Текст книги "Мой дядя Пир-Будаг"

– Ничего, один как-нибудь обойдется без твоей помощи. Жил же раньше без тебя. Иди, а ему ничего не говори.

– Ну ладно, – согласилась я, быстро оделась, насыпала в сумку несколько горстей толокна, положила кусочек сыра и выбежала во двор, откуда доносился голос Псы. Он тоже шел пасти телят.

Откровенно говоря, когда я увидела его, у меня испортилось настроение. Я знала, что он на меня сердится со дня, когда мы стравили своих собак. Но делать было нечего, пришлось идти.

Когда мы пригнали телят на горный лужок, Пса с двумя другими мальчишками отделился от меня и стал с ними о чем-то шептаться. Не обращая на них внимания, я спустилась к роднику, вокруг которого росло много съедобных трав, очень вкусных, и начала кушать. Через некоторое время Иса позвал меня и сказал:

– Ты что, пришла сюда гулять? А ну иди, пригони вон тех телят, – он указал пальцем на вершину, куда забрели два теленка.

Я побежала.

Потом он заставил меня пригнать телят, которые спустились к реке и стали пить воду.

И их я пригнала.

Затем Иса сказал:

– В стаде не хватает одного теленка, иди ищи его.

Я пошла, ходила почти до полудня. Дошла до стада наших коров, спросила у пастуха, не забрел ли в его стадо теленок. Он сказал:

– Никакого теленка здесь не было, я не видел.

В горах возле пастбища водилось много крупных оводов. Словно тучи летали они над коровами, которые отбивались от них хвостами. Набрасывались они и на меня, в особенности на мою пораненную руку, словно чувствовали кровь. Руку я поранила во дворе, упав на камни. Сопровождаемая тучей жужжащих оводов, я вернулась к телятам.

Иса говорит:

– Теленок нашелся, он не пропадал. Мы сбились со счета, когда считали их.

Я промолчала, села рядом, потянулась к своему мешку. А в нем ни толокна, ни сыра. Я ничего не сказала, опять опустилась к роднику, стала кушать траву. Солнце стояло высоко посреди неба, это значило, что время полуденное. Не успела я «заморить червячка», как слышу: опять кричит Иса:

– Ты что гуляешь? А ну подымайся, телята разбрелись!

Я разозлись и ответила ему:

– Сам сгоняй, хватит, я полдня бегала за ними, а ты лежал, да еще съел мои харчи.

– Ах ты, войлочный зверек! Я тебе сейчас покажу! – он стал быстро спускаться к роднику.

Я испугалась, но внешне не показала, приняла вызывающую позу, успев заметить камень, который решила пустить в ход в крайнем случае.

Иса подбежал и толкнул меня в грудь.

Я отшатнулась, но устояла на ногах, почувствовав, как злоба вскипает во мне.

Иса подошел и ударил меня кулаком в щеку. Метил в нос, но я успела отвернуть голову.

Тогда, недолго думая, я схватила камень и с силой запустила в него.

Камень попал в лицо.

Он закрыл лицо обеими руками, а я кинулась вниз, сорвалась со склона осыпающейся щебенчатой горы и кувырком покатилась в долину.

Щебень был мелкий. Он толстым слоем покрывал склон. Конечно, крупное животное или человек легко могли сломать конечности, а я скатилась как мяч, даже не ушиблась.

Внизу ни я не видела мальчишек, ни они меня. Но на всякий случай я отошла подальше в сторону, влезла под каменный навес над речушкой и решила ждать, пока там наверху у моих врагов улягутся страсти. Так делал дядя Пир-Будаг, натворив что-нибудь. От него и я научилась прятаться, пока пройдет острота чьих-либо возмущений.

Прошел час, другой. Возвращаться наверх я не стала, было рискованно, хотя меня очень интересовало состояние Исы. «Но раз они не подняли шум, не повели пострадавшего в село, значит, все обошлось», – подумала я и успокоилась.

Когда солнце село, Иса с мальчишками погнали телят к селу. Я видела их, когда они поднимались по дороге. Домой я пошла следом за ними, только окольным путем, зайдя с окраины нашего города.

Оказывается, после моего ухода дядя Пир-Будаг снова улегся в постель, никаких дел у него не было. Где-то в полдень его разбудил дедушка, который забеспокоился, думая, что это я сплю так долго.

– А где Лейла? – спросил у него дедушка.

– Не знаю, – соврал дядя Пир-Будаг, а может, и забыл, что послал меня пасти телят.

– Может, ее взяли с собой женщины? А ну пойди поищи на улице, если нет, значит, она с ними.

Дядя Пир-Будаг пошел, а потом, наверное, вспомнил, куда послал меня, и уселся на годекане. Когда телят пригнали в аул, он подошел к Псе и прежде чем спросить, где я, увидел огромную шишку на его лбу.

– Кто это тебя так разукрасил? – спросил он Псу.

– Твоя племянница, – грубо ответил Пса.

– А где она? – испуганно спросил дядя Пир-Будаг.

– Бросилась с обрыва, я не толкал, спроси у них, – Пса кивнул на своих товарищей.

Дядя Пир-Будаг, схватив за руку одного из мальчишек, сказал:

– Бежим, покажи, откуда она бросилась.

Вернулся дядя Пир-Будаг, когда совсем стемнело, и увидев меня возле дедушки, сделал удивленные глаза, а потом улыбнулся и приложил палец к губам – мол, помалкивай.

А я подумала: хорошо, что не рассказала дедушке обо всем случившемся, а ограничилась тем, что целый день пасла телят.

Но все-таки дедушка поругал Пир-Будага.

Сначала он спросил:

– Сын мой, с каких пор в нашем селе стали посылать девочек пасти скот?

– Не скот, а телят, – уточнил дядя Пир-Будаг, добавив: – ничего в этом плохого не вижу.

– Да, конечно, нет ничего плохого даже в самом грязном, но честном, добросовестном труде. Но все-таки испокон веков труд был разделен на мужской и женский, и ты, пожалуйста, не нарушай правил, утвержденных теми, кто был поумнее тебя.

Много из того, что говорил и как поучал отец, влетало в одно ухо Пир-Будага, а в другое тут же вылетало. Меня это не очень волновало бы, если бы не его забывчивость, непослушание и постоянное стремление перепоручать мне порученное ему. Все это было связано с неприятностями и риском, возникающими самым неожиданным образом.

Скажу для примера.

Бабушка, обращаясь к Пир-Будагу, говорит: «Сынок, сбегай на луг, приведи коня, хочу завтра утром поехать на базар».

Другой, хороший сын сразу побежал бы, а он молчит, смотрит на меня, моргает и кивком головы дает знать, мол, иди ты.

Луг, на котором пасется наш стреноженный конь, совсем недалеко, даже виден из нашего окна. На дворе еще светло, хотя в комнате зажгли керосиновую лампу.

…Дядя Пир-Будаг вышел в прихожую, снял с гвоздя уздечку и кинул мне. Я схватила ее и побежала.

Конь щипал траву. Услышав шаги, он приподнял голову, посмотрел на меня и снова начала щипать.

Я подошла к нему, держа в обеих руках уздечку так, чтобы удобнее было надеть. Только хотела сунуть меж зубов удила – конь фыркнул и задрал голову. Я подождала, пока он опустит ее и снова станет щипать траву.

Так делала несколько раз. Конь не поддавался. Дотянуться до его поднятой морды я не могла никак, да еще он, несмотря на опутанные канатом ноги, медленно уходил вверх, в гору.

Стало темно. Я боялась темноты. В ауле уже во всех окнах горел свет.

Я решила вернуться обратно и шла, от страха громко напевая песню, так, чтобы не слышать звуков и шорохов, доносившихся отовсюду. Когда я вошла во двор, увидела дядю Пир-Будага. Он спросил:

– А где конь?

Я сказала, что не привела его потому, что он задирал голову все время, как только я пыталась надеть уздечку.

– Дай сюда! – воскликнул он и, взяв из моих рук уздечку, вышел во двор.

На другой день, когда бабушка вернулась с базара, дядя Пир-Будаг расседлал коня и, бросив мне повода, приказал:

– Веди, напои, потом сними уздечку и пусти на луг.

– Уже темно, я боюсь…

– Кого боишься?

– Волков.

– На кой черт ты им нужна? Да при виде тебя самый матерый уйдет, прижав хвост.

– Я не могу снять уздечку.

– Ничего, снимешь, наклонив голову, конь не будет сопротивляться. Он не дается, когда хотят надеть и увести с пастбища.

Я стояла в нерешительности.

– Ну что стоишь? Не хочешь идти пешком – поезжай верхом, – сказал он и, подняв меня, посадил на спину лошади.

Я хотела закричать, позвать бабушку, сказать, что не хочу ехать. Но потом передумала, вспомнив, что дядя Пир-Будаг никому не сказал о том, что я разбила камнем голову соседскому мальчишке Исе. И сам Иса почему-то не стал распространяться на это счет, наверное, стеснялся сказать, что какая-то девчонка набила ему шишку.

Пока я думала об этом, сидя на коне, дядя Пир-Будаг взял его за уздцы, вывел на улицу и хлопнул по боку.

Конь пошел.

Сидеть на неоседланном коне детям очень неудобно, в особенности, если он идет по крутому спуску. Я все время съезжала на шею, и чтобы не перевернуться, крепко ухватилась за гриву и уперлась руками в холку. Так было надежнее.

В долине у самой реки оказалась канава, промытая ливневым потоком. Когда конь перепрыгнул через эту канаву, я полетела в лужу.

Очутившись в воде, не столько от боли, сколько от страха стала кричать, звать на помощь, хотя можно было обойтись и без нее.

На мой протяжный крик прибежал сельчанин Муса, возвращавшийся с охоты. К тому времени я вылезла из лужи и, заливаясь плачем, уселась на берегу реки. Конь, не обращая на меня внимания, стал пить воду, фыркая и мотая головой.

– Что с тобой? Что случилось? – спросил охотник Муса.

– Упала с лошади в лужу, чуть не убилась, – проговорила я сквозь слезы.

– Чем ударилась?

– Задом!

– Ну это ничего, лишь бы не головой, – успокоил охотник Муса.

– Лошадь чья?

– Наша. Ее надо отогнать на пастбище, сняв уздечку.

– Хорошо. Ты посиди, я сейчас, – сказал охотник Муса.

Он повел коня вверх по тропке, на бугре остановился, снял уздечку, стегнул ремешком коня, тот побежал вверх. Охотник Муса вернулся ко мне. Он поднял свое ружье, которое до того положил на камень возле меня.

– Идем! – сказал он, беря меня за руку.

Я встала и, похрамывая, зашагала рядом. Вся одежда на мне была мокрой и липла к телу. Дрожа от холода, я едва успевала за охотником. Войдя со мной в дом, он сказал:

– Вот внучка ваша, она упала с лошади в лужу, а это уздечка.

Видя, что испуганные взоры бабушки и тетушек обращены ко мне, я стала плакать еще громче.

– Как ты очутилась на лошади возле речки? – спросил дедушка, приподнявшись с постели.

– Меня посадил дядя Пир-Будаг, он велел мне напоить коня, снять уздечку и пустить коня на луг.

– Ты ушиблась?

– Да, чуть не убилась, – приврала я.

– Да нет, ничего страшного, она просто села в лужу, – успокоил охотник.

Дедушка поблагодарил Мусу, и он ушел. Бабушка и тетушки стали быстро раздевать меня, чтобы переодеть в сухое. Потом уложили под шубу дедушки, где я и уснула.

В тот вечер дядю Пир-Будага не стали ругать, чтобы не разбудить меня. Утром ему досталось от дедушки.

Однажды к нам приехал гость из соседнего района. Он искал знахаря, который бы мог снять порчу с его малолетнего сына. Их мулла и знахарь не могли ничего сделать, а мальчик бился в припадках.

В нашем ауле таких знахарей не было. Дедушка порекомендовал кунаку сходить в базарный день в окружной центр и поспрашивать у людей.

Гость, уходя, оставил дедушке абрикосы. Дедушка положил их в рукав шубы. Дядя Пир-Будаг и я видели, как дед, дав нам по несколько штук, спрятал остальные в рукав, чтобы потом выдавать мне.

Дядя Пир-Будаг отнял у меня косточки от абрикосов, а потом, показав пальцем на рукав дедушкиной шубы, открыл свой рот, ткнул в него пальцем и сделал умоляющее выражение лица. Это означало, что я должна влезть в рукава шубы и украсть абрикосы.

Я отрицательно покачала головой.

Тогда он оскалил зубы и сделал свирепое выражение лица.

Но я не испугалась. Когда он вышел во двор, я пошла за ним. Дядя Пир-Будаг схватил меня за шиворот, тряханул раза два и спросил:

– Почему не взяла абрикосы?

– Просто не хочу без разрешения брать, – ответила я.

– Хорошо, хорошо, – сказал дядя Пир-Будаг, – как только ляжем спать и погаснет свет, я напущу на тебя домового.

Тогда все верили, что в каждом доме бывают домовые. У нас его называют «сухасулу». Дядя Пир-Будаг говорил, что сам видел его несколько раз и установил с ним дружеские отношения. Он даже показывал, какие пальцы на руках у домового, что он этими кривыми пальцами душит человека и что домовой не ходит, а прикатывается на четвереньках.

Сначала я не поверила дяде Пир-Будагу, спросила у дедушки, есть ли домовой или нет. Дедушка ответил, что сам его не видел, но говорят, что он живет в каждом доме. А я сказала, что дядя Пир-Будаг сам видел несколько раз домового и наладил с ним дружеские отношения.

Дедушка воскликнул:

– Пир-Будаг врет! Люди, которые общаются с домовыми и чертями, не такие дураки, как он.

…Но ты не бойся, – продолжал дедушка, – домовые хороших детей не трогают.

А бабушка добавила, что люди, которых душит домовой, должны класть под подушку Коран.

Тогда я поняла, почему дедушка всегда держал Коран под головой.

В ту ночь, когда дядя Пир-Будаг пригрозил мне домовым, я долго не могла уснуть, все думала. Раз домовой существует и душит людей, как знать, может, и в самом деле дядя Пир-Будаг общается с ним по ночам, а под утро засыпает так, что его трудно бывает разбудить.

Я осторожно встала со своей постели и пошла к дедушке, помня, что у него под головой был Коран.

– Кто тут? – спросил дедушка, когда я потрогала его.

– Это я, Лейла. Можно я с тобой посплю? А то я боюсь одна.

– Пошла бы легла возле бабушки, – сказал дедушка.

– Я хочу с тобой, – прошептала я, устраиваясь под боком. Однако не сказала, что у бабушки под подушкой нет Корана.

Все жители нашего аула в те годы были суеверными. Много интересных праздников справляли они. Но мне больше других нравился праздник изгнания духов и встречи весны.

Накануне женщины лепили из теста баб с руками, ногами, головами, делая глаза, носы, рты из яиц, орехов, кишмиша, укропа, а потом пекли их.

Мужчины уходили к хутору или в долины, где из особой глины лепили снаряды, утыканные обломками сухих прутиков, потом их несколько дней сушили. Эти глиняные зажигательные снаряды метали с помощью пращи в мнимый вражеский стан.

Предварительно делили аул на две части. Перед тем, как начать обстрел «противников» глиняными горящими снарядами, на площадях зажигали огромные костры из соломы. Женщины, более подверженные проникновению злых духов, начинали прыгать через костры, а мужчины, в основном молодежь, метали горящие снаряды. Если какой-нибудь снаряд попадал на сеновал и возникал пожар, тогда все с медными кувшинами и черепичными ковшами бросались тушить.

Перед уходом на праздника спросила у дедушки, в каком месте обитают духи. Он ответил:

– В душе, – и показал на грудь.

– А что они делают в нашей душе? – снова спросила я.

– Злые духи борются с добрыми.

– А кто побеждает?

– Человек умный и честный своей волей помогает доброму духу подавить злого, приносящего вред.

После этих объяснений, боясь, что я не смогу в достаточной мере помочь доброму духу, сидящему в моей груди, я так усердствовала, изгоняя злого духа прыжками через пылающий костер, что сожгла штаны, платье и обожгла ноги, потому что была босиком.

Босиком у нас тогда ходили все: и взрослые, и дети – не было обуви. На зиму обувь шили сами из войлока или сыромятины, а калоши, привезенные из городов, считались роскошью. И потом, самых крепких башмаков не хватило бы на месяц, если ходить в них по нашим каменистым тропам и улочкам.

Порезать ногу было нечем. Железок нигде не валялось, битого стекла не было. Бутылки не водились – никто не употреблял вино и водку, разве только у какого-нибудь лудильщика могла найтись бутылочка из-под соляной кислоты. Это не то, что на улицах и в парках городов – все усеяно осколками. Видно, одни, напившись, случайно роняют и бьют, а другие, недопив, разбивают пустые бутылки в гневе.

И не только у нас в ауле, но даже в бывшем губернском городке редко встречались пьяные люди. Я помню, в те годы у нас на весь город было два алкоголика. Один – русский – очень приличный человек. Даже помню его фамилию – Писарчук. Второй – наш местный горец – его звали Карабек. Этот совсем опустился, под заборами валялся, весь грязный. Одна женщина, проходившая мимо лежащего без чувств от опьянения Карабека, сказала, поплевав в сторону:

– О, милосердный Аллах! Избави от подобного позорища дитя мое и моих близких, уж лучше пошли ему смерть, чем такую судьбу.

Мой дядя Арслан-Бек – третий сын дедушки – жил в одном из портовых городов России. Работал лудильщиком, имел доступ на военные корабли – в камбузы – лудить котлы. Он сошелся с городскими и портовыми рабочими-революционерами и поддерживал связь большевиков города с военными моряками. Позже он сам вступил в партию большевиков. В то время Россия воевала с Германией. В стране назревала революция.

Для жителей нашего аула та война ничего не значила. Они были далеко от мест, где носились смерчи сражений. Но мой дедушка беспокоился за своего сына Арслан-Бека, который сочувственно относился к русским.

И не только Арслан-Бек, в русской армии были целые войсковые подразделения, состоявшие из горцев Кавказа – добровольцев кавалеристов, которые во все трудные для России времена становились на защиту русского государства.

Дедушка был человеком миролюбивым, он говорил Арслан-Беку:

– Сын мой, не впутывайся в бунтарские дела. Ты человек малограмотный, занимайся своим ремеслом. Пусть русские сами решают свои дела. Все равно кто-то должен возглавить страну. Без вождей и правителей людям нельзя жить, как без вожаков – зверям и птицам. И кто знает, какими будут те, кто станут на место царя.

– Отец, – говорил Арслан-Бек, – после царя к власти придет народ – рабочие, крестьяне – будет настоящая свобода и равенство.

– А разве тебя кто-нибудь неволит? – спросил дедушка и продолжал: – Тебе же никто не запрещает заниматься любимым ремеслом, торговлей, ехать куда угодно, жить где угодно – лишь бы не разбойничал и не преступал установленные законы.

– Так-то оно так, но что могут сделать крестьяне без земли, рабочие без фабрик, заводов. И почему один должен жить в роскоши за счет труда и пота тех, кто создает блага земные?

Старик задумался, потом снова ответил:

– Может быть, ты и прав, сын мой. Мы люди бедные, религиозные, привыкли уповать на Бога и довольствоваться тем, что он дает нам, не завидуя имущим, не тая злобу на них. В своих малых делах разбираемся с трудом, а о бытие и делах чужого народа, большой страны понятия не имеем. Меня как отца одно беспокоит: твое благополучие, твоя жизнь. После смерти Рашида в моей душе воцарился мрак, я ослеп от горя, грусть и печаль не покидают меня. И только в молитвах нахожу утешение. Тебе, сын мой, это чувство непонятно. И не дай бог когда-нибудь понять, пережить горе утраты. Ты, сынок, человек неглупый, живи и делай, что можешь делать, но только во имя добра, да сохранит тебя Аллах!

Перед началом Октябрьской революции дядя Арслан-Бек вернулся в Россию, несмотря на уговоры дедушки побыть дома.

До нашего аула доходили слухи о том, что царь Николай покинул престол и в стране воцарились неразбериха, борьба за власть и междоусобица. А через некоторое время ураган войны ворвался на Кавказ.

В горы ливневым паводком хлынули турецкие аскеры во главе с небезызвестным братом военного министра Турции генералом Нури-Пашой и его сподвижником генералом Иззет-Пашой. Со стороны Баку Дагестан и Чечню наводнили англо-американские интервенты. Вслед за ними из Ирана двинулся Бичерахов, чтобы воссоединиться со своим братом Бичераховым-младшим, поднявшим мятеж терского казачества. С севера, сметая все на своем пути, шла добровольческая армия Деникина.

Белогвардейцы хозяйничали не только в городах Чечни и Дагестана, но и проникли в глубины гор, вплоть до нашего аула. А внутри страны с первого дня установления в России Советской власти поднялись мятежные силы внутренней контрреволюции во главе с помещиком имамом Гоцинским и его духовным единомышленником шейхом Узун-Хаджи.

Советское правительство бросило свои резервные силы в помощь народам Кавказа, поднявшимся на борьбу со всеми захватчиками.

В это смутное время под покровом ночи приехал Арслан-Бек домой с тяжелыми тюками, которые спрятал на сеновале. Дедушка очень встревожился, узнав, что там огнестрельное оружие. Он спросил у Арслан-Бека:

– Зачем тебе столько?

Арслан-Бек ответил:

– Оно понадобится для тех, кто примкнет к нам.

– К кому это к вам? – не унимался дедушка.

– Красным, большевикам. Одними кинжалами и шашками не обойтись…

Через день, выйдя из мечети, дядя Арслан-Бек сказал глашатаю, чтобы он объявил сход. Когда на площади собрался народ, дядя Арслан-Бек подъехал на коне, в черкеске с газырями, черной папахе, весь обвешанный дорогим оружием. Обратившись к народу, он начал говорить:

– Дорогие братья-мусульмане! В эти черные дни, когда жадные руки поработителей со всех сторон потянулись к нашим горам, мы не должны оставаться равнодушными и позволить надеть на себя новое ярмо чужеземного рабства. Теперь, когда в русском государстве утвердилась народная власть, когда отобранные у богачей земли, фабрики и заводы отданы крестьянам и рабочим, мы, следуя примеру русских, должны с их помощью установить народовластие в нашей стране. Это нужно сделать для нас и наших потомков силою оружия. Я большевик, революционер. Меня направил сюда Ревком формировать партизанский отряд из добровольцев, чтобы преградить путь мятежникам, которые должны прийти с той стороны, – Арслан-Бек показал рукой в сторону гор, граничащих с Аварией. – А теперь желающих добровольно записаться в отряд красных партизан прошу подходить, называть свои имена.

Дядя Арслан-Бек вынул из планшетки, висевшей на боку, блокнот и карандаш. Первым подошел наш родственник Гасан, за ним последовали поочередно сначала близкие родственники, потом дальние, за ними соседи, друзья, просто желающие из бедняков, мечтавших о клочке земли. Не пожелали вступить в отряд мужчины и молодежь из зажиточных семей, а также из духовенства.

Женщины аула, поднявшись на крыши ближайших к площади домов, наблюдали за происходящим. Несколько смелых девиц забрались на крышу навеса над годеканом и оттуда разглядывали мужчин, стыдливо прикрывая глаза платками.

Одна из этих девиц, дочь местного овцевода Асват, не отрывала глаз от Арслан-Бека. А он и в самом деле был неотразим. Высокий, стройный, с тонкими чертами белого лица, на котором выделялись лихо закрученные кверху черные усы и большие темные глаза. И, конечно, словно влитый в черкесское седло, на великолепном кабардинском скакуне, увешанный блестящим оружием, отделанным вороненым серебром с золотой насечкой, он мог свести с ума наших красавиц.

И свел. Асват влюбилась в него и не стала скрывать разгоревшихся в сердце пламенных чувств, зная, что у Арслан-Бека была нареченная с детства и сосватанная невеста Иза.

Закончив запись добровольцев, Арслан-Бек по команде построил их в шеренгу и объявил:

– Быть готовыми к завтрашнему утру во всеоружии с лошадьми и недельной провизией.

Вечером в нашем доме собрались все близкие и дальние родственники, дядя Арслан-Бек раздал им огнестрельное оружие. В первую очередь тем, кто умел хорошо стрелять.

Утром конники построились в ряды и двинулись под звуки зурны и барабана к райцентру, сопровождаемые толпой женщин и детей. Пир-Будагу дядя Арслан-Бек сказал:

– Ты останешься дома, будешь смотреть за всем, что происходит в селе, когда придут враги с той стороны. В тот день, когда они начнут выступать в нашу сторону, ты оденься нищим (это значило надеть шубу, вывернутую наизнанку, старую папаху, повесить торбу через плечо, взять в руки посох) и приди к нам.

Через несколько дней после того, как отряд красных партизан во главе с дядей Арслан-Беком ушел из нашего аула, с той, граничащей с Аварией стороны, показался вооруженный отряд горцев. Одни ехали на лошадях, другие шли пешком.

Увидев их, жены, матери, сестры вступивших в отряд красных партизан испугались, похватали узелочки с едой, одеждой и, убежав из села, попрятались.

Представители местного духовенства выступили навстречу мюридам шейха Узун-Гаджи и приветствовали их.

Видя опустевшее село, один из предводителей мюридов спросил у муллы:

– А где же ваш народ?

Мулла ответил:

– Одних обманным путем увели из села вероотступники, другие разбежались от страха.

– Мы не собираемся никого трогать, пусть возвращаются к своим очагам, – сказал предводитель мюридов.

Тогда глашатай влез на самую высокую крышу села и начал созывать тех, кто убежал.

Через день отряд мюридов стал готовиться в путь. Дядя Пир-Будаг нарядился нищим и отправился в сторону райцентра. Застава мюридов, стоявшая на крутом перевале, пропустила его без вопросов.

Через неделю дядя Пир-Будаг вернулся домой. Он рассказал, что сторонникам шейха удалось прорвать оборону красных и что последние под натиском врагов отступили вниз. И еще сказал, что в течение всего этого времени он помогал красным партизанам на их позиции, носил воду, еду, пас коней, возил хлеб из пекарни, а потом седлал лошадей перед отходом партизан.

Около полугода в аулах высокогорья шли сражения с воинами-гази, которые нахлынули со стороны Грузии, отступив туда после первого подавления мятежа имама Гоцинского.

Наступила зима, суровая, голодная, потому что несколько лет подряд были неурожаи. Бабушка в черном траурном платье и платке, которые не снимала со дня смерти старшего сына Рашида, все время вздыхала, вытирая слезы, а дедушка читал молитвы.

Тревожно было на душе и у остальных родственников – как ни говори, а война есть война, и никто не застрахован от самых страшных неожиданностей. Люди ждали всякой весточки, окружали каждого пришлого или проходящего мимо, желая узнать новости.

Доходили слухи о том, что снизу из России на помощь местному ополчению и партизанам переброшены регулярные войска и что они, преследуя остатки разбитых отрядов имама, снова загнали их на крутые высоты Аварии, граничащие с Грузией. Эти слухи оказались достоверными.

В одну из завьюженных зимних ночей в окно нашего дома постучали. Бабушка выглянула и увидела человека в длинной бурке, запорошенной снегом, голова его была закутана белым башлыком.

– Мама, это я, – тихо сказал дядя Арслан-Бек.

Бабушка, всплеснув руками, кинулась к нему. Все в доме поднялись, забегали, встал на ноги и дедушка. Вытянув вперед обе руки, в одном ночном белье он, словно большой ребенок, неуверенно ступая ногами, пошел навстречу сыну. Радость встречи с вернувшимся из боев трудно описать.

Вместе с дядей Арслан-Беком вернулись многие партизаны. Пали в местах сражений четыре человека. Но войны без жертв не бывает, хотя каждый, идя туда, надеется, что выживет. А когда настигает смерть, уносит с собой тайну последних дум.

Зима в том году была лютая. Большие снегопады одели окрестные горы, крыши домов, узкие улочки села в пышные наряды, дышащие свежестью и снежным ароматом. Казалось, все погружено в зимнюю спячку: и люди, и природа. Лишь голубые струйки дыма, медленно поднимавшиеся к небу говорили, что там, под снежными сугробами, лежащими на ступенчатых крышах, теплится жизнь.

Изредка выходили люди из дому в это время. Трижды в день, накинув большие овчинные шубы на плечи, спешили мужчины в мечеть. Женщины в клетчатых шерстяных пледах торопились к источнику по воду. Асват каждый раз спешила с кувшином на плече в то время, когда муэдзин, забравшись на минарет, звал правоверных в мечеть.

Дядя Арслан-Бек тоже ходил молиться. Только тяжелобольным и немощным мужчинам разрешалось молиться дома, как и женщинам. Вообще женщинам не положено было переступать порог храма.

Так и бегала Асват трижды в день к источнику, хотя вода им не всегда бывала нужна. Ей хотелось хоть издали глянуть на Арслан-Бека, овладевшего ее сердцем и мечтами.

И что вы думаете? Она настолько отчаялась от любви, что в одну из завьюженных ночей с узелком в руках явилась в наш дом, закутанная в плед.

Удивленный дядя Арслан-Бек, видимо, догадался, в чем дело, и сразу повел ее в кунацкую. Тетя Райганат поспешила следом и припала ухом, а потом и глазом к замочной скважине. В доме все зашушукались.

Через некоторое время в комнату вбежала тетушка Райганат и как ни в чем не бывало присела у печки. Следом зашел дядя Арслан-Бек и попросил женщин выйти.

Мы ушли в женскую половину, и там Райганат зашептала:

– Клянусь Аллахом, прибежала к нему и прямо заявила: «Арслан-Бек, я не могу больше жить без тебя». А он говорит: «Но ведь у меня есть невеста, давно засватанная». Она говорит: «Знаю, но ничего не могу поделать с собой, если ты меня прогонишь, брошусь в пропасть, а домой не вернусь». Тогда Арслан-Бек сказал: «Ну хорошо, я сам не могу решить этот вопрос, в доме есть старший, против воли отца я не пойду».

После этого сообщения тетушка Хадижа припала ухом к двери дедушкиной комнаты. А я, сгорая от любопытства, не выдержала, оттолкнув ее, вбежала в комнату и влезла под шубу деда.

Дедушка и Арслан-Бек не обратили на меня внимания, настолько они были поглощены чрезвычайным событием. Я, высунув голову из-под полы шубы так, чтобы можно было дышать, вся превратилась в слух. Не знаю, о чем они говорили раньше, но, когда я начала подслушивать, они почему-то оба молчали, задумчиво глядя перед собой. Я сначала подумала, что они не хотят говорить при мне, но потом раздался голос дедушки:

– Что ж, ничего не поделаешь, любовь ослепляет и охмеляет хуже самого крепкого напитка. Не будем брать грех на душу. Если вернем ее обратно, она и в самом деле решится на самоубийство. Значит так суждено. Посылай за муллой, узаконим брак.

Я мгновенно выскочила из-под шубы и поспешила донести до женской половины решение главы дома.

Никто не удивился, не возмутился, не стал осуждать дочь барановода за такой решительный шаг. Ничего предосудительного в этом не увидели, потому что так поступали в нашем селе и другие девушки, если влюблялись, а надежды на замужество за желанного не было.

Обычно побеги из отчего дома влюбленные девицы совершали под покровом ночи. Некоторых, если не по душе избраннику, возвращали по-хорошему домой, причем родственники героя всяко старались сохранить тайну побега. Если жених не отказывался, свадьбу устраивали.

Иногда влюбленные мужчины, когда родители невесты чинили препятствия браку, заведомо договаривались с девицей, заставляли ее совершить побег к себе. Это тоже было своего рода умыканием невест.

Сразу после благословения дедушки дядя Арслан-Бек послал Пир-Будага за муллой, а тетушки Райганат и Хадижа побежали за родственниками, которые должны были взять на себя роль свидетелей при оформлении брака по шариату. Бабушка накидала кизяков в печь и поставила на нее медный казан с вяленым мясом и вяленой колбасой для угощения муллы и свидетелей. Короче говоря, в ту ночь почти никто в нашем доме не спал.

Когда мужчины собрались в кунацкой, тетушки ввели туда с женской половины невесту. Я тоже пошла вместе с ними. Потом тети вышли, сказав мне: «Идем». Но я не подумала уходить. Чтобы не мешать при таком важном деле, я присела в стороне возле стенки и прикрылась занавеской.