказали: если девушка сбежала с Али-Султаном добровольно, закон на их стороне. Советское законодательство предусматривает свободу и равноправие всех граждан страны, в том числе и женщин. И не только за расправу над Али-Султаном, но даже за попытку расправиться с ним родственники невесты могут быть привлечены к уголовной ответственности.

Узнав об этом, отец Набат сник. А племянник не появлялся больше с дружками около дома Али-Султана.

Али-Султана не было в ауле около месяца. И никто не знал, где он находится.

…Амир-Ашраф сидел на ковре в кунацкой и читал Коран. Вдруг дверь распахнулась – на пороге выросла стройная фигура Али-Султана.

– О, слава Аллаху! – воскликнул Амир-Ашраф. – Наконец-то явился!

– Ну как вы тут? – устало садясь рядом на ковер, спросил его Али-Султан.

– А ты как? – вопросом на вопрос ответил Амир-Ашраф.

Али-Султан не заставил себя ждать с ответом и поведал другу детства, как в ту памятную ночь поехал в соседний аул, выкрал Набат и спрятал её в сакле старого мельника в Чёртовом ущелье. Амир-Ашраф рассказал о женихе Набат, который ворвался с дружками в аул, о делегации старейшин аула к отцу девушки и о решении местной власти.

– Напрасно вы беспокоились, – улыбнулся Али-Султан. – Набат согласна выйти за меня замуж. Она приехала со мной и ждёт меня на улице.

В тот же день Али-Султан и Набат зарегистрировали свой брак.

Свадьба Али-Султана и Набат встревожила аульчан – все боялись, что вот-вот явится жених Набат со своими дружками и в ауле начнётся драка. Но этого не случилось.

В один из базарных дней Али-Султан влетел в соседний аул и соскочил с коня прямо перед годеканом, где сидели старейшины, среди них был и отец Набат. Увидев безоружного джигита, явившегося с повинной, мужчины встали и, не говоря ни слова, пожали ему руку. Это было помилование суда старейшин аула. Ничто в горах так не ценится, как мужество, честь и покаяние в своих грехах.

Али-Султан, положив руку на грудь, низко поклонился старейшинам, затем неторопливо сел на коня и не спеша выехал из аула. Никто его не задержал.

И потекла счастливо жизнь Али-Султана и Набат. Лишь одна беда омрачала их радость – не было у них детей.

Вскоре Али-Султана назначили секретарём сельского Совета. Чтобы лучше знать русский язык, он поступил в ликбез. Пытался привлечь к учёбе и своего друга Амира-Ашрафа, но тот отказался.

– Я достаточно обучен арабской грамоте, – сказал Амир-Ашраф. – Знаю тюркский и даже древний фарси. Не к лицу мне, главе семьи, начинать снова хождения с тетрадками и книжками в школу.

После окончания ликбеза Али-Султан вступил в партийную ячейку аула и записался в союз воинствующих безбожников.

Узнав об этом, Амир-Ашраф пришёл вечером к другу.

– Зачем ты записался в безбожники? Неужели ты и в самом деле не веришь в Аллаха?

– Раз записался, значит, не верю, – ответил Али-Султан.

– Кто же тебя убедил в этом?

– Атеисты, которые читали нам лекции. Религия – это дурман. Она помогает правителям держать в повиновении людей.

– Религия облагораживает человека. Верующие люди не способны причинить зло ближнему. Душа у них чиста. Помню, в медресе, прощаясь со мной, один из старых учителей богословия напутствовал меня: всяко старайся вселять в души слабых истинную веру в Аллаха, без этой веры страна превратится в арену насилий, грабежа и разврата.

– Грабежом, насилием и развратом как раз и занимаются власть имущие и представители духовенства.

– Ты хочешь сказать, что и я наделен этими пороками? Ошибаешься. Истинно верующий человек добр душой, искренен и смиренен. Он никогда не согрешит. Потому что боится суда Аллаха.

– И ты веришь в жизнь после смерти? – улыбнулся Али-Султан. – К смирению и безропотному подчинению устами таких, как ты, призывали цари, султаны, шахи, ханы, беки. Но теперь, когда все люди равны, когда все земные богатства будут принадлежать тем, кто их создает, нужда в религии отпала. Насилия, грабежа, разврата теперь не будет.

– Но ведь духовенство всегда осуждало эти пороки. Разве в часы горя и скорби молитвенные слова Священного Писания не успокаивают души? Разве религия не учит верности, любви, милосердию, не соединяет детей у единого очага вокруг матери, делая её возвышенной в их глазах?

– Именно религия и заставила женщину замкнуться в домашней жизни, лишила её права участия в управлении страной. И, наконец, именно твоя религия туманит людям ум, делает их послушными исполнителями…

– Но ведь женщина самой природой создана для материнства, и нет никакой нужды в том, чтобы она делала то, что должен делать мужчина. А что касается умственных способностей, – Амир-Ашраф встал с ковра, прошёлся по комнате, – уверяю тебя, если Аллах создал человека дураком, никакими силами вам, безбожникам, не удастся сделать его умным.

– Не Бог создал человека, а человек создал Бога.

– А откуда же появился на свет человек? Откуда появились звери, птицы, рыбы?..

Али-Султан пожал плечами. Не мог он, малообразованный горец, ответить на эти вопросы.

Друзья расстались в этот вечер, так и не найдя общего языка.

Али-Султан организовал в ауле коммуну Земли, пригодной для обработки, было мало, и по распоряжению из райцентра коммуне отвели часть каменистого плато, принадлежавшего жителям соседнего селения. Это решение соседи восприняли неодобрительно. Когда посеянная пшеница заколосилась, они выпустили ночью на поле свой скот.

Вражда жителей двух аулов продолжалась до тех пор, пока на их землях не образовался колхоз.

Али-Султан стал председателем сельского Совета. Но вскоре из-за болезни – ранение на фронте не прошло для него бесследно – ему пришлось оставить этот пост. Однако без дела он не сидел. Разбил на своём участке сад и с утра до вечера работал в этом саду.

Амир-Ашраф продолжал сапожничать, растил детей. После школы оба сына поступили в институт: старший, Селим, – в нефтяной, младший, Керим, – в сельскохозяйственный, дочь Умму училась в школе.

Так и протекала бы безмятежно жизнь двух друзей-соседей, если бы не грянула Отечественная война…

Окончив институт, ушёл на фронт Селим. А вскоре вслед за братом стал собираться и Керим.

– Сынок, тебя ведь не мобилизуют, ты студент последнего курса, продолжал бы лучше учёбу, – сказал ему Амир-Ашраф.

– Не могу, папа, стыдно по улицам ходить. Кажется, что все смотрят осуждающе на меня. Брат воюет, а я, здоровенный парень, сижу в тылу.

Проводил Амир-Ашраф и второго сына на фронт.

Аул казался притихшим, мрачным обиталищем больших чёрных птиц – с первого дня войны все женщины стали ходить в траурных платьях. На годекане собирались лишь древние старцы. Уткнув головы в овчинные шубы, слушали внимательно последние известия по репродуктору, установленному в центре аула. Известия были горькие. Фашистские орды, превращая в руины города и сёла, продвигались в глубь страны.

На улицах аула не слышно было даже детского смеха. Самым уважаемым человеком стал почтальон. Люди ещё издали, по выражению его лица старались определить – что он несёт: радость или горе. Если улыбается, значит, всё хорошо, светлеют лица аульчан. Если же идёт мрачный, низко наклонив голову, замирают сердца людей. Чья ещё семья потеряла кормильца?.. Разносится по улицам аула душераздирающий женский крик. Почтальон, вручив несчастной женщине похоронку, быстро уходит прочь. А к дому, куда ворвалась беда, сходятся люди, чтобы утешить убитую горем соседку.

В ауле снова открылась мечеть. Амира-Ашрафа попросили быть муллой. Он согласился.

…Однажды вечером Амир-Ашраф пришёл к Али-Султану:

– Забудь старое, возвращайся к Аллаху.

– Нет, – ответил Али-Султан. – Ты не просто сосед для меня, но и друг и – если хочешь – брат. Я уважаю тебя как человека честного, пронесшего свою совесть незапятнанной до седин. Но в некоторых вопросах жизни наши взгляды не совпадают. Ты был и остался верующим, а я останусь до конца безбожником. Ты знаешь, что я не двулик и не сойду со своей жизненной дороги. Единственно, о чём жалею, – это то, что стал с годами слабым и не могу взять в руки винтовку, чтобы драться на фронте с врагом. Но я уверен, что мы победим. Ведь побеждали даже тогда, когда враги советской власти шли на нас со всех сторон. Очень жаль будет, если не вернутся с войны твои сыновья. В тяжёлую минуту я, бездетный человек, надеялся опереться на их надёжные плечи. Дай Бог, чтобы они вернулись в полном здравии и благополучии.

– Ну, вот видишь: говоришь, что не веришь в Бога, а сам к Нему обращаешься, – заметил Амир-Ашраф.

– Это я к слову, – ответил Али-Султан.

Так и не удалось уговорить Амиру-Ашрафу старого партизана посещать мечеть.

Шли годы. Закончилась война. Посветлело на душе у людей. Но не у всех. Мучительная боль по погибшим родным и близким навсегда поселилась в сердцах многих аульчан.