Текст книги "Мой дядя Пир-Будаг"

Полоска темно-синего предвечернего неба, на котором мерцала одинокая звездочка, казалась спокойной, и вокруг царило безмолвие. Холодная дрожь пробежала по рукам, спине, ногам. Глянув в мрачную бездну, я еще раз крикнула и почувствовала, как крик оборвался хрипом.

Напряжение сменилось слабостью, стали подкашиваться ноги, на лице появился холодный пот, который струился по шее. Я присела на корточки, положила голову на камни, сжалась вся в комок, закрыв глаза, боясь шелохнуться.

Через некоторое время, немного придя в себя, я подняла голову, открыла глаза. Теперь узкая полоска неба потемнела и к одной прибавились еще несколько далеких звезд. Я попыталась крикнуть, напрягая все силы, но голоса не было.

Меня вновь сковал страх. Я закрыла глаза, из которых струились слезы. Ощущая сильную боль в застывших согнутых коленях, я не выдержала, села, с безразличием обреченной свесив ноги над бездной.

Одна мысль ужаснее другой лезли в голову. Дрожащие пальцы что-то искали, ощупывая уступы скал. И казалось мне, что вот-вот послышится легкий шум и появится рой злых духов, которые поднимутся из преисподней в эти каменные теснины, такие же мрачные и холодные, как их подземное царство.

С суеверным страхом, зажмурив глаза, я боялась пошевелиться, чтобы не полететь туда, где меня не отыщут не только люди, но и голодные орлы, гнездящиеся на вершинах этих вздыбленных гранитных громад.

Та страшная ночь тянулась, как кошмарная вечность, в полузабытьи, в полусознании. Порой меня охватывало отчаяние и хотелось, чтобы наступил конец, и лишь сила инстинкта самосохранения, наверное, удерживала меня от рокового рывка вниз.

Конечно же, я не знала, что там, наверху, возле «Убежища шайтанов», и внизу, в ущелье, с факелами в руках мучаются в поисках родные, близкие и поднятые по зову глашатая сельчане. И еще я не знала, что дедушка пригрозился убить бабушку и Пир-Будага, если меня не отыщут. И что он, не находя себе места, то ходил по комнате от стенки к стенке, то горячо молился в отчаянии, обратив невидящие глаза к Всевышнему. Я, ни жива, ни мертва, с едва теплящейся надеждой на спасение, открывала глаза и, запрокинув отяжелевшую голову, поглядывала вверх на небо.

Когда прошла эта вечность длинной в короткую летнюю ночь, и я увидела над головой кусочек посветлевшего неба, и когда этот свет стал рассеивать мрак в верхней части бездны, я облегченно вздохнула, посчитав, что духи зла, испугавшись света, исчезнут и, значит, не тронут меня. Собрав остаток сил, я снова запрокинула голову, чтобы закричать, но не звук, а что-то похожее на писк вырвалось из горла.

А там наверху удрученные безрезультатными поисками коммунары во главе с дядей Арслан-Беком строили догадки. Одни говорили, что меня уволокли и съели волки. Другие, в особенности женщины, уверяли, что меня утянули в свое убежище черти.

Один лишь старый Китмир, видимо, знал, где я нахожусь. Он то и дело бегал от шатра к злополучному обрыву, где обнюхивал края и, вытянув голову, старался заглянуть в пропасть.

Известный в нашем селе охотник Муса, как человек опытный и знающий собак, обратил внимание на поведение Китмира. Он пошел за ним, осмотрел край обрыва, попытался заглянуть вниз и услышал слабый писк.

Громкими криками он созвал людей и предложил опустить в этом месте кого-нибудь, обвязав веревкой. К счастью, крепкая веревка, прочная, как канат, оказалась у предусмотрительного Арслан-Бека.

– Спустите меня, – сказал он, обвязываясь веревкой.

– Нет, пусть спуститься Пир-Будаг, – сказала бабушка.

Дядя Арслан-Бек затянул веревку вокруг пояса брата.

Несколько мужчин ухватились за концы, и дядя Пир-Будаг, упираясь ногами в отвесную каменную стену, пошел вниз. Достигнув того уступа, на котором сидела я, он чуть не наступил ногой мне на голову. Успев отдернуть ногу, он радостно закричал:

– Здесь! Она здесь! Жива!

И, схватив меня обеими руками, крепко прижал к себе и снова крикнул:

– Тяните обратно!

Когда нас подняли, бабушка вырвала меня из рук дядя Пир-Будага, прижала к груди и присела, обессилев от радости. Я увидела над собой десятки склоненных лиц, полных любопытства и удивления. Все вокруг, перебивая один другого, о чем-то расспрашивали меня. А я, ничего не понимая, только хрипела.

Потом дядя Арслан-Бек посадил меня на плечо и понес домой. Кто-то из мальчишек успел прибежать в село и сообщил, что меня нашли. Глашатай влез на крышу и оповестил аул.

Пока меня несли домой, наша сельская сватья побежала к моему дедушке и стала кричать:

– Радостная весть! Радостная весть! Отец наш, Исмаил, давай магарыч! Лейла нашлась! Ее несут.

Дедушка вынул из рукава своей шубы кошелек и дал хитрой сватье серебряный рубль.

Когда дядя Арслан-Бек вошел в дом и посадил меня на дедушкину постель, старик, протянув дрожащие руки, привлек меня к себе, обнял и что-то начал шептать. Наверное, благодарственную молитву Аллаху за то, что я осталась жива. Когда моя щека коснулась его щетинистой бороды, я почувствовала влагу. Не знаю, плакал он или мне почудилось. Мужчины наши не плакали, что бы ни случилось. Слезы расценивались как проявление слабости. Потом дедушка сказал Арслан-Беку:

– Сын мой, эта чужая земля не принесет нам добра, потому что она отнята, а не отдана от души. За ней тянутся сердца владельцев с проклятиями. Оставь ее и довольствуйтесь тем, что есть, как довольствовались отцы и деды.

Вечером, когда я легла возле дедушки, он позвал бабушку и посоветовал ей:

– Жена, найди амулет, пришей к платью девочки и на запястье привяжи «тигровый глаз» – бусинку от сглаза.

Дедушка не видел, но думал, что я очень красивая. Он часто легонько ощупывая меня, скользя пальцем по лицу – лбу, бровям, глазам, носу, губам. Наверное, боялся, что меня сглазят.

Тогда верили в сглаз и всем детям привязывали к ручке бусинки, черненькие, с беленькими точечками, похожими на маленькие глазки. В те времена все в нашем ауле были суеверными. Моя бабушка не разрешала мне ловить мотыльков, которые влетали в комнату, когда зажигали лампу. Она говорила, что их трогать нельзя – это души умерших летают по вечерам. Будучи взрослой, познакомившись с историей древних культов, я узнала, что это элементы анимизма, сохранившегося в народе («анима» – по латыни «душа»). К анимистическим верованиям относился и обряд вызывания дождя при засухе, когда жители села, в основном женщины, выходили в поле, протягивали руки к небу и долго молились, произнося заклинания. И еще я помню, как одна женщина после родов поднялась на высокую гору и кричала проезжающему:

– Эй, человек, едущий на белом коне, сделай так, чтобы прибавилось молока в грудях моих!

Вскоре после того, как распалась коммуна, дядя Арслан-Бек уехал на заработки, оставив дома молодую жену.

Асват оказалась женщиной покорной, работящей и послушной. Бабушка была довольна ею, и я привязалась к ней.

Асват после отъезда дяди Арслан-Бека брала меня в свою комнату и укладывала спать с собой. И в гости к родителям или родственникам водила меня и подкладывала лучшие кусочки, когда нас угощали.

В один из летних вечеров, когда я и Асват легли спать на открытой веранде, бабушка подошла к нам и сказала, обратившись к Асват:

– Дочь моя, завтра встань пораньше и сходи на картофельное поле. Надо прополоть. А мы пойдем на пшеничное.

– Хорошо, мама, – ответила Асват.

– И я пойду с ней, – сказала я бабушке.

– Иди, если хочешь, – разрешила она.

Первой на заре проснулась Асват. Разбудив меня, она спросила:

– Ну что, пойдешь со мной или поспишь?

– Пойду! – сказала я и, поднявшись, быстро оделась.

Наше картофельное поде находилось на северо-западе, верстах в трех от села. Участок был небольшой, на щебенчатом склоне, обращенном к югу. Почвы как таковой было мало, в основном какая-то сухая смесь мелкого щебня с песком и глиной. Но картошка на этой почве вырастала крупная, белая, рассыпчатая и очень вкусная. До восхода солнца Асват успела прополоть почти половину участка, я тоже помогала ей вырывать сорняки. Потом она сказала мне:

– Пойди собери сушняк, вырой ямочку, положи туда сушняк к и подожги.

– Чем поджечь? – спросила я.

Асват подала мне спички.

– Смотри, зажигай только одну, зря не трать, – сказала она.

Я собрала побольше сушняка, вырыла ямку в земле, разожгла костер и подкладывала сушняк до тех пор, пока стенки ямки не побелели от жара.

– Готово! – крикнула я.

Асват подошла, высыпала с десяток клубней молодого картофеля в раскаленную ямку, а сверху положила плоский камень и насыпала горячей золы. Через некоторое время мы с удовольствием позавтракали. Печеный картофель в мундире с соленым сыром казались необыкновенно вкусными.

К полудню, закончив прополку, мы отдохнули немного, выпили воды, которую я набрала из речки, и пошли домой. Когда мы, обогнув небольшой пригорок, спустились к тропе, ведущей к селу, откуда-то вдруг выскочила Иза – бывшая нареченная дяди Арслан-Бека – и преградила нам дорогу.

– Чего тебе надо? – спокойно спросила Асват.

– А вот чего! – воскликнула Иза и ударила нашу невестку по лицу. Потом начала обзывать ее всякими скверными словами.

– Уйди! – глухим угрожающим голосом крикнула Асват.

Иза хотела ударить второй раз, но Асват схватила ее за руку, вывернула назад и свалила на землю. Они начали кататься по земле, попеременно одолевая друг друга, хватая за волосы, царапаясь, кусаясь и издавая какие-то глухие, рычащие звуки. Я бегала возле них и кричала диким голосом, зовя людей на помощь. А вокруг ни души. Эхо подхватило мои крики и унесло куда-то далеко.

Одежда у обеих была разорвана, волосы растрепаны, по рукам и лицу сочилась кровь, платки валялись в стороне. В особенности я сильно закричала, когда Иза оказалась над Асват. Один раз я подбежала к ним и дернула Изу за волосы. Она пнула меня ногой, а в это время Асват подмяла ее под себя.

Не знаю, наверное, эта схватка соперниц кончилась бы плохо, если бы на мой крик не прибежал сельчанин Сагид и не разнял их. Держа за окровавленные руки, он повел их в село, оборванных и растрепанных. Я тоже побежала следом, подобрав платки и специальные мешкообразные головные уборы, в которые женщины прятали свои косы.

Сагид, придя в село, не отпустил их по домам, а сразу повел на площадь. Моментально сбежались люди. Некоторые мужчины – среди них староста и один из служителей мечети – сидели на годекане.

Сагид, глянув на меня, строго сказал:

– Отдай этим дурам платки, пусть покроют голову.

Я отдала платок Асват, а Изе кинула. Толпа на площади росла, в особенности много было ребятишек. Расталкивая взрослых, они лезли вперед и усаживались на землю. Я тоже села возле одного мальчика.

Староста и служитель мечети стали допрашивать Изу и Асват. Виновница драки больше молчала, глядя на судей исподлобья. Асват рассказала все, как было. Я как свидетельница крикнула с места:

– Да, Иза напала на нее первой.

– Ты сиди, тебя никто не спрашивает, – сказал мне Сагид.

– Лезешь везде! – буркнул, посмотрев на меня, мальчишка, сидевший рядом.

– А ты молчи, не твое дело, – ответила я ему тихо.

– Сама молчи, а то я тебе сейчас так же надаю, как надавала Иза вашей невестке.

– А ну, попробуй! – крикнула я и впилась в плечо мальчишки ногтями.

Нас разняли, подняли с земли и вытолкнули из передних рядов. За это время «судьи» вынесли приговор: оштрафовать обеих на рубль.

Конечно, приговор был несправедливым, потому что напала на нашу невестку Иза, но суд наших старейших был безапелляционным. Они, видимо, учли, что Асват была повинна в том, что отняла законного жениха у Изы.

Когда кончился суд, я взяла Асват за руку и мы пошли домой. После я рассказывала подружкам, что победу одержала наша Асват, что на теле Изы было больше синяков и царапин, чем у нашей Асват. Разговоров по этому поводу в нашем доме и селе хватило на месяц. В особенности расспрашивали меня, и я рассказала со всеми подробностями, уверяя, что если бы не подоспел Сагид, наша Асват оставила бы мокрое место от Изы.

Дядя Пир-Будаг, пожалуй, был единственным человеком в нашей семье, который относился ко мне недружелюбно. Из-за него со мной происходили всякие неприятности, граничащие с опасностью для жизни.

Однажды в период уборочной бабушка поднялась чуть свет и, разбудив Пир-Будага, сказала ему:

– Мой сын, наточи лезвия серпов.

Он с трудом поднялся, потер кулаком сонные глаза, потом, потягиваясь и зевая, стал медленно водить оселком по лезвию серпа. Бабушка рассердилась, вырвала у него серп, ударила рукояткой по плечу Пир-Будага. Он вспыхнул, быстро натянул брюки и, хлопнув дверью, убежал из дома.

Бабушка, уходя с невестками в поле, сказала мне:

– Напомни таммалу, пусть к полудню принесет нам еду. Узелок с харчами и кувшин с бузой в погребе.

Часов тогда ни у кого не было, разве что у местных богачей. Время мы узнавали по солнцу, а в пасмурные дни – по призыву муэдзина на молитву. Когда солнце достигло огромного осколка скалы, торчащего возле хлева в нашем дворе, я поняла, что наступает полдень, и побежала за Пир-Будагом. Нашла его среди парней, купающихся в пруду.

– Дядя Пир-Будаг! – позвала его.

– Ну, что тебе надо? – спросил он сердито.

– Пора нести еду в поле, бабушка просила напомнить тебе.

– Я не пойду! Неси сама! – крикнул он и нырнул в воду.

Ничего не оставалось делать. Я вернулась домой, вошла в комнату. Дедушка спал. Я не стала его будить. Налила в кувшин воду, поставила возле таза. Спустилась в погреб, взяла в одну руку узелок, в другую – кувшин с бузой и пошла.

Поле было далеко от села. День жаркий, мучила жажда. Я часто останавливалась и прикладывалась к кувшину с бузой. Буза – самодельный хмельной напиток, нечто вроде нефильтрованного пива. Хмель, видимо, подействовал на меня. Стала кружиться голова, пошатывало из стороны в сторону, ноги сделались ватными. Клонило ко сну.

Я свернула в сторонку на чужое гороховое поле. Высокие стебли конского гороха, почти созревшего, могли надежно укрыть от палящих лучей. Сначала я присела, решив отдохнуть, потом вытянулась, закрыла глаза и погрузилась в глубокий сон. Спала долго, крепко.

Наступил вечер. Как я узнала позже, усталые, голодные бабушка с тетушками вернулись с поля. Меня нет. Нет и еды с кувшином бузы. Дядя Пир-Будаг стал оправдываться, уверяя, что у него сильно болел живот и что он от этого чуть не умер, а потому заставил меня нести еду в поле.

Стемнело, обыскали дом, двор, обошли родственников – меня нет. Опросили соседских детей. Они в один голос утверждали, что видели, как я поднялась в гору и пошла в сторону полей с узелком и кувшином.

Организовали поиски. Сельчане собрались на площади, разделились на четыре группы. Одни пошли по большой дороге к райцентру, другие – вниз по реке, третьи – с пистолетами в руках – в сторону нашего поля по тропе, четвертые – к целинному полю коммуны. Некоторые искали меня баграми на дне пруда. А в доме метался по комнате охваченный беспокойством дедушка, не зная, что делать, не находя себе места.

Проснулась я от звука выстрела. Сначала спросонья ничего не могла понять. Потом ощутила что-то твердое под собой и увидела звездное небо. В это время где-то близко раздался второй выстрел.

Я окончательно пришла в себя и, вспомнив, где нахожусь, испугалась, стала плакать, потом поднялась, огляделась вокруг и увидела трех мужчин, стоявших в десяти шагах от меня.

– Вот она! – крикнул один из них и подбежал ко мне, схватил за руку. – Ты что здесь делала?

Я молчала в испуге.

– Разве не видишь, спала, – сказал другой, поднял с земли кувшин и узелок с едой.

Они повели меня куда-то. Когда вдали показались огни, я узнала свой аул и успокоилась. Наверное, было где-то около полуночи. К нам навстречу из села вышли мужчины и женщины.

– Слава Аллаху! – воскликнула одна женщина, посмотрев на меня.

Ночь была лунная, было хорошо видно. Пока меня вели домой, глашатай объявил, что я нашлась.

В эту ночь дедушке было плохо. Бабушка отпаивала его настоем чабреца, тмина и мяты. К утру он уснул. А мне не хотелось спать. Видимо, выспалась за весь день и половину ночи.

Осенью, когда привезли с поля последние снопы, бабушка сказала Пир-Будагу:

– Сын мой, завтра погони скот на сжатое поле. Может, там остались колоски, скотина подберет, да и сорняки после жатвы пощиплет.

Многие делали так.

У дяди Пир-Будага был странный характер: когда его кто-нибудь о чем-нибудь просил, он никогда не говорил ни да, ни нет. Видимо, долго думал и с трудом решал. Между прочим, это свойственно скупым людям, как я убедилась в жизни. И на сей раз дядя Пир-Будаг ничего не ответил бабушке.

Утром, когда его разбудила бабушка, уходившая на гороховое поле, и повторила свое распоряжение, он встал и начал будить меня.

Я не спала, но притворилась спящей. Когда он дернул меня как следует за ногу, я открыла глаза и скривилась от боли.

– Вставай! Чего лежишь до сих пор? – крикнул он.

– А что мне делать? Рано еще.

– Как что делать? Все женщины давно пошли на работу.

– Я не женщина…

– А кто ты, ханская дочь, что ли? А ну, быстро поднимайся и гони животных на сжатое поле!

– Бабушка сказала сделать это тебе.

– А ты еще и разговариваешь? Я тебе сейчас надаю!

Я хотела пожаловаться дедушке, но он припугнул меня, сказал, что запрет в погребе, если пойду ябедничать. Я встала, оделась, взяла хворостинку, а он открыл хлев и выгнал животных.

– Гони быстрее, одна нога там, другая здесь! – крикнул он вдогонку.

Я погнала. Коровы сначала норовили бежать в сторону пастбища. С трудом выгнала я их за село, на гору, а потом они пошли по тропе сами.

Поле было далеко, где-то через часа два я вернулась домой голодная, усталая. Когда солнце стало садиться, Пир-Будаг пришел с улицы и снова приказал:

– Быстро иди пригони скот обратно.

Я помчалась.

Бежать все время в гору было трудно. Пока добежала, устали ноги. Корова, телка, бычок разбрелись в разные стороны. Я согнала их в кучу, и прежде чем начать спускаться, решила сесть верхом на одну из коров, которая была спокойнее.

Сидеть верхом на корове было очень неудобно. У коров спина шире, чем у ишака, к тому же даже на оседланном ишаке спускаться по крутому склону тяжело, а на корове тем более. Чтобы не съехать на шею я прижимала ноги к бокам, а руками, упираясь, держалась за холку. Таким образом, до окраины аула доехала благополучно.

У въезда в село мне бы следовало спешиться, но нет, я решила с гордым видом проехать по улочкам. И вдруг откуда-то взялся бык. Он громко замычал и погнался за моим стадом.

Поскольку корова, на которой восседала я, замыкала шествие, мне стало ясно, что опасность в первую очередь грозит мне. Я пригнулась и, напрягая все усилия, старалась удержаться на бегущей за всеми остальными бегущими животными корове.

На полном скаку мое маленькое стадо влетело в узкую улочку и помчалось вниз, а бык следом. Не знаю, каким чудом я удержалась на своем «скакуне» – помню одно: что всем телом я прижалась к хребту коровы и с ужасом ждала, что вот-вот копыта быка опустятся на мою несчастную голову. Еще больше страху нагоняли на меня и животных кричащие люди.

Спасла меня моя корова. В ту минуту, когда животные добежали до пруда, расположенного посередине нашего села, корова, на которой сидела я, круто свернула к воде и вошла по самое горло. Тут в моем затуманенном от страха сознании мелькнула мысль упасть в воду – все-таки не на камни… Я сделала рывок в сторону и плюхнулась в пруд. Утонуть мне не дали.

В это предвечернее время на годекане, расположенном прямо на южном берегу пруда, было полно мужчин. Многие из них еще до того, как моя корова, спасаясь от быка, забежала в воду, вскочили, услышав женские крики и топот копыт. Как только я очутилась в воде и, беспомощно барахтаясь, стала опускаться ко дну, двое молодых парней, словно птицы, слетели вниз и вытянули меня на берег.

Наш дом был расположен недалеко от пруда. На крики и шум прибежали и мои тетушки с бабушкой, возвратившиеся с горохового поля.

Всплеснув руками, бабушка кинулась ко мне. Дядя Пир-Будаг тоже оказался рядом. Тетя Райганат взяла меня на руки и понесла домой.

– Что случилось? Что за шум? – стал спрашивать дедушка.

Я молчала от испуга и холода, у меня стучали зубы.

– Объясните, наконец, что случилось, – не унимался беспокойный дедушка, обратив белые зрачки к небу.

Тогда тетя Райганат ответила:

– Лейла упала в озеро.

– О, великий Аллах! Да что это за напасть! Или злой рок преследует бедное дитя! – взмолился дедушка.

Тетя Райганат и бабушка торопливо стягивали с меня мокрую одежду, а дядя Пир-Будаг смотрел на меня таким умоляющим взглядом, прикладывая указательный палец к губам, что решила на сей раз не выдавать его.

Тепло дедушкиной овчинной шубы хотя и согревало, но не спасло меня от болезни. Ночью появился сильный жар, но ничего не болело, и утром я побежала босиком по холодным осенним лужам. Жар снова появился к вечеру. Ночью даже бредила. Сначала думали, что у меня простуда, а потом, когда на теле появилась крупная красная сыпь, бабушка сказала:

– Это корь.

Даже в таком разукрашенном виде я вставала утром и выбегала босиком на улицу, пока с меня не осыпалась вся коревая «шелуха» и не выпал первый снежок Удивительным кажется теперь, что никто из детей, игравших со мной в те дни, не заболел и не было никаких осложнений. Видимо, я была очень здоровой и закаленной.

И не только я, все люди и все дети были закаленными, потому что укутывать нас и обувать было не во что. В те времена босиком ходили все, за исключением мужчин и стариков. Подошва стопы от хождений на босу ногу становилась толстой, а зимой от холодных луж и ветра на ней образовывались «цыпки».

Вспоминая те далекие дни детства, я часто прихожу к выводу, что бедность – не только не порок, но даже имеет свои положительные стороны. Я не помню ни одного человека в ауле, который имел бы не только лишний, но даже нормальный вес. Все были поджары, выносливы и закалены.

Детишки, брошенные на целый день родителями, предоставленные сами себе, бегали или ползали по улицам и ни о каком регулярном питании не имели понятия. Как только становились на ноги, начинали топать босиком. А чтобы в течение дня не ходили с обмоченными или испачканными штанишками, тем, кто не мог обслуживать себя, шили штанцы с большими круглыми вырезами. Таким образом, малыш, если приспичит, мог сидя или стоя оправить нужду, сохранив штанишки сухими. И не болели.

Конечно, изолированная жизнь, чистый воздух, вода, натуральная пища и полное отсутствие сладкого тоже играли положительную роль. Помню, дедушка всегда говорил Пир-Будагу, любившему поесть, когда он просил у матери добавки:

– Сын мой, не будь рабом своего чрева, запомни, сначала прожорливый человек пожирает пищу, а потом пища, отложенная в нем в виде жира, начинает пожирать его.

И еще помню, дядя Арслан-Бек как-то приехал из города и привез картину. На толстой блестящей бумаге был изображен человек, состоявший из одних окружностей: круглое мясистое лицо с заплывшими глазами, толстыми губами, круглые плечи, огромный круглый живот – в общем, что-то человекоподобное. Эту картину он приклеил на одну из стен нашей сакли. Люди приходили посмотреть на нее и восклицали:

– Тамаш! (что значит «диво»), – а потом спрашивали у дяди:

– Кто это?

Дядя отвечал:

– Буржуй!

Я запомнила это слово и тогда думала, что это имя несчастного уродца.

Мой дедушка всегда пил свежую сырую воду. Когда ему хотелось пить, он частенько посылал меня по воду с маленьким медным кувшином. Водовод находился рядом с годеканом и озером, недалеко от нашего дома. Вскоре после того, как я, судя по исчезновению сыпи, поправилась, дедушка послал меня за свеженькой водичкой. Я побежала.

В это осеннее утро на годекане было много мужчин. С краю, на скамье для молодежи, сидел дядя Пир-Будаг. Возле чана, где брали воду, никого не было.

Я шла неспеша. У самого чана меня догнала девочка, которая была постарше меня. Когда я подставила свой кувшин под струю, она выхватила его из моих рук и подставила свой.

Не долго думая, я подняла кувшинчик, подошла к той девочке и ударила ее по спине, не очень сильно. А она как заорет – будто ее смертельно ранили! Бросив свой кувшин, девочка упала на землю и начала корчится.

Я испугалась, но убегать не стала. Начали сбегаться люди. Одна женщина наклонилась к ней и спрашивает:

– Что с тобой?

Девчонка, указывая на меня пальцем, кричит:

– Ударила по спине кувшином!

Подбежали молодые парни с годекана, с ними – мой дядя Пир-Будаг. Прибежали другие женщины, начали кричать, глядя на меня:

– Что это за бандитка? До каких пор она будет безнаказанно учинять расправы над нашими детьми! Послушай, Пир-Будаг, если вы не укоротите ей руки, укоротим мы, не посчитавшись с почтенным возрастом твоего отца.

Разгневанный дядя Пир-Будаг схватил меня за руку и потащил. Я думала, что он тащит меня домой, потом смотрю, повел меня к столбу, который стоял возле площади. К этому столбу приезжие привязывали своих коней.

Поставив меня спиной к нему, он скрутил мои руки назад за столб и связал их. Я терпела. Даже не заплакала, хотя мне очень хотелось плакать. Теперь, обозлившись на дядю Пир-Будага, я очень сожалела, что в тот день, когда свалилась с коровы в озеро, скрыла от дедушки, что повинен во всем был он. «Но ничего, – думала я, – теперь все расскажу».

Я оказалась у всех на виду в таком жалком, беспомощном состоянии, но в то же время думала, что, чем больше я буду стоять здесь, тем больше будет жалеть меня дедушка и тем жестче будет спрос с Пир-Будага.

Меня окружила детвора. Среди них было несколько мальчишек из моих неприятелей. Один подошел ко мне совсем близко и показал язык. Я хотела ударить его ногой, но он успел отскочить.

Взрослые, проходившие мимо, посматривая на меня, улыбались, словно злорадствовали.

Потом мне надоело стоять, я с трудом опустилась на корточки. Руки ныли. Через некоторое время ко мне подошла одна из наших родственниц. Она разогнала ребятишек, которые, сидя напротив меня на значительном расстоянии, строили мне рожицы.

– Кто тебя привязал? – спросила она.

– Дядя Пир-Будаг.

– Вот еще дурак! – воскликнула она и, освободив меня, сказала:

– Пойдем домой.

– Не пойду!

Она взяла меня за руку и стала поднимать. Я начала сопротивляться, повторяя:

– Не пойду, не пойду…

– Почему, – удивилась она.

– Назло дяде Пир-Будагу.

– Не хорошо, над тобой будут смеяться люди.

Тогда я медленно поднялась и пошла с ней.

Войдя в дедушкину комнату, родственница поздоровалась, потом начала говорить:

– Подумайте только, до чего дошел Пир-Будаг! Привязал ее к коновязи, как ишачонка, посмешище устроил из ребенка.

– Ты о чем говоришь? – раздраженно крикнула бабушка.

– О том, что слышите, а если не верите, пусть расскажет сама Лейла.

Родственница повернулась и вышла из комнаты.

– Подойди ко мне, – позвал дедушка.

Я подошла.

– Это правда?

– Да, – я села и начала рассказывать со всеми мельчайшими подробностями и в такой трогательной форме, что не только дедушке, но и самой мне стало себя жаль до слез.

Дедушка выслушал меня и ничего не сказал, даже на лице у него не выразилось возмущение. Я удивилась.

Молчал он весь день. Не вмешался в разговор, когда бабушка стала выговаривать Пир-Будагу, после того, как он вернулся домой. Но зато на другой день в доме произошло что-то страшное.

Поднявшись на рассвете, дедушка снял кнут, висевший на гвозде возле него, вошел в комнату, где спал дядя Пир-Будаг, сорвал с него одеяло и начал так хлестать, так хлестать, что перепуганный дядя Пир-Будаг вырвался и в одних подштанниках убежал во двор.

Я тоже испугалась. То ли от страха, то ли от жалости к дяде Пир-Будагу начала плакать. Бабушка вынесла во двор брюки и рубаху. Он оделся, ушел из дому и целый день не возвращался.

Когда мне исполнилось восемь лет, дедушка решил отдать меня местному учителю богословия – учить грамоте.

Редко кто из наших сельчан обучал своих детей, в особенности девочек. Сельский учитель алим Якуб учил только читать и писать. Смысл написанного в Коране на арабском языке ни сам учитель, ни кто другой в селе не знали. Заучивали механически, бесконечно повторяя.

Нашей «школой» была одна из комнат в доме алима Якуба. Дети, если их было немного, усаживались на полу вдоль стен. Учитель Якуб садился у дверей так, чтобы видеть всех. Ни карандашей, ни тетрадей не было.

Как и положено, начинали с азбуки. После того, как заучивали все буквы алфавита, начинали читать по складам. Теперь один читал вслух под контролем учителя, другие водили тонкими кизиловыми палочками по затейливой вязи строк.

С началом учебы боевой задор во мне погас, да и времени для беготни по улицам не оставалось.

Откровенно говоря, мой дедушка Исмаил давал мне в учебе больше, чем алим Якуб. Раньше я не знала, что мой дедушка был не просто умный от природы человек, но и ученый для своего времени. Как только я возвращалась из «школы», он сей же час начинал меня спрашивать, чем мы там занимались в течение двух-трех часов. Я садилась и пересказывала. После того как я кушала, он опять подзывал меня к себе, усаживал рядом, заставлял повторять весь алфавит и читать вслух. К моему удивлению, он знал все, что было написано на каждой странице и в каждой строке.

Дедушка сказал, что в сундучке дяди Арслан-Бека есть блокноты, бумаги и карандаши. Он разрешил мне взять один блокнот и один карандаш для того, чтобы я училась дома писать буквы, а потом составлять целые предложения. Я садилась на пол, клала на колени дощечку и начинала выводить буквы. Он повторял:

– Не торопись, пиши в ряд, красиво, я проверю.

– А как проверишь, ты же не видишь?

– Ничего, проверю на ощупь, у меня на пальцах есть глаза.

Учитель Якуб, обнаруживая мои блестящие успехи в учебе, удивлялся и ставил меня в пример остальным. Он, конечно, не знал, какие усилия я прилагала к тому с помощью моего дедушки. Не зря ведь одна из восточных мудростей гласит: «Старание – от человека, благодать – от Бога».

Вскоре все жители аула узнали о моих невероятных способностях в учебе и изменили мнение обо мне, как о неисправимой разбойнице. Тревога за мою судьбу улеглась и в сердцах моей бабушки, тетушек и всей родни. Дедушка торжествовал, хотя он, наверное, никогда и не сомневался в моих достоинствах и был уверен, что я когда-нибудь поумнею окончательно.

Похваливаемая дедушкой и учителем Якубом, я очень старалась, а вскоре даже начала писать письма чужим людям. Ко мне начали обращаться с просьбой матери, сыновья которых занимались в городах отхожим промыслом, и жены. Я писала письма с удовольствием, за похвалы и благодарности. Вот только для написания адреса по-русски им приходилось отправляться в райцентр к секретарю райсовета или почтовому чиновнику.