Текст книги "Лига мартинариев"

2

Я увидела ее в просторном холле больницы, и вид у нее был не озабоченно – больничный, а небрежно-гостиничный. Ее шелковое платье, расшитое бисером, с претензией на недостижимое, раскинувшись, занимало полдивана, а брючки сопливым атласным блеском могли соперничать с юбками какой-нибудь любведарительной императрицы. Вот только голова Катерины Орас, наскоро и небрежно причесанная, со стянутыми на затылке в узел волосами, казалась необыкновенно маленькой и жалкой. Я постаралась остаться незамеченной и спешно передвинулась в угол, за волосатый ствол пальмы. Наверняка Катерине уже сообщили, что Андрей здесь, и она теперь поджидает супруга. Я ей позавидовала. Сильно-пресильно. Быть женой Ораса – это значит легко и весело, а главное – беззаботно шагать по жизни. Если бы я была на ее месте! Я представила себя в этом платье и шелковых брючках, и поняла, что выглядела бы идиоткой.

Орас вышел в холл и остановился, будто споткнулся обо что-то невидимое. Похоже, увидеть жену он здесь не ожидал. И – могла в этом поклясться – не очень хотел. Перепачканный в крови пиджак он держал в руках, а вместо рубашки на нем была больничная ситцевая блуза в мелкую синюю полоску, небрежно наброшенная на плечи. Под ней виднелись бинты только что наложенной повязки. Он выглядел неловко и трогательно – в таком виде перед людьми чужими Андрей ни за что бы не решился предстать – я была в этом уверена. Выходило, что я ему не совсем чужая. Но Катерина испортила весь… Я так и не решилась закончить мысль словом «спектакль».

– Зачем ты здесь? – спросил он у жены, даже не пытаясь скрыть раздражения.

– Хотела тебя спросить о том же, – Катерина со злостью швырнула окурок на пол, но с места не сдвинулась.

– Видишь ли, в меня стреляли, – в доказательство Орас тряхнул в воздухе испорченным пиджаком.

Это известие, казалось, нисколько не смутило Катерину. Она состроила презрительную гримасу, которая могла означать лишь одно: «Какое мне до всего этого дело?»

– А ты? – спросил Орас.

– Олежку сбила машина… – проговорила Катерина, едва ли не с торжеством в голосе.

…Красные сливы бильярдными шарами посыпались на мраморный пол. Падая, они разбивались и растекались кровяными пятнами…

– Он в реанимации…

– Так серьезно?

Лицо Ораса сделалось почти глупым – не в силах уяснить ситуацию, он бормотал что – то про разбитую машину, про то, что нужно было позвонить ему на мобильный, попытался залезть в перепачканный пиджак, но раненая рука мешала, он в ярости швырнул пиджак на пол.

– Кажется, безнадежен… – раздался, будто издалека голос Катерины.

– Что?! – взревел Андрей и бросился назад к стеклянным дверям, ведущим внутрь больницы.

А госпожа Орас закурила новую сигарету. Она казалась возбужденной и… довольной.

Несмотря на все старания судьбы и мой собственный отнюдь не маленький вклад во всё, что со мной случалось, мне никогда не достигнуть наивысшего пика страдания. Оплакивать гибель собственного ребенка – нет, это мне не грозит. Просто потому, что детей у меня нет. Вообще-то ребенок намечался в первый год после нашей с Сашкой свадьбой. Не то, чтобы мы его особенно хотели, но и не препятствовали зачатию. Он сам соизволил начать свою жизнь. И мы радовались его своеволию. Малыш рос день ото дня внутри меня и – как мне мечталось – уже шевелился.

По глупости мы с Сашкой поехали в отпуск в глушь, целыми днями бродили по лесу, лазали по скалам и ночевали в палатке. Когда открылось кровотечение, едва успели добраться до какой-то паршивой больнички. Кровь так хлестала, что пришлось под меня подкладывать целую простыню, и она пропиталась насквозь. Молоденький врач, услышав о сроке, страшно перепугался. Он сделал всё, что мог и умел. Но, извлекая по частям моего не рожденного мальчика, зачем-то поставил банку на столик перед моими глазами. Так и запомнилась навсегда лягушачья кукольная лапка с неправдоподобно тоненькими пальчиками отдельно от тельца. Мне казалось тогда, в полубезумии, что сейчас врач соберет все части, сложит, проверит – и оживит. Потому что невозможно поверить, что чудо, которое зрело внутри меня, прекратилось. Что его больше нет. Есть только я, моя грудь, истекающая молозивом для не рожденного малыша, мой живот, всё еще сохраняющий округлость, мои кровоточащие внутренности, исторгшие беззащитное тельце. А его – нет. Не ведаю, была ли у не рожденного душа. Но если «да», то она навсегда прилепилась ко мне и сжилась с моею душою. И теперь до смерти я буду думать о нем, прикидывая, каким бы он стал, как выглядел бы, как говорил. На кого он был бы похож? На меня? Или на Сашку? И как бы капризничал по вечерам, не желая ложиться в кроватку. Постоянно прикидываю, сколько ему было бы сейчас лет. Выходило, что он ровесник Олежке. Чуть ли не день в день. От этой мысли у меня всё перевернулось.

Орас вырвался из стеклянных дверей и, проскочив мимо Катерины, будто и не видел ее, бросился ко мне.

– Почему я не отдал им тебя, сука! – он схватил меня за горло и рванул с такой силой, что поднял в воздух.

Наверное, на несколько секунд я потеряла сознание, потому что очнулась уже на полу, и Ораса не было рядом. Надо мной, разглядывая меня, как какую-нибудь козявку, стояла Катерина.

– Еще раз увижу с Андреем, изувечу, – процедила она сквозь зубы. – И не воображай, что ты его вытащишь!

«Откуда вытащу?» – хотела поинтересоваться я, да не успела: Катерина изо всей силы пнула меня носком туфельки в бок.

Я вскрикнула от боли. Ей это понравилось, и она ударила еще раз. Я закусила губу и решила всё перетерпеть. Пусть это маленькое избиение послужит слабым наказанием за то, что я нарушила долг мартинария и попыталась сбежать. При третьем замахе остренький каблучок Катерининой туфельки подвернулся, и госпожа Орас, потеряв равновесие, шлепнулась рядом со мною, шитое бисером платье веером раскинулось по мраморному полу.

– Мне очень нравится Олежка, я вам сочувствую, – пролепетала я. – И если бы можно было что-то исправить…

Тут я почувствовала, что кто-то поднимает меня и тащит в сторону.

– Это я виновата! – крикнула я распростертой на полу Катерине.

– Молчи, дура! – прошипел за спиной Пашка и толкнул меня к дверям, ведущим на улицу.

– Куда ты меня тащишь? – пробормотала я, оглядываясь.

– В отделение полиции, – отозвался Нартов, ускоряя шаги.

Не поспевая, я бежала за ним, всхлипывая втягивала в себя прохладный вечерний воздух. Несколько в стороне у тротуара Павла ждала служебная машина с шофером.

– Мы там уже были! – выкрикнула я, опасаясь, что Пашка меня просто не слышит. – Я написала заявление. И господин Орас тоже…

– Именно заявление, – прошипел Пашка, запихивая меня на заднее сиденье. – Ты должна его забрать.

– С чего это вдруг? – я безуспешно пыталась выдернуть руку, зажатую, как клещами, Пашкиными пальцами. – Меня хотели убить. За нами гнались… машину всю расквакали. В Андрея стреляли.

– Речь сейчас идет не об Орасе. Он может болтать что угодно – о разбитом «Форде», о стрельбе – пожалуйста. А вот ты что там насочиняла? Тебя же никто пальцем не тронул!

– То есть как, – я растерянно заморгала.

В самом деле – Пашка был абсолютно прав. Мне не на что было жаловаться!

– Но мне угрожали, – я как будто оправдывалась. – Я так и написала: угрожали…

– Кто угрожал? – передразнил меня тонким жалобным голоском Пашка.

– Ну, эти… Тосс и Вад. Остальных я не знаю.

– Ах, Тосс и Вад! А почему тогда ты пишешь «Лига»?

– «Лига»? – переспросила я.

Разве я что-то писала про Лигу? Хоть убей, я не могла вспомнить.

– Ну да, ты заявила, что тебя преследовали по приказу Лиги. Ты хоть понимаешь, курица, что завтра эта белиберда будет в местной прессе, а послезавтра – в столичных желтушках на первых полосах?

Я схватилась за голову. Неужели я в самом деле написала про Лигу?

– Это Орас убедил меня написать заявление. Будто бы они…

– Оставь в покое Ораса. Он к Лиге не имеет никакого отношения. А ты сейчас же пойдешь и заберешь заявление.

– А вдруг они нападут на меня снова? Я боюсь. Тосс…

– Тосс в больнице. Сейчас он ни на кого не нападет. Если ты будешь вести себя благоразумно, он тебя пальцем не тронет – это я тебе гарантирую. Благоразумно – ты хоть знаешь такое слово? Надеюсь, что да. Но если завтра о Лиге благодаря тебе начнут болтать на каждом шагу, придется натравить на тебя два десятка твоих братьев-мартинариев.

– Послушай, Пашка, ты что, в Лиге? Неужели ты тоже мартинарий?

– Господи, Ева, я каждый раз поражаюсь, какая же ты дура! Я работаю у Старика и забочусь о безопасности города – неужели не ясно? Разумеется – мы, – он подчеркнул это «мы» довольно заметно, – знаем о действиях Лиги. Но контролируем. Поняла?

– Пашенька, дорогой, ты меня спасешь? Мне больше не на кого надеяться – только на тебя! Ведь ты все время мне указываешь, как поступать. Я не слушаюсь. То есть не всегда слушаюсь, но теперь я постараюсь…

Он брезгливо поморщился.

– Ева, если ты увидишь слизняка, что ты сделаешь?

– Слизняка? – переспросила я, не сразу сообразив, что он собирается поведать одну из своих глубокомысленных притч.

– Да, слизняка. Вот он ползет, липкий, жирный. Оставляя после себя такой же липкий след. Ты смотришь на него и стоишь перед дилеммой: раздавить его или нет. Если раздавишь – сам весь перепачкаешься. А если нет – он перепачкает всё вокруг. Всё, что тебе дорого…

– Пашка, ты это… обо мне?

– А ты как думаешь?

– Но почему?

– Как иначе относиться к человеку, который вечно шлепается в грязь? Который сам себя не уважает. Ты – жалкое ничтожество. Тебя никто никогда не будет любить. Запомни это: никто и никогда. Будут затаскивать в койку, а потом вышвыривать пинком под зад. Когда в очередной раз ты шлепнешься мордой в грязь, вспомни мои слова.

Я слушала его и растерянно хлопала глазами. Я даже не плакала почему-то, хотя от таких слов можно разрыдаться в три ручья. Я была просто-напросто обескуражена. Неужели я в самом деле вызываю такое презрение и ненависть? Разве я кого-то обидела, предала? Разве я подличала или хитрила? Так за что же он так меня ненавидит? Будто за уродство какое… Или… я в самом деле урод?.. Урод – я медленно проникалась этим чувством. Урод, который отказывается от лечения и гордится своим уродством. На мгновение у меня перед глазами мелькнуло лицо Вада. Оказывается, мы с ним схожи, и он не случайно выбрал меня. Нет, это не так, не так! Пашка лжет, я ему не верю! Не верю!

Машина затормозила у старого краснокирпичного домика, где уже много-много лет, дожидаясь нового здания, ютилось отделение полиции.

– Иди и забери заявление, – просипел мне в спину братец, выпихивая меня на тротуар.

– Ты подождешь меня? – спросила я жалобно. – Подкинешь до дома?

– Я возвращаюсь в мэрию, – последовал ответ. – Доберешься как-нибудь сама. Служебная машина не предназначена для использования в личных целях.

Когда он говорил вот так, я не понимала – то ли он идиот, то ли просто издевается.

3

Орас вышел из больницы уже в темноте. Несколько минут он оглядывал стоянку, прикидывая, где может стоять его «Форд», потом вспомнил, что утром бросил изуродованную машину на шоссе. И сейчас наверняка она находится у него в гараже, а «Жигуль» Тосса, на котором Орас удрал от погони – у полиции. В больницу его доставила приехавшая по вызову полиции «скорая». Кажется, из всей утренней команды сюда его сопровождали только Толик и Ева. Но Еву он обозвал последними словами и выгнал как провинившуюся собачонку: он понимал, что должен, вспоминая эту безобразную сцену, испытывать чувство вины, но ничего не испытывал, абсолютно ничего. Толик уехал из больницы несколько часов назад вместе с Катериной, обещая пригнать для шефа «Мерс» из гаража, как только Орас позвонит. Но Орас не позвонил. Он просто забыл об этом. Он вообще забыл обо всем, сидя в этой маленькой темной комнатке с пищащими на разные голоса приборами, с темными экранами, по которым разбегались зеленые змейки сигналов.

Сейчас, стоя на полупустой стоянке и ежась от прохладного ночного ветерка, он раскладывал по полочкам все события этого безумного дня, будто надеялся найти в своих действиях ошибку, повлекшую за собой… Даже мысленно он не позволял себе обозначить подлинными словами то, что произошло.

Его слегка знобило от полученной раны, и он подумал, что неплохо бы сейчас зайти в бар и выпить чего-нибудь покрепче, хотя обычно он пил лишь легкие вина, зная, что алкоголь разлагает энергопатию почти без остатка. В двух шагах от больницы находился его собственный бар. Орас безошибочно вычислил, что здесь никогда не переведутся посетители – тот, кто только что узнал о кончине близкого человека, тот, кто доставил жену в родильное отделение, тот, кто днем зашел навестить старика-родителя и не обнадежился его состоянием – все они найдут удобную тропинку, ведущую в маленький бар без окон, где подадут не только выпить, но и перекусить. Только он никогда не думал, что сам будет одним из посетителей.

Орас спустился вниз на несколько ступенек и вошел внутрь. Несмотря на позднее время, за столиком в углу сидело трое парней и три девицы. Его поразил вид одной из них – очень худая, черноволосая, с ярко накрашенным ртом, она пристально смотрела на нового посетителя выпуклыми черными, будто нарисованными глазами. Орас заказал водку и уселся на высокий табурет возле стойки. Девица следила за ним взглядом. Только теперь он вспомнил, что одет весьма странно – светлый пиджак с черными дырами от выстрела на плече и бурыми пятнами крови, а вместо безупречно белой сорочки – больничная пижамная куртка из полосатого ситца. Он заказал еще одну порцию выпить, опрокинул стакан залпом и поднялся. Он не мог понять, сделалось ему легче или нет, но сидеть в баре остаток ночи и надираться до бесчувствия было нелепо.

Выйдя на улицу, Орас прямиком направился к стоянке такси: обычно в любое время там можно было застать желтую машину с шахматной наколкой. Но в этот раз стоянка оказалась пустынной. Обескураженный, Орас остановился. Мелькнула мысль – не вызвать ли в самом деле Толика, сунул руку в карман… Черт возьми, мобильника не было – теперь он вспомнил, что выложил все вещи из карманов изуродованного пиджака, когда раздевался в больнице, и отдал их телохранителю. Только кошелек с мелочишкой остался в карманах брюк.

– Держите его! – раздался сзади женский голос.

«А вот и господа грабители», – мелькнуло в мозгу, когда двое дюжих парней вывернули ему руки за спину. Происшествие его не испугало, а скорее позабавило – он представил вытянутые физиономии налетчиков, когда они обнаружат, что им досталось несколько мятых бумажек. Но грабители не торопились его обыскивать.

– Держите его, – вновь повторил женский голос, и неожиданно Орас ощутил нестерпимую боль ожога на правой ладони.

«Ах вот оно что…» – промелькнула в мозгу догадка.

Стервятники прилетели, уловив запах крови. Решили, что от одного удара он свалится с ног. Ну уж нет! Нет! Боль в ладони сделалась нестерпимой, но девица и не думала убирать свое тавро. Ах, сучка, решила, что чем дольше она прижигает ладонь, тем яснее проступит потом оставленное клеймо! Как бы не так! Он рванулся в бесполезной попытке освободиться.

– Уходим! – вновь раздался голос девицы.

Один из верзил пнул его ногой в живот так, что Орас согнулся пополам, не в силах не только закричать, но и даже вздохнуть. Когда же он наконец выпрямился, рядом с ним никого не было. А на стоянке, будто дожидаясь специально его, объявилась ярко-желтая машина с черными шашечками. Держась рукой за бок, Орас доковылял до такси и шлепнулся на заднее сиденье.

– На Звездную, господин Орас? – спросил таксист.

Может, он тоже в компании с теми? Впрочем, теперь это не имеет значения. Орас пощупал кожу на ладони. И невольно вскрикнул от боли. Но пузыря от ожога он не обнаружил. И в этот раз, как и в первый, когда его пытались заклеймить, тавро не оставило своего знака.

В Лиге это клеймение называли «прививкой мартинария».

У князей к подобным вещам иммунитет. Его испытали еще раз. Испытали, но не одолели.

4

– К вам пришли.

Секретарша отворила дверь и застыла, игриво отставив полную ногу в сторону. Раньше Старик не замечал в ее поведении подобных вольностей. Ярко накрашенный рот, крупные желтые зубы. Они всегда казались ему фальшивыми. Кто нанял эту девицу? Неужели он сам? Надо сказать Нартову, чтобы подыскал что-нибудь получше. Он так и подумал «что-нибудь» как о неодушевленном предмете.

– Кто пришел? Разве я назначал встречу на это время?

Секретарша не ответила, посторонилась, впуская посетителей. Вернее – посетительниц – двух девиц в одинаково коротких джинсовых шортах, черных кожаных жилетках, небрежно стянутых на груди шнурками, и с пестрыми бархатными торбочками за плечами.

– Им назначено? – изумился Старик, но секретарша уже захлопнула дверь, не пожелав ответить, а две юные особы расположились в кожаных креслах напротив Старика.

Впрочем, они были не так уж и молоды – лишь одежда делала их похожими на девчушек-старшеклассниц. На самом деле им было далеко за двадцать. Одна была рыжая, другая – жгучая брюнетка. Обе в каких-то восточных украшениях с множеством монист. На шее у брюнетки висело ожерелье из белых пластмассовых черепов. Черепа были как будто человеческие, но размером с крысиные. Кстати о крысах – на шее у рыжей на черном шнурке висел настоящий крысиный череп с длиннющими желтыми передними зубами. Брюнетка была худая, жилистая, а рыжая – толстая, рыхлая, с россыпью веснушек на нежной коже.

– Кто вы? – хмуро спросил Старик и нажал кнопку вызова охраны: что девицы сами не уйдут, было ясно с первого взгляда. Непостижимо было, как их вообще пропустили.

– Я Карна, – сказала брюнетка. – А она Желя. Мы пришли сделать тебе выговор, Старикашка. Что-то ты стал хитрить и плутовать. Разве такой уговор был?

– Не было, – поддакнула рыжая. – Великий Ординатор не доволен.

– Если ты надеешься ускользнуть… – начала Карна.

– …ты не ускользнешь, – поддакнула Желя.

– Хочешь быть добреньким. Городок свой вшивый лелеешь. Не выйдет!

– Не выйдет! – погрозила пальчиком Желя.

– Твоя задача в другом, – вновь заговорила брюнетка. – Ты должен поставлять нам пищу. Обильную сытную пищу. Остальное – на закуску. А мы голодаем. Одумайся. Или…

– Или… – прошипела Желя.

– Великий Ординатор займется этим лично.

Старик не снимал пальца с кнопки звонка. Что, они умерли там. Где охрана? Почему не выволокут из кабинета этих шлюх? Неужели он должен лично вытряхивать их за дверь?

– Послание от Великого Ординатора, – объявила брюнетка, подалась вперед и шлепнула перед Стариком на стол мятый листок. – Здесь шесть директив. Наиболее важные вопросы помечены красным.

Старик снял палец с кнопки и уставился на листок. Знакомое завихрение подписи, желтая, старинная бумага, будто лет сто пролежавшая на дне сундука. Чернила на ней расплывались. Фиолетовые чернила.

Великий Ординатор не пользуется электронной связью. Его посланцы являются лично. Инспектируют и привозят указы. Старик попытался прочесть первую строчку, подчеркнутую красным.

«Недопустимое падение энергопатии».

– Что же он хочет? – Старик посмотрел на сидевшую напротив Карну.

Она передернула острыми плечиками.

– Не мне тебя учить, старикашка. Неужто позабыл, как это делается? Устрой взрыв на каком-нибудь заводике или крушение поездов. Что там у тебя под рукою?

– Но это же убийство, – сказал он.

– Тогда эпидемия. Допустим, сифилиса среди первоклассников, поголовно. Очень впечатляет, – ухмыльнулась Желя.

– Или пожар, – поддакнула Карна и встала. – Что тебе больше нравится – на твой вкус, выбирай. И учти, у тебя мало времени, Великий Ординатор не любит ждать.

– Помни, сытое, глупое существование не для вас, – ухмыльнулась Желя и тоже поднялась с кресла.

– И не думай отделаться малым – ростом безработицы или отменой питания в больнице, как это делают другие, – и брюнетка пригрозила ему пальцем.

Две красотки, покачивая бедрами, брюнетка – костлявыми, а рыжая – упитанными, направились к двери.

– Я ничего подобного не буду делать! – заорал Старик. – Ничего! – И он грохнул кулаком по столу.

Ни Карна, ни Желя не оглянулись. Дверь захлопнулась. А послание Великого Ординатора осталось лежать на столе. Зачем-то Старик взял листок и перевернул. На обороте наискосок было написано крупным размашистым почерком.

«Почему ты вообразил, многоуважаемый мэр, что можешь жить, как тебе заблагорассудится?»

– Вызывали? – спросил охранник, распахивая дверь.

– Как ты пропустил ко мне этих двух засранок?! – заорал Старик.

– О ком вы говорите? К вам никто не проходил – только двое из отдела экономики, так они до сих пор дожидаются в приемной.

– Две девчонки, мать их за ногу! Одна рыжая, другая черная.

– Не видел.

Он вызвал секретаршу. В этот раз она смотрела строго, даже намека на прежнюю развязность не было в движениях.

– Почему ты пропустила ко мне этих девок?

– Когда?

– Полчаса назад.

– К вам никто не заходил. Двое из отдела экономики ждут, когда вы их сможете принять. Но велено было подождать. Я… – секретарша поджала губы, давая понять, что оскорблена.

– Получается, что никого не было?

Старик взял со стола послание Великого Ординатора и смял. Секретарша едва заметно подмигнула охраннику. Нет, такого не может быть. Ему просто почудилось. Как и эти две девчонки, что заходили без спросу.

– Вы слышали про Ораса? – спросила секретарша, не торопясь уходить.

– Эта вчерашняя стычка на дороге? – Старик поморщился. – Я уверен, что стрелявшего найдут. Тоссу я уже звонил и сделал выговор.

– Нет, другое, – Старику показалось, что секретарша как-то странно улыбнулась. – Его сын в больнице. Черепно-мозговая травма. Говорят, мальчик уже труп, жизнь поддерживают искусственно.

Старик почувствовал, как тугой комок набух где-то возле желудка. Он видел Олежку две недели назад на балу в честь Дня города. Мальчонка в новеньком отглаженном костюмчике-тройке, при белой рубашке и галстуке-бабочке, подошел к нему с серьезным видом и сказал: «Здравствуйте, господин мэр. Ну, как дела?» Орас смеялся. И все вокруг – тоже. Гости держали в руках по бокалу с мадерой урожая 1853 года и говорили о больнице, о новом корпусе и о новом буфете, который Орас собирался там открыть. Орас обещал закупить часть оборудования и подарить больнице.

«Черт возьми, откуда ты берешь деньги? Рисуешь их, что ли?» – спросил Старик.

Орас рассмеялся:

«Я – люден».

«Что это значит?» – не понял Старик.

«Я уникален. Умею работать. В отличие от девяноста девяти процентов нашего населения».

Потом следовал обед. На первое подали наваристый рыбный бульон, приправленный чесноком. На второе – морской окунь-гриль с оливковым маслом и сухое белое вино с прохладным ароматом персиков и миндаля. Далее… Об этом обеде можно было вспоминать, как о свидании с юной любовницей.

«Орас, я велю поставить тебе памятник на Звездной… из чистого золота», – шептал Старик всякий раз, когда подавали новое блюдо.

Перед обедом Старик перерезал ленточку на открытии детского театра после ремонта. Милые карапузики в нарядных платьицах и отглаженных костюмчиках старательно хлопали в ладоши. Старик умилялся. До слез. Город выглядел умиротворенным и ухоженным. Ничто не предвещало грозы.

«Видите, как просто сделать всех счастливыми», – смеялся Орас.

Неужели он верил, когда говорил «всех»?

«Недопустимое падение энергопатии», – скомканное послание Великого Ординатора жгло ладонь.