Текст книги "Мал золотник…; Туман спустился c гор"

– Как он себя чувствует?

– Неплохо. Не стонал. С удовольствием послушал музыку по радио…

– Ну и хорошо. Где ты будешь спать: на диване или на раскладушке?

– На раскладушке. Рядом с отцом. А ты ложись на диване. Я уже постелила тебе.

Селим прошёл на кухню. Распахнул окно и, присев на подоконник, закурил. Спать ему не хотелось. «Неужели они не в театре?.. Неужели стоят где-то в тёмном углу и целуются?.. Нет, нет! Такого не может быть!..»

Лишь под утро Селима всё-таки сморил сон и он, не раздеваясь, лёг на диван.

Прошло ещё несколько дней. Наконец Амир-Ашраф, поняв, что не сможет уговорить сына жениться на Марине, сказал ему, что чувствует себя хорошо и хочет ехать домой. Перед отъездом он попросил Селима связаться с местными пчеловодами и купить у них десяток ульев.

Селим, узнав, что отец решил заняться пчеловодством, обрадовался и пообещал в ближайшие дни выполнить его просьбу.

Рано утром Амир-Ашраф с дочерью отправились на попутной машине в аул.

Глава седьмая

После отъезда отца и сестры Селиму стало ещё тоскливей. Вечером он вышел на улицу, чтобы прогуляться, но, почувствовав, как ноги сами понесли его в сторону дома Фариды, тут же вернулся в свою квартиру Прошёлся по комнатам. Затем сел у телефона. Решил позвонить Фариде, услышать её голос и положить трубку. Волнуясь, набрал номер. В трубке раздался мужской бас:

– Вас слушают.

Селим поспешно опустил трубку. «Что за чертовщина? У её отца голос мягче. Кто же это может быть? Уж не Фуад ли? Нет, у него голос тоже не такой… Наверное, я просто неправильно набрал номер… Позвонить ещё раз? И не молчать? Сказать ей, что люблю, что не могу без неё жить?.. Нет, по телефону всего не скажешь. Но когда она придёт? Да и придёт ли?.. А не пойти ли к ней самому? Ходил же я раньше. Родители её всегда с радостью принимали меня. Да, надо идти. Сегодня уже поздно. А завтра обязательно пойду. Ничего, всё устроится, всё будет хорошо…»

Успокоившись, Селим разделся и, выключив свет, лёг спать.

На следующий день, придя домой с работы, Селим выгладил белую рубашку, галстук, достал из шифоньера новый чёрный костюм. Переодевшись, посмотрел на себя в зеркало. Подбадривающе улыбнулся: «Чем не жених?..»

Всю дорогу Селим думал только об одном: как повести себя при встрече с Фаридой и её родителями, с чего начать разговор?

Фарида жила в старом двухэтажном доме, обращённом фасадом к буйному синему Каспию. Войдя во двор, Селим скользнул взглядом по клумбе и невольно улыбнулся, вспомнив свою первую встречу с Фаридой. Да, ту встречу он никогда не забудет. Сколько радости, счастья и… волнений принесла она! А что даст эта встреча? А вдруг она последняя?.. От этой мысли Селиму стало не по себе. Не чуя ног, он поднялся по ступенькам на второй этаж.

Дверь открыл отец Фариды:

– А, Селим! Милости просим! Давненько вы у нас не были. Проходите, пожалуйста.

Селим вошёл в просторную гостиную с высоким потолком. На широкой софе возле камина, украшенного цветным кафелем, среди шёлковых подушек возлежала в пёстром восточном халате мать Фариды. Она кокетливо улыбнулась ему и, не поднимаясь с софы, протянула руку для поцелуя. Когда Селим поцеловал её холёную руку, актриса кивком указала на дверь, что вела из гостиной в комнату Фариды. Селим сделал лёгкий поклон и, подойдя к двери, тихо постучал.

– Войдите, – раздался голос Фариды.

Селим открыл дверь и в нерешительности остановился у порога.

– Ах, это вы! – удивлённо произнесла Фарида. – Ну что ж, прошу…

В её словах и взгляде Селим уловил холодок. Но не это огорчило его – возле сидящей у рояля Фариды стоял Фуад, держа в левой руке скрипку, а в правой смычок.

– Простите, я, наверное, помешал вам? – сказал дрогнувшим голосом Селим.

В уютной комнате царил полумрак. Электрическая лампочка, вмонтированная в старый бронзовый подсвечник, стоявший на рояле, освещала белые клавиши и лица Фариды и Фуада.

– Что же вы стоите? Проходите, садитесь, – любезно сказал Фуад, кивнув на диван.

– Простите, но я, кажется, не вовремя пришёл. И мне лучше уйти, – сказал Селим, чувствуя, как ноги его отяжелели и какая-то сила, словно стальной обруч, сдавила грудь.

– Ну что вы, Селим! Вы нисколько не помешали нам. Наоборот, мы рады вам как слушателю. Садитесь, а мы будем музицировать, – улыбнулась Фарида.

– Благодарю и постараюсь не мешать вам, – выдавил из себя Селим, направляясь к мягкому дивану, стоявшему рядом с туалетным столиком.

Фарида и Фуад тут же, словно забыв о нём, о чём-то заспорили, потом начали играть.

Селим не разбирался в тонкостях музыки, особенно классической. Но любил простые русские и кавказские мелодии, народные песни. Однако в эти минуты он не слышал волшебных звуков скрипки и рояля – в его душе бушевал ураган ревности. «Дурак! Так тебе и надо! «Садитесь, а мы будем музицировать». Вот и сиди, и любуйся её игрой с этим…» Ему вспомнились слова отца: «Зачем нам такая, слишком культурная? Найди себе простую, как все мы…» «А ведь и в самом деле, я всегда чувствую себя здесь стеснённо. Пожалуй, этот скрипач больше подойдёт ей в мужья, чем я, аульский парень… И всё же какая она неискренняя: подтрунивала над Фуадом и вдруг – такие отношения… А может, это она делает назло мне? Играет на моих нервах? Ждёт, когда я упаду к её ногам с мольбой о прощении? Но я ни в чём не провинился перед ней. За что я должен просить у неё прощения?.. Уткнулась в свой рояль и не замечает меня. Может, даже насмехается в душе надо мной. Нет, надо поскорее уходить отсюда…» Селим встал с дивана:

– До свидания. Мне пора домой.

Фарида и Фуад, перестав играть, повернули к нему головы.

– Да, вы не любите музыку, – покачала осуждающе головой Фарида.

– Может быть. Конечно, куда мне до вас. Я – невежда в этих делах, – сухо ответил Селим и слегка поклонился.

– Я провожу вас, – сказала Фарида.

– Не надо. Не беспокойтесь. Продолжайте… музицировать.

Селим поспешно вышел, закрыв за собою дверь.

– Так скоро? – удивился отец Фариды, поднимаясь из-за журнального столика.

– Да я просто заглянул, – улыбнулся Селим. – Дела у меня.

Выйдя на улицу, он закурил, глубоко затянулся табачным дымом. В лицо ударил холодный ветер. Селим съёжился и, сунув руки в карманы пиджака, побрёл по малолюдной стороне улицы.

«Всё, что ни делается, делается к лучшему… – начал успокаивать он себя. – Изменила? Ну и пусть!.. А может, это и не измена?.. Ну, что с того, что она пригласила к себе Фуада? Готовятся к занятиям. Ведь они учатся вместе. Бродила с ним по городу, ходила в театр? Случайно встретились. Решили прогуляться, как товарищи, как сокурсники… Но почему же тогда она стала так холодна ко мне? Так безразлична?.. Почему не захотела выслушать объяснения? Нет, любящий человек так не поступит…»

Одолеваемый противоречивыми мыслями, Селим вошёл в свою холостяцкую квартиру и, не зажигая света, сел на диван. С полчаса посидел в раздумье, потом встал, включил свет, глянул на ручные часы. «Без пяти десять. Ложиться ещё рано. Надо что-нибудь почитать».

Он взял газету, развернул, пробежал глазами по одной странице, затем по другой и отложил в сторону. Подошёл к книжному шкафу: «Оноре де Бальзак, «Утраченные иллюзии». Нет, лучше пройтись перед сном…»

Селим вышел в прихожую, накинул на плечи плащ.

Улица была почти пустынна. Лишь редкие прохожие встречались ему.

«Пройдусь по набережной», – решил Селим и не спеша направился к морю.

Приморский бульвар был тоже немноголюден. На скамейках, прижавшись друг к другу, сидели влюблённые. Проходя мимо скамьи, расположенной у столба и ярко освещённой фонарём, Селим увидел одинокую женщину. Она сидела, положив ногу на ногу, выставив на обозрение прохожих голые колени. В пальцах дымила папироса. «Наверно, любительница острых ощущений», – подумал Селим и вспомнил отца, которому не понравилась именно такая поза Фариды.

Селим подошёл к парапету и облокотился о холодный барьер. Перед глазами простиралась тёмная, шелковистая гладь Каспия. Лишь у прибрежных скал небольшие пенистые волны шевелились белой бахромой. Царственное величие моря всегда успокаивающе действовало на Селима. Глядя на прибрежную полосу, он отвлёкся от своих гнетущих мыслей и подумал: «Миллионы лет море неизменно омывает эти берега, по которым прошли бесчисленные множества племён, канувшие в прошлое со своими земными радостями и горестями, унесённые естественной и насильственной смертью. Пройдут ещё тысячелетия, а море всё так же будет ласкаться у этих холодных, гранитных скал или буйствовать, бросаясь на них, словно разъярённый зверь…»

Селим вдруг почувствовал усталость, какое-то смиренное опустошение в душе, на смену неприятной тревоге пришло безразличие ко всему. Он закурил и не спеша побрёл домой.

Узнав о тяжёлой «болезни» мужа, Зухра забеспокоилась. Третий раз за последний год недуг укладывает старого в постель. Это уже плохой знак. Это предвестие большой, непоправимой беды…

Испугавшись за жизнь супруга, Зухра дала себе слово ни в чём ему не перечить, ничем не тревожить, не беспокоить. Она приготовила разные настои, отвары целебных трав и дольше, чем обычно, засиживалась в его комнате.

…В день приезда мужа из города Зухре не удалось с ним поговорить. Но поздно вечером, когда иссяк поток посетителей и домочадцы уснули, она пришла к нему, села у изголовья:

– Ну, как там наш старший?

– Плохи у него дела, очень плохи, – покачав головой, многозначительно произнёс Амир-Ашраф.

– Что-нибудь стряслось? – забеспокоилась Зухра.

– Не волнуйся, ничего особенного. Я имею в виду дела любовные, – пояснил Амир-Ашраф, заметив испуг жены.

– Какие ещё любовные?

– А такие, каких не знали ни ты, ни я, – хитро прищурил глаз Амир-Ашраф.

– Да неужели невесту себе нашёл?

– Ещё какую нашёл…

– Какую же? Какой национальности? Кто её родители? Чем занимается? – засыпала Зухра вопросами мужа.

– Мусульманка. Родители – большие люди. Сама учится на музыкантшу.

– Ну, так это неплохо, сроднимся с видными людьми. А на лицо красивая?

– На этот вопрос трудно ответить.

– Разве ты её не видел?

– Как не видел? Видел два раза.

– Ну и что, не разглядел?

– Разглядывал. Но на её лице столько красок, что трудно было разобраться: где красота, а где краски.

– Неужели так накрашена?

– Накрашена! Да ещё курит, и груди наполовину наружу выставлены.

– О, великий Аллах! Не может быть. Ты же говоришь, что она мусульманка. Не надо так шутить.

– Я и не шучу. Мало того, вино, коньяк пила вместе с Селимом, вдвоём в квартире. Я как зашёл да посмотрел, тут мне и стало плохо.

– Сохрани и помилуй Аллах моего сына от беды! – воскликнула расстроенная Зухра. – А может, это просто женщина с его работы, пришла по делам? Наш Селим – серьёзный и умный парень. Он не будет связываться с такой. Нет, я не верю всему этому.

– Не веришь – не надо, но я говорю правду. Он влюблён в неё и, несмотря ни на какие мои возражения, собирается жениться на ней. Сказал, что женится не для нас, а для себя, что мы сельские, отсталые люди, не понимаем смысла и быта современной городской жизни. В общем, у меня с ним было много споров – и я боюсь, что он настоит на своём, если она помирится с ним.

– А что, разве они рассорились уже?

– Да, я помог им разбить любовный кувшин.

– Что же ты сделал?

– Сказал, что у него растёт сын-первенец.

– И как же она отреагировала на это?

– Встала, хлопнула дверью и ушла.

– А он?

– Переживал, нервничал…

– А ты?

– А я слёг и чуть не умер.

– Тьфу, тьфу! Избави Аллах!

– Вот потому наш Селим никого в жёны, из тех, кого мы предлагаем, и не хочет брать.

– Что же теперь делать? Вай! Вай! И за что на нашу голову беды валятся, – всхлипывая, запричитала Зухра.

– Успокойся, авось всё и уладится по-доброму.

– Прошу тебя, давай хоть второго сына женим по-человечески. Пока не поздно, пока и Керим не отбился от рук, – сказала Зухра, вытирая уголком платка влажные глаза.

– Ну что ж, можно и поженить, – согласился Амир-Ашраф. – Селим, конечно, обидится. Ведь он старший. И должен первым жениться. Ну, ничего, пусть обижается, раз не хочет слушать отца.

Амиру-Ашрафу не могло и в голову прийти, что для Селима, человека с современными взглядами на жизнь, всё это было совершенно безразлично.

На другой день Зухра пригласила к себе в гости аульскую сваху. Усевшись на ковре в кунацкой, сваха, загибая один палец за другим, стала называть девушек, подробно описывая их достоинства и недостатки, богатство приданого, численность рода…

Наконец, после долгих обсуждений, Зухра остановилась на Мадине. Девушке недавно исполнилось восемнадцать. Окончила среднюю школу. Родители – состоятельные люди, имеют большой дом с садом, двух коров и буйволицу. Мадина в семье единственная дочь.

Сваха зачастила в дом Амира-Ашрафа, принося каждый раз новые сообщения об избраннице. Она стала торопить Зухру со сватовством, так как претендентов на руку Мадины оказалось много.

Но Амир-Ашраф удерживал жену.

– Не торопись, знай цену и своему сыну – сказал он ей строго. – Ты, как расчётливая женщина, польстишься на богатое приданое, Керим позарится на красоту. А я хочу, чтобы жена моего сына была умна и по хозяйству всё умела делать.

Строгий тон мужа подействовал на Зухру.

– Ты прав. Сделаю всё так, как скажешь.

– Ну, вот и хорошо. Жену для сына нам нужно, по мере сил и возможностей, подобрать достойную, хотя это дело не лёгкое. Выбор невесты – это всё равно, что игра на деньги: положил на кон и не знаешь, выиграешь или проиграешь. Доверять выбор самому Кериму тоже нельзя. По неопытности и легкомыслию он может взять первую попавшуюся. А умный родитель до пятого колена изучит родословную той, с которой хочет вступить в родство. Ведь если сын выберет жену себе сам и ошибётся, то проклинать будет только себя. А вот если мы испортим ему жизнь, тут уже он проклянет и нас с тобой. Ясно тебе?

– Ясно, ясно, – вздохнула Зухра.

Следуя совету мужа, она не замедлила сама активно включиться в поиски невесты для Керима. Многих девушек перебрала. Пока, в конце концов, не пришла к заключению, что по всем данным Мадина всё-таки самая лучшая невеста в ауле.

Кериму тоже нравилась Мадина. И он, не колеблясь, согласился на ней жениться.

Селим, узнав о предстоящем важном семейном событии, тут же приехал в аул, дал матери денег на свадебные расходы.

Амир-Ашраф удивился, что Селим не обиделся, даже не придал никакого значения тому, что родители, обойдя его, решили женить первым младшего сына. Однако по его настроению, по тому, что он почти все субботние вечера стал проводить дома, Амир-Ашраф понял, что дела его с городской красавицей не ладятся.

Селим по-прежнему не обращал никакого внимания на Марину. А она, когда он приезжал, старалась не показываться ему на глаза.

Амир-Ашраф дал Марине сто рублей и сказал:

– Дочка, возьми эти деньги, покупай пудра и разный хороший краска на лицо.

Марина не сразу поняла его.

– Какие краски? Для чего? – спросила она, недоумённо поглядывая то на деньги, то на Амира-Ашрафа.

– Белый краска лицо мазат, красный краска рот мазат, чёрный краска бров мазат…

– Да вы что, папа? Зачем мне это?

– Надо, дочка. Рыжый бров чёрный делай, рот красный делай…

«Что, он решил посмеяться надо мной?» – мелькнуло в мыслях Марины. И уже слёзы готовы были брызнуть из её глаз. Но Амир-Ашраф, заметив обиду на её лице, сказал ласково:

– Дочка, такой мода в город. Селим любит такой мода. Я хочет, чтобы ты красивый была.

Марина, обняв старика, прижала голову к его плечу. Амир-Ашраф, не ласкавший родную дочь с тех пор, как Умму подросла, нежно, по-отцовски, провёл рукой по голове Марины:

– Ты хороший дочка. Много кушат надо. Полный женщин красивый бывает. Мала-мала краска тоже на лицо надо.

Марина решила исполнить желание Амира-Ашрафа. Да и какой женщине не хочется быть красивой!

На другой день она купила всё необходимое и, закрывшись в своей комнате – сын был у дедушки, – начала придавать приглушённым тонам своего лица лёгкую свежесть и нежные оттенки. Как это делается, Марина хорошо знала. Когда-то в довоенные годы, когда она была ещё школьницей, по соседству с ними жил бывший театральный гримёр.

Это был истинный художник, большой знаток и мастер своего дела. Он рассказывал ей о формах лица, классических чертах с симметричными половинами, показывал асимметрии каждой из половин на рисунках. Он говорил, что большинство людей имеют асимметричные лица, но это видно только гримёру. Он рисовал ей формы лица – круглые, овальные, квадратные… Показывал, какими штрихами можно удлинить лицо или округлить.

На выпускном вечере в школе, благодаря стараниям этого искусного мастера, многие одноклассники и учителя не могли сразу узнать её. Какой красивой, очаровательной была она тогда!

Когда Марина вышла провожать сватов к невесте Керима во главе с Али-Султаном, все были изумлены происшедшей в ней переменой. Особенно обрадовался Амир-Ашраф. «Посмотрим, как теперь поведёт себя Селим, – подумал он. – Разве можно не полюбить такую красивую женщину?..»

Пока ждали возвращения сватов, Умму рассказала Марине о церемониале сватовства на Кавказе. Он не везде одинаков. У каждого народа свой.

В их ауле первый этап сватовства, самый решающий, происходит при молчании сторон. Сваты входят в дом девушки, родители её встречают их сдержанно, угощают чаем. Если кладут в стаканы большие куски сахара и на блюдцах есть чайные ложечки, это означает, что они согласны выдать дочь замуж. Если же чай подают без чайных ложечек, а в сахарнице лежит мелко наколотый сахар, для питья вприкуску, это означает отказ. В таком случае сваты начинают выяснять причину отказа, дают согласие подождать, договариваются о сроках…

Сватам Керима чай подали с кусками сахара, которые едва вмещались в стаканах. Дополнительно были поданы ещё и сладкие фруктовые напитки. Высказав родителям невесты добрые пожелания, договорившись о дне обручения, сваты покинули гостеприимный дом.

Вскоре невесте были отправлены обручальные кольца, серьги, несколько шёлковых шалей и шарфов, чаши с халвой…

А ещё через несколько дней невесте принесли отрезы парчи, шёлка, шерсти, привели искусную швею для примерки и шитья свадебных нарядов.

Родители невесты, в свою очередь, представили родственникам жениха список приданого и попросили осмотреть его – ковры, шёлковые одеяла, шерстяные матрасы, пуховые подушки, постельное бельё, посуду…

Накануне свадьбы в доме Амира-Ашрафа собрались родственники, соседи. Избрали тамаду и его помощников – есаулов, которые должны были наблюдать за порядком во время торжества. Зухра пригласила самых искусных стряпух для приготовления угощений. Во двор вынесли огромные котлы, соорудили навес и очаги для огня. Столы и скамьи расставили в тени старого тутовника.

Обязанности экономки должна была исполнять Марина. Амир-Ашраф велел жене передать ей ключи от погреба и кладовой. Ещё перед свадьбой Марине сшили три шёлковых платья. Зухра подарила ей столько же красивых платков под цвет платьев, чтобы она в течение трёх дней свадьбы сменяла наряды.

…И вот громкие звуки зурны и барабана известили аульчан о начавшемся торжестве. Помимо этого традиционного дуэта был приглашён ещё и гармонист.

С утра начали собираться гости. Столы во дворе были предназначены только для мужчин. Женщинам накрыли отдельно в кунацкой.

Выпив, гости начали танцевать лезгинку и другие кавказские танцы. В перерывах между танцами пели старинные и современные песни.

На второй день делегация от жениха, состоящая из близких родственников, в сопровождении гармониста направилась к дому невесты.

У ворот их встретила «охрана» – несколько молодых джигитов преградили путь толстым натянутым арканом. Глава делегации дал выкуп «стражам», и их пропустили.

Во дворе дома представителей жениха встретили родственники невесты. Гостей усадили за стол. Глава делегации, подняв бокал с вином, произнёс тост, восхваляя хозяев дома, их родственников, невесту и жениха. После застолья представители жениха увели невесту с приданым, её родственников, сопровождавших невесту подружек и вернулись к дому Амира-Ашрафа.

У ворот родственники и гости жениха стали осыпать невесту конфетами и монетами, чтобы жилось в доме мужа богато и сладко.

Все были радостны, веселы. Только одна Марина выглядела грустной. С утра до поздней ночи помогала она женщинам готовить закуски, накрывать и убирать со столов.

Впервые в жизни Марине пришлось быть свидетельницей такого длинного и сложного сватовства и свадебного застолья. Нет, она не завидовала счастью красавицы Мадины, не роптала на свою судьбу за то, что в тот заветный фронтовой вечер, когда познала близость мужчины, слушала не свадебную музыку, а грохот артиллерийской канонады.

Пусть судьба обошлась с ней жестоко, подарив ей лишь несколько дней блаженства. Но она благодарна и за это. Она познала счастье любви. И сейчас ей тяжело было оттого, что это счастье оказалось случайным, украденным у такой, как Мадина, которую найдут для Селима или пожелает он сам, и она всю жизнь будет иметь право на его близость и любовь.

Мучительные думы о Селиме терзали её особенно теперь, когда он находился рядом, в доме.

С нескрываемым любопытством и удивлением следила Марина за прохождением свадьбы. Мужчины во главе с тамадой, устроившись за накрытыми столами, пили, ели, произносили заздравные речи, плясали, вызывая на танец толпившихся у дверей дома, ярко разодетых девушек и женщин. Среди мужчин находился и Керим.

Женщин тоже угощали и вином, и сладостями, но в кунацкой, где в одном из углов сидела и Мадина в окружении своих подружек.

Но вот дружки повели Керима в дом. Все женщины, за исключением Мадины и пожилой её тётушки, вышли из кунацкой. Дружки проводили Керима до порога и захлопнули за ним дверь. Гости зашумели ещё сильнее, неистово запела зурна.

Марина, сидя в своей комнате возле заснувшего сына, через открытую дверь и окно видела всё, что происходило во дворе и в прихожей. Бросив взгляд на дверь кунацкой, где уединились Керим и Мадина, она подумала: «Как же это они, впервые в жизни встретившись, заговорят друг с другом? С чего начнут?» Всё это казалось ей странным, непонятным…

Гости разошлись лишь к полуночи. Марина вышла из своей комнаты, чтобы помочь женщинам убрать со столов.

Во дворе, около навеса, где были установлены медные котлы, она столкнулась с Селимом. Он схватил её за руку. Марина вырвала руку и отошла в сторону.

– Зачем же так? Кажется, я ничем тебя не обидел? – улыбнулся Селим.

– А я разве говорю, что обидел?

– Послушай, давай изменим наши отношения. Ведь не враги же мы с тобой, в конце концов.

– Давай изменим, – опустила голову Марина, – но прошу об одном: не презирай меня. Ещё раз повторяю: я не претендую ни на что, а на уважение имею право.

– Да у меня и нет оснований не уважать тебя. Только и ты не избегай меня, – снова улыбнулся Селим и, закурив, вышел на улицу.

«Только и ты не избегай меня…» – повторила мысленно Марина. От этих слов ей стало легко, приятно на душе. Но, вспомнив признание Селима, что он любит другую, она тут же снова сникла.

Наступили пасмурные дни поздней осени. Селим исполнил просьбу отца – привёз в аул десять ульев. Мечта Амира-Ашрафа наконец-то сбылась.

Зимние холода длились недолго. С наступлением тёплых дней Умму устроилась учётчицей в колхозе. Теперь Марина одна управлялась с большим хозяйством. Зухра готовила только еду. А молодая невестка Мадина всё ещё считала себя гостьей и не спешила приобщаться к домашней работе.

Амир-Ашраф, узнав, что Марина продолжает стирать рубахи Керима, а Зухра носит в кунацкую еду для молодожёнов, убирает и моет после них посуду, пришёл в ярость. Пригласив жену в свою комнату, он сердито заявил:

– Уж не думаешь ли ты наняться в прислуги к своей законной невестке?

– Нет, не думаю. Но разве можно такую юную птичку на заре весны, в самые сладкие дни семейной жизни, загонять в хлев?

– Да, твои речи красочны и сладки, как мёд, когда они касаются дочери богатых родителей. Ты даже забыла, что невестка должна быть госпожой в доме мужа только три дня, ну, пусть – три недели. А ведь прошло уже более трёх месяцев, как она вошла в дом мужа, и за это время я не видел ни разу, чтобы она убрала в кухне, подмела двор. Когда Керим на работе, она бежит к своим родителям, а когда он дома – часами сидит с ним в комнате.

– Но это же с нашим сыном воркует она, – улыбнулась Зухра. – Ты должен радоваться…

– А с кем же ещё она может ворковать?

– Ну, что ты цепляешься к моим словам? Она же ещё совсем дитя.

– Спать с мужем может как женщина, а в остальном – дитя. Так выходит, по-твоему?

– Зря ты недоволен Мадиной. Она будет хорошей женой Кериму.

– Я не сомневаюсь в этом. Всякая лентяйка и бездельница будет хорошей женой, если для неё пищу приготовит и подаст свекровь, а мужа обстирает и в доме уберёт другая женщина. Почему же ей не быть весёлой, нарядной, опрятной, если у неё есть две служанки?

– Значит, ты хочешь заставить девочку работать на всех?

– На всех не надо! Пусть работает на себя и на своего мужа.

– Я же готовлю для вас всех.

– Готовишь. Но для неё напрасно стараешься.

– Не надо быть таким жестоким. Мадина для нас – вторая дочь. Мы должны жалеть её, тем более теперь, – многозначительно сказала Зухра.

– Это почему же нужно её жалеть? Разве она несчастна?

– Ну, как ты не понимаешь? Может, она беременна.

– Ах вот как! Может… А если ещё не отяжелела и не понесёт никогда, ты будешь весь век в ожидании этого беречь её?

– Тьфу, тьфу, что ты мелешь, пусть оглохнет чёрт! Не приведи бог – бездетность! Не лиши нас, Всевышний, радости старческой…

– Успокойся. Пока мы не обижены Аллахом. А вот ты поступаешь не по-божески.

– Разве я причинила кому-нибудь зло?

– Ну, как тебе сказать… Нехорошо ты ведёшь себя.

– Как это нехорошо? Что ты имеешь в виду?

– Слишком разделяешь двух молодых женщин, живущих под нашим кровом. Конечно, я понимаю тебя.

Многим смертным свойственно преклоняться перед имущими, как и перед сильными. Мадина – дочь богатых родителей, избалована, изнежена. Ты знаешь это и потакаешь ей. А вот другую несчастную женщину – круглую сироту, бедную, которая подарила нам такого хорошего внука, – не жалеешь, потому что нет у неё ничего. Да и Селим такой же невежа, как и ты. Никто ведь не заставляет его жить с ней, но хотя бы ради сына относился к ней по-дружески, был с ней теплее.

– Всех ты судишь, всех попрекаешь, а себя не видишь. Никто из отцов не позволил бы того, что ты сделал по отношению к своему сыну. Да разве…

– Я поступил не только по-отцовски, но и по-человечески ради ребёнка! – перебил жену Амир-Ашраф. – И никогда не раскаюсь в этом! Ты считаешь, что я испортил сыну жизнь. Нет, он сам испортил её своим легкомысленным поступком. И если не одумается, испортит и во второй раз. А там пойдёт порча сама по себе.

– Не надо так плохо думать о сыне. Наш Селим и внешностью, и умом никому из молодых джигитов в ауле не уступит.

– Вижу, ты готова поставить Селима рядом со святыми. Ладно, это твоё дело. У меня свое мнение о нём… Знаешь, пойди-ка да принеси сюда тот узел, в котором лежат дары для невесты Селима.

– А ты что, лазил в мой сундук? – сердито глянула Зухра на мужа.

– Не лазил. Меня никогда не интересовали твои бабские дела. Ты сама говорила, что для детей своих свадебные дары собираешь в три узла, всем поровну.

– Да, так я делаю.

– Ну, так вот, принеси всё то, что предназначается для будущей жены старшего сына.

– Зачем? – спросила настороженно Зухра.

– Иди, неси. Потом узнаешь.

Зухра встала, вышла из комнаты. Большой сундук, обитый листовой жестью, находился в кунацкой. Она постучала в дверь к молодым. Открыл Керим.

– О, мама! Проходи.

– Я на минуточку.

Зухра сняла с шеи шёлковый мешочек, вынула из него ключ, подошла к сундуку. Щёлкнул замок. Керим придержал крышку. Зухра вытащила узел и, заперев сундук, вышла из кунацкой.

Положив узел перед мужем, она тихо сказала:

– Здесь всё, кроме тех нескольких отрезов, которые пошли на платья Марине.

Амир-Ашраф развязал узел. В нём находились платки, чулки, бельё, деревянная шкатулка, в которой лежали кольца, серьги, браслет…

Амир-Ашраф поднял глаза на жену:

– Позови-ка сюда Марину.

– Ты что надумал? – поняв намерения мужа, всплеснула руками Зухра.

– Ничего особенного. Хочу всё это отдать той, которую я считаю старшей невесткой.

– Да ты в своём уме?! А когда будем женить сына, что я пошлю ей в подарок?

– Кому это ей?

– Избраннице Селима!

– Той ничего не пошлёшь. Обойдётся. Она не соблюдает наших адатов. Да и носить не станет всё это барахло царских времён. Она настолько богата, что этот твой узел сочтёт за нищенский дар. А Марина это оценит и будет благодарна.

– Но как же так? Неужели ты ничего не дашь той, городской?

– Не дам! Ничего не дам! Пусть женятся по-современному, без всякого калыма. И нам – легче, и им – лучше. А Марину я буду считать женой Селима до тех пор, пока она сама не захочет устроить свою личную жизнь иначе.

Зухра тяжело вздохнула. Хотя она уже привыкла к Марине и была довольна ею, но никак не хотела смириться с мыслью, что Марина – старшая невестка.

Зухра поднялась и вышла, чтобы позвать Марину.

Внук Амир спал. Марина лежала рядом с ним на кровати и читала книгу.

Зухра знала лишь несколько русских слов. Но Марина поняла её. Встала, поправила платье и вышла следом за ней из комнаты.

Амир-Ашраф улыбнулся Марине и, показав рукой на развязанный узел, сказал:

– Это твоя…

– Да что вы, папа, зачем мне всё это? – Марина отступила к двери. – У вас есть дочь, невестка. Нет, я не возьму.

– Умму – много есть, Мадина – много есть. Это твоя доля, дочка.

– Нет, мне ничего не надо. Вы и так для меня столько сделали. Уж не знаю, как и отблагодарить вас. Спасибо, папа. Но я ничего не возьму.

Смущённая Марина убежала в свою комнату…

Родные отец и мать не баловали её. Будучи ученицей, она одевалась скромно. Окончив школу, сразу надела гимнастёрку, сапоги, шинель. После войны тоже было не до нарядов…

Когда Марина, отказавшись принять такой дорогой подарок, убежала в свою комнату, Амир-Ашраф сказал жене:

– Вот видишь, какая она. Надо обладать равнодушием мудреца, чтобы воздержаться от соблазна. Надо иметь слишком щедрую душу, чтобы не проявить жадности. Нет, я не ошибся в благородстве этой русской женщины. И в ней мы всегда можем найти опору, как в собственных детях.

Последние слова мужа растрогали Зухру. Ласково глянув на него, она сказала:

– Да, ты прав. Хорошая, благородная женщина.

Довольный Амир-Ашраф улыбнулся и приказал:

– Собери всё это и отнеси ей.