Текст книги "Мал золотник…; Туман спустился c гор"

Глава шестая

С тех пор как Селим поселился в городе, Амир-Ашраф был у него один лишь раз. Сын специально привёз его, чтобы показать свою только что полученную двухкомнатную квартиру на центральной улице.

Квартира была обставлена новой мебелью и выглядела в то время необжитой. Уличный шум, пыль, непривычная обстановка изолированного помещения угнетали Амира-Ашрафа. Погостив сутки, он сбежал из хвалёной квартиры сына и больше не стремился под её крышу, где, ему казалось, не хватает даже воздуха. Но сейчас Амир-Ашраф был рад тому, что у него в городе есть второй дом и не нужно будет искать место для постоя: в гостях у чужих людей всегда чувствуешь себя стеснённо, чем-то обязанным тому, кто тебя приютил.

Шофёр знал, где живёт Селим, – не раз подбрасывал его из аула в город. Подъехав к дому Селима, он помог Амиру-Ашрафу выбраться из кабины.

– Я подожду вас здесь. Если Селима не окажется дома, поедете со мной по моим делам, а потом я снова привезу вас сюда. Не стоять же вам у дверей квартиры. А то могу и на нефтебазу к нему подвезти. Правда, это далековато. Но после окончания моих дел можно будет поехать…

– Хорошо, – кивнул водителю Амир-Ашраф. – Сейчас я узнаю, дома Селим или нет.

– Хорошо, отец. Только поскорее.

– Я мигом.

Поднявшись по лестнице на второй этаж, Амир-Ашраф подошёл к двери квартиры сына и нажал на кнопку звонка. Тишина. Нажал ещё раз… Ещё…

– Кто там? – раздался наконец голос Селима за дверью.

– Это я, сынок. Открой.

– Отец? Какими судьбами? – растерянно воскликнул Селим, впуская нежданного гостя в прихожую.

Амир-Ашраф заметил его растерянность.

– Выйди во двор, сынок. Там стоит наша, колхозная, машина. Поблагодари шофёра за услугу и скажи ему, что ждать меня не надо.

– Хорошо, отец, – кивнул Селим и спустился вниз по лестнице.

Амир-Ашраф снял с плеча хурджины. Огляделся. Дверь в одну из комнат была открыта. И он увидел молодую женщину в вишнёвом платье с глубоким вырезом на груди. Она сидела за столом, небрежно закинув ногу на ногу, и вертела в пальцах папиросу. Над её пышными чёрными кудрями поднимался бледно-голубой табачный дым. Выпятив ярко накрашенные губы и прищурив глаза с подведёнными ресницами, женщина холодно смотрела на него.

Амир-Ашраф перевёл взгляд на стол, накрытый белой скатертью. На нём стояли нераспечатанная бутылка шампанского и наполовину отпитая бутылка коньяка, тарелки с нарезанной колбасой, сыром, с жареной рыбой, блюдо с пирожными, вазочка с конфетами, рюмки, фужеры…

Вернулся Селим.

– Ты что же стоишь? Проходи. – Посмотрев на сидящую за столом женщину, он развёл руками и, как бы извиняясь, протянул: – Это папа… Так неожиданно…

Амир-Ашраф вошёл в комнату и остановился, удивлённый невежливостью молодой женщины, которая не соизволила даже и теперь подняться навстречу пожилому человеку.

Селим метнулся к столу и, взяв тарелку с колбасой, хотел унести на кухню.

– Не прячь, сынок, запретное для мусульманина блюдо. Я не прикоснусь к нему, а вы можете есть открыто. Это лучше, чем употреблять тайно.

Селим поставил тарелку с колбасой на стол, смущённо сказал:

– Отец, поешь с дороги. Вот сыр, рыба…

– Спасибо, сынок, я сыт.

– Тогда я сейчас согрею для тебя чаю…

– Не надо. И чаю не хочу, – махнул рукой Амир-Ашраф и, сев на диван, стал снова внимательно разглядывать женщину, которая, ничуть не смущаясь его присутствием, продолжала курить.

– Это Фарида, моя девушка. Она учится на последнем курсе музыкального училища, – тихо сказал Селим. – Фарида, познакомься с отцом.

Фарида положила папиросу в пепельницу, неохотно поднялась и, протянув руку, стала перед Амиром-Ашрафом.

Старик отвернулся к окну. Фарида опустила руку и с укором посмотрела на Селима.

– Фарида, ты, наверное, забыла наши обычаи. Девушке не положено первой подавать руку пожилому мужчине.

– Это плохой обычай. Я его не признаю. А твой отец – бестактный человек, – процедила Фарида сквозь зубы.

– Не надо так говорить. Успокойся. Ты же современная, культурная девушка и, значит, не должна замечать бескультурья других, – наклонившись к Фариде, прошептал Селим и повернул голову к отцу: – Как дела дома? Что нового в ауле?

– Ничего, слава Аллаху. Все живы, здоровы. А тебе, сын мой, не следует забывать родных. Да и сыночка своего надо хоть раз в месяц проведывать…

– О чём говоришь, отец? – Селим покраснел.

– О твоём сыне говорю, о моём внуке.

Фарида удивлённо и как-то растерянно посмотрела на Селима, потом бросилась к выходу и исчезла за дверью.

– Что ты наделал?! – воскликнул Селим.

– Что же я сделал плохого? – пожал плечами Амир-Ашраф.

– Она же невеста моя, будущая моя жена. Ты всё испортил.

Эти слова потрясли Амира-Ашрафа.

– Невеста… Жена… – прошептал он, закрыв глаза. Потом откинулся на спинку дивана и положил руку на грудь.

Селим, подумав, что отцу стало плохо, испугался. Подошёл, сел рядом. Амир-Ашраф увидел испуг в глазах сына и решил, воспользовавшись этим, пойти на хитрость.

– О великий Аллах, за что наказание твоё? – скорбно произнёс он и застонал.

– Папа, тебе плохо? Приляг. Я сейчас вызову врача… – Селим бросился к телефону.

Амир-Ашраф хотел было остановить его, сказать, что не нужно вызывать врача, что он здоров, но тут же передумал: «Ничего, пусть испугается как следует…» Амир-Ашраф лёг на диван и, держа руки на груди, продолжал стонать. Ему было стыдно за своё притворство. Он хорошо понимал, что вот сейчас придёт доктор и сразу определит, что он притворяется больным. От страха и стыда Амир-Ашраф даже вспотел, а сердце его, казалось, запрыгало в груди.

Молоденькая женщина-врач, осмотрев Амира-Ашрафа, не колеблясь решила, что у него инфаркт. Услышав это страшное слово, Амир-Ашраф испугался: «А вдруг и в самом деле?..»

Врач дала ему выпить какие-то капли, сделала укол. От нового испуга сердечные сокращения усилились ещё больше, и врач, покачав головой, сделала ещё один укол. Потом подошла к Селиму и тихо сказала:

– Придётся вам сидеть возле отца или найти сиделку. В больницу везти его в таком состоянии нельзя. Если ему станет плохо, позвоните снова в «скорую помощь», привезём кислородную подушку. Завтра вызовите участкового врача, он сделает дальнейшие назначения и снимет электрокардиограмму.

– А как же мне быть с работой?

– Вы живёте один?

– Да.

– Родственники есть?

– Есть.

– Дайте им телеграмму. А на первые дни наймите кого-нибудь или попросите соседей присмотреть за ним.

– Да, это легко сказать, – сокрушённо вздохнул Селим. – Не так-то просто в городе найти сиделку.

– Ну, в крайнем случае участковый врач даст вам справку по уходу за больным на несколько дней, – сказала врач и, поклонившись, вышла.

Селим подошёл к отцу:

– Папа, ну, как ты себя чувствуешь после укола? Тебе легче стало?

– Легче, сынок, легче. Не переживай. Я быстро встану на ноги.

– Я хочу сбегать на почту, дать маме телеграмму. Побудь немного один.

– Телеграмму?.. Ни в коем случае! Этим ты переполошишь весь дом. Авось всё пройдёт. Я ведь крепкий, выносливый…

Амир-Ашраф понимал: если приедет кто-нибудь из близких или дальних родственников, то может помешать его откровенному и решительному разговору с сыном. Кроме того, он боялся, что, узнав о его болезни, не только родственники, но и старые друзья сочтут своим священным долгом проведать его.

Селим согласился с доводами отца.

– Хорошо, папа. Не будем никого вызывать. Как-нибудь сами обойдёмся.

Амир-Ашраф облегчённо вздохнул. «Дай, Аллах, сил довести мне начатое благородное дело до конца», – произнёс он мысленно и закрыл глаза.

На другой день Селим, поднявшись рано утром с головной болью – почти всю ночь не спал, – позвонил на нефтебазу и сказал, что не сможет выйти на работу, потому что отец в тяжёлом состоянии. Потом по телефону вызвал участкового врача. После этого сбегал в аптеку и в магазин за необходимыми покупками.

Вскоре пришёл участковый врач с медицинской сестрой. Они принесли портативный электрокардиограф, сделали кардиограмму сердца Амира-Ашрафа. Просмотрев плёнку, врач сказал:

– Инфаркта нет. Вероятно, был приступ стенокардии.

Он выписал необходимые лекарства и велел больному соблюдать постельный режим.

В полдень к Селиму приехали две женщины с работы, спросили: не нуждается ли он или отец в их помощи?

Селим поблагодарил сотрудниц за внимание и заботу, сказал, что он управится как-нибудь сам. Амиру-Ашрафу было приятно видеть уважение и почтение к сыну и к себе со стороны незнакомых ему городских людей.

Всё складывалось так, как хотел Амир-Ашраф. Своей «болезнью» он оттягивал время встречи и объяснения сына с Фаридой, к которой с первой же минуты ощутил неприязнь. Он рад был возникшему небольшому конфликту между ними и молил Аллаха, чтобы этот конфликт перешёл в большую ссору Амир-Ашраф видел, как Селим при каждом телефонном звонке быстро хватал трубку, но тут же, сникнув, что-то отрывисто отвечал и бросал трубку на рычаг.

«Значит, не она. И слава Аллаху», – успокаивался Амир-Ашраф.

Но вот раздался наконец и тот, долгожданный, звонок. Он понял это, заметив, как озарилось лицо Селима.

«Она!» – Амир-Ашраф стал с волнением прислушиваться к голосу сына.

– Да! Да! Это я!.. Здравствуй!.. Ничего страшного. Пустяки!.. Я потом объясню тебе… Нет никакого обмана, ты же знаешь меня. Я очень хочу видеть тебя. Но не могу ни на минуту отлучиться из дому. Взял справку по уходу за отцом… Зайди сама хоть на минутку, проведай нас… Да, да, я всё расскажу тебе. Ты поймёшь, что я ни в чём не виноват перед тобой… Очень рад. До встречи!

Амир-Ашраф заметил, как сразу повеселел сын.

– Кто звонил? – спросил он его, делая вид, что не слышал разговора.

– Фарида, – ответил Селим и увидел, как отец, снова схватившись за сердце, закрыл глаза. – Папа, дорогой! Опять?..

– Ничего-ничего. Всё пройдёт, – болезненным голосом произнёс Амир-Ашраф.

Селим поднёс ему лекарство. Настроение его испортилось. «Да, если бы отец был здоров, я бы высказал ему сейчас всё. Откуда у него эта неприязнь к Фариде, которую он совсем не знает? От одного её имени ему становится плохо. Что же теперь делать? Она же вот-вот явится. Как поведёт себя отец? Вдруг опять скажет такое… Может, выйти навстречу и поговорить с ней на улице? Нет, неудобно. Я ведь попросил: зайди, проведай нас…»

В дверь позвонили. Селим побежал в прихожую.

– Здравствуйте, Амир Исмаилович! – подойдя к постели Амира-Ашрафа, пропела Фарида. – Как ваше самочувствие?

К удивлению Селима, отец улыбнулся и тихо ответил:

– Ничего, дочка, слава Аллаху, выздоравливаю.

Селим воспрянул духом.

– Сегодня отцу много лучше, – сказал он бодрым голосом. – У него в ауле были неприятности, понервничал, а тут ещё дорога, тряска в машине. Много ли старому человеку нужно…

Селим вспомнил рассказ отца обо всём, что случилось в мечети, его слова: «Я исполнил твоё желание, сынок. Ты не хотел, чтобы я был муллой, говорил, что тебе стыдно из-за меня перед людьми. Теперь можешь не стыдиться, можешь быть спокойным».

«Ничего, скоро он поддержит и моё желание жениться на Фариде. Через день-другой я сломаю его. На старости лет он стал, кажется, не таким уж упрямым, прислушивается к моим словам. Теперь главное – объяснить всё Фариде. Как она поступит, узнав о сыне и Марине? Да, последнее слово будет за ней…»

Селим пригласил Фариду на кухню и, усадив в кресло, рассказал ей о своём фронтовом «грехе». Прочитал и письмо Марины.

– Ну, теперь-то ты веришь, что моей вины перед тобой нет? А что касается ребёнка и его матери, так она же сама пишет, что никаких претензий ко мне не имеет. – Селим положил руку на плечо Фариды. – Ну, что ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь.

Фарида посмотрела на него холодными, пустыми глазами и, не проронив ни слова, опустила голову.

– Конечно, в этом деле не последнюю роль сыграл отец, – заговорил снова Селим. – Разжалобила она его своим письмом. А узнав о существовании внука, он совсем размяк, расчувствовался. Меня вызвал в аул. Требовал, чтобы я поехал за ними.

– Почему же ты не поехал? Надо было послушаться отца, – нарушила наконец молчание Фарида. В голосе её Селим уловил скрытую иронию.

– Ну, зачем ты так говоришь? – покачал он осуждающе головой. – Я же тебе уже сказал: не любил я её. Да и там, на фронте, не до любви было. Просто случайная связь. Разве мог я предположить, что всё так обернётся? А мальчик хороший. Пусть он будет старшим братом… наших детей.

Фарида подняла голову, пристально посмотрела в глаза Селиму.

– Ты говоришь, что это сделал отец? Она живёт в вашем доме на правах твоей жены, это видят аульчане. А на каких правах будут складываться наши отношения?

– На правах законных супругов, – ответил Селим.

– Значит, в городе одна жена – это я, а в ауле – другая, да ещё с ребёнком? А если меня не устроит такая самодеятельность? – иронично улыбнулась Фарида.

Селим в ответ решил отшутиться:

– Ничего особенного. Мы – мусульмане. А ислам разрешает многоженство во имя умножения числа правоверных. У самого пророка Магомеда было четырнадцать жён.

Фарида не поняла шутки Селима или не захотела понимать.

– Ах вот как! – воскликнула она. – Так знай: ты – не Пророк, а я – не раба Аллаха, чтобы мириться с твоей первой и будущими женами!

– Но я же пошутил! – взмолился Селим.

– Хороши шуточки! – Фарида вскочила.

– Фарида, сядь. Успокойся. Пойми, ничего общего у меня с Мариной не может быть.

– Как же не может быть, если есть ребёнок, если она уже в доме родителей?

Селим развёл руками, не зная, что сказать в ответ.

– Прощай. Мне надо подумать, – бросила сердито Фарида и направилась к двери.

Сердце Селима пронзила жгучая боль. Стоя у окна, он видел, как Фарида выбежала из подъезда и быстро пошла по тротуару, стройная, лёгкая, красивая. Встречные парни оглядывались и долго смотрели ей вслед. Селим представил себя рядом с Фаридой. Как он всегда радовался, как гордился, когда шёл с ней по улице и видел завистливые взгляды прохожих мужчин! Неужели теперь всё? Неужели она не позвонит, не придёт, не простит ему давний фронтовой «грех»?..

Амир-Ашраф, лёжа в постели, слышал лишь отдельные слова сына и Фариды. Он понял, что между ними происходит какой-то неприятный разговор, и был доволен этим.

Когда Селим подошёл к нему, он спросил дрожащим голосом:

– А где же невеста? Ушла?

Селим ничего не ответил, только махнул рукой. Переживая уход Фариды, занятый своими горестными мыслями, он не заметил вспыхнувших огоньков радости в глазах отца.

Амир-Ашраф, не знавший никогда настоящей любви к женщине, как и многие правоверные времён его молодости, которых женили, в лучшем случае – показав наречённую, не мог понять боли сына, потому что сам ни разу не испытал мук любящего сердца.

Указав Селиму на стул, стоявший рядом с кроватью, он спросил:

– Чья это девушка?

– Дочь замминистра культуры. Отец её родом из одного высокогорного селения, мать – актриса национального театра. Семья, можно сказать, обрусевшая, очень культурная, в общем – интеллигентная.

– А как же это они, такие культурные, такие большие люди, позволили своей дочери курить?

– Теперь многие женщины и девушки курят. Что в этом особенного? И у нас, и в других странах… Ты, отец, на всё смотришь с позиций уложений и учений твоего пророка Магомеда. Но ведь жизнь не стоит на одном месте. Меняются времена, люди, нравы. И это – закономерно.

– Сынок, как бы ни менялись времена и нравы, но мне кажется, всякий разумный человек, когда бы и в каких бы условиях ни жил, должен прежде всего быть человеком. Учти, не всё старое было плохим и не всё новое такое уж и хорошее. Вот ты думаешь, что, окончив институт, занимая высокое положение в обществе, достиг совершенства, а нас, сельских стариков, считаешь отсталыми людьми. Да, быть может, мы не столь учёные, но зато у нас знания жизни, опыта больше, чем у вас. Потому что вы хмельны от молодости, сердца у вас горячие, а наши – немного остыли и мы трезво смотрим на вещи. А что касается курения и употребления хмельного, то не только Коран это запрещает, но и мудрые учёные.

Селим, помня о состоянии здоровья отца, решил не вступать с ним в спор, чтобы не волновать.

– Эх, сынок, – покачал головой Амир-Ашраф, – не понимаешь, что, выбирая жену, ты должен думать и о нас, родителях. Такая невестка, как Фарида, нашей семье не подходит.

– Почему?

– Да потому, что уж больно она современная.

– Ты хочешь сказать – городская?

– Да нет, именно – современная. И она хуже, чем иноверка. Вот у нас в ауле злые языки огульно охаивают русских женщин – за кудрявые головы, за короткие платья, раскрашенные лица, лёгкое поведение и прочие грехи. Но ведь твоя-то избранница – мусульманка. А чем же она отличается от модной иноверки? Разве тем, что во всех отношениях перещеголяла её, пользуясь свободой и равными с мужчиной правами?

– Что ты хочешь этим сказать, отец?

– Ну, хотя бы то, что незамужней женщине неприлично оставаться наедине в доме с молодым человеком.

– Извини меня, отец, но то, что ты говоришь, – дикость. И оставим этот разговор! У тебя же не инфаркт. Просто нервное потрясение. И ничего страшного не может быть.

– Ну и слава Аллаху, сынок. Жизнь мне ещё не надоела. Да и не хочется перебираться на тот свет, пока не устроил всё на этом свете, пока не поставил вас, детей, на ноги.

– Ты думай о себе, папа, себя береги, а мы уже устроены и крепко стоим на земле.

– Это как сказать, сынок. Пока ещё вы стоите каждый на одной ноге, а вот как обзаведётесь семьями, станете на обе, тогда и мы с матерью сможем спокойно закрыть глаза.

– Не беспокойся, отец, семью завести недолго. Только избавь меня, пожалуйста, от сватовских дел и обрядов. Как-нибудь сам устрою свою семейную жизнь.

– Я не сомневаюсь, сынок, в том, что ты сможешь самостоятельно устроить свою семейную жизнь. Но ради неё ты же не отречёшься от родных?

– Конечно же, нет. Любовь к родным – одна, а к невесте, к жене – другая.

– Но ведь и у нас, родных, должна быть любовь к твоей жене.

– Не вам с ней жить, а мне, – улыбнулся Селим.

– Кто знает… Может, придётся и нам. Станем немощными, больными, вот и переселимся к тебе, старшему, чтоб доглядел за нами до конца. Примешь без её согласия?

– Отец, не обижай меня. Зачем такое говоришь? Это разные вещи. Пойми, отец для меня всегда будет отцом, мать – матерью, а жена – женой. Если моя невеста возразит против вас, я тут же расстанусь с ней. Но и вы должны хорошо относиться к моей невесте, к моей жене, независимо от того, нравится она вам или нет.

– Это так, сынок, – кивнул Амир-Ашраф. – Но поверь мне, та, которую ты сейчас избрал, не будет тебе хорошей женой.

– Почему ты так думаешь?

– Да потому, что не домашняя она, не уютная, прислугу для неё нанимать придётся. А где её возьмёшь теперь? Трудно, говорят, в городе с няньками.

– Значит, ты, папа, хочешь, чтобы я привёл в дом не жену, а домработницу?

– Я хочу, чтобы жена твоя была хорошей хозяйкой, детей рожала, воспитывала их. Кто же будет убирать комнаты, стирать, обед готовить?..

– В городе, папа, со всем этим проще, чем в ауле. Здесь есть столовые, прачечные, а убрать такую квартиру труда не составляет. Это можно сделать за пятнадцать минут вместо физзарядки.

– А как же она будет брать ребёнка в руки с такими когтями? И когда она будет нянчить его, если придётся бегать по столовым и прачечным? Кроме того, ей надо будет ходить и к портнихам, парикмахеру и к тем, кто размалёвывает лица.

– Отец, ты опять заводишь ненужный разговор! Пойми, жизнь городская всегда хоть в чём-то, но будет отличаться от сельской. Все городские девушки и женщины одеваются и красятся так, как Фарида.

– Наши бабушки, матери, жёны обходились без всяких красок. Каждая из них имела своё, настоящее лицо. А тут под мазилами и не узнаешь: какая она на самом деле? И потом, сынок, знай, если Аллах не дал человеку красоту, то никакие краски не помогут.

– Ну хорошо, папа, раз уж пошёл такой разговор, скажи мне, кто красивее: Марина или Фарида?

– Если смотреть издали, конечно, крашеная Фарида красивее. Но разница между ними в том, что Марина богаче внутренней красотой, человечностью, женственной покорностью, трудолюбием, то есть она – домашняя, уютная.

Селим покачал головой:

– Сравнил деревенскую бабу, серую, как туманное утро, с девушкой, похожей на зарю Востока. Фарида начитанна, музыкальна, модно одета и, уж если хочешь знать, создана для любви, а не для работы в хлеву.

При этих словах сына Амир-Ашраф почувствовал, как гнев поднимается в его сердце. С трудом сдерживая себя, он схватил стакан с водой и сделал несколько больших глотков.

Селим понял, что разволновал отца. Он хотел было выйти в другую комнату, но Амир-Ашраф удержал его:

– Нет, постой, разговор ещё не окончен.

– Лучше кончим, отец. Я вижу, что ты нервничаешь.

– Садись! – приказным тоном произнёс взволнованный Амир-Ашраф.

Селим сел.

– Эх, сынок, – горестно вздохнул Амир-Ашраф. – А я-то думал, что у тебя не только умная голова, но и большое сердце. Как можешь такое говорить о нас, сельских людях? Сам-то откуда? И кто кормит вас, горожан? Да я за такую деревенскую женщину, как Марина, десяток тряпочных кукол, как Фарида, не возьму! Марина не только труженица, но и человек мужества, в огне войны закалилась, в горе и нужде взрослела, в тяжёлом труде крепла. И если бы не война, которая отняла у неё и отца, и мать, может, не один институт закончила бы. Ты думаешь, что я, тёмный сельский житель, бывший мулла, сапожник, маленький человек, хуже тебя разбираюсь в людях?.. Нет, мне в невестки белоручка, дочь замминистра и артистки, не нужна! Пусть моя невестка будет такой же простой и тёмной, как я. С такой невесткой мы легче поймём друг друга. А если ты хочешь взять в жёны ту, которая, как ты выразился, «создана для любви, а не для работы в хлеву», если хочешь отказаться от родителей, то сию же минуту, раз и навсегда я покину твой дом.

Амир-Ашраф смолк, выжидательно глядя на сына.

– Отец, ну зачем же так терзать себя и меня? Успокойся, я пока не собираюсь жениться и, может, не женюсь никогда, – умоляюще произнёс Селим, боясь, что отец и в самом деле сейчас встанет и уйдёт из дому.

Амир-Ашраф откинулся на подушку, закрыл глаза.

– Ладно, сынок, давай спать. Я вижу, мы не найдём с тобой общего языка. Да и голова у меня что-то разболелась.

Селим, довольный, что наконец-то нежелательный разговор окончен, пожелал отцу спокойной ночи и тихо вышел.

На третий день «болезни» отца Селим связался по телефону с сельским Советом и попросил передать матери, чтобы она не волновалась: отец задерживается по своим делам в городе и просит, чтобы приехала Умму, потому что им, мужчинам, трудно управляться по дому…

Умму приехала рано утром, когда Амир-Ашраф ещё спал. Рассказав сестре о болезни отца, Селим поспешил на работу, где его ждали неотложные дела в связи с приездом комиссии из главка.

Проснувшись, Амир-Ашраф увидел у своей кровати дочь.

– Ты откуда взялась? – спросил он удивлённо, приподняв голову с подушки.

– Как – откуда? – улыбнулась Умму. – Из аула. Приехала, чтобы побыть с тобою.

– Тебя вызвал Селим?

– Да.

– Мама знает, что я приболел?

– Нет. Селим этого не сказал по телефону.

– Ну и хорошо, что приехала. А то ведь мужчине ухаживать за больным нелегко.

– Тебе совсем плохо?

– Да как сказать, не то чтобы очень, но, видимо, случилось что-то со мной, раз врачи уложили.

– А сейчас у тебя сердце болит?

– Нет, дочка, уже не болит. Ты лучше расскажи, как там наши родственники? Что поделывает мой внучек?

– Скучает по тебе. Всё бегает, заглядывает в твою комнату, а потом вертит ручонками и лепечет: «Деда нету».

На лице Амира-Ашрафа заиграла улыбка. Он приподнялся, пригладил бороду:

– Ох, как мне надоело здесь! Лежу, будто старая колода. Истосковался по дому, сил нет!

– Дом никуда наш не денется, папа. А вот ты побыстрее выздоравливай, пусто в доме без тебя.

– Ну, а как там в ауле? Все живы, здоровы? Спрашивают обо мне?

– Да, слава Аллаху, всё хорошо. И о тебе спрашивают, сожалеют, что так случилось, сочувствуют тебе, надеются, что ты всё же вернёшься в мечеть.

– Напрасно надеются. Если я сказал – то, значит, отрубил. Пусть найдут теперь правоверного слугу, свободного от земных грехов. А я как-нибудь доживу свой век в стороне от этих дел.

Обида на единоверцев, так незаслуженно оскорбивших его, снова всколыхнула душу Амира-Ашрафа. Он взял в руки чётки и, быстро перебирая их пальцами, зашептал какую-то молитву.

Селим вернулся с работы поздно, он был по-прежнему в плохом настроении. Спросил отца о самочувствии, быстро поел и лёг на диван. Полежав несколько минут, встал, взял с этажерки чистую тетрадь и, сев за стол, начал писать Фариде письмо. Исписав лист, разорвал его, подошёл к телефону, снял трубку, повертел в руке и бросил на рычаг.

Селим всё время думал о Фариде. Не подействовали на него слова отца. «Я люблю ее, люблю. Она мне необходима как воздух», – шептал Селим, расхаживая по комнате. И опять ругал себя за то, что сразу не рассказал ей обо всём. Вспомнил и неуместную шутку о многожёнстве, которую Фарида расценила по-своему: «И надо же всему этому случиться именно теперь, когда я хотел окончательно выяснить отношения и сделать ей предложение…» Досадуя на себя, Селим снова сел за стол и, раскрыв тетрадь, стал писать письмо Фариде.

«Дорогая Фариша, удручён случившимся. Поверь мне, я не виноват ни в чём. Повторяю ещё раз. Да, у меня действительно есть сын, но это плод случайной фронтовой связи. Девушка, санитарка из госпиталя, где я лежал раненым, которую я никогда не любил и любить не буду, всколыхнула однажды мою очерствевшую душу.

Тебе, конечно, этого не понять, ибо ты не знаешь, что такое война, фронт, бой. Ты никогда не слышала воя мин, бомб, свиста пуль над головой. Не знаешь, что такое смерть друзей, товарищей, с которыми прошагал рядом сотни километров по клокочущей от взрывов земле.

А вот представь: вдруг ты оказываешься совсем в другом мире. Вокруг тишина. Над головой у тебя не дымное небо, исполосованное огненными трассами, а белый потолок госпиталя. Ты лежишь не на грязной шинели, а на чистой простыне. А над тобой склоняется лицо девушки. В её словах столько сочувствия, в глазах – море нежности. И это выворачивает твоё сердце так, что оно сбрасывает ледовый панцирь и начинает излучать тепло. Ты снова слышишь шелест листвы, пение птиц, звуки весенней капели и, захлебываясь радостью, красотой жизни земной, бездумно даёшь волю чувствам.

Вернувшись из госпиталя в свой полк, я снова окунулся в боевую жизнь и, конечно, забыл о той девушке-санитарке, которая подарила мне несколько часов забвения. Она тоже не напоминала о себе. И только спустя несколько лет, будучи тяжелобольной и одинокой, написала мне письмо, в котором просила забрать мальчика в случае печального исхода её болезни.

Отец, прочитав адресованное мне письмо, разгневался. Требовал, чтобы я поехал за ребёнком. Я отказался. Тогда он отправил за ним моего младшего брата, который и привёз их.

Дорогая Фариша, отец мой замечательный человек во всех отношениях. Он чужд лжи и лицемерия. Но он бывает иногда то резок, то беспредельно добр. Человек он определённых взглядов и убеждений, но критически мыслящий. Он ни за что не хочет отступить от своих духовных принципов, которые, как ему кажется, несовместимы с современными законами. Для него внук-первенец, продолжатель его рода – святая святых! Представь себе, что ради него он пошёл на конфликт с прихожанами и оставил мечеть.

Но, как говорится, нет худа без добра. Я очень рад, что теперь отец мой не мулла.

Как видишь, сумбурно, вкратце я постарался изложить тебе эту историю. Но письмо всё-таки получилось длинное.

Милая Фариша, пойми, я люблю тебя единственную и никогда до тебя никого не любил! И не просто люблю, а боготворю тебя и потому, оставаясь часто наедине с тобой, ни разу не позволил себе вольности. Если бы ты знала, как грустно мне! Я всё время ждал телефонного звонка. Но тщетными оказались мои ожидания. Мне страшно становится от мысли, что я могу потерять отца, но и не менее страшно потерять тебя…

Давай встретимся, Фариша. Прошу тебя, умоляю, позвони мне или напиши. Я постараюсь при встрече окончательно рассеять твои сомнения и убедить в моей неизменной любви к тебе.

Твой Селим».

Положив письмо в конверт, Селим написал адрес, заклеил конверт и вышел на улицу, чтобы опустить письмо в почтовый ящик.

Сгущались сумерки, людные улицы центральной части города уже были освещены светом фонарей. Селим смешался с толпой и не спеша подошёл к углу огромного здания кинотеатра. Здесь висел почтовый ящик. Но Селим прошёл мимо него, решив отнести письмо на главпочтамт, чтобы дошло быстрее.

Выйдя на проспект, он зашагал ещё медленнее, вдыхая свежий вечерний воздух. Когда подходил к театру, его взгляд привлекли парень и девушка, которые, громко смеясь, свернули с проспекта в узенький тихий переулок.

Фигура девушки показалась Селиму знакомой. Он остановился и стал вглядываться. «Фарида!..» – чуть не вскрикнул Селим.

Да, это была она. В белом платье, в туфельках на высоких каблуках, тонкая, стройная. Её чёрные волосы при каждом дуновении ветра поднимались и снова рассыпались по плечам.

«А кто же он?» Вглядевшись пристальнее в спину молодого человека, Селим узнал и его. Это же Фуад… Тот самый молодой скрипач, её сокурсник, который волочился когда-то за ней и которого она с иронией называла «галантерейно-парикмахерским типом».

Сердце Селима оборвалось. Он хотел было тут же броситься за ними. Но сдержал себя. «Нет, нет!.. Что это даст?.. Опозорюсь, и только… Нет, нет!..»

Фарида и Фуад скрылись за углом театра.

Селим застыл у стены дома напротив и стал ждать, надеясь, что они вот-вот снова выйдут на проспект. Так он простоял около часа, глядя в ту сторону, где скрылась его возлюбленная с другим.

Впервые в жизни Селим познал, что такое ревность. Два голоса заговорили в нём. Один, злой, требовал мести, твердил ему: «Пойди, надавай обоим пощёчин…» Другой удерживал: «Чёрт с ней! Да пусть идёт куда хочет и с кем хочет! Разве свет сошёлся на ней клином? Не их ты унизишь этим, а себя. И потом, может, они случайно встретились и он потащил её насильно в театр. Она же человек искусства. И мать её в театре работает. И пошли они к служебному входу. Вернётся домой с матерью. И всё. Никакой любви там и близко нет…»

Селим наконец успокоился и побрёл к своему дому Письмо по дороге он изорвал на мелкие кусочки и бросил в урну Чего это ради он должен изливать ей душу оправдываться, объясняться в любви? Навязыванием человек только унижает себя…

– Ты где это так долго гулял? – спросила Умму брата, открывая ему дверь.

– По городу прошёлся. Папа спит?

– Уснул.