Текст книги "Мой дядя Пир-Будаг"

С начала учебы моя жизнь стала наполнятся новыми открытиями, и главным из них был мой дедушка.

До этого я знала, что он – человек, обладающий большими знаниями. Весь Коран он знал наизусть и мог долго читать стихи и рассказывать легенды из священных писаний о сотворении мира, человека, жизни и борьбе Пророка Мухаммеда, его последователей и приверженцев.

Из рассказов бабушки мне стало известно, что дедушка в юности после окончания сельской школы стал муталимом – студентом – при окружной соборной или джума-мечети, а потом изучал курс теологии и мусульманского права в медресе одного из городов.

И своих сыновей он учил, но нужда заставила их оставить учебу и взяться за ремесло. Тогда в селах ученым людям не на что было существовать. Для отправления духовных и светских уложений в ауле было достаточно одного муллы, одного кадия, дибира, мудуна и муэдзина при мечети.

Младшего из сыновей, Пир-Будага, он хотел сделать ученым, но, к великому огорчению дедушки, в нем не обнаружилась склонность к познаниям. Тогда дедушка сказал: «Незачем тратить зря время и средства, достаточно того, что он научился читать и писать».

Дедушка был не просто ученым, но и философом. Он говорил:

«Склонность к праздной жизни и существованию за счет других свойственна людям ограниченным. Чем беднее разум, тем больше убеждений в собственном превосходстве над другими».

«Учить глупца насильно – значит усугублять его убежденность в несуществующих в нем достоинствах».

«Насильно обученный глупец, допущенный к власти, может причинить вреда обществу больше, нежели самый заядлый враг режима».

Все это дедушка читал, наверное, где-то или сам придумал.

Эти слова наводили меня на размышления. Ну, прежде всего мне не хотелось мирится с привилегированным положение таких мужчин, как дядя Пир-Будаг, или, скажем, как мой враг Иса. Другие тупые лодыри, которые учились со мной, могли занимать на годекане, свадьбах и всяких сборищах хотя бы последние места, а женщины, даже такие умные, как моя бабушка, не допускались… Мужчинам нашего дома – впрочем, как и во всех домах аула, еда подавалась отдельно. Женщины ели, сидя в сторонке от них, из общей миски. Но я, зная, что дедушке подавали в первую очередь и лучший кусочек, пристраивалась к нему, не взирая на недовольные взгляды тетушек.

Когда в доме появлялись гости, для них готовились праздничные блюда. Их усаживали в кунацкой на подушках. Перед ними расстилали скатерть. Еду подавали на больших медных луженых блюдах, не скупясь. Тогда у нас все были рады гостям, как праздничному дню.

И тут я, несмотря на всякие внушения со стороны старших, проявляла свою невоспитанность. Шла в кунацкую, пристраивалась среди мужчин, причем усаживалась спиной к двери, так, чтобы не видеть искаженные злыми гримасами лица тетушек и бабушки, угрожающие потрясания их пальцев и кулаков, которые сменялись умоляющими выражениями лиц.

Ну, а что касается кунаков, они поглаживали меня по голове. Кто бы осмелился выставит хозяйскую девчонку?

Вкусные праздничные блюда у нас готовились редко, пища в основном была простой, грубой, однообразной. Горячую пищу подавали в виде похлебки, готовили один-два раза в день – утром и вечером, – но по утрам не всегда. Естественно, меня в те годы детства беспокоила мысль, что все доставалось гостям-мужчинам. А если не все, то лучшее, хотя оставляли нам, женщинам. Тогда я не знала, что наши мужчины отличались умеренностью в еде, никогда не наедались до сыта, чтобы не уподобится брюхатым бабам, которые своими жировым округлостями, посаженными на седло, могут испортить вид самого грациозного скакуна.

Кроме того, наши мужчины в то время знали, что женщины для них на блюда положат все, не оставив себе, и поэтому они, в свою очередь, старались оставить на блюдах большую часть для женщин.

Учитель Якуб был требователен и строг к ученикам. За малейшую провинность он наказывал. Пользовался он тремя видами наказания, в зависимости от степени виновности.

За незначительный проступок, ну, скажем, непослушание или разговоры во время уроков, он бил гибким прутиком три раза по ладони. За большую вину – три раза по тыльной стороне руки, ну а если вина большая, виновный должен был садиться перед учителем, оголяя спину, и получать три удара по спине.

Больше доставалось мальчишкам, девочек вообще по спине не били, просто выставляли во двор во время урока. Меня, например, учитель Якуб никогда не наказывал прутиком, а за дверь выставлял.

Откровенно говоря, мне на уроках нечего было делать. То, что задавали и не задавали, я знала наперед, читала бегло, громко, певучим голосом и даже однажды, когда учителя Якуба вызвали с урока, он поручил мне вести занятия с учениками. Можете представить себе выражении моей физиономии, преобразившейся под воздействием чувства тщеславия, мнимого превосходства над одноклассниками! Я чуть с ума не сошла от радости.

Теперь со мной считались все мои противники, разумеется, мальчишки. И я возгордилась, зазналась и даже обнаглела до того, что пришла однажды на занятие со своей тряпочной куклой и, спрятавшись за спину одной ученицы, стала шить кукле праздничное платье из шелкового лоскутка.

Учитель Якуб под монотонное хоровое чтение блаженно дремал. И вдруг великовозрастный Иса, которого учитель Якуб относил к числу отстающих учеников (и даже, безнадежно махнув рукой, отказался брать плату за обучение у его родителей) поднял руку. Заметив, что учитель Якуб не видит его руку, Иса кашлянул и произнес:

– Учитель Якуб!

– Что тебе? – спросил учитель.

Тогда Иса сказал:

– Посмотри, вот уже скоро кончится урок, а Лейла вместо того, чтобы читать, сидит и шьет своей кукле платье.

– Лейла, встань! – строго сказал учитель.

Я поднялась.

– Это правда? – спросил учитель Якуб.

– Правда! – ответила я, вспомнив, что мой дедушка всегда говорил, что за правду меньше наказывают.

– Неси свои игрушки сюда!

Я принесла куклу, лоскуток, иголку, нитки и вытянула руку ладонью вверх, чтобы получить порцию своего наказания. Но учитель Якуб не побил меня, а выставил за дверь.

Я стояла, переминаясь с ноги на ногу и посылая всякие проклятия предателю Нее. И тут явился он сам. Видно, захотелось выйти. Проходя мимо меня, он злорадно улыбнулся, сказал:

– Лопни от злости! И это не все – потом, после урока, когда будем идти домой, я тебе… – сказал нехорошее слово.

Несмотря на то, что за время учебы характер мой значительно изменился в лучшую сторону – я стала добрее, миролюбивее – вспыльчивость и гнев в дремлющем состоянии еще сохранились. Достаточно было этому скверному мальчишке сказать слово, как безудержная злость вскипела во мне. Я глянула на Ису, взбегающего вверх по лестнице в уборную, и кинулась следом.

В те времена в нашем ауле отхожие места устраивали высоко, где-то на крыше хлева. В хлеву для навоза и человеческих отходов отводилось место. Туда же сыпалась зола из печей. Весной все это вывозилось в плетеных корзинах в поле для удобрений.

Иса, не ожидавший нападения, занял соответствующую позу над дырой. Я налетела на него; положив обе руки на его плечи, толкнула вниз.

Дыра была достаточных размеров, квадратная, составленная из четырех каменных плит. Расстояние от нее до навозной кучи было не менее трех метров. Иса полетел задом вниз, послышался глухой звук – падение чего-то тяжелого на мягкое. Но поскольку на куче навоза была свеженасыпанная зола, она поднялась черной тучей и ничего не стало видно.

Не сомневаясь в том, что Иса убился на смерть, я растерялась. Злость сменилось страхом. Я быстро спустилась по лестнице и побежала к дому.

Сначала в моей голове мелькнула мысль спрятаться под дедушкиной шубой. Но потом подумала, что с меня, как с убийцы, эту шубу стянут, не посчитавшись с моим дедом. Метнулась на сеновал, потом решила забраться на крышу.

Там, на стыке сложенных стеной кизяков, была свободная квадратная площадка, обращенная к обрыву, шириной не более шестидесяти сантиметров. Забралась туда, прижалась спиной к кизякам и стала прислушиваться к шуму, который должен был приближаться с улицы к нашему дому. Я была уверена, что мертвого Ису принесут под вопли и крики женщин в соседний дом, где он жил, а потом его родственники с оголенными кинжалами придут к нам.

Прошел час, другой. Сижу и строю догадки. Ису могли не найти сразу, поскольку он провалился в навоз и покрылся золой. Солнце начало садится, вокруг – тишина и безмолвие, и меня одолел сон. Мое внезапное исчезновение к тому времени, когда стемнело, взбудоражило весь дом.

Тетушки и бабушка кинулись в разные стороны после того, как узнали от учителя Якуба, что я сбежала с места, на которое ставят наказанных. А Иса, оказывается, выбрался из навозной кучи, побежал к пруду, окунулся в него прямо в одежде – благо день был теплый, солнечный, – а потом побежал к себе домой, переоделся и снова прибежал на урок. За длительное отсутствие получил три удара по спине, но ничего никому не сказал.

И даже тогда, когда глашатай объявил сельчанам о моем исчезновении, он молчал и, наверное, злорадствовал, думая, что меня утащили волки.

Начались поиски. Искать вышли в основном молодые парни, а женщины не пошли – видимо, надоела я им своими бесконечными исчезновениями. Бабушка слышала, как некоторые возмущенно говорили:

– Что это такое? Все дети, как дети, а эта без конца пропадает.

Конечно, у чужих людей душа за меня не болела, а для родни моей это было страшным горем. После долгих, бесплодных поисков тетя Хадижа, держа в руках зажженную лампу, забралась на крышу и вдруг увидела мои ноги, висящие над обрывом.

Положив лампу на плоскую крышу, она схватила часть сложенного кизяка, вытянула меня сонную и, держа на руках, стала кричать:

– Здесь! Здесь! Нашлась!

Я ничего не могла понять.

Тетя Хадижа передала меня на руки тете Райганат, а она, в свою очередь – бабушке, которая поспешила занести меня в дом и крикнула на ходу невесткам:

– Хадижа! Райганат! Идите, скажите, пусть глашатай объявит, что девочка нашлась.

Бабушка поднесла меня к деду, который сразу начал допрашивать:

– Как ты очутилась на крыше? Разве можно было спать в таком месте? Тебя сильно обидел учитель Якуб?

Тут я все вспомнила, испуганно посмотрела на всех и в свою очередь спросила:

– А где Пса?

– Какой Пса?

– Мальчишка соседский.

– Дома, наверное.

– А его родители не приходили?

– Нет! Ты что подралась с ним?

– Да, подралась, – ответила я и облегченно вздохнула.

– Душа моя, – обратилась ко мне бабушка, – ты же теперь большая, ума набираешься, неужели не можешь оставить драки? Клянусь Аллахом, не кончатся они добром.

Впрочем, и сама я об этом думала и решила твердо, что теперь каждый раз, как только во мне будет пробуждаться зло, я буду вспоминать рассказ дедушки о постоянном противоборстве в душах людских духа добра и духа зла. «Отныне, – сказала я сама себе, – не буду давать волю духу зла, буду подавлять его своей волей и помогу победить духу добра, чтобы впредь не причинять столько горя и тревог моим родственникам».

Прошел год с того дня, как дядя Арслан-Бек уехал на заработки в город. Отец в письме дедушке сообщил, что Арслан-Беку – как большевику и участнику переворота, бывшему начальнику партизанского отряда – местные власти оказывают должное внимание, и что его назначили главным начальником в городской больнице.

Дедушка, конечно, обрадовался, не сомневаясь в том, что его любимый сын со временем освоит врачебные премудрости и станет лечить.

Теперь, когда я знаю, что такое медицина, могу предполагать, что в те времена дядю Арслан-Бека могли использовать в медицинском учреждении как хозяйственника. Но и для такого амплуа, наверное, кроме революционных заслуг нужны были какие-то знания.

Недолго пришлось возглавлять ему больницу, судя по тому, что в один из весенних дней нам сообщили родственники, приехавшие из райцентра. Они сказали, что видели Арслан-Бека и что, якобы, он уже через день будет дома.

Все мы, конечно, обрадовались, особенно Асват. Бабушка Загидат стала готовиться к встрече сына.

В означенный день с утра зарезали ягненка, стали готовить еду Я ежечасно бегала на окраину села и с горы, откуда видна была дорога, ведущая в райцентр, вглядывалась в даль. Арслан-Бек не ехал.

Прождали весь день, наступил вечер. Бабушка забеспокоилась, пошли к родственнику, стали вновь расспрашивать. Он клялся, что не только видел, но и обменялся с Арслан-Беком рукопожатиями, и что он велел ему сообщить о дне приезда.

Расстроенная бабушка хотела уже было снарядить в дорогу Пир-Будага, чтобы он поехал и узнал, с чем связанна задержка, но, к счастью, поздно вечером мы услышали с улицы цоканье копыт и выбежали во двор.

Ночь была темной, а может, со света так показалось – во всяком случае, я ничего не могла сначала разобрать. Дядя Арслан-Бек спрыгнул с коня, а его черная бурка осталась в седле, прикрывая что-то объемистое.

Он обнял мать и сказал ей что-то шепотом. Тетушки Райганат, Хадижа и Асват приветствовали его словами, руки не подали. В те времена наши женщины считали за честь, если мужчина подаст ей руку, самим женщинам не положено было первыми подавать руку мужчине, даже жена не смела сделать этого.

– Идите в дом, – приказала бабушка невесткам, и они последовали за ней.

Я хотела остаться, но дядя Пир-Будаг легким подзатыльником подтолкнул меня к дверям. Я вошла и спряталась за дверь, стала подсматривать в щелочку.

Сначала думала, что Арслан-Бек привез огнестрельное оружие и хочет спрятать его так, чтобы не видели женщины. Но потом застыла у щели, вытаращив глаза и раскрыв рот.

То, что представилось моим глазам, было сверх моих ожиданий.

Дядя Арслан-Бек, отдав повод дяде Пир-Будагу, осторожно снял с седла спрятанное под буркой и понес в свою комнату, бережно прижав к груди. Из-под бурки торчали две женских ноги в туфельках с каблуками.

Наверное, и дядя Пир-Будаг, увидев то же самое, остолбенел. Из его рук выпала уздечка. Только лошадь переминалась с ноги на ногу и фыркала.

– Ну что стоишь? Снимай седло, уводи коня, – раздраженным голосом сказала ему бабушка, оттолкнув меня от двери и выйдя во двор.

Не долго думая, я поспешила к дедушке и, припав к его уху, начала шептать:

– Дядя Арслан-Бек кого-то привез в бурке и не показывает – кажется, женщину, я видела ее ноги с высокими каблуками.

– Ты что мелешь?

– Не мелю, спроси у бабушки.

– Женщина! Поди сюда! – крикнул тут же дедушка.

Бабушка, подходя к нему, погрозила мне пальцем, а потом тихо сказала:

– Я ничего не знаю. Пусть сын сам объяснит все.

В это время вошел дядя Арслан-Бек. Он подошел к дедушке, обнял его, сел рядом и начал расспрашивать его про самочувствие, здоровье – словом, как положено в таких случаях. Бабушка вышла куда-то. Я побежала за ней.

Выходя из комнаты, взглянула на Асват. Она стояла у окна с опущенной головой, ее лицо показалось мне побелевшим.

Я выскочила в дверь и успела заметить бабушку, которая входила в комнату Арслан-Бека. Я кинулась туда же, распахнула дверь и встала на пороге.

Перед бабушкой стояла белолицая, черноглазая девушка. С ее головы сполз белый шелковый платок Прямые темные волосы с ровным пробором по середине были заплетены в две тугие косы, свисавшие с плеч из-под платка. На ней было вишневого цвета бархатное платье, собранное на талии. Из-под него виднелись алые шелковые шаровары, отделанные внизу золотым галуном. На ногах были остроносые черные блестящие туфельки, каких я не видела раньше, лакированные. Вся она с ног до головы казалась какой-то необыкновенной, совсем не похожей на тех женщин, которые жили в нашем ауле.

Видимо, бабушка тоже была очарована ее красотой и необыкновенностью, потому что стояла, изумленно разглядывая неожиданную гостью.

Вдруг бабушка резко обернулась назад, и, увидев меня, воскликнула:

– Сейчас же уходи отсюда!

Я выскочила из двери – и бегом к дедушке.

Ни Райганат, ни Хадижи, ни Асват в комнате не было. Собственно, теперь они меня меньше всего интересовали. Юркнув за ситцевую занавесь, я присела на корточки и стала прислушиваться к разговору дедушки с дядей Арслан-Беком.

– Ничего не могу поделать с собой, не могу без нее, прости, отец, за слабость, – говорил дядя Арслан-Бек.

– Да, сын мой, это чувство ослепляет. Вроде бы и сознаешь, а управлять своим сердцем не можешь. Я понимаю тебя, но как расценят ее близкие твой дерзкий поступок?

Не ожидая ответа, дедушка спросил:

– Какого она роду, племени? Как зовут?

– Зовут Солту. Из нашего народа, дочь богатого купца, давно в городе живут, дом свой, лавку мануфактурную имеют.

– Это плохо, сынок.

– Почему?

– Да потому, что не ровня она нам. При богатстве и власти бедные умом возносятся, не признают простых смертных, хотя и сами смертны.

– Ну и пусть, мне с ними не жить, а вознестись, возгордиться может последний нищий, людям на это плевать.

– Да, конечно, но если купец решит спросить с тебя по адату и праву родителя или по законам новой власти?

– На старые адаты мне плевать, а если спросят по законам Советской власти, ответ будет короткий: обоюдное согласие, любовь. О возмущении и даже погоне я думал и потому задерживался в пути, чтобы избежать неприятностей, если посланные ее отцом явятся сюда. Но, раз они не явились, значит…

– Успокаиваться не следует, – перебил дедушка дядю Арслан-Бека, – следует на всякий случай быть готовым к встрече. Сейчас же надо созвать мужчин, вооружится, у дороги поставить караульных. Где Пир-Будаг?

– Повел коня на пастбище.

– Зря, пусть бы конь сутки-другие постоял дома. Позови женщин! – приказал дедушка.

Когда женщины собрались, дедушка каждой в отдельности сказал, в чей дом пойти и кого позвать. Когда бабушка и тетушки ушли, дедушка вновь обратился к дяде Арслан-Беку:

– Сын мой, что случилось, то случилось, на все воля Аллаха, но многое в этой жизни зависит и от нашей воли. Не будь рабом своих чувств, не пренебрегай и той, которую ты познал ранее. Асват – женщина смиренная, не обижай ее. Светлейший пророк Магомед с помощью Всевышнего согревал на груди тринадцать жен, и все уживались под одним кровом.

– Хорошо, отец, постараюсь. Думаю, что мне удастся наладить отношения двух, это все-таки не тринадцать, – с улыбкой сказал дядя Арслан-Бек.

Вскоре начали сходиться к нам мужчины. Поздоровавшись с дедушкой и дядей Арслан-Беком, они молча усаживались на полу и даже не разговаривали друг с другом в ожидании важного сообщения, потребовавшего срочного сбора представителей рода.

Когда собрались все, дедушка начал говорить:

– Наши судьбы полны превратностей, а жизни – неожиданностей. Случилось непредвиденное. Арслан-Бек украл невесту, привез в дом. Невеста из нашего народа, родители – горожане, люди состоятельные. Согласия на родство с нами, бедняками, не могло быть. Арслан-Бек, пойдя на поводу у своих чувств, решился на этот шаг с ее согласия. Бракосочетание молодые оформили в пути, я благословил их. Но уверенности в мирном разрешении конфликта нет. Оскорбленный отец может пойти на крайние меры – послать своих вооруженных людей. Вы должны встать рядом с Арслан-Беком, не оголяя оружия, но держа его наготове. Кто-то из вас должен от моего имени привлечь муллу, кадия и старосту для проведения переговоров с посланцами и разрешения конфликта мирным путем. Другим необходимо нести караул у дороги на возвышенности, чтобы вовремя предупредить тех, кто выйдет навстречу. Ни один из вас не должен вмешиваться в переговоры и оголять оружие, понятно?

– Понятно, – ответили мужчины.

И больше никаких разговоров, даже вопроса не последовало. Все поднялись и поспешили выполнять распоряжение главы рода. После этого Арслан-Бек пошел в кунацкую к своей молодой жене.

Почему-то все в доме перестали разговаривать друг с другом. Молча суетились. Дедушка сидя перебирал четки и что-то бормотал про себя, наверное, читал молитву. Бабушка, обратившись к Асват, сказала ласково:

– Иди, дочь моя, ложись спать.

Асват взяла меня за руку и повела в свою комнату. Когда мы легли, она обняла меня, прижала к себе и зарыдала. Я тоже заплакала, мне стало жаль ее, но потом подумала, что зря льем слезы. Что особенного в том, что дядя Арслан-Бек привез вторую жену? У покойного дяди моего, старшего сына дедушки, тоже было две жены – тетя Райганат и тетя Хадижа, и они жили в доме не просто мирно, но и дружно, словно две сестры.

– Успокойся, не надо плакать, – стала я утешать Асват, – ты же видишь, как уважительно относятся к друг другу Райганат и Хадижа – и ты подружишься с Солту.

Утром дядя Арслан-Бек позвал Асват и повел ее в кунацкую. Мне тоже хотелось пойти посмотреть, как будет знакомить своих жен дядя Арслан-Бек, но я не осмелилась. Боялась его больше, чем дядю Пир-Будага.

О том, что дядя Арслан-Бек украл дочь богатого купца, на другой же день узнал весь аул. Хотя тогда в этом поступке никто ничего предосудительного не видел. Не только в нашем доме, но и в других домах аула прекрасно уживались по две жены у одного мужа. Просто сама новость была сенсационной.

Несмотря на чрезмерное любопытство, женщины аула все же были осторожны и сдержаны в таких случаях. Редко кто из них осмеливался спросить у старших о чем-нибудь интересующем. В таком случае предпочитали узнавать через детей, потому что дети лучше, чем взрослые, все знали и могли дать исчерпывающие ответы.

Поэтому, видимо, все сплетницы нашего аула сразу прониклись ко мне самыми нежными чувствами и, поймав, после излияния сладкоречий старались выпытать у меня про все, что происходило в те дни в нашем доме. Ну а я выкладывала все, что можно и нельзя, не зная еще мудрого изречения, гласящего, что «похвала – ловушка для глупца».

К счастью для нас, ни погони, ни послов вооруженных от купца не последовало, чему все люди нашего рода были рады. Больше того – оказалось, наш местный кадий знал отца Солту. В разговоре с моим дедушкой кадий сказал, что зовут того купца Алилом. Что у него тоже две жены и обе они рожали ему дочерей, к великому огорчению купца Алила и его матери, которую зовут Хаджи-Хатун, что означает «женщина, совершившая хадж[6]6
  Хадж – паломничество к святыне Ислама Мекке.


[Закрыть]». И еще кадий сказал, что купец Алия скупой, как шайтан, что Хаджи-Хатун все держит в доме на замке, даже хлеб, который выдает строго по три раза в день своим невесткам и внучкам.

– Так что, – сказал кадий, – ты, Исмаил, не волнуйся и не жди посланцев от Алила – он, поди, рад до смерти, что избавился от лишнего рта и от свадебных расходов!

Первая жена дяди Арслан-Бека Асват вскоре смирилась со своей судьбой и даже повеселела. Больше того, она с удовольствием обслуживала молодых, уединившихся в кунацкой, и сама подолгу оставалась с ними.

В те времена первый месяц, который у русских называется «медовым», невестка оставалась в доме на положении дорогой гостьи. Ей все подавалось, подносилось, и эту роль взяла на себя Асват – как старшая жена. Вечером и по утрам в комнате дяди Арслан-Бека слышались смех, веселье и громкие разговоры.

Мне очень хотелось заглянуть к ним, но бабушка строго запретила. И не только мне, видимо, и дяде Пир-Будагу тоже хотелось узнать, что делает молодожен в своей комнате с двумя женами. Вечером, когда я вышла во двор по своим делам, увидела дядю Пир-Будага. Он стоял возле окна кунацкой на камне и, поднявшись на цыпочки, заглядывал в окно.

– Дядя Пир-Будаг, ты что делаешь? – спросила я.

– Смотрю в окно, разве не видишь? – прошептал он, а потом приложил указательный палец к губам и снова прошептал:

– Я подниму тебя, ты посмотри, что они там делают.

– Хорошо, – сказала я, – поднимай.

Окна стояли высоко. Дядя Пир-Будаг поднял меня, я сощурила глаза и увидела только верхнюю часть стен.

– Ну, что, – спросил меня дядя Пир-Будаг, опустив меня на землю.

– Ничего.

– Что они делают?

– Их не видно.

– Вот дура, куда ты смотрела?

– Туда, куда надо.

– Я же тебе сказал: посмотри на них.

– Не видно их, они, наверное, сидят на полу.

Потом я подумала с минуту и сказала дяде Пир-Будагу:

– Не надо заглядывать в окно, не дотянемся, лучше я зайду к ним.

Не успел дядя что-нибудь сказать, как я быстро поднялась по ступенькам, вошла в комнату и распахнула дверь в кунацкую.

На полу, покрытом ковром, поверх которого были расстелены два шерстяных матраца и две огромные подушки, лежал дядя Арслан-Бек. На правом плече его покоилась голова первой жены, на левом – новой. На лице дяди сияла блаженная улыбка.

Но она слетела тотчас же, как он, приподняв голову, увидел меня. Кроме того, его длинные, черные усы, щегольски закрученные кверху, грозно зашевелились.

Я поняла, что надо быстрее уносить ноги, пока он не запустил в меня одним из сапог, валявшихся рядом с постелью. Но тут вбежала в прихожую бабушка, и, схватив меня за руку, поволокла вниз.

Во дворе я вырвалась из рук бабушки и побежала в комнату. Дядя Пир-Будаг, сидя возле дедушки, о чем-то с ним разговаривал. Узнав меня по шагам, дедушка спросил:

– Ты где была?

Дядя Пир-Будаг, приложив палец к губам, глянул на меня.

– Ходила наверх посмотреть, что делает дядя Арслан-Бек со своими женами.

– Тебе это было нужно?

– Нет.

– Тогда зачем ходила?

Я посмотрела на дядю Пир-Будага, он опять сделал мне знак не говорить о том, что он послал меня.

– Так, просто, – ответила я.

– За чрезмерное любопытство детей надо наказывать, – сказал дедушка.

– Я вот сейчас ей надаю, – сказала бабушка, входя в комнату и направляясь в мою сторону.

Я спряталась за спину деда и стала кричать:

– Больше не буду! Не бей!

Каждую среду, в особенности в летний период, через наш аул проезжали жители аварских сел с корзинами абрикосов и кураги, которые везли на осликах в райцентр. Наши сельчане покупали фрукты у них.

В один из таких дней дядя Пир-Будаг купил много абрикосов, спрятался на крыше и поел. Мне дал две абрикоски и несколько косточек.

Потом выяснилось, что у дяди Арслан-бека пропали три рубля. Подозрение пало на Пир-Будага. Сначала он отказывался, потом признался, потому что все женщины, в том числе и я, поклялись, положа руку на Коран, а Пир-Будаг отклонился от клятвы.

Взбешенный дядя Арслан-бек схватил дедушкин кнут, висевший на стене, вывел Пир-Будага в летнюю кухню и начал стегать. Дядя Пир-Будаг вначале молчал, потом начал взвизгивать, потом начал орать. Бабушка бегала возле дверей кухни, наконец, не выдержав, обратилась к деду:

– Ради Аллаха, скажи, пусть прекратит побои.

– Ничего, от удара кнута не умрет, – спокойно ответил дедушка.

Тогда бабушка ворвалась в кухню и выхватила кнут из рук дяди Арслан-Бека. Когда последний вошел в комнату с гневным лицом, дедушка сказал:

– Проучил? Вот и хорошо. Если на человека не воздействует сила слова, надо прибегнуть к силе бича. Халиф Омар в свое время засек до смерти своего сына за то, что тот осмелился переступить порог мечети в пьяном состоянии.

Иссиня-красный, похожий на петуха, принесенного в жертву духам предков, лежал дядя Пир-Будаг неподвижно три дня и три ночи. На четвертый в нем появились признаки жизни в виде жалобных стонов при малейшем движении, но несмотря на общее тяжелое состояние, аппетита он не терял. Я определяла это по опустевшим мискам, потому что входить в комнату, где лежал дядя Пир-Будаг, мне запретили, заодно предупредив, чтобы я никому не говорила о случившимся в нашем доме. В таких случаях я была послушной и не сказала никому; даже когда дружок дяди Пир-Будага спросил меня, ответила ему:

– Дядя уехал.

Вот только своего любопытства унять не могла. И не просто мне хотелось взглянуть на дядю Пир-Будага – мне было жаль его от души как мужчину который перенес такую унизительную процедуру.

Вначале мне хотелось придать своему лицо скорбное выражение и сказать ему слова сочувствия. Но по глупости, свойственной несмышленым, я забежала в его комнату и спросила с улыбочкой:

– Ну что, будешь еще воровать?

Мой ехидненький вопрос окончательно вернул дядю к жизни. Он вскочил с постели, схватил свой огромный башмак и запустил в меня. Если бы я вовремя не увернулась, наверное, и мне пришлось бы изменить вертикальное положение на горизонтальное.

Осенью, когда дядя Арслан-Бек стал собираться в город со второй женой, дедушка сказал ему:

– Забери с собой таммала и заставь его там учиться или работать. Может, из него с Божьей помощью выйдет что-нибудь. Ведь ему семнадцать лет.

В разговор вмешалась бабушка:

– Мой повелитель, – сказала она, обратившись к дедушке, – давай мы сначала женим Пир-Будага, потом отправим в город. Он ведь у нас еще не окреп как мужчина, не дай Бог его попутает какая-нибудь русская девка.

– И то верно, – согласился дедушка, – придется повременить.

Подумав немного, дедушка снова заговорил:

– Женить, конечно, можно, но на ком? Хорошую девушку за него наши сельчане не отдадут; брать кого попало, из других сел не хочется.

При этом дедушка начал перечислять критерии, характеризующие человеческие достоинства и недостатки:

– Умом не блещет – туповат. Смелостью не отличается – трусоват, чрезмерно ленив, скуп, нечист на руку, брехлив. И в кого он такой выродился, понять не могу? – сказал в заключение дедушка и тяжело вздохнул.

– Ничего, мой повелитель, даст Бог, все это в нем со временем исчезнет, ведь он еще так молод, – заметила бабушка.

– Нет, жена, то, что не дано Богом отроду, не породится со временем. Но не будем отчаиваться, таких, как он, немало. К счастью, парень он у нас здоровенный, вид будет иметь внушительный, а этого достаточно для первого впечатления.

Вскоре среди бедных родственников нашли невесту для Пир-Будага.

Он не стал возражать против женитьбы – может быть, думал, что позже, когда полюбит кого-нибудь, последует примеру братьев: украдет любимую. Однако, забегая вперед, скажу, что для совершения подобного подвига у него, наверное, не хватило бы мужества, в особенности, когда утвердились Советская власть и советские законы, карающие за умыкание невест. Кроме того, в условиях города содержать двух жен на одну зарплату – дело нелегкое.

По крайней мере, так думал мой дядя Пир-Будаг – человек, получивший высшее образование при незаконченном низшем – пока был молод.

А пока вернемся к очередному событию, происшедшему в нашем доме. Не откладывая дела в долгий ящик, осенью, после окончания полевых работ, наши, как говорится, созвали гостей со всех волостей на свадьбу дяди Пир-Будага. На это семейное торжество съехались и те родственники, что жили в городах, в том числе мои родители с братьями.

Три дня и три ночи дом полнился гостями, визжала зурна, барабан рассыпал мелкую дробь под ноги пляшущих искрометную лезгинку В перерывах между танцами слышались звонкие голоса девиц, распевавших песни.

Во дворе под навесом дымились котлы с пловом и вареной бараниной, разливалась буза по ковшам и кувшинам. На полу вдоль стен восседали мужчины. Перед ними на льняных скатертях ставили медные и деревянные блюда со снедью, а женщины в длинных шелковых платьях, в красивых шерстяных шалях и серебряных украшениях толпились у открытых дверей в ожидании, когда «палочка любви», передаваемая из рук в руки лучшими плясунами, коснется плеча избранницы. И тогда она выйдет в круг, смущенно опустив глаза. А потом, вскинув руки, грациозно «поплывет» по кругу, зажигая восторженные взгляды джигитов.