Текст книги "Каникулы Рейчел"

Это было ужасно. Я была готова разрыдаться от усталости и отчаяния. Я чувствовала себя тонким стеклышком, попавшим под тяжелый пресс.

О, если бы только она заткнулась! Во мне закипала дикая злоба. Я так злилась, что должна была бы светиться в темноте от злости, и светилась бы, если бы она наконец погасила этот чертов свет!

И тогда… мне захотелось принять наркотик. Или лучше – двадцать наркотиков сразу! Я бы что угодно отдала за две пригоршни валиума. Или за таблетку снотворного. Или за героин. Да за что угодно! Принимаются любые предложения.

Я просто жаждала наркотика! Но из того, что я жаждала его в таких невыносимых условиях, вовсе не следовало, что я наркоманка. Так же страстно желала я иметь заряженный пистолет. Из этого ведь не следовало, что я убийца. Ну, во всяком случае, что я стала бы убийцей при обычных обстоятельствах.

Чтобы как-то пережить весь этот ужас, я попробовала подумать о чем-нибудь хорошем. Но в голову приходили только мысли о Люке.

15

В то первое утро, проснувшись рядом с Люком, я чуть не умерла от стыда.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что я не в своей постели. «Ага-а! – подумала я, пока не открывая глаз, – интересно, с кем это я в постели? Надеюсь, с кем-нибудь симпатичным!» И тут же все вспомнила – как будто на меня вылили ушат холодной воды – и «Рикшо», и Настоящих Мужчин, и сцену в такси, и секс с Люком, и то, что я сейчас именно в его постели.

Я мысленно резко села в постели и начала рвать на себе волосы и истошно вопить: «Как я могла!» В действительности же я лежала очень тихо и старалась не разбудить Люка. Очень старалась.

Вновь обретя способность соображать и чувствовать, я пришла в ужас. Даже не от того, что переспала с одним из Настоящих Мужчин, а от того, что у меня не хватило ума встать ночью, в темноте одеться и на цыпочках выйти из комнаты, оставив свои сережки и еще что-нибудь неприличное, вроде тюбика мази от простуды на губе… Да хоть от геморроя. Только бы убраться отсюда и больше никогда не возвращаться.

Стараясь не двигаться, я осторожно открыла глаза… и уперлась взглядом в стену. Судя по тому, что рядом кто-то дышал, в постели я была не одна. Между мною и моей свободой кто-то лежал.

Мои бедные мысли метались туда-сюда, точно крысы, загнанные в клетку. Самое главное сейчас было – найти свою одежду. О, как я горько пожалела о том, что не проснулась в три часа ночи!

Вообще-то, конечно, следовало признать, что проблемы начались несколько раньше. Я очень сожалела о том моменте, когда позволила Люку Костелло впервые поцеловать себя. А если быть честной до конца, мне вообще не следовало приходить в «Рикшо». Ну почему тот вышибала не велел нам проваливать к чертовой матери, как у них это принято? А если копнуть еще глубже, то корень зла – Нью-Йорк, и все беды начались тогда, когда я впервые услышала об этом городе. Если бы мне в свое время удалось полюбить Прагу, ничего этого не случилось бы. Если бы у них там, в Праге, было хоть чуточку побольше ночных клубов!

Я лежала без движения, и в голове на бешеной скорости проносилась вся моя жизнь. Если бы я тогда пошла на курсы гостиничного менеджмента в Дублине, если бы я не встретила Бриджит (она, безусловно, дурно на меня влияла), если бы я вообще родилась мальчиком…

Как раз когда я добралась до того несчастного дня, когда родилась на свет, кто-то рядом сказал: «Доброе утро, дорогая». Я, по крайней мере, надеялась, что это был Люк. А то вдруг мальчики не только кожаными брюками пользовались по очереди? Итак, он проснулся. Моя последняя надежда успеть уйти незамеченной улетучилась. Если бы я старательно не притворялась глухонемой, я, честное слово, закрыла бы лицо руками и разрыдалась.

Тут я почувствовала, что кто-то властно обхватывает меня рукой и придвигает к себе. Настоящий мачо! И, кстати, ведь я совсем не пушинка. Я мягко скользила по простыне, пока не почувствовала, что соприкасаюсь с другим телом. Мужским. Я сразу напряглась и приготовилась сопротивляться. Утренняя возня в постели с волосатым Настоящим Мужчиной вовсе не входила в мои планы. Ему просто повезло, да-да, крупно повезло со мной вчера вечером. Интересно, подумала я, можно ли сказать, что он воспользовался моей неопытностью, и обвинить его, например, в изнасиловании. Пожалуй, нет. Ясно одно: я совершила ужасную ошибку, и больше это не должно повториться.

– Привет, – прошептал он мне на ухо.

Я не ответила. Я повернулась к нему спиной. Я просто не могла на него смотреть.

Зажмурившись, я стала молиться, чтобы он ушел или умер, или произошло еще что-нибудь в этом роде. Ему удалось подтащить меня к себе, но я не изменила позы, в которой лежала на краешке кровати. Итак, я лежала неподвижная и окоченевшая, словно труп, а он медленно гладил мои волосы от самых корней. Потрясенная такой наглостью, я едва дышала. «Да как он смеет!» – гневно думала я. Нет уж, пусть не рассчитывает, что я стану мягкой, податливой и послушной. Я буду лежать неподвижно, как бревно, в конце концов он потеряет ко мне всякий интерес, и тогда я смогу уйти.

Какое странное ощущение: мое бедро… Сначала я решила, что мне показалось. Но нет. Люк тихонько водил ладонью по моему бедру, едва касаясь его, так что все крошечные волоски тянулись за его рукой. Просто мурашки по коже. Вверх до тазовой кости – и снова вниз, к колену, потом опять вверх… Я судорожно сглотнула слюну.

Ах, как мне хотелось поскорее убраться отсюда! Но я не могла позволить себе никаких эффектных жестов: например, откинуть одеяло (а может, даже позволить себе роскошь двинуть локтем Люку по печени), пока не знала, где моя одежда. И почему мы вчера вечером не задернули шторы? В комнате, залитой бесцеремонным утренним светом, негде было спрятать свою наготу.

Люк между тем одной рукой гладил меня по бедру, а второй – слегка щекотал мне шею сзади. Приятное чувство в области шеи тут же распространилось по всему телу. Что такое? Он уже нежно покусывает меня. Нет, дело зашло слишком далеко! Мне просто необходимо уйти. Но как?

Резко и нагло, решила я. Просто выскочить из постели, как будто мне все равно, видит он, как я голая ползаю по полу в поисках одежды, или нет. Мне хотя бы трусики найти, чтобы прикрыть зад, уже было бы легче…

Можно было попробовать обратить все в шутку, например, завернуться в простыню, как в тогу, и… минуточку, что это он делает? Я с трудом проглотила слюну. Негодяй преодолел железный барьер моей руки и теперь поглаживал мне грудь легчайшими движениями, от чего соски тут же встали торчком. Но я продолжала вести себя, как бесчувственное бревно. Он между тем придвинулся ко мне вплотную, прижался к моей спине, видимо, чтобы я смогла заметить его утреннюю эрекцию.

«Не люблю, когда пенис слишком твердый», – мечтательно подумала я. Конечно, от твердого толку больше, но он такой распухший, такой толстый, такой живой, что никогда не знаешь, что он выкинет в следующий момент, то есть знаешь, конечно, но…

К моему удивлению, что-то, жившее у меня внизу живота, проснулось. И не только проснулось, но и потребовало завтрака. Я не видела Люка, но чувствовала его запах. Запах сигарет, зубной пасты, еще чего-то резкого и возбуждающего – в общем, запах мужчины. Я возбуждалась все сильнее и сильнее. Люк был такой большой, гладкий и нежный.

«И все-таки пошел он на фиг!» – решила я. Эта ночь была ошибкой. Люк подвинулся ко мне еще ближе, так что его бедра оказались плотно прижатыми к моим. И я ощутила, какие они мощные и твердые. Я начала необыкновенно остро реагировать на каждое его прикосновение, как будто я только что поменяла кожу, как змея.

Удивительно, но на этот раз я вовсе не чувствовала себя толстой и отвратительной, как обычно в постели с мужчиной. Может быть, это потому, что он безумно хотел меня. Мой зад, во всяком случае, чувствовал, какая у Люка эрекция.

Он снова погладил мою шею, потом его рука скользнула ниже, еще ниже – к моему животу (поскорее втянуть живот!), потом еще ниже. У меня опять перехватило дыхание, на сей раз не от злости, а по другой причине. Он водил ладонью по моему животу, время от времени перемещая ее на бедро, касаясь волос на лобке (я дернулась, издав высокий звук, похожий на визг собаки, которой прищемили хвост), и снова гладил живот, и опять – бедро, сначала внешнюю, потом внутреннюю часть бедра. Круги, описываемые его ладонью, все сужались и сужались. Но не так быстро, как мне того хотелось.

Умом я понимала, что надо бы сбросить его руку, сказать, чтобы отстал от меня, но то, что жило у меня внизу живота, умоляло о другом. «О, давай же, давай!» – мысленно торопила я его. Он опять поднялся выше. О, нет, пожалуйста! Потом погладил внутреннюю поверхность бедра, выше, чем в прошлый раз, но, увы, недостаточно высоко.

Между ног у меня все таяло, мне казалось, что я излучаю радиацию. Но я все равно не шевелилась! Кровь отхлынула от головы и, подобно толпе беженцев, устремилась к лону, сразу сделав его тяжелым, набухшим и чутким. Голова же стала пустой и легкой.

Пока я, скрючившись на боку в эмбриональной позе, лихорадочно соображала, что же делать, все внезапно изменилось. Без всякого предупреждения Люк вдруг резко перевернул меня. Только что я, оцепенев, лежала на боку – и вот уже распластана на спине, а Люк – сверху.

– Что ты делаешь? – прохрипела я.

Мне было и тревожно, и безумно приятно. Приходилось признать, что выглядит он очень неплохо. Утренняя небритость даже шла ему, а его глаза при дневном свете стали темно-синими.

Я посмотрела вниз, на его член и сразу отвела взгляд, взволнованная и возбужденная еще больше.

– Хочу кое с кем поиграть, – просто сказал он. Его лицо осветила какая-то тающая улыбка. Я никогда еще не видела, чтобы так улыбались. Остатки моей решимости тут же затонули в море желания. – Пожалуй, с тобой.

С той самой секунды, как я проснулась, мои ноги были плотно сомкнуты. Но теперь он просунул обе руки между моих бедер и легонько их раздвинул. Желание просто пронзило меня. У меня непроизвольно вырвался стон.

– Или, может быть, ты не хочешь играть? – спросил он с самым невинным видом. Потом наклонился и легонько укусил мой сосок, нежно, но настойчиво, и я опять всхлипнула от желания.

Я так хотела его, я была до краев полна желанием. Мой клитор яростно пульсировал. У меня внутри все горело. «Теперь я понимаю, что они чувствуют, когда у них эрекция», – ошалело подумала я.

Люк посмотрел мне в глаза и спросил: «Ну как?» Потом он укусил меня за второй сосок. Если бы даже я сейчас захотела встать и уйти, то уже не смогла бы. Я была совершенно пьяна от желания и. казалось, стала вдвое тяжелее, чем раньше.

– Ну так как? – повторил он. – Хочешь поиграть? Я скользнула по нему взглядом: синие глаза, белые зубы, сильные бедра и этот багровый, плотный…

– Да, – слабым голосом произнесла я. – Хочу.

16

Я вышла в коридор в поисках ванной и была совершенно сбита с толку, столкнувшись нос к носу с Бриджит.

– Но… – промямлила я, – разве мы не в квартире.

– Нет, – коротко ответила она. – Мы – в резиденции Настоящих Мужчин.

– А ты-то что здесь дела… – хотела спросить я и осеклась, потому что все поняла. – Который из них? – просияла я.

– Джои, – она мрачно поджала губы.

– Что случилось? – спросила я. Вообще-то я готова была плясать от радости.

Не одна я, значит, попалась на эту удочку.

– Много всего, – пробормотала она.

– У вас было или… так просто?

– Два раза, – сказала она. У нее был удрученный вид.

– Я не должна была. Просто удавиться хочется! Как я могла? И это после того, как он побил меня!

– Побил? – я ушам своим не верила.

– Да не ночью, дура! Тогда, в детстве, на карнавале.

Когда я уходила. Люк попросил у меня номер телефона. Я молча вырвала листок из блокнота, аккуратно написала свой номер, потом, к изумлению Люка, смяла листок, скатала из него шарик и выбросила в мусорную корзину.

– Вот так, – ослепительно улыбнулась я. – Это избавит тебя от многих неприятностей.

Он все еще сидел в постели, облокотившись на спинку кровати. «Неплохой торс… для такого придурка», – мелькнуло у меня в голове.

Кажется, он был удивлен.

– Ну, пока, – я подарила ему еще одну ослепительную улыбку, развернулась на каблуках моих роскошных туфель и пошла к двери. Все. Это конец. Я чувствовала это всем телом, даже пятками.

– Подожди! – позвал он.

Ну что там еще? Должно быть, хочет поцеловать меня на прощанье. Зря. Ничего хорошего из этого не получится.

– Что? – мне едва удавалось скрыть свое нетерпение.

– Ты забыла серьги.

Мы с Бриджит поплелись домой, истерзанные и уставшие, в вечерних туалетах. Несмотря на восемь часов утра, уже было жарко и душно. Мы остановились в забегаловке у Бенни, где все всегда стоя пили кофе с рогаликами по дороге на работу, и тут же подверглись допросу с пристрастием.

– Ух ты, гляньте-ка, вы чем это, девчонки, всю ночь занимались, а? – спросил Бенни.

Он даже вышел из-за своей стойки, чтобы получше рассмотреть нас. Когда Бенни начинал жестикулировать и заговаривать с прохожими, полулицы собиралось поглазеть на этот спектакль.

– Вот я себя спрашиваю, – он гулко ударил себя в грудь, – что же это делается? – он театрально взмахнул руками, указывая на нас с Бриджит, на наши взлохмаченные головы и размазанный макияж. – И что ж мы видим? – для убедительности он указывает на свои глаза. – Черт знает что мы видим! – очередной взмах руками. – А я-то, дурак, думал: какие славные девчонки! – посетовал он.

– Возьми себя в руки. Бенни, – отрезала я. – Ничего ты такого не думал.

Какой бы там ни был прекрасный секс, больше с Люком я видеться не собиралась.

Я бы этого не пережила. Мы с Бриджит устроили разбор полетов. Нет, это не был упоительный обмен подробными воспоминаниями о сексуальных контактах, с диаграммами и чертежами, изображающими мужской пенис. Скорее, это напоминало оценку понесенного ущерба.

– Как ты думаешь, кто-нибудь видел, как он меня целовал? – спросила я Бриджит.

– Вас видела куча людей, – Бриджит удивилась моей наивности, – вот я, например.

– Да нет, – отмахнулась я. – Кто-нибудь… важный.

Люк позвонил мне. Разумеется, позвонил. Это те, чьих звонков я ждала, никогда мне не звонили. А он позвонил. Наверно, выудил смятый листок из мусорной корзины после моего ухода.

К телефону подошла Бриджит.

– А кто это говорит? – спросила она таким странным голосом, что я подняла глаза. Она уже яростно махала руками, подавая мне какие-то знаки.

– Это тебя! – прошептала она каким-то придушенным голосом.

Потом Бриджит прикрыла ладонью трубку, состроила страдальческую рожу, вторую руку положила себе между ног и присела, как это делают мужчины, загоняя шар в ворота при игре в гольф.

– Да кто это? – спросила я, хотя уже догадалась.

– Люк! – крикнула она шепотом.

Мой взгляд заметался по комнате, ища, куда бы спрятаться.

– Скажи, что меня нет дома, – умоляюще прошептала я. – Скажи, что я уехала обратно в Дублин.

– Не могу! – прошептала она. – Я не выдержу и засмеюсь. Извини.

– Сучка! – прошипела я и взяла трубку. – Я тебе это припомню. Да? – сказала я.

– Рейчел, детка, – отозвался он.

Забавно, но голос у него оказался приятнее, чем я запомнила. Такой густой и с намеком на улыбку.

– Это Люк. Помнишь меня?

Меня пронзило это «Помнишь меня?». Сколько раз я говорила эти слова мужчинам, которые, и я это прекрасно знала, меня не помнили! А я все равно зачем-то им звонила.

– Я тебя помню. Люк, – ответила я.

От многих мужчин я даже такого ответа не дождалась.

– Ну и как ты там? – спросил он. – Как работалось в среду? Я весь день был в разобранном виде.

Я издала вежливый смешок и стала подумывать, не положить ли трубку, притворившись, что внезапно испортился телефон. Он между тем рассказал мне о том, как провел неделю, и, я уверена, полагал, что под вымученной вежливостью я с трудом скрываю свое нетерпение увидеться. Я отвечала тем же холодноватым, преувеличено вежливым голосом, каким со мной в таких случаях говорили те самые мужчины, которым я была неинтересна. Фразы типа «Правда?» и «Вот как!». Забавно было оказаться по другую сторону.

Наконец он перешел к делу. Он хотел бы снова увидеться со мной. Например, пригласить меня пообедать, если я не против. В течение всего разговора Бриджит стояла в нескольких шагах от меня и махала руками, как ветряная мельница. Услыхав последний вопрос Люка, она широко расставила ноги и закивала головой, как ненормальная. Когда я неуклюже попыталась отклонить предложение Люка, Бриджит принялась делать неприличные движения животом и высовывать язык. Я повернулась к ней спиной, но она меня не оставила в покое.

– Пожалуй, нет… Нет, не думаю… – мямлила я в трубку. – Понимаешь, мне… мне не нужен бой-френд.

Какая ложь! Просто мне не нужен был Люк в качестве бойфренда.

Бриджит уже стояла на коленях, закатив глаза к потолку и изобразив на лице: «Я сейчас кончу!» Это было бы достойное завершение ее клоунады. К счастью. Люк не стал предлагать мне поддерживать просто дружеские отношения. Молодые люди, которых я заносила в графу «ошибки», всегда это предлагали. Они притворялись, что не обижаются на мой отказ, и давали понять, что будут счастливы остаться просто друзьями. Я обычно чувствовала себя виноватой и соглашалась с ними встретиться. А дальше, совершенно пьяная, оказывалась с ними в постели.

– Мне очень жаль, – сказала я.

Мне и правда было жаль – он действительно казался симпатичным.

– Ничего, – легко ответил он. – Надеюсь, еще как-нибудь увидимся и поболтаем.

– Ладно, – сказала я. – Ну, пока, – и бросила трубку.

– Сучка! – набросилась я на Бриджит, которая как раз уползала на коленях на кухню. – Погоди! Вот позвонит тебе Джои!

– Джои не позвонит, – мрачно ответила она, встав с колен. – Он не взял моего номера телефона.

Я села и стала рыться в сумочке в поисках валиума. Высыпала на ладонь три таблетки, подумала и добавила еще две. Что за мучение! Я ненавидела Люка за то, что он позвонил, за то, что заставил меня пройти через это. Ну почему вся моя жизнь – сплошная череда вот таких неприятностей? Что за проклятье лежит на мне?

17

На самом интересном месте чудесного сна меня разбудила какая-то странная женщина. Она светила фонариком прямо мне в физиономию.

– Рейчел, – сказала она. – Пора вставать. Было темно, хоть глаз выколи, и я понятия не имела, кто она такая. Я подумала, может, у меня галлюцинации, повернулась к ней спиной и снова закрыла глаза.

– Ну давайте же, Рейчел, – настаивала она громким шепотом. – А то разбудим Чаки.

С именем Чаки на меня снова обрушилась суровая реальность. Я вовсе не в своей постели в Нью-Йорке. Я в Клойстерсе, и какая-то сумасшедшая пытается поднять меня с постели среди ночи. Должно быть, это одна из тяжелых больных, которая случайно вырвалась из своей комнаты на чердаке, где ее обычно запирают.

– Привет, – сказала я – Идите-ка обратно в постель.

Я сказала это дружелюбно, но твердо, надеясь, что смогу снова заснуть.

– Я – ночная медсестра, – объяснила она.

– А я – клоун Коко, – огрызалась я. Пусть знает, что со мной тоже шутки плохи.

– Вставайте, вы – на завтраках.

– А почему не Чаки «на завтраках»? – Я слышала, что именно так надо разговаривать с психами.

– Потому что она не в группе Дона.

От этих слов «группа Дона» неожиданно повеяло чем-то зловещим.

– А я – в группе… в группе Дона? – завороженно спросила я.

И с ужасом поняла, что да, скорее всего, это именно так. Разве вчера вечером я сама на это не согласилась?

– Да.

Меня охватило предчувствие большой беды. Видно, все-таки придется вставать.

– Я отказываюсь быть в группе Дона, – сказала я. Она засмеялась, и при других обстоятельствах ее смех можно было даже назвать добрым.

– Вы не можете отказаться, – сказала она. – Кто же тогда будет готовить завтрак? Нельзя подводить остальных.

Я слишком устала, чтобы спорить с ней. Честно говоря, я уже слишком устала даже для того, чтобы просто понять, что происходит, и разозлиться на это. Сейчас имело значение только одно: если я не встану с постели, ко мне будут плохо относиться. Но я непременно разыщу этого Дона, кто бы он ни был, и доведу до его сведения свой отказ.

Я так замерзла и так хотела спать, что, вероятно, умерла бы от шока, если бы меня заставили, скажем, принять душ. А еще я боялась зажечь свет, чтобы Чаки не проснулась и не начала снова со мной разговаривать. Так что я в темноте натянула на себя одежду, которую вчера вечером просто бросила на пол, и поплелась в ванную, чтобы почистить зубы. Но там было занято. Пока я дожидалась, когда ванная освободится, та сумасшедшая лунатичка с фонариком появилась снова.

– Встали? Вот умница, – сказала она. – Извините, что пришлось знакомиться с вами при таких обстоятельствах. Я – Моника, одна из ночных медсестер.

Мне пришлось переложить зубную щетку в другую руку, чтобы поздороваться с ней. Она показалась мне симпатичной и по-матерински доброй, то есть совсем не похожей на мою маму.

Дверь в ванную наконец открылась, и в облаке запаха «Блю Стратос» выплыл Оливер Сталин. На нем были только брюки, а на полном плече висело полотенце. Можно было смело сказать, что он на девятом месяце беременности. Его огромный, голый, поросший седыми волосами живот, казалось, живет своей собственной жизнью. Оливер подмигнул мне и сказал: «Почистить перышки? Ванная к вашим услугам».

Неохотно побрызгав на себя водой, я потащилась вниз по лестнице. Я была настроена очень решительно: отыскать этого самого Дона и выполнить тягостную обязанность – отказаться от почетного права готовить завтрак.

Как только я вошла в убийственно холодную кухню, ко мне сразу бросился плотный человечек средних лет в шлеме танкиста. У меня снова возникло чувство, что я наглоталась галлюциногенов.

– Молодец девочка, встала… – запыхавшись, сказал танкист. – На мне – пудинг, а вы займитесь сосисками, ладно?

– Вы – Дон? – удивленно спросила я.

– Ну а кто же еще? – с некоторым раздражением ответил он.

Я была смущена. Дон, оказывается, тоже пациент, я его видела вчера несколько раз. Он был один из этих – в коричневых джемперах. Как же это вышло, что он выбился в лидеры? Я была так удивлена, что спросила его об этом.

И он поведал мне то, о чем я уже и сама догадывалась. Все в лучших традициях клиники Бетти Форд: пациенты Клойстерса делали большую часть хозяйственных работ сами.

– Это – чтобы привить нам чувство ответственности и взаимопомощи, – сказал он, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. – И я – главный в этой группе потому, что я здесь уже шесть недель.

– А всего сколько групп? – спросила я.

– Четыре, – сказал Дон. – Завтраки – это мы. Еще есть ланчи, обеды и ужины.

Я начала было объяснять ему, что не могу быть в этой группе. И вообще ни в какой. У меня аллергия на работу по дому, и, кроме того, я вообще не больна. И все, что надо знать про ответственность и взаимопомощь, я знаю. Но Дон недослушал.

– Нам бы лучше поторопиться, – сказал он. – Они спустятся с минуты на минуту, голодные, как волки. Пойду принесу яйца.

– Но…

– И следите за Эймоном, – спохватился он, – не то сожрет весь бекон! – И он умчался прочь. – Очень неразумно назначать ОБЖ в группу по завтракам, – бросил он через плечо.

– Что это такое – ОБЖ? – крикнула я ему вслед.

– Обжора, – ответил сдавленный голос.

Я обернулась и увидела Эймона. Не знаю, почему я раньше его не заметила. Он ведь занимал половину кухни. А голос у него был сдавленный оттого, что он набил рот хлебом, откусив добрую половину буханки.

– Донесете на меня? – Он смотрел на меня собачьими глазами и поглощал кусок за куском.

– Донесу? – воскликнула я. – Зачем мне на вас доносить?

– Почему бы и нет? – Он казался уязвленным. – Вам следует заботиться обо мне, помогать мне преодолеть вредные привычки. И я должен вам помогать.

– Но вы – взрослый человек, – смущенно заметила я. – И если вам хочется съесть кусок хлеба, которого хватило бы на целую семью… – я сделала паузу и потрогала хлеб, – если вам нужен черствый кусок хлеба, которого хватило бы на целую семью, то… это дело ваше.

– Хорошо же! – воскликнул он воинственно. – Тогда я съем.

Опять я невпопад! Я всего лишь хотела быть любезной.

– Ум-м! – Он метнул в меня победоносный взгляд, запихивая в рот очередной кусок хлеба. – Сейчас еще один съем!

И он вызывающе принялся за вторую буханку. То есть на моей памяти она была вторая. Сколько он успел их съесть до моего прихода, один бог знает. В коридоре послышались шаги. Дон вернулся. За ним следовал Сталин, и у обоих в руках была куча картонных контейнеров с яйцами.

– Эй, ребята… – Дон почему-то очень расстроился, увидев, что хлеба больше нет.

Он в ярости повернулся ко мне:

– Что здесь происходит? Послушайте, Рейчел, он съел весь хлеб, не осталось даже на тосты! – голос его становился все выше и выше и достиг апогея на слове «тосты». Оно было произнесено так, что стекла задрожали.

Я почувствовала себя больной, пришибленной, выбитой из колеи. И это отдых? Я даже на работу так рано никогда не вставала. Если бы я знала, что хлеба больше нет, я бы, наверно, остановила Эймона. Теперь все будут меня ненавидеть…

– Извините, – пробормотала я, с трудом сдерживаясь, чтобы не заплакать.

– Да ничего, – добродушно утешил меня Дон. – Его сам дьявол не остановит.

– Извините, – повторила я, еще раз взглянула на Дона полными слез глазами и захлопала мокрыми ресницами. Инцидент был исчерпан.

– Не беспокойтесь, – продолжал Дон. – Он каждое утро это делает. Все уже привыкли, что тостов нет.

Потом он стал разбивать яйца в миску. Было еще слишком рано, чтобы спокойно смотреть на тридцать три разбитых яйца. Мой желудок взбунтовался.

– Вам плохо? – встревоженно спросил Сталин.

– Конечно, ей плохо! – заявил Дон. – Ты что, не видишь, идиот? Девушке плохо. Ради бога, дайте ребенку сесть!

Дон засуетился, забегал, поскользнулся на упавшем ломтике бекона, чуть не сбил нас с ног, но в конце концов усадил меня на стул.

– Позвать медсестру? Эй, позовите медсестру! – велел он Сталину и Эймону. – Сожмите голову ладонями… то есть, я хотел сказать, коленями.

– Нет, нет, – слабо запротестовала я, – это просто яйца… К тому же я недоспала…

– У вас часом не похмелье, а? – спросил Сталин.

Ну и вопрос! Дон был шокирован.

– Разумеется, у ребенка никакое не похмелье…

Он приблизил свое пухлое обеспокоенное лицо к моему:

– Ведь правда?

Я помотала головой.

– Вот видишь! – победоносно взглянул он на Сталина.

Позже я узнала, что Дону сорок восемь, что он «убежденный холостяк» и живет с мамой. Признаться, узнав об этом, я ничуть не удивилась.

– А вы случайно не залетели? – спросил тогда Сталин. – Моя Рита смотреть не могла на яйца, когда носила первых четверых.

– Нет, я не беременна.

– Откуда вы знаете?

– Просто знаю и все.

Не думает же он, что я буду обсуждать с ним свой менструальный цикл!

Итак, завтрак приготовили Дон, Эймон, Сталин и еще один паренек, которого я видела сто лет назад, то есть вчера. Я же сидела на стуле, отхлебывала воду из стакана и старалась глубоко дышать, чтобы не стошнило. Оказалось, что парнишку зовут Барри. Это он вчера в столовой ругался с Сейди.

Перед самым завтраком я сообразила, что скоро увижу Криса, а между тем совершенно не накрашена. Усталость, тошнота и пережитые унижения не помешали мне обеспокоиться. Но только я собралась отползти к себе в комнату, чтобы положить на лицо хоть немного румян и подкрасить глаза, как мне преградила дорогу приветливая медсестра Моника. Вот-вот начнется завтрак, и я никуда не уйду, пока он не кончится.

– Но… – слабо запротестовала я.

– Скажите мне, что вам нужно взять из вашей комнаты, и я принесу, – предложила она с теплой, но весьма твердой улыбкой.

Разумеется, я не смогла сказать ей, что мне нужно. Мало ли что она подумает. Так что я проскользнула в столовую, низко склонив голову, чтобы Крис не разглядел моего лица без грима и не понял, какая я на самом деле страшненькая. Весь завтрак я просидела, не поднимая головы.

Они все были такие жизнерадостные! И это несмотря на отсутствие тостов.

– Тостов нету? Опять? – засмеялся Питер.

Вероятно, он засмеялся бы, даже если бы услышал, что его дом сгорел до основания и вся семья погибла в огне.

– Опять нету тостов, – заметил еще чей-то голос.

– Опять мы без тостов.

– Тосты снова накрылись, – новость поползла дальше вдоль стола.

– Эта жирная свинья Эймон! – с горечью пробормотал кто-то. Я с удивлением поняла, что это Чаки.

Поскольку подавали тошнотворные яйца с беконом и сосиски, я почти ничего не ела, что, безусловно, было к лучшему. Я чувствовала себя такой уставшей и измочаленной, что только поздним вечером сообразила, что на завтрак не дали никаких фруктов. Ни кусочка. Ни единого ушибленного яблока, почерневшего банана, уж не говоря о богатом выборе тропических фруктов, на который я так рассчитывала.